Карл Смелый. Жанна д’Арк

В Лионе у него в свое время были две любовницы- купчихи.

Людовик XI умел ориентироваться в обстановке.

Впрочем, эта новая любовница оказалась чисто плато­нической страстью, поскольку к этому времени, то есть к концу 1480 года, бедный король сильно сдал: вожде­ленное завоевание Бургундии, которое еще не было завершено полностью, страшно утомило его вследствие невероятной страсти, с какой он ему отдавался.

«В моем воображении нет иного рая, кроме этого, — писал он, — и я испытываю страстное желание погово­рить с Вами, чтобы обрести в этом разговоре лекарство, какого ни один исповедник не мог бы дать мне для спасения моей души!»

Тем не менее король вовсе не был стар годами: ему исполнилось лишь пятьдесят семь лет; однако он был уже дряхл. Этот человеческий организм, самой тонкой части которого, мозгу, пришлось столько поработать, начал ослабевать, и, тем не менее, среди всего своего окружения король всегда оставался самым молодым и самым сильным или же всегда выглядел таковым, будучи самым энергичным.

Затем его рука, которой с таким трудом удалось уста­новить мир во Франции, стала тянуться поверх Юрских гор в Швейцарию, поверх Альп в Италию, поверх Пире­неев в Испанию.

Мы уже видели, как с помощью швейцарцев он оказал поддержку Рене и, благодаря им, восстановил его на троне Лотарингии.

После убийства Джулиано Медичи, в котором Пацци были всего лишь агентами Сикста IV, папа угрожал Фло­ренции послать против нее армию: Флоренция совер­шила преступление, избавив от гибели молодого Лоренцо. Король не желал, чтобы трогали его банкиров, тех, кто поручился за его платежеспособность после заключения мира в Пикиньи и имел в верхней части своего герба лазоревый шар с тремя геральдическими лилиями фран­цузского королевского дома. Он вооружил Милан и направил Коммина передать флорентийцам, чтобы они сохраняли спокойствие и что если папа хоть что-нибудь предпримет против них, то конклав низложит его.

Папа не посмел даже шевельнуться.

Хуан II, король Арагона, изо всех сил вцепился в Рус­сильон, но Людовик XI стал так больно ударять его по пальцам то головкой эфеса, то клинком плашмя, а то и лезвием своего небольшого меча, тонкого и длинного, словно жало гадюки, что вынудил его выпустить из рук добычу.

Людовик XI почти владел Наваррой, чьим королем был внук того самого Хуана, которого с таким трудом удалось заставить выпустить из рук Руссильон; юный государь был еще совсем ребенком, и Людовик XI самым естественным образом держал его в своей власти через посредство его матери Мадлен Французской.

Этот добрый король был защитником сирот, и из этих сирот, которых он воспитывал во Франции, чтобы иметь их под рукой и сохранять власть над их тронами, он составил двор дофина, по-прежнему обещая женить его на дочери Эдуарда IV, которая была на четыре года старше своего жениха.

Он заставил короля Рене уступить ему Анжу и Про­ванс.

Мы уже сказали, каким образом он защищал Лоренцо Медичи во Флоренции.

Он лишился сестры — все шло ему на пользу! — той славной герцогини Савойской, что всегда была готова воевать против него и оказывать герцогу Бургундскому помощь своими солдатами и деньгами. Итак, он лишился сестры и усердно благодарил за это Господа. Он изгнал дядей юного герцога, объявил себя его опекуном и под тем же предлогом, под каким им были захвачены Перонна и Сен-Кантен, захватил Монмельян.

Затем, из опасения, как бы с дорогим ребенком не случилось чего-нибудь плохого, он стал воспитывать его подле себя, как и внука Хуана Арагонского.

Погибший герцог Адольф Гельдернский оставил после себя сына, бедного ребенка, у которого отняли его вла­дения; Людовик XI обладал слишком высокой нравствен­ностью, чтобы оставлять Нимвеген в руках Марии Бур­гундской, дочери грабителя. Нимвеген взбунтовался, изгнал бургундцев и отдал регентство в руки тетки юного герцога.

Оставалась Англия. Эдуард, старый в свои сорок лет, мог в любую минуту умереть от несварения желудка: он все свое время проводил за столом! Вдова осталась бы с регентом, да еще с каким регентом, помилуй Бог! — Гло­стером, будущим Ричардом III!

Как же бороться с ужасным горбуном, если не при помощи союза с королем Франции? И королева Англии, которая уже видела себя вдовствующей королевой, изо всех сил обхаживала Людовика XI.

Оставалась еще Бретань, всегда враждебная, всегда английская; но, с тех пор как умер герцог Гиенский, Бре­тань во многом лишилась своей силы. Король давил на нее с упрямством, которое было сильнее ее собственного национального упрямства; сегодня он отнимал у нее город, а на следующий день — человека. По части людей он забрал у нее Танги дю Шателя, Пьера де Рогана, Ги де Лаваля; по части городов — Ла-Рошель и Алансон.

Тем временем король Рене рисовал миниатюры, сим­волически изображая себя в виде старого, лишенного листьев ствола, имеющего лишь один побег. И этот побег опять-таки был одним из детей, которых опекал Людо­вик XI.

Наконец, Людовик XI унаследовал Мен. Даже смерть становилась его союзником!

И всего этого старый король добился один или при помощи людей низкого звания; он один плел свою огромную паутину, и, когда в нее попадала какая-нибудь муха, прибегал смотреть, какого она размера и есть ли у нее хоботок или жало.

Он продолжал жить в полном одиночестве в своем замке Плесси-ле-Тур, удерживая дофина в Амбуазе и отослав свою жену в Дофине. Он выходил оттуда лишь для того, чтобы предаться утомительному развлечению — охоте; однако в охоте было кое-что от политики: поймав в сети людей, он ловил затем зверей.

Нередко он отправлялся на рассвете и охотился весь день; для него было чрезвычайно важно, удачной оказа­лась охота или нет.

Однажды королем овладело желание поохотиться, и, видя, что погода ненадежна, он обратился за советом к своему астрологу.

Астролог ответил ему, что погода будет прекрасной.

При въезде в лес Людовик XI встретил угольщика; угольщик узнал короля, покачал головой и произнес:

— У охотников короля вся задница будет промокшей!

Мы не ручаемся, что приводим это замечание слово в слово.

Выслушав предсказание, король ничего не сказал в ответ, однако обратил внимание на этого человека и велел выяснить, как его зовут и где он живет.

Охотники рассыпались по лесу, а через два часа верну­лись, как стало понятно королю, насквозь промокшие.

— А ну-ка, — промолвил Людовик XI, — отыщите мне угольщика, который понимает побольше, чем мой астро­лог.

Угольщик явился, и король свел лицом к лицу астро­лога и крестьянина.

— Дружище, — обратился король к крестьянину, — каким образом ты можешь знать о погоде больше, чем этот господин, который провел всю свою жизнь, изучая планеты?

— Государь, — ответил угольщик, — я не умею ни читать, ни писать, я никогда не ходил в школу, так что я всего лишь неуч; однако у меня, как и у вашего величе­ства, на службе есть астролог.

— И кто же это?

— Мой осел, с вашего позволения, государь.

— Как, твой осел?

— Да, тот, на котором я вожу уголь; именно он всегда предсказывает мне погоду. Если надвигается дождь, осел выставляет уши вперед, идет мелким шагом и норовит потереться о стену. Вот по этим признакам я и предска­зал вам ливень.

Король уволил своего астролога, назначил денежное содержание ослу и впредь по поводу погоды советовался только со своим угольщиком.

В другой раз, с присущей ему жаждой все видеть и все знать, он встал первым и, пока все еще спали, обежал весь замок, а затем спустился на кухню.

Там он увидел мальчика, крутившего вертел.

— Сколько ты зарабатываешь, малыш? — спросил его король.

Мальчик, увидев плохо одетого человека, принял его за какого-то бедняка.

— Столько же, сколько и король, — ответил он.

— А сколько зарабатывает король?

— Себе на жизнь, как и я.

Людовик XI был не из тех, кто мог оставить подобного философа на кухне: он забрал мальчика и отдал его учиться.

Среди всех этих занятий у него случился первый при­ступ паралича. Это произошло в Шиноне. Ему стало недоставать воздуха, он попытался подойти к окну и, заикаясь, попросил, чтобы окно открыли; однако из опа­сения, что он может простудиться, ему отказали в этом облегчении.

Известна врачебная поговорка по поводу параличей, апоплексических ударов, кровоизлияний в мозг и прочих болезней того же рода: «Первый приступ — предупрежде­ние без штрафа, второй приступ — предупреждение со штрафом, третий приступ — арест».

Именно это и произошло с Людовиком XI. От своего первого приступа король оправился и начал с того, что прогнал от себя тех, кто помешал ему вдохнуть свежий воздух как раз в ту минуту, когда он так в нем нуж­дался.

Затем он доставил себе удовольствие увидеть зрелище собственного могущества, отправившись проводить гран­диозный военный смотр в Пон-де-л’Арше.

Бледный и еле живой, он улыбался при виде своей великолепной армии, сорока тысяч человек, сплошь швейцарцев, немцев или лионцев, которые, словно настоящие автоматы, под звуки рога выполняли строе­вые упражнения.

Это были уже не дворяне, не вассалы, не горожане, не крестьяне — это были солдаты!

В то время Франция управлялась королем и тремя министрами.

Короля вы знаете.

Тремя министрами были Оливье Дьявол, овернец по фамилии Дуайа, раздавивший своими грубыми башма­ками герцога Бурбонского, и Жак Куатье, медик и пред­седатель Счетной палаты.

Кроме того, в окружение Людовика XI входили: дю Люд, веселый воришка, а при случае и грабитель, ухи­трявшийся рассмешить короля, что с каждым днем ста­новилось все труднее и труднее; Сен-Пьер, великий сенешаль, казавшийся Гераклитом рядом с этим Демо­критом, мрачная судейская личность, словно повторя­вшая непрестанно: «Смерть им, смерть им, смерть им!»

И, наконец, Коммин, закутанный в меха и напоминав­ший ласковую кошку, готовую выпустить коготки.

Король чрезвычайно любил Коммина, оставлял его спать в своих покоях, а иногда даже и рядом с собой, однако после свадьбы Марии Бургундской он пользо­вался советами и услугами других.

По возвращении из лагеря у короля случился второй приступ — предупреждение со штрафом.

На этот раз его сочли мертвым, и в течение двух часов он оставался в галерее, уложенный на соломенный тюфяк.

Таким и увидел его Коммин: с закатившимися глазами, с искривленным ртом; не зная, какому святому за него молиться — король чтил почти всех святых календаря, — он препоручил его святому Клоду.

Святой Клод услышал молитву: к королю немедленно вернулась речь.

— О-о! — произнес он. — Да я еще не умер!

И, тотчас поднявшись, он принялся бродить по дому, однако был весьма слаб: у него обвисла рука, он волочил ногу, и вся его правая сторона была почти полностью парализована.

Это никоим образом не помешало королю потребо­вать, чтобы ему принесли полученные письма, и он сде­лал вид, что читает их.

Он пытался обмануть самых близких; когда пришла смерть, он попытался обмануть и ее.

Но, прежде чем прийти к нему, смерть щедро одарила его.

Стоило ему получить наследство племянника Рене Анжуйского, то есть прекрасную провинцию Мен, как из Брюгге пришла весть почти столь же приятная, как весть о смерти Карла Смелого.

Это было известие о смерти Марии Бургундской.

В ее лице угас Бургундский дом.

Максимилиан обожал жену и никогда не мог говорить о ней без слез.

Некий чародей Тритемий предложил Максимилиану вызвать ее тень. Тот согласился; однако вид призрака, говорит Лорхаймер, произвел на бедного эрцгерцога такое впечатление, что после этого он под страхом смерт­ной казни запретил вызывать мертвецов из могил.

Как мы уже говорили, Мария Бургундская оставила после себя двух малолетних детей: Филиппа и Марга­риту — Филиппа Красивого, который станет отцом Карла V, и Маргариту, которая станет при своем племян­нике наместницей Фландрии.

Что ж, отлично! Маргарита Австрийская — вот жен­щина, прекрасно подходящая дофину Франции.

Фламандцы предложили ее Людовику XI вместе со всеми французскими провинциями, к которым они, будучи храбрыми и благородными фламандцами, питали отвращение.

Они навсегда отдавали Артуа и Бургундию, причиня­вшие им столько волнений. Это было больше, чем осме­лился бы потребовать Людовик XI.

Его добрые друзья, его кумовья Рим и Коппеноль при­ехали навестить его в Плесси.

Они пришли в сильное изумление, увидев, какой дво­рец выбрал себе могущественный король. Их провели в небольшую комнатку с зарешеченными окнами, тол­стыми дверями и массивными запорами.

Заядлый охотник, король все время пребывал теперь в этом дворце и, не в силах более охотиться на оленей, косулей и вепрей, имел при себе целую стаю маленьких собачек, с которыми он бегал из комнаты в комнату, охо­тясь на крыс и мышей.

Он был до того худ и бледен, что не хотел показы­ваться на людях; фламандских посланцев он принял в той самой плохо освещенной комнате, держась подальше от солнечных лучей и облаченный в теплый халат на меховой подкладке: у него все время мерзла та половина тела, что была уже на три четверти мертва; запинаясь, ибо язык плохо повиновался ему, он рассказал гостям, как сердит его, что у нет возможности ни встать само­стоятельно, ни раздеться.

Затем он велел принести ему Евангелие и поклялся на нем левой рукой.

— Простите меня, дорогие мои кумовья, — сказал он, — за то, что я клянусь этой рукой: правая рука у меня слабовата.

Она была почти так же парализована, как и рука у Ричарда III.

Однако он тотчас передумал.

Ему пришла в голову мысль, что клятва, принесенная левой рукой, может быть однажды признана недействи­тельной.

Он снова велел принести ему Евангелие и, не в силах коснуться его правой ладонью, опустил на него правый локоть.

Задуманный брак дофина и Маргариты Австрийской разрушал замысел его брака с английской принцессой, но Эдуард стал настолько толстым и прожорливым, что его уже можно было не бояться.

В тот день, когда до него дошла весть о расторжении помолвки, что представлялось ему невозможным, он выпил и съел больше, чем обычно, причем до такой сте­пени, что это стало причиной его смерти.

Узнав об этой смерти, Людовик XI еще раз испытал радость.

Теперь Франция обладала своей естественной оградой: Пикардией, Бургундией, Провансом, Анжу, Меном и Руссильоном.

А коль скоро у нее были границы, у нее был и центр, ее столица.

И всем этим французы обязаны его мрачному гению, изворотливому и насмешливому.

Ему хотелось жить еще, но вовсе не ради себя самого, а чтобы упорядочить пошлины, меры и веса.

— Если бы Господь дал мне еще полгода жизни, — сказал он Коммину, — в королевстве были бы единые пошлины, меры и веса ... А кроме того, — добавил он притворно отеческим тоном, — мне хотелось бы облег­чить тяготы народа, ведь я взвалил на его плечи чересчур много налогов и тем самым сильно отяготил свою душу.

Но ведь он, этот добрый горожанин Берна, этот добрый горожанин Парижа, не был в этом виноват: ему прихо­дилось платить стольким королям и выплачивать пен­сионы столько принцам!

Однако в то время, когда он разговоривал об этом с Коммином, у него уже не было шансов протянуть еще полгода; он был тяжело болен, и о его последних днях рассказывали всякого рода небылицы, одна нелепее дру­гой.

Кто-то уверял, будто его все время тянуло в сон, и, чтобы не давать себе спать, он держал за стенными ков­рами пастухов, которые, не видя его, весь день играли ему на волынке.

Это лечебное средство было, по крайней мере, безо­бидным; но вовсе не так обстояло с теми лекарствами, какими он пользовался позднее.

Говорили, что, желая придать сил своей истощенной от старости крови, он пил детскую кровь.

За всеми этими нелепыми россказнями стояло то, что он никак не мог решиться умереть.

Он велел прислать ему из Неаполя доброго свя­того человека, Франциска Паоланского, надеясь, что этот благочестивый отшельник, почитавшийся свя­тым еще при жизни, соблаговолит помолиться за него и что Господь в ответ на просьбу своего верного служителя дарует ему, королю, продление жизни.

Но молитвы святого не оказали почти никакого дей­ствия.

И тогда королю пришла в голову мысль — подобные мысли всегда приходили в голову именно ему — послать в Реймс за Святой стеклянницей и во второй раз совер­шить миропомазание.

Настоятель аббатства святого Ремигия отказался дать ему священный сосуд; однако Людовик XI написал папе, прибегнув к помощи его племянника, подкупленного им, — король подкупил бы и дьявола, если бы дьявол удовольствовался деньгами! — так вот, повторяем, он написал папе, прибегнув к помощи его племянника, и настоятель аббатства святого Ремигия получил приказ передать королю Святую стеклянницу.

Но, вероятно, было уже слишком поздно для того, чтобы это средство оказалось действенным. Король почувствовал, что он скоро умрет.

— Когда этот миг настанет, предупредите меня, — попросил король, — только осторожно.

Однажды Куатье приблизился к его постели и без вся­ких церемоний сказал ему:

— Это произойдет сегодня вечером.

Это было 24 августа 1483 года, накануне именин короля.

Он умер, вознося молитву Богородице Амбрёнской.

Людовик XI не хотел, чтобы его хоронили в Сен-Дени; он и в самом деле был так мало похож на своих предков, что, вполне возможно, они могли не признать его, а если бы и признали, то не пожелали бы находиться в его обществе.

Он попросил, чтобы его похоронили в церкви Богома­тери Клерийской, и распорядился, чтобы на надгробном памятнике его изваяли в виде молодого человека в охот­ничьем наряде, с собакой и охотничьим рогом.

Ошибочное и жесткое изречение, которое мы приво­дим без всяких толкований, подводит итог царствованию Людовика XI.

Это изречение принадлежит историку Коммину:

«Кому успех, тому и слава!»

Жанна д’Арк

1429 -1431

ПРЕДИСЛОВИЕ

Перед вами одна из тех книг, которые следует читать так же, как они были написаны, то есть с верой.

Жанна д’Арк — это французский Христос; она иску­пила преступления монархии, подобно тому, как Иисус искупил грехи человечества; как Иисус, она претерпела страдания; как у Иисуса, у нее была своя Голгофа и был свой крест.

Три распутные женщины погубили Францию: Алие- нора Гиенская, жена Людовика Молодого; Изабелла Французская, жена Эдуарда И; Изабелла Баварская, жена Карла VI.

Дева спасла ее.

Алиенора Гиенская во время крестового похода своего мужа в Палестину влюбилась в молодого турка по имени Саладин. Ради него она, королева, жена и христианка, забыла родину, мужа и веру. По возвращении во Фран­цию Людовик Молодой, вместо того чтобы покарать ее смертью, полагающейся за прелюбодеяние, или, по край­ней мере, постричь ее в монахини и заточить в мона­стырь, ограничился тем, что дал ей развод и вернул ей все ее наследственные владения; после этого она вышла замуж за короля Англии, присоединившего таким обра­зом к своему заморскому трону герцогства Нормандское и Аквитанское, графства Пуату, Мен, Турень и Анжу и превратившегося вследствие этого в одного из самых грозных вассалов короны; отсюда и притязания Англии на материковые земли.

Изабелла Французская вышла замуж за Эдуарда II; неверная супруга, она вскоре стала мужеубийцей. Но, поскольку она была сестрой Карла Красивого, ее сын Эдуард III после смерти короля Франции оказался ближе к французской короне, чем Филипп Валуа, ибо тот был всего лишь двоюродным братом Карла Красивого, тогда как Эдуард III приходился ему племянником; однако бароны королевства, применив к Эдуарду III салический закон, предпочли ему Филиппа Валуа. Отсюда притяза­ния Англии на французскую корону и геральдические лилии, которые она носила в своем гербе и которые исчезли, лишь когда Наполеон соскреб их острием сво­его меча в битвах при Маренго и Аустерлице.

Наконец, Изабелла Баварская, которая, будучи, подобно двум своим предшественницам, вероломной королевой и неверной супругой, но к тому же еще и жестокой матерью, вступила в союз с королем Англии,

призвала во Францию врагов и, в ущерб своему собствен­ному сыну, признала королем Генриха VI.

Вот тогда и появилась Жанна Дева. Ей понадобился всего год, чтобы спасти Францию: придя от Бога, она вернулась к Богу, но, с короной ангелов спустившись с небес, она вознеслась туда с пальмовой ветвью муче­ницы.

Так умерла Жанна Дева. И когда ее продал англичанам негодяй, судил неправедный суд и предали смерти под­лые палачи, Карл, которому она спасла королевство, не сделал ни одного шага, не выступил ни с одним ходатай­ством, не предпринял ни одного действия, чтобы спасти ее.

Господь покарал его.

Карл умер от голода, опасаясь оказаться отравленным собственным сыном, Людовиком XI, и через тридцать семь лет после его смерти династия, к которой он при­надлежал, угасла в лице Карла VIII, его внука.

I. КРЕСТЬЯНСКАЯ СЕМЬЯ

В праздник Царей-волхвов 1429 года от Рождества Хри­стова, около десяти часов утра, рыцарь в полном боевом вооружении, сопровождаемый своим оруженосцем и своим пажем, въехал на ратном коне в деревню Домреми, называвшуюся также Домреми-де-Грё, но позднее утра­тившую вторую часть своего названия; подъехав к церкви и увидев, что обедня еще не закончилась, он остано­вился, сошел с коня, передал шлем, меч и шпоры своему пажу^[28] и, разоружившись таким образом, поднялся на четыре ступени, которые вели к церковной паперти, а затем твердым и уверенным шагом дворянина прошел среди простолюдинов, в таком количестве заполнивших дом Господень, что опоздавшим к началу службы при­шлось становиться на колени на ступенях и даже на улице. Но, как нетрудно понять, благородный воин был не из тех, кто скромно остается у дверей, и потому он пробился через толпу, которая, впрочем сама расступи­лась перед ним, заслышав звуки его шагов, и в свой черед опустился на колени перед маленькой железной решет­кой, отделявшей священника от прихожан; таким обра­зом, он оказался даже впереди певчих, и между ним и священником не было никого, кроме ризничего и хора детей. К несчастью, славный рыцарь пришел слишком поздно для того, чтобы осуществить свое религиозное рвение, и в ту минуту, когда он входил, обедня подходила к концу: он едва успел вымолвить «Pater», как священник произнес торжественные слова, возвещавшие об оконча­нии службы, и удалился в ризницу, унося с собой сере­бряную дароносицу, на которой он только что выставлял Святые Дары.

После этих слов и ухода священника каждый, как было принято, поднялся, перекрестился и направился к две­рям, за исключением рыцаря, который, не закончив, очевидно, своей молитвы, остался последним из всех, стоявших на коленях перед клиросом, и молился Богу с усердием, которое, начиная с того века, становилось крайне редким среди воинов; и потому, то ли из-за того, что крестьян поразила такая набожность, то ли из-за того, что у них появилась надежда узнать от человека, явно принадлежавшего к знати, новости о последних событиях, которые в те времена были столь удруча­ющими, что занимали всех — от первых лиц королевства до самых скромных деревенских жителей, лишь неболь­шая часть верующих стала расходиться по домам; что же касается большинства, то оно, не обращая внимания на довольно сильный холод, причиной которого стал снег, выпавший ночью и на два-три дюйма покрывший землю, осталось на площади, сбившись в группы, но, несмотря на сильное желание, испытываемое всеми, ни один из этих славных людей не осмеливался расспрашивать ни пажа, ни оруженосца.

Одна из этих групп, ничем по виду не отличавшаяся от других, тем не менее должна привлечь внимание чита­теля.

Эта группа состояла из мужчины лет сорока- пятидесяти, женщины лет сорока—сорока пяти, троих молодых людей и юной девушки. Мужчина и женщина, хотя они и выглядели из-за тяжелого деревенского труда несколько старше своих лет, явно обладали крепким здо­ровьем, способствовавшим поддержанию душевного спо­койствия, которое читалось на их лицах; что же касается троих молодых людей, старшему из которых было на вид двадцать пять лет, второму — двадцать четыре года, а третий выглядел шестнадцатилетним, то это были креп­кие деревенские парни, с самого рождения, судя по всему, избавленные от всякого рода хворей, которым подвержены слабые здоровьем городские дети; и потому казалось, что они должны радостно и легко выдерживать бремя наследственного труда, на который Бог обрек человека, изгнав его из земного рая; что до девушки, то это была крупная и свежая крестьянка, в которой, несмо­тря на ее мягкие женские формы и при том, что ей едва исполнилось девятнадцать лет, все же можно было рас­познать крепкое сложение ее отца и двух ее старших бра­тьев.

Хотя эта группа находилась ближе других к пажу, ору­женосцу и трем лошадям, никто из ее членов явно не решался расспрашивать слуг рыцаря иначе, чем взгля­дом: паж смущал их своим презрительным и насмешли­вым видом, а оруженосец — своей физиономией, жесто­кое выражение которой придавало ему свирепый вид; и потому крестьяне довольствовались лишь тем, что смо­трели на них и вполголоса обменивались между собой некоторыми предположениями, как вдруг какой-то чело­век отделился от одной из соседних групп, приблизился к той, на какую мы посоветовали нашим читателям обра­тить внимание, и, хлопнув по плечу мужчину, упомяну­того нами как главу семьи, спросил его:

— Ну что, брат Жак, может, ты более сведущ, чем дру­гие, и скажешь нам, кто этот рыцарь, что так долго и набожно молится в нашей церкви?

— Клянусь Богом, брат Дюран, — ответил тот, к кому был обращен вопрос, — ты мне окажешь услугу, если сам это скажешь, ибо я не припомню, чтобы когда-нибудь видел его лицо.

— Это, несомненно, один из тех капитанов, что разъ­езжают по нашей несчастной стране скорее для того, чтобы обделывать собственные делишки, а не служить нашему бедному королю Карлу Седьмому, да хранит его Господь, и, конечно же, этот остался последним в церкви для того, чтобы убедиться в том, что сосуды и подсвеч­ники там в самом деле серебряные и стоят того, чтобы их украсть.

— Брат, брат, — пробормотал, качая головой, Жак, — хоть возраст и должен был избавить тебя от этого недо­статка, ты по-прежнему скор на суждения, словно тебе все еще двадцать пять лет. Нехорошо понапрасну пори­цать своего ближнего, особенно если тебе не в чем его упрекнуть и, напротив, он ведет себя, как добродетель­ный человек и набожный рыцарь.

— Что ж, — отвечал Дюран, — если ты так уверен в его учтивости, то почему бы тебе смело не подойти к нему и не спросить, откуда он прибыл и кто он?

— О, если бы Жаннетта была здесь, — воскликнул младший из трех братьев, — она наверняка бы это ска­зала!

— А почему ты думаешь, что твоя сестра знает больше нашего, Пьер? Разве она когда-нибудь видела этого рыцаря?

— Нет, отец, — пробормотал молодой человек. — Не думаю, чтобы она когда-нибудь видела его.

— В таком случае, — с суровым видом промолвил Жак, — почему ты считаешь, что, никогда не видев его прежде, она может знать, кто он?

— Я был неправ, отец, — сказал молодой человек, пер­вые слова которого вырвались у него словно непроиз­вольно. — Признаться, мне не следовало говорить этого.

— А ведь и в самом деле, брат, — с громким смехом подхватил папаша Дюран, — если твоя дочь, как говорят, прорицательница и вещунья, то она, возможно, могла бы знать ...

— Молчи, брат, — промолвил Жак тоном патриархаль­ной властности, которую еще и в наши дни сохраняет в крестьянской хижине глава семьи, — молчи: если то, что ты сейчас сказал, услышат вражеские уши, этого будет достаточно для того, чтобы у нас были неприятности с духовным судьей из Туля. Послушай, жена, — продолжал он, — где же все-таки Жанна, и почему ее нет с нами?

— Наверное, она осталась молиться в церкви, — отве­тила та, которой Жак адресовал свой вопрос.

— Нет, матушка, — возразил молодой человек, — она вышла вместе с нами, но потом пошла домой за зерном для своих птиц.

— Да вот и она, — сказала мать, бросив взгляд на улицу, где они жили, а затем, повернувшись к мужу, про­должила почти умоляющим тоном: — Жак, прошу тебя, не брани это бедное дитя.

— А за что мне бранить ее? — спросил Жак. — Она не сделала ничего плохого.

— Да, но порой ты бываешь с ней грубее, чем, навер­ное, следовало бы. Это не вина Жанны, что ее сестра в два раза сильнее ее; прежде всего, та старше ее на пол­тора года, а в таком возрасте полтора года — это немало; кроме того, Жанна, как ты знаешь, проводит иногда целые ночи молясь, поэтому не стоит сердиться на нее, если днем она порой невольно засыпает, а когда просы­пается, то кажется, что душа ее еще спит, настолько ее тело чуждо тому, что ей говорят. Но при всем этом, Жак, Жанна — добрая и святая девушка, поверь моим сло­вам.

— И при всем этом, жена, тебе прекрасно известно, что все, даже мой брат, ее дядя, смеются над ней. Это вовсе не благодать для семьи, когда в ней появляются своего рода ясновидцы, которых принимают то за без­умцев, то за пророков.

— Что бы вы ни говорили, отец, — заметил Пьер, — Жанна создана для того, чтобы принести Божью благо­дать в любую семью, к которой она принадлежала бы, будь то даже семья короля.

— Сынок, — сказал Жак, — бери пример со своих бра­тьев, которые, хоть они и старше тебя, не произносят ни слова и не мешают говорить мужчинам и старикам.

— Я умолкаю, отец, — почтительно ответил молодой человек.

Тем временем девушка, о которой велась беседа, мед­ленно и степенно приближалась: это было красивое, высокое, стройное и прекрасно сложенное дитя лет сем­надцати, в чьей походке проглядывало нечто спокойное и уверенное, не принадлежавшее земле; она была одета в длинное шерстяное платье светло-голубого цвета, подоб­ное тем, в какие Беато Анджелико облачал божественные формы своих ангелов, и стянутое на поясе шнуром того же цвета; на голове у нее было нечто вроде капюшона из той же материи, что и платье; на ней не было никаких украшений, ни серебряных, ни золотых, и тем не менее, со своими черными глазами, светлыми волосами и блед­ным цветом лица она, при всей своей простоте, казалась царицей всех девушек деревни.

Каждый из собеседников, которых мы вывели на сцену, наблюдал за тем, как приближается девушка, со своим особым выражением лица: папаша Дюран глядел на нее с той насмешливой улыбкой, что так характерна для наших крестьян; Жак — с нетерпением человека, кото­рый хотел бы рассердиться, но не смог найти повод; мать — с тем молчаливым и нацеленным на защиту сво­его ребенка страхом, которым Бог наделил даже самок животных; двое старших братьев — с беспечностью; сестра — с веселостью, свидетельствовавшей о том, что она не усмотрела ничего серьезного в только что произо­шедшей маленькой ссоре; и, наконец, Пьер — с уваже­нием, вызванным не только тем, что она была его стар­шей сестрой, но и тем, что он принимал ее за святую. Что же касается девушки, то она все ближе подходила к своим родным, но ее отстраненный взгляд, хотя он и был направлен на любимых ею людей, явно указывал на то, что движения ее были чисто машинальными и что, пре­доставив заботу направлять ее путь телесному взору, глаза ее души смотрели совсем в иную сторону.

— Рад видеть тебя, племянница Жанна, — промолвил папаша Дюран. — Мы все тут пребываем в затруднении, желая узнать, кто этот рыцарь, а вот твой брат Пьер утверждает, что если бы ты захотела, то могла бы нам это сказать.

— Какой рыцарь? — спросила Жанна.

— Тот, что вошел в церковь, — ответил Дюран.

— Я его не видела, — сказала Жанна.

— Если ты и не видела его, — продолжал ее собесед­ник, — то должна была, по крайней мере, слышать его, ибо в своей кольчуге и железных сапогах он наделал столько шуму, что даже священник обернулся, чтобы посмотреть, кто это так входит.

— Я ничего не слышала, — сказала Жанна.

— Если ты его не видела и не слышала, — раздраженно прервал ее Жак, — то что же ты тогда делала и о чем думала?

— Я молилась и думала о спасении моей души, отец, — кротко ответила Жанна.

— Ну что ж, если ты его не видела, то посмотри, ибо вот он, — снова заговорил Дюран, показывая ей пальцем на рыцаря, в эту минуту показавшегося в дверях церкви.

— Это он! — воскликнула Жанна, побледнев сильнее обычного и опираясь на руку своего младшего брата так, словно чувствуя, что ноги могут ей отказать.

— Кто, он? — спросил Жак с удивлением, смешанным с беспокойством.

— Капитан Робер де Бодрикур, — ответила Жанна.

— А что это за капитан Робер де Бодрикур? — спросил Жак, удивляясь все более и более.

— Храбрый рыцарь, — отвечала Жанна, — который отстаивает в городе Вокулёр дело славного дофина Карла.

— И кто же сказал тебе все это? Глупая болтунья, вот кто ты такая! — вскричал Жак, не силах больше сдержи­вать свой гнев.

— Это он, — повторила Жанна. — Вот и все, что я могу сказать вам, отец; ибо те, кто сказал мне это, не могут ошибаться.

— Ей-Богу, я все это разузнаю, — заявил папаша Дюран, — и если этот ребенок сказал правду, то я с завя­занными глазами буду верить всему, что ей будет угодно рассказывать мне впредь.

С этими словами папаша Дюран покинул тех, с кем он беседовал, и, обнажив голову, со шляпой в руке, пошел навстречу рыцарю, который уже взял из рук пажа пово­дья и готовился сесть на лошадь. Увидев, что прибли­жающийся крестьянин явно намерен заговорить с ним, рыцарь оперся рукой на переднюю луку седла, скрестил ноги и стал ждать.

— Мессир рыцарь, — самым вкрадчивым голосом, на какой он был способен, начал папаша Дюран, — если вы и вправду, как тут сейчас кое-кто сказал, тот самый отважный капитан Робер де Бодрикур, о ком мы так наслышаны, то, я надеюсь, вы позволите бедному кре­стьянину и арманьяку до мозга костей спросить вас: не прибыли ли вы со стороны Луары и не могли бы вы сообщить нам какую-либо добрую весть о нашем госпо­дине Карле Седьмом?

— Друг мой, — ответил рыцарь более любезным тоном, чем знать обычно разговаривала с подобными людьми, — я действительно капитан Робер де Бодрикур, и тот, кто назвал тебе мое имя, не обманул тебя. Что же до ново­стей о короле, то они неутешительны, ибо после событий на мосту Монтро дела в несчастном Французском коро­левстве с каждым днем все хуже и хуже.

— И все же извините, мессир, что столь бедный чело­век, как я, обращается к столь важной особе, — продол­жал осмелевший от тона рыцаря папаша Дюран, — но мне кажется, что дела пошли лучше после того, как господин коннетабль Артур де Ришмон расправился с сиром де Больё и поставил подле нашего горячо люби­мого короля сира Жоржа де Ла Тремуйля.

— Увы! Все обстоит совсем не так, и вы вправду весьма нуждаетесь в новостях, друг мой, если вам известно лишь это, — промолвил рыцарь, качая голо­вой. — Сир де Ла Тремуйль поступил еще хуже, чем сир де Больё, ибо, стоило ему снискать милость короля, как он тотчас воспользовался ею, чтобы удалить коннета­бля, и так опутал своими сетями короля, что — да про­стит ему Господь! — монсеньор Карл теперь видит все не иначе, как глазами своего фаворита, и подле него не осталось никого, кроме Танги дю Шателя, президента Луве и метра Мишеля Ле Масона — дьявольской тро­ицы, ведущей его прямо в ад.

— Но я полагал, — продолжал Дюран, постепенно ока­завшийся в окружении всех жителей деревни и чрезвы­чайно гордившийся тем, как любезно разговаривал с ним рыцарь, — что король Шотландии обещал послать во Францию своего кузена Джона Стюарта с многочислен­ным войском на помощь отважным капитанам, которые, подобно вам, не сделались ни англичанами, ни бургунд­цами и все еще противостоят врагу.

— Шотландцы, ирландцы, англичане, — пробормотал мессир Робер де Бодрикур, — все это собаки из одной псарни, и травят они, боюсь, одного и того же зверя. Если Французское королевство падет окончательно, то вы еще увидите, как все они сообща будут рвать его на куски, словно стая, бросающаяся на добычу. Впрочем, какую бы расторопность ни проявили теперь эти шот­ландцы, я боюсь, что, даже если предположить, что они придут, им все равно не поспеть вовремя, чтобы спасти славный город Орлеан, этот последний оплот, которым король располагает на берегах Луары и который осаждает граф Солсбери, невзирая на торжественное обещание, данное в Англии его светлости герцогу Орлеанскому не вести войну на землях, чей владетель не может их защи­тить, ибо находится в плену.

— И, поскольку всякое клятвопреступление есть пря­мое оскорбление Небес, — произнес кроткий девичий голос рядом с папашей Дюраном, — Господь попустил, чтобы нарушитель клятвы был наказан.

— Что хочет сказать эта девушка? — спросил Робер де Бодрикур, изумленный тем, что столь юное создание вмешивается в беседу, которую способны были поддер­живать немногие из собравшихся.

— Я хочу сказать, — продолжала Жанна тем же крот­ким и негромким, но в то же время спокойным и уверен­ным голосом, — что вот уже по меньшей мере восемна­дцать или двадцать дней прошло с тех пор, как граф Солсбери умер в состоянии смертного греха, сраженный пушечным ядром.

— И откуда же, девушка, тебе известны такие велико­лепные новости, если они неизвестны еще даже мне самому? — со смехом спросил рыцарь.

— О, не обращайте на нее внимания, мессир! — поспешно воскликнул Жак, встав между своей дочерью и Робером де Бодрикуром. — Это невежественное дитя само не знает, что говорит.

— И даже если граф в самом деле умер, — продолжил рыцарь, — как заявляет ваша дочь, милейший, ибо я полагаю, что это ваша дочь ...

— Увы! Это так, — пробормотал Жак, — и она всем нам причиняет много горя.

— Так вот, даже если он умер, то разве не остались на смену ему десять других, столь же могущественных, как он? Разве не остались в живых граф Саффолк, мессир Уильям де Ла Поль, мессир Джон Фальстаф, мессир Роберт Херон, сеньоры Грей, Тальбот, Скейлс, Ланселот де л'Иль, Гласдейл, Гильом де Рошфор и столько дру­гих?

— А у нас, — продолжала Жанна, воодушевляясь, — и у славного дофина, нашего господина, разве не осталось герцога Алансонского, графа де Клермона, графа де Дюнуа, Виньоля де Ла Тира, Потона де Сентрайля и столько других, таких же отважных и преданных, как вы, мессир, и, как и вы, готовых пожертвовать своей жизнью ради блага королевства? А потом, разве не стоит за всем

этим сам Господь Иисус Христос, который любит Фран­цию и не допустит, чтобы она оказалась в руках ее вра­гов — англичан и бургундцев?

— Увы, увы! Мессир, простите этой девочке, что она перечит вам, — в отчаянии воскликнул Жак, — но я уже сказал вам, что порой она говорит столь странные вещи, что ее принимают за безумную.

— Да, — печально промолвил рыцарь, — да, должно быть, она безумна, если сохраняет надежду, которую утратил уже и сам король, и верит в то, что Орлеан устоит, когда не только столица, но и такие добрые и укрепленные города, как Ножан, Жаржо, Сюлли, Жан- виль, Божанси, Маршенуар, Рамбуйе, Монпипо, Тури, Питивье, Рошфор, Шартр и даже Ле-Ман сдались один за другим; когда из четырнадцати провинций, которые мудрый король Карл Пятый оставил в наследство Карлу Шестому Безумному, тот оставил своему сыну всего лишь три. Нет-нет, добрые люди, Французское королевство наказано за великие грехи, которые в нем совершались.

— Грехи людские, сколь бы велики они ни были, как в прошлом, так и в будущем, искуплены кровью Господа, — с необычайной убежденностью отвечала Жанна, возведя к небу глаза, полные вдохновения, — Французское коро­левство не умрет, Бог должен совершить чудо, чтобы спа­сти его.

— Amen^[29], — ответил рыцарь, садясь на лошадь и пере­крестившись, — а пока, люди добрые, — добавил он, поудобнее устраиваясь в седле, — если бургундцы снова вернутся, чтобы разграбить деревню Домреми, незамед­лительно дайте об этом знать Роберу де Бодрикуру, и, клянусь рыцарской честью, он придет к вам на помощь, если не будет слишком занят в другом месте.

При этих словах капитан, пробывший в Домреми гораздо больше, чем он рассчитывал, пришпорил свою лошадь и пустился крупной рысью по дороге, ведущей в Вокулёр; за ним следовали двое его слуг, а вслед им слы­шались благословения всех крестьян, не сводивших глаз со всадника, пока он не скрылся из виду.

Когда же он исчез за горизонтом, Жак обернулся, чтобы отчитать Жанну за непомерную смелость, которую она проявила; однако он тщетно звал ее и искал: Жанны там больше не было, и никто из крестьян, следивших за отъездом сира де Бодрикура, не заметил, в какую сто­рону ушла девушка.

II. ГОЛОСА

И в самом деле, как только Жанна увидела, что рыцарь готовится к отъезду, она вышла из толпы, теснившейся вокруг него, и тем же медленным и спокойным шагом, каким она пришла, стала удаляться по дороге, ведущей в Нёшато, явно не обращая внимания на то, что земля, как мы уже говорили, была на два дюйма покрыта снегом.

Дело в том, что эта странная девушка, историю кото­рой мы решили написать, ни в чем не походила на своих подруг; вещие знаки, предшествовавшие ее рождению, детству и отрочеству, сопровождавшие их или шедшие за ними следом, в глазах окружающих ясно указывали на нее как на избранницу Бога: тогда это говорили о ней с оттенком сомнения, а позднее повторяли с признатель­ностью и верой.

Жанна, или, скорее, Жаннетта, как ее тогда чаще называли, родилась в Домреми, в небольшой очарова­тельной долине, орошаемой Маасом и расположенной между городами Нёшато и Вокулёр. Ее отец Жак д’Арк и мать Изабелла Роме были известны своей строгой поря­дочностью и пользовались безукоризненной репутацией. Ночь, в которую она родилась и которая пришлась на праздник Богоявления 1412 года от Рождества Христова, так что в тот день, с какого начинается наше повество­вание, ей исполнилось ровно семнадцать лет, была одной из тех праздничных ночей, какие небо иногда ниспосы­лает на землю: хотя обычно в это время года бывает холодно и дождливо, в тот вечер подул тихий ветерок, наполненный теми сладостными ароматами, какие вды­хают в майских сумерках. Поскольку это чудо проявило себя в конце праздничного дня, каждый пожелал вос­пользоваться подобным нежданным благодеянием, и жители деревни по большей части стояли у своих дверей, когда около полуночи показалось, что одна звезда отде­лилась от неба и, прочертив в воздухе сверкающую линию света, упала на дом Жака д’Арка. В то же самое время, хлопая крыльями и издавая незнакомые звуки, запели петухи, хотя час, когда они привыкли петь, еще не насту­пил, и каждый житель деревни ощутил себя, сам не зная почему, охваченным столь сильной радостью, что все стали бегать по улицам, спрашивая друг друга, что же произошло на небе или на земле, наполнив таким лико­ванием их сердца. Среди них был один старый пастух, известный тем, что он часто произносил предсказания, которые сбывались, и пользовавшийся славой человека сведущего не только в Домреми, но и на десять льё вокруг; и вот этот старый пастух, отвечая на обращенные к нему вопросы, промолвил: «Три блудницы погубили Францию^[30], одна девственница спасет ее». На эти слова обратили тем большее внимание, что они соответство­вали старинному пророчеству Мерлина, изложенному в следующих выражениях:

Descendet virgo dorsum Sagittarii

Et flores virgineos obscultabit.^[31]

И все кричали «Ноэль!» в ожидании какого-то важного события.

На следующий день стало известно, что ровно в пол­ночь Изабелла Роме, жена Жака д'Арка, родила дочь.

На следующий день эта девочка была крещена под именем Жанна. Священника, крестившего ее, звали Нине. У нее было два крестных отца и две крестные матери. Крестных отцов звали Жан Барен и Жан Ленг, а крестных матерей — Жанна и Агнесса.

Несмотря на все признаки предопределения свыше, которыми было отмечено ее рождение, детство Жанны ничем не отличалось от детства других детей; когда девочке исполнилось семь лет, родители поручили ей охранять стадо, как это было заведено у крестьян. Вна­чале никто не обращал внимания на то, что у Жанны никогда не пропадало ни одной овцы, ни одного барана, но позднее это заметили. Когда какой-нибудь ягненок терялся, Жанна просто звала его по имени, которое она сама ему и дала, и ягненок тотчас возвращался. Когда из лесу выходил волк, она просто шла навстречу ему со своим пастушеским посохом, с простой веткой или даже с цветком, и волк тотчас возвращался в лес, из которого он вышел. И, наконец, когда она находилась в отцовском доме, там никогда не случалось никакого несчастья, а если эта родовая хижина и становилась свидетелем какого-нибудь неприятного происшествия, то, как вспо­минали позднее, такое всегда случалось в отсутствие Жанны. Так, сопровождаемая Божьим благословением на каждом своем шагу, Жанна достигла двенадцатилетнего возраста, но ее будущее предназначение пока ни в чем не проявлялось.

Однажды, когда она вместе с несколькими подруж­ками охраняла стадо на лугу между Домреми и Нёшато, девочки предложили собрать все вместе букет цветов и, устроив между собой соревнование в беге, сделать этот букет наградой победительнице. Жанна согласилась на это предложение и стала вместе с другими собирать цветы для букета, а затем, прежде чем все бросились бежать, чтобы выяснить, кто его завоюет, она дала обет святой Екатерине, пообещав возложить букет к ней на алтарь в случае своей победы; едва Жанна успела дать обет, как был подан сигнал для бега и девочки, словно стая горлиц, устремились вперед; но вскоре Жанна обо­гнала всех своих подружек: она мчалась с такой скоро­стью, что ее ноги едва касались земли, и та девочка, которая бежала вслед за ней, через сто шагов обескура­женно остановилась и воскликнула: «Жаннетта! Жан­нетта! Ты не бежишь по земле, как все мы, а летишь по воздуху, как птица!» И в самом деле, девочка, сама не зная, как и почему, почувствовала, что она поднялась в воздух и летит, как это иногда бывает во сне; пролетев таким образом над самой землей, она достигла цели и подобрала букет; но, подняв голову, она увидела стоя­вшего рядом незнакомого ей красивого юношу, с улыб­кой смотревшего на нее. «Жанна, — сказал он ей, — бегите быстрее домой, ибо вашей матери нужна ваша помощь». Полагая, что молодой человек был каким-то парнем из Нёшато, которому ее мать или братья пору­чили передать ей это сообщение, девочка оставила свое стадо на попечение одной из подружек и поспешно вер­нулась домой; но едва она показалась на пороге, как мать спросила ее, почему она вернулась раньше времени, откуда она пришла и почему бросила свое стадо. «Но разве вы не звали меня?» — спросила Жанна. «Нет», — ответила мать. Тогда Жанна отправилась в церковь, дабы возложить свой букет на алтарь святой Екатерины, и, чтобы не идти вдоль всей улицы и сократить путь, пошла туда через сад, прилегавший к отцовскому дому; но, как только она вступила в сад, справа от нее, со стороны церкви, послышался голос; Жанна подняла голову и уви­дела на небе сияющее облако, из которого раздавался голос: «Жанна, ты рождена для того, чтобы совершить чудесные дела, ибо ты девственница, избранная Госпо­дом для того, чтобы восстановить на престоле короля Карла; переодетая в мужское платье, ты возьмешься за оружие, станешь военачальником и все в королевстве будет делаться по твоему совету». Произнеся эти слова, голос умолк, после чего облако исчезло, а девочка, оне­мев, застыла неподвижно, напуганная подобным чудом.

Намного позднее, когда Жанна уже исполнит свою миссию, все обратят внимание на то, что это первое видение было явлено ей 17 августа 1424 года, то есть в тот самый день, когда произошла битва при Вернее, в которой погибли граф Дуглас и его сын мессир Джеймс; граф Бьюкен; граф д’Омаль, Жан де Аркур; граф де Тон- нер, граф де Вантадур, сир де Рош-Барон, сир де Гамаш и так много других верных и благородных рыцарей, что эта битва считалась столь же роковой для французской знати, как битвы при Креси, Пуатье и Азенкуре.

Тем временем Жанна пришла в себя и, вспомнив о своем покинутом стаде, вернулась на луг: стадо само собралось и поджидало ее под прекрасным майским деревом, которое называли Дамским деревом, или дере­вом Фей, поскольку крестьяне, порой возвращавшиеся домой ночью, утверждали, что они видели, как под ним танцуют длинные женские фигуры в белом, которые вся­кий раз, когда к ним приближались, исчезали в воздухе или терялись в тумане. В числе тех, кто утверждал, будто замечал там такие видения, была и одна из теток Жанны, но сама Жанна, хотя она много раз танцевала под этим деревом, а еще чаще пела под ним со своими подруж­ками, никогда не видела там ничего подобного. Дерево это росло напротив леса, именовавшегося Дубовой рощей, возле источника, к которому приходило очень много несчастных людей, страдавших лихорадкой: оно было одним из самых прекрасных деревьев на свете и, обязанное своей широкой известностью всем этим рас­сказам, принадлежало г-ну Пьеру де Больмону, сеньору де Домреми.

Под этим деревом, которое она очень любила, Жанна провела весь день, сплетая венки в честь особо чтимых ею святой Екатерины и святой Маргариты и прикрепляя эти венки к его ветвям; потом, с наступлением вечера, она повела свое стадо домой.

Поскольку Жанна, которой исполнилось двенадцать лет, начала взрослеть и к тому же она была стройна и хорошо сложена, родители решили, что они больше не станут посылать девочку на пастбища и что вместо нее пасти стадо теперь будет ее брат Пьер, который был на год ее младше. Так что девочку обучили различным швей­ным работам, которые полагается выполнять женщине, и вскоре она достигла в этих занятиях такой же сно­ровки, как самая умелая деревенская хозяйка.

Тем не менее воспоминания о том, что произошло в саду, по десять раз на дню приходили ей на ум, и звуча­ние чудесного голоса, который она тогда услышала, непрестанно раздавалось в ее ушах. Однажды, в воскрес­ный день, когда Жанна, погруженная в молитву, остава­лась в церкви после того, как все уже ушли оттуда, она внезапно снова услышала тот же голос, звавший ее по имени; она подняла голову, и ей почудилось, что свод церкви раскрылся, впуская прекрасное золотистое облако, а посреди этого облака был виден прекрасный юноша, в котором она узнала того, кто заговорил с ней на лугу; однако, поскольку на этот раз за плечами у него были длинные белые крылья, девочка поняла, что это был ангел, и, ощущая небывалую радость от этого зре­лища, тихо спросила:

— Монсеньор, это вы меня звали?

— Да, Жанна, — ответил ангел, — это я тебя звал.

— Чего вы хотите от вашей рабы? — спросила Жанна.

— Жанна, — сказал прекрасный юноша, — я архангел Михаил, и я пришел от имени Царя Небесного, чтобы сказать тебе, что он избрал тебя из всех женщин, дабы спасти Французское королевство от гибели, которая ему угрожает.

— Что же я, бедная сельская пастушка, смогу для этого сделать? — спросила Жанна.

— Будь всегда благонравным ребенком, каким ты была до сего дня, — ответил ангел, — и, когда настанет время, мы, святая Маргарита, святая Екатерина и я, скажем тебе, что делать; ибо обе они необычайно расположены к тебе за твою великую преданность им.

— Да свершится воля Господа, — отвечала девочка, — и пусть он располагает своей рабой тогда и так, как ему будет угодно.

— Amen! — произнес ангел, и облако, окутавшее его, прошло сквозь церковный свод и исчезло.

С этого времени у Жанны не оставалось больше ника­ких сомнений в том, что случившееся с ней не было ни видением, ни сном — это была чудесная действитель­ность, и поскольку как раз в эту минуту священник, окончивший чтение мессы, проходил через церковный зал, намереваясь отправиться к себе домой, Жанна попросила его выслушать ее исповедь и рассказала ему о том, что она перед этим видела и слышала. Священник, простой и добрый старый кюре, испытал большую радость от этого признания Жанны, которую он всегда любил за ее скромность и набожность; однако он посо­ветовал ей никому не рассказывать об этих видениях и старательно исполнять все повеления, какие она получит с Небес.

Прошло три года, и в течение этих трех лет Жанна не видела больше ничего подобного, но она продолжала расти, свежая и скромная, как полевой цветок, и, хотя в глазах тех, кто ее окружал, небесное покровительство никак не проявляло себя, она все же внутренне ощущала Божью благодать, и потому, когда она оставалась одна, ей нередко казалось, что рядом слышится пение ангелов, и тогда она тихонько начинала петь мелодии, незнако­мый лад которых ей не удавалось воспроизвести после того, как эта небесная музыка затихала. Нередко, когда наступала зима и снег покрывал землю, она выходила из дома, говоря, что идет собирать букет для своих свя­тых — так она называла святую Екатерину и святую Мар­гариту; все смеялись над ней, указывая ей на заснежен­ную землю, а она кротко улыбалась, уходила по дороге, ведущей в Нёшато и возвращалась с прекрасным венком из фиалок, примул и лютиков, собранных и переплетен­ных ею под Дамским деревом. Ее юные подружки взи­рали тогда на нее с удивлением, и, поскольку сами они, отправившись туда в свой черед, ничего там не находили, им лишь оставалось говорить, что это феи дарили Жанне уже сплетенные ветки. Наконец, еще более странным было то, что самые дикие животные совсем не боялись ее, что маленькие косули и оленята прибегали к ней играть и прыгали у ее ног и что порой какая-нибудь славка или какой-нибудь щегол садились ей на плечо и распевали там свою мелодичную песню так, словно они сидели на самой высокой ветви дерева.

В течение этих трех лет дела короля и Франции стано­вились все хуже и хуже; вплоть до самой Луары королев­ство сделалось похожим на широкое безлюдное про­странство, поля были заброшены, деревни обратились в развалины, и единственными обитаемыми местами оста­вались леса и города: леса — поскольку их чаща предо­ставляла укрытие, города — поскольку их крепостные стены давали надежду на безопасность; земля больше не обрабатывалась, и собирать на ней можно было не уро­жай, а стрелы, разбросанные вокруг стен; на колокольне всегда стоял часовой и, стоило ему заметить врага, тотчас начинал бить в набат. При этих звуках крестьяне поспешно возвращались в город, не заботясь о своих ста­дах, ибо животные сами научились распознавать звук колокола и, едва заслышав его, сами быстро возвраща­лись к городским стенам, жалобно мыча и блея, толкаясь у ворот и стараясь первыми войти в них, чтобы оказаться в укрытии, под защитой людей.

Примерно в это самое время, то есть в начале 1428 года, монсеньор Томас Монтегю, рыцарь, граф Солсбери, был назначен и уполномочен тремя сословиями Англии вести войну во Франции. Когда об этом походе стало известно герцогу Орлеанскому, который после битвы при Азенкуре был пленником в Лондоне, при том что англичане не позволяли ему выкупить себя, он отправился к графу Солсбери и попросил его, как доблестного и честного противника, не вести войну на землях и во владениях герцога, поскольку сам он, не находясь там, не мог их защитить; граф дал ему обещание и поклялся не делать этого; но, переплыв вместе с огромным войском море, он высадился в Кале и тотчас же направился в ту часть Франции, что еще не была завоевана.

Таким образом, опасность становилась более серьез­ной, чем когда-либо прежде, и потому видения Жанны возобновились. В первый раз, когда она вновь увидела святого Михаила, он явился, как и обещал, вместе со святой Екатериной и святой Маргаритой, которые сами назвались Жанне, поблагодарив ее за преданность им, и сказали, что, поскольку девушка оставалась набожной, доброй и скромной, Бог по-прежнему считает, что именно она должна спасти Францию, а потому они пове­левают ей отправиться к королю Карлу VII и сказать ему, что она послана Богом для того, чтобы стать во главе армии и сражаться вместе с французами против англичан и бургундцев.

Жанна была не в состоянии сказать хоть слово в ответ на это повеление, ибо она была слаба и робка, как и подобает молодой девушке, она не могла смотреть без волнения на чужие страдания, она не могла без слез смо­треть, как проливается кровь, — почему же именно ей, чье сердце преисполнено жалости, приказывают испол­нять жестокую миссию военачальника? И потому это бедное дитя шестнадцати лет от роду страшилось ужас­ного будущего, которое было ей предназначено, и молила Бога оставить ее в безвестности и переложить на кого- нибудь другого, более достойного, чем она, тяжкое бремя этого кровавого выбора.

Но Жанна была избрана; ни немые порывы сердца, ни произнесенные вслух молитвы не могли изменить веле­ние Провидения. Однажды, стоя на коленях в маленькой часовне, посвященной Богоматери и возведенной на перекрестке дорог в Дубовой роще, она увидела, как опу­стилось облако, сиявшее на этот раз сильнее, чем пре­жде; затем оно открылось, явив взору трех посланцев Господа; однако теперь обе святые, которые при первом своем появлении были размером в локоть, предстали перед ней в полный рост. И тогда Жанна опустила глаза, ибо человеческий взгляд не мог вынести этого боже­ственного великолепия, и услышала, не зная, кто именно из трех небесных посланцев с нею говорит, голос, обра­тившийся к ней с упреком:

— Почему ты так медлишь, Жанна? Чего ты ждешь, коль скоро тебе было дано повеление, и почему не спе­шишь его исполнить? В твое отсутствие Францию тер­зают враги, ее города разрушены, добрые люди гибнут, знать истреблена, драгоценная кровь льется на землю так, словно это ненужная и мутная вода ручьев. Ступай же, Жанна, ступай поскорее, ибо Царь Небесный посы­лает тебя!

И тогда Жанна отправилась к своему исповеднику и рассказала ему о том, что она перед этим увидела и услы­шала. Старый священник посоветовал ей повиноваться.

— Но даже если я захочу уехать, — спросила у него Жанна, — как мне удастся это сделать? Я не знаю дороги, я не знаю ни народа, ни короля; они мне не поверят; все вокруг будут смеяться надо мной, и не без причины, ибо что может быть нелепее, чем сказать старшим: девочка освободит Францию, она будет руководить военными походами благодаря своему умению, она принесет победу благодаря своему мужеству; и к тому же, отец мой, что может быть более странным и неподобающим, чем девушка в мужской одежде?

Старый добрый священник не знал, что ему сказать в ответ на эту столь разумную речь, разве что Бог могуще­ствен и ему следует повиноваться; затем, когда Жанна принялась плакать, думая о возложенной на нее тяжкой задаче, он, как мог, утешил ее и ободрил, посоветовав ей подождать еще и при первом же новом явлении архан­гела Михаила и двух святых спросить у них, как ей сле­дует действовать, какой путь выбрать и в какое место отправиться.

Между тем то ли голоса, как их называла девушка, прогневались на нее из-за ее нерешительности, то ли время действовать еще не наступило, но несколько меся­цев Жанна провела, ничего подобного не видя. И тогда ее охватило беспокойство; бедная девочка решила, что она попала в немилость к Господу, и, полагая себя поки­нутой своими небесными покровителями, сочинила молитву, дабы просить их вернуться к ней; потом она опустилась на колени перед алтарем святой Екатерины и с пылом, идущим из самой глубины ее сердца, прочитала эту молитву. Молитва была такой:

«Прошу Господа нашего и Богоматерь ниспослать мне через посредство блаженного архангела Михаила и бла­женных святых Екатерины и Маргариты совет и помощь в том, что я должна в угоду ему сделать».

Едва Жанна успела произнести эти слова, как сияющее облако вновь опустилось с неба, открылось, как и пре­жде, и появились небесные посланцы. Однако на этот раз святую Екатерину и святую Маргариту сопровождал архангел Гавриил. Жанна опустила голову, и послышался уже привычный ей голос.

— Отчего ты сомневаешься и колеблешься, Жанна? — спросил голос. — Отчего ты спрашиваешь, как осуще­ствить то, что ты должна осуществить? Ты говоришь, что не знаешь дороги, которая ведет к королю; однако евреи тоже не ведали дороги, которая могла привести их в Землю Обетованную, и все же они тронулись в путь, и огненный столп вел их.

— Но, — промолвила Жанна, осмелев от мягкости этого голоса, который она ожидала услышать гневным, — где враг, с которым я должна сражаться, и какова мис­сия, которую я должна исполнить?

— Враг, с которым ты должна сражаться, — отвечал голос, — стоит возле Орлеана, и, дабы ты не сомневалась более в том, что мы говорим тебе правду, знай, что ко­мандующий вражеской армией, граф Солсбери, сегодня был убит; миссия, которую ты должна выполнить, состоит в том, чтобы снять осаду со славного города гер­цога Орлеанского, находящегося в плену в Англии, и привести Карла Седьмого в Реймс короноваться, ибо, до тех пор пока он не коронован, он будет всего лишь дофи­ном, а не королем.

— Но, — сказала Жанна, — я не могу идти совсем одна. К кому мне обратиться за помощью и содей­ствием?

— Ты права, Жанна, — отвечал голос. — Иди же в соседний город Вокулёр, который один во всей провин­ции Шампань сохранил верность королю, и попроси там разрешения поговорить со славным рыцарем Робером де Бодрикуром; скажи ему откровенно, кто тебя послал, и он поверит тебе. А чтобы не опасаться, что тебя попытаются обмануть или ты обратишься к кому-нибудь другому, взгляни, и ты увидишь подлинный облик этого рыцаря.

Жанна подняла голову и в самом деле увидела рыцаря без шлема, без меча и без шпор; она смотрела на него несколько секунд, чтобы как следует запечатлеть его черты в своей памяти; затем это новое видение посте­пенно исчезло. Жанна обернулась к архангелу и к свя­тым, но те уже вновь поднялись на небо.

С этого времени Жанна больше не колебалась и в душе приготовила себя к уходу; но для девушки было настолько трудно принять такое ужасное решение — покинуть роди­телей и родину, что день шел за днем, а обессиленная Жанна все время проводила в слезах. Однажды, когда она плакала так, ее застал врасплох Пьер, ее младший брат; она очень любила его, и он, со своей стороны, тоже очень любил сестру. Он спросил ее, что с ней происходит. Жанна все ему поведала. Мальчик предложил сестре отправиться в путь вместе с ней: это было все, что он мог ей предложить.

Прошло еще несколько дней; новость об осаде Орле­ана и великой опасности, которой подвергался город, разошлась повсюду и усилила растерянность тех, кто оставался верным королю. Между тем наступил святой день Богоявления, когда в Домреми произошли события, рассказанные нами в первой главе.

Эти события дали знать Жанне, что час ее ухода настал, ибо сир де Бодрикур, когда она увидела его, ока­зался настолько похож на тот образ, какой был явлен ей прежде, что ей было достаточно бросить на него взгляд, чтобы сразу же узнать его; и потому девушка приняла решение уединиться, чтобы снова посоветоваться с голо­сами, и на этот раз была настроена повиноваться им, если они прикажут ей отправиться в путь, пусть даже немедленно.

III. КАПИТАН ДЕ БОДРИКУР

Стоило Жанне сделать несколько шагов по дороге, как полевые и лесные птицы, которые из-за выпавшего нака­нуне снега лишились корма, слетелись к ней, словно зная о том, что Жанна несет им зерна. И тут девушка вспомнила, что как раз с этой целью она шла сюда, и, не останавливаясь, на ходу, стала разбрасывать пшеницу и конопляное семя, запастись которыми, как это и говорил Пьер, она возвращалась домой. Жанна подошла к дереву Фей, лишенному в это время года своей прекрасной листвы, по-прежнему сопровождаемая своим крылатым эскортом, который уселся на ветвях чудесного дерева и начал петь хвалу Господу на языке, непонятном людям, но, тем не менее, ясном Богу.

В эту минуту деревенский колокол пробил полдень; Жанна замечала, что видения обычно являлись ей тогда, когда звонил колокол. Она опустилась на колени, как привыкла поступать, едва заслышав этот бронзовый голос, говоривший с людьми от имени Господа, и, пре­исполненная надежды и веры, высказала архангелам и святым свою обычную просьбу. Жанна верила и надея­лась не напрасно. Стоило ей закончить свою молитву, как птицы, сидевшие на ветвях, смолкли, опустилось облако и ее небесные покровители предстали перед ее глазами.

— Жанна, — сказали они ей, — ты преисполнена веры в Бога и в нас; будь благословенна! Исполняй то, что тебе велено, дитя: иди без опасения сбиться с пути и не падай духом после первого же отказа: Господь наш, Царь Небесный, даст тебе силу убеждать.

— Но следует ли мне, — спросила Жанна, — не имея явной защиты, совершенно одной показываться на доро­гах или подвергать себя опасности в городах; и не при­мут ли меня там за какого-нибудь потерявшегося ребенка или за какую-нибудь распутницу?

— Божьей защиты достаточно тому, кто верит в Бога, Жанна; но, коль скоро ты желаешь иметь защитника, Господь пошлет его тебе прежде, чем ты встанешь с колен. Итак, больше нельзя медлить и колебаться: иди! Иди, Жанна, ибо час настал.

— Да свершится воля Господня! — воскликнула Жанна. — Я всего лишь самая смиренная раба его, и я повинуюсь.

Как только Жанна произнесла эти слова, облако уле­тучилось и птицы возобновили свое пение. Ну а Жанна продолжила мысленную молитву, молитву благочестивую и дочернюю, в которой она просила своих родителей простить ее за то, что ей приходится покидать их, не попрощавшись с ними и не попросив их благословения. Но Жанна знала своего отца: это был суровый сердцем и духом человек, и она понимала, что он никогда не позво­лил бы дочери покинуть дом ради того, чтобы подвергать себя опасности среди солдат и на полях сражений.

Жанна еще стояла на коленях, когда она услышала, что ее кто-то зовет. В тот же миг все птицы, распевавшие на дереве, улетели. Жанна обернулась и увидела своего дядю Дюрана Лаксара. Она поняла, что это и есть тот защитник, которого ей пообещали голоса, и, тотчас же поднявшись, направилась прямо к нему, преисполненная доверия и спокойствия, хотя невольные слезы, вызван­ные предстоящим уходом, все еще дрожали на ее длин­ных ресницах.

— Это ты, Жаннетта? — промолвил папаша Дюран. — Что ты здесь делаешь, дитя мое, в то время как отец и мать ищут тебя повсюду?

— Увы, дядя, — отвечала девушка, сокрушенно пока­чивая головой, — они еще долго будут звать меня и искать, ибо я только что покинула их и, возможно, навсегда.

— И куда же ты идешь, Жаннетта?

— Я иду, дядюшка, туда, куда меня посылает Бог, и мои голоса только что сказали мне, что я могу рассчиты­вать на вас и вы пойдете со мной туда, куда я иду.

— Послушай, Жаннетта, — начал папаша Дюран, — если бы сегодня утром ты сделала мне подобное пред­ложение, то я взял бы тебя за руку и отвел бы к твоему отцу, посоветовав ему присматривать за тобой получше, чем он это делал прежде; но после того, что я видел соб­ственными глазами и слышал собственными ушами, я всецело расположен помочь тебе, даже если речь пойдет о том, чтобы совершить какое-нибудь безрассудство. Поведай мне, что с тобой произошло, скажи, чем я могу быть тебе полезен, и рассчитывай на меня.

Вместе с дядей Жанна зашагала по дороге, ведущей в Нёшато, где он жил, и за время пути поведала ему то, о чем мы уже рассказали; так что, когда они подошли к двери его дома, уже г-н Дюран Лаксар, в силу перемены в настроении, столь естественной для недоверчивых людей, ободрял Жанну и поддерживал ее. Тем не менее он счел уместным внести небольшие изменения в заду­манный девушкой план: согласно его замыслу, он должен был раньше нее прийти в Вокулёр и предупредить капи­тана Робера де Бодрикура о предстоящем визите. Поскольку Жанна сильнее всего боялась явиться туда одной, она с признательностью приняла предложение дяди.

Папаша Дюран ушел на следующий день, но прием, оказанный ему капитаном де Бодрикуром, был далек от того, которого он ожидал. Некая женщина по имени Мари Давиньон, ссылаясь на пророчество Мерлина, уже потребовала чести быть представленной королю, утверж­дая, что она может сообщить ему нечто важное; но, ока­завшись в его присутствии, она ничего не смогла рас­сказать ему, за исключением того, что однажды ей явился ангел и показал ей доспехи, вид которых вызвал у нее такой испуг, что небесный посланец поспешил заверить ее, что эти доспехи предназначены не для нее, а для дру­гой женщины, которой предстоит спасти Францию. И, поскольку капитан де Бодрикур опасался, что ему при­дется иметь дело с какой-нибудь авантюристкой такого же рода, он ответил папаше Дюрану, что его племянница сошла с ума, и посоветовал ему отвезти ее к отцу с мате­рью, предварительно хорошенько надавав ей по щекам.

Папаша Дюран передал этот ответ племяннице, кото­рая тотчас же принялась за молитву, призывая голоса так, как она это обычно делала; на этот раз, как и пре­жде, на ее зов явились архангел и обе святых. Жанна поведала им о своей неудаче, и голос сказал ей: «Ты сомневалась, Жанна, в то время как Богу угодны сердца, преисполненные веры; Бог повелел тебе пойти самой, а ты послала другого, и этот другой не достиг цели, поскольку лишь тебя одну Бог наделил даром убеждать. Иди же, ибо все еще можно исправить; если же ты будешь медлить, все будет потеряно».

Жанна поняла, что пребывать в нерешительности более нельзя, и отправилась в город в пятницу после праздника Царей-волхвов 1429 года от Рождества Хри­стова; она пришла в Вокулёр ночью, и сопровождавший ее дядя постучал в дверь к каретнику, который предоста­вил им кров. Жена каретника хотела разделить свое ложе с Жанной, но девушка отказалась и всю ночь, до самого рассвета, провела в молитве.

Эта молитва придала ей столь сильную уверенность, что, когда, по ее мнению, настал час предстать перед сиром де Бодрикуром, она отказалась от помощи своего дяди, заявив, что голоса повелели ей идти одной; и дей­ствительно, около девяти часов утра она явилась к капи­тану. Поскольку было еще очень рано, этот визит весьма позабавил латников, и они тотчас же провели девушку к своему командиру, хотя в эту минуту он был занят бесе­дой с отважным рыцарем по имени Жан де Новелонпон, который только что прибыл из Жьена на Луаре и привез сиру де Бодрикуру известие о смерти графа Солсбери.

Жанна вошла и приблизилась к капитану.

— Мессир Робер, — начала она, — знайте, что мой Господин уже давно повелел мне отправиться к славному дофину, который должен быть, который есть и который будет единственным настоящим королем Франции.

— А кто он, этот господин, моя милая? — с улыбкой спросил сир де Бодрикур.

— Царь Небесный, — ответила Жанна.

— И что произойдет после того, как вы окажетесь подле дофина?

— Дофин даст мне латников, и я сниму осаду Орлеана, а после того, как осада будет снята, я поведу его короно­ваться в Реймс.

Рыцари переглянулись и разразились смехом.

— Не сомневайтесь, — сказала Жанна с тем серьезным и спокойным видом, какой ей был присущ, — ибо, кля­нусь, я говорю вам истинную правду.

— Но мне кажется, что я вижу вас уже не в первый раз, — сказал сир де Бодрикур, вглядываясь в Жанну,

— Это я, — отвечала девушка, — в праздник Царей- волхвов сообщила вам в Домреми о смерти графа Сол­сбери, что вам сейчас подтвердил, — она повернулась к Жану де Новелонпону, — этот благородной рыцарь.

Рыцарь вздрогнул, ибо он прибыл ночью и ни с кем не говорил о привезенной им новости; да и сам капитан был поколеблен в своем сомнении.

— Однако, — обратился он к девушке, — если ты раньше всех знала о кончине благородного графа, ты должна знать также и о том, как он скончался?

— Да, несомненно, — отвечала Жанна. — Он стоял у окна башни и смотрел оттуда на добрый и верный город Орлеан, когда Господь, который знает, оценивает и воз­награждает людей по их заслугам, попустил, чтобы оско­лок каменного ядра выбил графу глаз, отчего спустя два дня тот скончался.

Рыцари удивленно переглянулись, ибо все эти подроб­ности были совершенно точными. Тем не менее, поскольку такие откровения могли равным образом исходить как с Небес, так и из ада, мессир де Бодрикур отпустил Жанну, ничего ей не пообещав.

Жанна вернулась в дом каретника, не слишком обе­скураженная холодным приемом, которого она была удо­стоена, ибо ее голоса говорили ей, что какое-то время в ней будут сомневаться, но в конце концов Бог даст ей дар убеждения. Она обосновалась в доме каретника, ста­раясь занимать как можно меньше места у этих славных людей, чтобы не стеснять их, и проводила все свои дни в церкви, непрестанно исповедуясь, предаваясь посту и причащаясь и без конца повторяя, что ее надо отвести к благородному дофину и что, прибыв к нему, она поведет его короноваться в Реймс, сняв перед этим осаду Орле­ана. Она была столь молода, столь красива и с ее губ срывались столь кроткие и целомудренные слова, что бедняки, всегда более склонные к надежде, чем знать, поскольку, чем человек несчастнее, тем он доверчивее, следовали за ней, когда она выходила из дома, сопрово­ждали ее своими молитвами и говорили, что она и вправду святая женщина и если ее отвергнут, то несча­стья, которые угрожают Французскому королевству, обрушатся и на тех, кто ее оттолкнет.

Этот всеобщий хор похвал дошел до слуха сира де Бодрикура, и тот, уже и сам взволнованный происходя­щим, отправился к кюре Вокулёра и рассказал ему все, что знал. Кюре минуту подумал, а затем, разделяя опасе­ния капитана насчет чародейства, заявил ему, что есть лишь одно средство удостовериться, от Бога или от Сатаны исходит ее дар прорицания, и средство это — изгнание бесов. Сир де Бодрикур согласился с этим предложением; кюре облачился в епитрахиль, взял рас­пятие и вместе с капитаном направился к дому, где жила Жанна.

Они застали Жанну за молитвой; кюре и капитан вошли в ее комнату и открыли дверь, чтобы каждый мог видеть то, что там произойдет. Жанна по-прежнему про­должала молиться, и тогда священник показал ей распя­тие и стал заклинать ее удалиться прочь, если она бесно­ватая; но Жанна, напротив, на коленях подползла к священнику, потом поцеловала обе полы его епитрахили и раны на боку, руках и ногах Христа, изображенного на распятии, и все это делалось с такой верой и таким рве­нием, что кюре заявил, что девушка, возможно, и безу­мна, но уж наверняка не одержима дьяволом.

Так что сир де Бодрикур удалился, успокоившись по поводу чародейства, но этого было недостаточно, чтобы заставить его исполнить то, о чем просила Жанна. Она не была одержима дьяволом, это правда, но, как сказал кюре, она могла быть безумной, и к тому же, что скажут о воине, носящем копье и меч, который посылает своему королю женщину, чтобы та его защищала? Жанна побе­дила сомнение, но ей еще оставалось победить гор­дость.

На следующий день, поскольку слава о ее набожности распространилась не только по городу Вокулёру, но и по соседним деревням, Рене Анжуйский, герцог Барский, который уже давно был болен и которого врачи не могли излечить, послал за ней, чтобы спросить у нее совета по поводу своего недуга.

Жанна поспешила отправиться к нему, как она это делала в отношении любого страждущего, призывавшего ее, но, явившись к герцогу, заявила, что ей дана небом лишь одна миссия — снять осаду Орлеана и отвести Карла VII короноваться в Реймс. Впрочем, она посове­товала герцогу набраться мужества и не давать своим подданным повод к возмущению, живя в разладе со своей женой, как он это делал; затем, посоветовав ему пребы­вать в страхе Божьем, она попрощалась с ним, пообещав ему молиться о его выздоровлении. Герцог дал ей четыре франка, которые она раздала бедным, выйдя от него.

Возвращаясь в Вокулёр, она встретила рыцаря Жана де Новелонпона, прогуливавшегося по улицам вместе с дру­гим достойным человеком по имени Бертран де Пуланжи. Жан де Новелонпон, узнав девушку, подошел к ней и, поскольку она произвела на него сильное впечатление, а каждый день приходили все более печальные новости об осаде Орлеана, сказал:

— Ах, Жанна, скоро мы дойдем до того, что увидим изгнанного из Франции короля, а нас превратят в англи­чан!

— О! — воскликнула Жанна. — Ничего этого не про­изойдет, тем не менее, если мне захотят поверить; но, к несчастью, сир де Бодрикур не обращает внимания ни на меня, ни на мои слова, тем самым заставляя нас терять драгоценное время; и все же необходимо, чтобы я оказа­лась рядом с монсеньором дофином еще до Средопостья; пусть я сотру себе ноги до колен, но все-таки попаду к королю, ибо никто в мире, ни один император, король или герцог, ни дочь короля Шотландии, ни кто-либо дру­гой, не может освободить Французское королевство — только от меня придет ему помощь. И все же я предпочла бы остаться дома и прясть подле своей бедной матери, ибо мне полагается заниматься другим; но я должна идти и должна это делать, ибо этого желает мой Господь.

Сеньор де Новелонпон пристально посмотрел на Жанну и, увидев веру и уверенность, сверкавшие в ее глазах, сказал:

— Послушайте, Жанна, я не знаю, откуда это ко мне пришло, и горе вам, если из ада, но я чувствую себя убежденным в истинности того, что вы говорите; даю вам слово, что если Бодрикур будет продолжать упор­ствовать, то я сам под водительством Господа отведу вас к королю.

И он вложил свою руку в ее ладони в знак принятого им обязательства.

— О, сделайте это, сделайте это! — воскликнула Жанна, сжимая эту верную руку. — Но только поспешите, ибо как раз сегодня наш славный дофин понес огромные потери под Орлеаном и ему угрожают еще большие потери, если вы как можно скорее не отведете или не отправите меня к нему.

Мессир Бертран де Пуланжи, слышавший всю эту беседу, одновременно с сиром Жаном де Новелонпоном ощутил, что его растрогала вера девушки, и, протянув ей в свою очередь руку, он тоже поклялся Жанне, что не покинет ее и, как и его друг, будет сопровождать ее повсюду, куда ей будет угодно направиться.

Жанна поблагодарила обоих; девушка была так обра­дована, что поцеловала им колени; она хотела ехать немедленно, не ожидая больше ничего, но рыцари отве­тили ей, что из соображений учтивости им следует испро­сить согласия на эту поездку у сира Робера.

— А если сир Робер откажет вам? — с дрожью в голосе спросила девушка.

— Если сир Робер откажет нам, — отвечали оба рыцаря, — то мы все же поступим по своей воле; но, по крайней мере, мы сделаем все так, как велит нам долг.

— Тогда прощайте и да хранит вас Господь! — сказала Жанна.

Затем, вернувшись к каретнику, она стала молиться в ожидании рыцарей.

Как мы говорили выше, мессир Робер был уже более чем наполовину убежден в необходимости помочь Жанне, но его сдерживал страх прослыть смешным; и потому он был чрезвычайно обрадован, когда столь славные рыцари, как Жан де Новелонпон и Бертран де Пуланжи, оградили его от такой опасности, взяв ответственность на себя. Так что он согласился на все и велел им привести к нему Жанну, чтобы вместе обсудить все приготовления к отъезду.

Оба рыцаря отправились за Жанной, которая с вели­кой радостью узнала, какое в отношении нее было при­нято решение; она тотчас же поднялась и вместе с ними отправилась к мессиру Роберу де Бодрикуру. Капитан спросил у нее, что ей нужно из вещей, чтобы отправиться в дорогу. Жанна ответила ему, что голоса повелели ей надеть мужскую одежду, а во всем остальном она полага­ется на него. Ей немедленно заказали одежду, и через день та была готова; Жанна надела ее с такой легкостью и непринужденностью, словно не носила другой всю свою жизнь: она поправила капюшон, натянула сапоги и прикрепила к ним шпоры. Сир Робер хотел дать ей меч, но она отказалась от него, заявив, что меч, которым ей предстоит пользоваться, не этот, а совсем иной. Тогда рыцари спросили ее, какой дорогой им следует ехать к королю, находившемуся в то время в Шиноне.

— Самой короткой, — ответила Жанна.

— Но если мы поедем самой короткой дорогой, — воз­разили они, — то столкнемся с английскими войсками, которые преградят нам путь.

— Во имя Господа, — вскричала Жанна, — делайте то, что я говорю! И, если только вы повезете меня к монсе­ньору дофину, будьте спокойны, мы не встретим никаких препятствий на своем пути.

Убежденные ее уверенным тоном, рыцари не стали высказывать больше никаких возражений и последовали за девушкой, исполненные доверия и веры.

Подойдя к двери, она простилась со своим дядей, нежно обняла его, умоляя извиниться за нее перед роди­телями и передать им, что она отправилась бы в путь с большей радостью, если бы уезжала, получив их благо­словение, но она надеется, что придет время, когда они похвалят ее за то, что она подчинилась воле Господа.

Прекрасный черный конь, купленный мессиром Робе­ром, уже ждал Жанну; она хотела тотчас сесть на него, но конь стал так сильно беситься, что это оказалось невозможно. Тогда Жанна сказала: «Отведите его к кре­сту, стоящему у придорожной церкви». Слуга, державший повод, повиновался, и, как только красавец-скакун ока­зался перед крестом, он сразу же стал кротким, как ягне­нок, и Жанна без всякого труда взобралась на него посреди толпы, восхищенной уверенностью и сноровкой юной девушки и кричавшей «Ноэль! Ноэль!».

И тогда Робер де Бодрикур, приняв от Жана де Нове- лонпона и Бертрана де Пуланжи клятву сопроводить Жанну к королю, повернулся к девушке и в последний раз махнул ей на прощание рукой.

— Поезжайте, — сказал он, — и будь, что будет.

Жанна тотчас же обернулась к священникам и церков­никам, наблюдавшим за ней с верхних ступенек паперти, и сказала им:

— А вы, священники и церковники, устройте крест­ный ход и молитесь Господу.

Затем, пришпорив коня так, как это сделал бы самый смелый и ловкий всадник, девушка воскликнула:

— Вперед, вперед!

И она пустила коня в галоп, сопровождаемая обоими рыцарями, за которыми следовали их слуги, лучник и королевский гонец.

IV. БЛАГОРОДНЫЙ ДОФИН

Несмотря на великое доверие, какое вызвала у них Жанна, мессир Бертран де Пуланжи и мессир Жан де Новелонпон чувствовали себя не вполне спокойно: им предстояло проехать примерно сто пятьдесят льё, чтобы добраться из Вокулёра в Шинон, то есть пересечь поло­вину Франции, причем почти две трети этого пути про­легали по территории, находившейся во власти англичан и бургундцев. Но, когда в течение трех или четырех дней поездки они не столкнулись ни с одним вражеским отря­дом; когда, встречая на своем пути лес, они видели, как девушка отважно въезжает туда и без всякого проводника находит там дорогу; когда, подъехав к берегу широкой и глубокой реки, они видели, как конь их предводитель­ницы сам находит неведомый брод и им удается без вся­ких происшествий переправиться на другой берег, — они безоговорочно поверили в Жанну и полностью подчини­лись ей, предоставляя ей возможность останавливаться, когда она хотела помолиться в церкви, хотя прежде они не желали позволять ей этого из страха, что, распознав в них арманьяков, их выдаст местное население и на них нападут гарнизонные отряды. Впрочем, они верно посту­пили, доверившись этой вдохновенной свыше девушке, которая вела их, подобно звезде Волхов; и, наконец, после двух недель пути, они прибыли в Жьен, что на Луаре, и узнали о достопамятном разгроме в Рувре, в сражении, названном Селедочной битвой из-за того, что французы напали на англичан в то время, когда те везли командовавшему осадой графу Саффолку обоз, в основ­ном загруженный соленой рыбой. Джон Фальстаф, командир отряда, охранявшего обоз, отстоял в этой битве свою славу выдающегося военачальника: Джон Стюарт, коннетабль Шотландии, сир де Дорваль, сир де Лесго и сир де Шатобрюн были убиты вместе с тремя или четырьмя сотнями самых отважных воинов, все еще сра­жавшихся на стороне Франции, а граф Дюнуа был ранен, так что всех охватил небывалый ужас; но с другой сто­роны, эта новость еще сильнее подняла доверие к Жанне ее спутников, ибо.Жан де Новелонпон вспомнил, что это поражение произошло как раз в тот день, когда девушка объявила ему в Вокулёре, что дофин только что понес новые потери.

Прибыв в Жьен, наши путешественники проделали самую трудную часть пути, ибо теперь, наконец, они находились на французской территории, причем этот отрезок пути прошел так, как и предсказывала Жанна: ни малейшего несчастья не произошло ни с рыцарями, ни с их слугами, ни даже с их лошадьми; тем временем в городе распространился слух, что пророчество Мерлина вот-вот сбудется и девушка, которая должна чудесным образом спасти Францию, действительно нашлась: все поспешно сбегались, желая воочию увидеть избранницу. И тогда Жанна появилась в окне постоялого двора и во всеуслышание объявила, что можно устроить праздник и что разорение страны скоро прекратится, ибо она послана Богом, чтобы освободить Францию и короновать дофина. Жанна была исполнена такой уверенности и до такой степени выглядела орудием Провидения, а в ее речах было столько самосмирения и веры в Бога, что здесь, как и в Вокулёре, народ начал ликовать, нисколько не сомне­ваясь в том, что она говорит правду.

На следующий день они снова тронулись в путь, ибо, каким бы утомительным ни был подобный путь для девушки, никогда прежде не скакавшей на коне, Жанна, казалось, совсем от этого не страдала и настаивала на том, чтобы как можно скорее добраться до дофина, ока­завшегося в Шиноне в таком плачевном положении, в какое до него не попадал ни один король Франции. Дей­ствительно, рассказывали о том, что народная нищета докатилась, наконец, и до трона, и эта нищета была так велика, что денег больше не было ни в кошельке короля, ни в королевской казне, а его казначей Рено де Булиньи рассказывал всем, что в сундуках у него осталось налич­ными всего четыре экю; дело дошло до того, что однажды, когда король пригласил пришедших навестить его Сен- трайля и Ла Гира отобедать вместе с ним, он смог пред­ложить им в качестве угощения лишь двух цыплят и бараний хвост.

Как видим, Жанна прибыла как нельзя вовремя. Тем не менее она пожелала сделать остановку в церкви свя­той Екатерины Фьербуаской, известном месте паломни­чества, чтобы помолиться там. Оттуда она отправила королю письмо, написанное по ее просьбе сопровождав­шими ее рыцарами; в нем говорилось, что она прибыла издалека для того, чтобы помочь королю и сообщить ему нечто чрезвычайно важное. Ответ не заставил себя ждать: Жанну вызвали в Шинон. Путешественники тотчас же выступили в дорогу, и по прибытии на место Жанна оста­новилась на постоялом дворе, а ее спутники отправились прямо к Карлу VII.

Однако Карл VII, как и всякий несчастный король, был недоверчив: не раз обманутый теми, кого он считал своими лучшими друзьями, не раз покинутый теми, кого он считал самыми преданными ему людьми, он не мог поверить в бескорыстную самоотверженность незна­комки. Так что он нашел предлог уклониться от приема Жанны и ограничился тем, что послал к ней трех своих советников. Вначале девушка не хотела отвечать им, настаивая на том, что ей нужно вести разговор с монсе­ньором дофином, а не с ними. Но в конце концов Жанна согласилась повторить им то, о чем она говорила уже много раз и чему не хотели верить, а именно, что она прибыла сюда для того, чтобы снять осаду Орлеана и сопроводить дофина в Реймс; получив непосредственно от нее эти сведения, советники удалились, чтобы пере­дать их королю.

В течение двух последующих дней к Жанне никто больше не приходил. Тем не менее девушка по-прежнему сохраняла твердую веру, подбадривая двух рыцарей, при­бывших вместе с ней, и с необычайной уверенностью утверждая, что в конце концов король непременно выслушает ее и потому им, подобно ей, следует пребы­вать в спокойствии. И в самом деле, на третий день на постоялом дворе появился граф Вандомский, объяви­вший Жанне, что он прибыл за ней, чтобы сопроводить ее к королю. Жанна не казалась ни смущенной, ни удив­ленной: она уже давно ждала этой встречи и была к ней готова. Она ответила графу Вандомскому, что нисколько не удивлена его приходом, поскольку голоса предупре­дили ее о его визите; затем она добавила, что готова сле­довать за ним, умоляя его не терять больше времени, которого и так было напрасно потрачено чересчур много.

Тем не менее король, по-прежнему исполненный недо­верия, после ухода графа предложил своему совету испы­тать Жанну; намеченное им испытание состояло в том, что сам он затеряется среди рыцарей своей свиты, а его место займет кто-нибудь другой, и тогда все увидят, оши­бется девушка или нет. Предложенное испытание было одобрено, и король, посадив на трон молодого вельможу своих лет, одетого богаче, чем он сам, встал позади дру­гих. Едва подмена была совершена, как дверь распахну­лась и в зал вошла Жанна.

Вот тогда и проявилась во всем блеске подлинность ее миссии: не отвлекаясь ни на кого другого, Жанна про­шла прямо к Карлу VII, опустилась перед ним на колени и воскликнула:

— Бог дарует вам добрую и долгую жизнь, благород­ный и славный дофин!

— Вы ошибаетесь, Жанна, — отвечал ей Карл VII. — Король — вовсе не я, а тот, кто сидит на троне.

— Клянусь Богом! — вскричала Жанна. — Не пытай­тесь обмануть меня, славный государь, ибо дофин — это вы, и никто другой.

Затем, после того как среди присутствующих прока­тился удивленный шепот, девушка продолжила:

— Благородный дофин, почему вы не верите мне? Я говорю вам, монсеньор, и поверьте моим словам, что Бог сжалился над вами, над вашим королевством и вашим народом, ибо Людовик Святой и Карл Великий встали перед Господом на колени, молясь за вас. Впрочем, если пожелаете, я скажу вам нечто такое, что докажет вам, что вы должны мне верить.

Тогда король Карл VII отвел ее в молельню, располо­женную рядом с залом заседаний совета, и там обратился к девушке:

— Ну что ж, Жанна, мы здесь одни; говорите.

— Только этого я и желаю, — отвечала Жанна. — Но, если я сообщу вам нечто настолько сокровенное, что знать это можете только вы и Господь, поверите ли вы мне тогда, наконец, и согласитесь ли с тем, что именно Господь послал меня?

— Да, Жанна, — ответил король.

— Что ж, государь, — продолжала девушка, — вы, наверное, хорошо помните праздник Всех Святых в про­шлом году, когда вы находились совсем один в вашей молельне в Лошском замке и обратились к Господу с тремя просьбами?

— Истинная правда, Жанна, — отвечал король. — Я прекрасно это помню.

— Государь, — спросила девушка, — рассказывали ли вы об этих просьбах вашему духовнику или кому-либо другому?

— Нет, никогда, — ответил король.

— Хорошо, в таком случае я скажу вам, — продолжала девушка, — какими были эти три просьбы. Первая просьба, с которой вы обратились к Богу, заключалась в том, чтобы он лишил вас мужества продолжать эту войну, стоящую столько золота и крови вашему бедному коро­левству, в том случае, если вы не являетесь законным наследником французского престола. Вторая просьба: если страшное бедствие, отяготившее участь Франции, стало следствием ваших личных грехов, то вы умоляли Бога снять с этого несчастного народа вину, которая не является его виной, и обрушить на вашу голову всю кару, даже если эта кара будет вечной епитимьей или даже смертью. Наконец, третья просьба: если же, напротив, грехи совершены народом, то вы умоляли Господа сжа­литься над этим народом и проявить к нему милосердие, дабы королевство смогло бы, наконец, выйти из череды злоключений, длящихся уже более двенадцати лет.

Выслушав эти слова, король надолго погрузился в молчание; он опустил голову, размышляя, и лишь изредка поднимал ее, чтобы еще раз внимательно посмотреть на девушку. Наконец, он в свой черед нарушил тишину:

— Все, что вы сказали, Жанна, это правда. Но одного моего убеждения в том, что вы посланы Богом, недоста­точно; нужно, чтобы мои советники разделили со мной это мнение, иначе вы внесете смуту в наши ряды, а мы и без того уже слишком разобщены и несчастны.

— Что ж, — промолвила Жанна, — соберите завтра трех или четырых самых верных вам людей и, если воз­можно, церковников, и тогда я явлю вам знак, после которого никто больше не будет сомневаться, ибо мои голоса обещали предоставить мне такой знак и я уверена в том, что в ответ на мою просьбу они это сделают.

Затем король и Жанна вернулись в зал заседаний совета, где все нетерпеливо ожидали их. Как только дверь открылась, все глаза устремились к королю и по его серьезному и задумчивому лицу все поняли, что сказан­ное девушкой произвело на него сильное впечатление.

— Господа, — объявил король, — на сегодня доста­точно; то, что с нами происходит, дает богатую пищу для размышлений, и мы должны выслушать мнение об этом событии самых близких наших советников. Что же каса­ется вас, Жанна, то ступайте к себе, ибо вы, должно быть, устали от долгого путешествия, только что совер­шенного вами, и не забудьте о том, что вы обещали нам сделать завтра.

— С Божьей помощью, — отвечала Жанна, — испол­нится не только то, что я обещала сделать завтра, но и то, что я обещала сделать в будущем!..

И, опустившись на одно колено перед королем, она поцеловала ему руку и удалилась столь же скромно и спокойно, как и пришла.

В ту минуту, когда Жанна подошла к уличным воро­там, мимо проезжал какой-то всадник, направлявший свою лошадь к Луаре на водопой. Поскольку слухи о прибытии Жанны уже распространились по городу, всад­ник, не веривший в подобные чудеса, остановился перед девушкой и принялся грубо оскорблять ее, присовоку­пляя к своей брани богохульства. Жанна, видя, что эти слова обращены к ней, подняла голову и посмотрела на него скорее печально, чем гневно.

— Увы! — воскликнула она. — Как можешь ты, несчаст­ный, хулить Бога, когда, возможно, ты так близок к смерти!

Всадник не принял во внимание это своеобразное про­рочество; напротив, он удалился, продолжая хулить Бога все теми же словами, и доехал до реки; но, когда его лошадь пила, она испугалась какого-то шума и бросилась в воду; всадник попытался удержать ее на берегу, но, несмотря на все его усилия, она продолжала двигаться вперед, к самой глубокой части реки, и вскоре перестала доставать копытами до дна. Тогда всадник поспешно спрыгнул с лошади, решив добраться до берега вплавь, однако то ли у него вдруг начались судороги, то ли слова, сказанные Жанной, пришли ему на ум и парализовали его, но он успел лишь крикнуть «Прости, Господи!» и тут же исчез под водой. Два часа спустя его труп нашли в мельничном шлюзе.

Поскольку несколько человек слышали то, что всад­ник сказал Жанне, и то, что она ему ответила, проис­шедшее сочли за чудо, и слава юной девушки, вдохно­венной свыше, возросла до такой степени, что вечером все жители собрались под окнами постоялого двора и потребовали, чтобы она вышла к ним. Жанна тотчас же появилась на балконе и повторила народу своим тихим, исполненным веры голосом то, что она послана Госпо­дом, чтобы спасти короля и Францию, после чего бед­ный люд, успокоенный словами юной девушки больше, чем это мог бы сделать вид двадцатитысячного войска, пришедшего на помощь королю, с ликованием удалился, восклицая: «Ноэль!» Вечером одна из частей города была иллюминирована в знак всеобщей радости.

На следующий день, в десять часов утра, король послал за Жанной. Жанна, ожидавшая королевского посланца, не заставила его ждать ни минуты и, напротив, тотчас последовала за ним; вдвоем они явились в Шинонский замок, где их ожидал король. По пути их сопровождала огромная толпа людей, которые, едва заметив Жанну, поспешили за ней следом и теперь остались у ворот замка, чтобы услышать новости об этой встрече. Жанна смело поднялась по лестнице и вошла в королевские покои; там она увидела Карла VII вместе с архиеписко­пом Реймским, монсеньором Карлом де Бурбоном и монсеньором де Ла Тремуйлем.

Архиепископ Реймский начал расспрашивать Жанну; он осведомился, откуда она родом, как зовут ее родите­лей и каким образом к ней пришло озарение. Жанна рас­сказала ему все, что помнила о своей жизни, столь про­сто и скромно, что слушатели, в своей черед, ощутили, что они проникаются верой в ее слова. Когда она окон­чила свой рассказ, архиепископ Реймский спросил ее, есть ли неподалеку от дома ее отца лес и как он называ­ется. Жанна ответила, что там и в самом деле есть лес, который виден с порога ее дома и называется Дубовым лесом. Тогда архиепископ повернулся к королю, сиру де Бурбону и сиру де Ла Тремуйлю и сказал: «Все верно».

И действительно, пророчество Мерлина гласило, что юная девушка, которая должна спасти Францию, прибу­дет изех nemore canuto.^[32] По-видимому, король и его советники были уже почти убеждены в правдивости девушки, но все же они пожелали довести испытание до конца, и потому архиепископ вновь обратился к ней.

— Жанна, — начал он, — вы обещали нашему королю подтвердить подлинность вашей миссии каким-то нео­провержимым знаком; что это за знак? Мы ожидаем, что он появится у нас на виду, и, если он таков, как вы утверждаете, мы будем готовы поверить в то, что вы есть истинная посланница Божья.

— Подождите меня, — промолвила в ответ Жанна, — и помолитесь, пока будете меня ждать.

С этими словами она удалилась и прошла в располо­женную рядом часовню, где никого, кроме нее, не было; подойдя к алтарю, она опустилась на колени и голосом, преисполненным той веры, что двигает горы, взмоли­лась:

— Всемилостивый Господь мой, во имя святых стра­стей твоих прошу тебя позволить блаженному архангелу Михаилу и блаженным святым Екатерине и Маргарите предстать перед твоей скромной рабой, если ты по-прежнему желаешь, чтобы именно я, бедная девушка, от твоего имени пришла на помощь Французскому коро­левству!

Стоило Жанне произнести эти слова, как облако при­вычным образом опустилось и открылось, позволяя уви­деть не только архангела и обеих святых, но и целый сонм других ангелов, которые в сияющей дали взмахи­вали крыльями и пели хвалу Господу. Жанна была настолько ослеплена этим великолепием, что опустила глаза.

— Ты звала нас, Жанна, — произнес голос. — Чего ты просишь у нас?

— Блаженный святой Михаил и вы, мои святые заступ­ницы, — начала Жанна, — я позвала вас для того, чтобы вы дали мне знак, с помощью которого я смогу убедить монсеньора дофина признать меня истинной посланни­цей Господа Бога.

— Ты веришь в нас, Жанна, — молвил голос, — и мы исполним обещание, которое было тебе дано нами.

При этих словах архангел Михаил сделал призывный жест, и один из ангелов, отделившись от небесного хора и один-единственный раз взмахнув крыльями, спустился с высоты небес на землю: этот ангел держал в руке усы­панную драгоценными камнями корону, сверкавшую столь сильно, что человеческий глаз с трудом мог выдер­жать ее блеск.

— Вот обещанный знак, Жанна, — промолвил голос, — и, когда самые недоверчивые увидят его, они в тот же миг перестанут сомневаться.

— Да будет так! — воскликнула Жанна.

И тотчас же облако закрылось и поднялось в небо. Но ангел, державший в руке корону, остался на земле, и, когда Жанна подняла глаза, она увидела его стоящим перед ней.

И тогда, не произнося ни слова, но с мягкой улыбкой на устах, ангел жестом велел Жанне следовать за ним и, взяв девушку за руку, пошел, а вернее, заскользил к двери, которая вела в королевские покои; войдя туда, Жанна и ангел увидели, что Карл VII и его советники все еще продолжают молиться, стоя на коленях; но, заметив девушку и сопровождавшего ее небесного посланца, они поднялись, преисполненные изумления. Тогда ангел выпустил руку Жанны, подошел к королю, которого отделяло от двери расстояние, примерно равное длине копья, склонился перед монархом и, протягивая корону стоявшему рядом архиепископу, произнес такие слова:

— Государь, я явился сказать вам, что вы снискали милость Господа, пославшего вам эту юную девушку для спасения королевства; смело предоставьте ей действо­вать, дав ей столько воинов, сколько вам удастся собрать; а в доказательство того, что она должна короновать вас в Реймсе, вот небесная корона, которую посылает вам Господь Бог. И не сомневайтесь более, государь, ибо про­должать сомневаться — это оскорблять Господа.

Произнеся эти слова, ангел выпустил из рук корону и, снова скользнув по полу, так, что из-за его длинной одежды невозможно было определить, шел он или летел, вернулся в часовню, где на глазах у Жанны мягко ото­рвался от пола и сквозь купол вознесся в небо. При виде этого зрелища бедная девочка принялась плакать, ибо ее душа, предчувствуя все то, что предстояло претерпеть на земле ее телу, была охвачена великим желанием последо­вать за этим прекрасным ангелом на небо; но время веч­ного блаженства для нее еще не наступило. И небесный посланец покинул ее, не откликнувшись на страстную мольбу, которую она произносила с молитвенно сложен­ными ладонями.

Затем Жанна с глубоким вздохом встала и подошла к королю.

— Славный дофин, — сказала она ему, указывая на корону пальцем, но не касаясь ее, — вот ваш знак; возь­мите его.

И Карл VII склонился перед архиепископом Рейм- ским, который возложил корону на его голову.

После этого было почти решено, что все полностью доверятся Жанне; тем не менее советники попросили короля сначала отправить Жанну в Пуатье, где находился парламент и было несколько крупных ученых в области теологии; но тогда король заявил, что он сам сопроводит Жанну в этот город, и потому велел ей быть готовой к отъезду на следующий день. Жанна спросила, куда ее намереваются отвезти, и он ответил ей: в Пуатье.

— Видит Бог, я знаю, что мне придется многое пре­терпеть там! — воскликнула Жанна. — Но это не имеет значения, Господь мне поможет. Поедем же туда, коль скоро так угодно королю.

Наутро Жанна выехала в город Пуатье. Там в ожида­нии ее собрались все духовные лица и доктора теологии, жившие в самом городе и на двадцать льё вокруг; им уже было известно о том великом доверии, какое король испытывал к этой юной девушке, и, поскольку он выра­зил ей это доверие, не посоветовавшись с ними, они чув­ствовали столь большую досаду, что более всего на свете жаждали уловить Жанну на каком-нибудь противоречии; и потому, как она и предсказывала, ей предстояло немало претерпеть от них; но, как и в Шиноне, в Пуатье ее ни на миг не покидало присутствие духа, так что все пора­жались, как простая юная девушка, никогда не изуча­вшая тех наук, каким обучают мужчин, могла отвечать столь осмотрительно. Несмотря на то, что король, архи­епископ Реймский, мессир Карл де Бурбон и мессир де

Ла Тремуйль уверяли, что Жанна представила им неопро­вержимое доказательство истинности ее миссии, ученая ассамблея не хотела верить королю и двум благородным сеньорам на слово, и один кармелит довольно ядовито заметил, что, раз уж Жанна представила одно доказатель­ство, ей ничего не будет стоить представить и другое.

— Так я и поступлю, — отвечала Жанна, — и этим доказательством будет снятие осады Орлеана и корона­ция короля в Реймсе. Дайте мне воинов в таком количе­стве, какое найдется; отправляйтесь вместе со мной, и вы увидите два доказательства вместо одного.

— Но, — возразил один доктор теологии из ордена доминиканцев, — если Господу угодно, чтобы англичане были изгнаны из Франции, Господу не нужны солдаты, чтобы осуществить подобное чудо, ибо, стоит ему только пожелать этого, как одной его воли будет достаточно не только для того, чтобы заставить англичан вернуться домой, но и для того, чтобы уничтожить их всех от пер­вого до последнего.

— Солдаты будут сражаться, — отвечала Жанна, — и Бог даст им победу.

— А скажите нам, моя милая, — с сильно выраженным лимузенским акцентом произнес брат Сеген, — на каком языке говорили ваши голоса?

— На лучшем французском, чем ваш, — ответила Жанна.

Еще один теолог процитировал богословские книги, в которых говорилось, что не следует верить как в сами видения, так и тем, кто утверждает, будто видел их.

— Признаться, — промолвила Жанна, — я не знаю, что там говорится в ваших книгах, но мне известно, что в книге Господа написано куда больше, чем во всех этих книгах.

Впрочем, в Пуатье, как ранее в Шиноне и в Вокулёре, образ жизни девушки служил назиданием для всех; она остановилась в доме метра Жана Рабато, женатого на доброй и достойной женщине, под опеку которой была отдана Жанна, и, поскольку та почти все время прово­дила в молитве и в благочестивых делах, славная хозяйка повсюду говорила, что она никогда не видела столь скромной и столь набожной девушки и, скорее, та сама может опекать других, чем находиться под чьей-либо опекой. Такого же мнения придерживались и все те, кто приходил повидать ее и, побеседовав с ней, возвращался со словами, что это Божье создание и нужно верить ее словам так же, как Евангелию; наконец, этот глас народа, который на сей раз определенно можно было назвать гласом Божьим, дошел и до слуха самих ученых-теологов, и, поскольку, с какими бы ухищрениями ни составляли они свои вопросы, им ни разу не удалось уличить Жанну ни в противоречиях, ни в ереси, они в конечном счете единогласно заявили, что нужно довериться девушке и попытаться осуществить то, что она предлагает.

Король, весьма обрадованный таким решением, увез Жанну в Шинон, и там было решено, что первой экс­педицией с ее участием станет доставка в осажденный город обоза со съестными припасами, которые в течение двух недель собирали в Блуа и в которых, как было известно, чрезвычайно нуждался добрый и верный город Орлеан.

V. ОБОЗ

В то время в Шиноне находился герцог Алансонский, взятый в плен в битве при Вернее и выкупившийся из неволи за 200 000 экю, из которых он уплатил налич­ными лишь половину, оставив в заложниках за осталь­ную часть суммы семерых своих дворян. И потому, вме­сто того чтобы незамедлительно вернуться к королю, он занялся продажей своей сеньории Фужер, что принесло ему 140 000 экю; выкупив своих заложников за сто тысяч, он прибыл сюда с остальными деньгами, чтобы попол­нить свой военный отряд.

Герцог Алансонский застал город Шинон пребыва­ющим в состоянии радости и надежды, ибо уже распро­странился слух о том, что Жанна была признана послан­ницей Небес. Не разделяя еще этого ликования, герцог все же не остался совершенно безучастен к нему; нрав­ственное влияние избранницы Божьей уже ощущалось, и все говорили о предстоящем походе на англичан так, как если бы речь шла о праздничной прогулке. Как раз в это время король и Жанна вернулись в Шинон.

Герцог испытывал столь сильное желание отомстить англичанам за свой плен, что все средства, какие могли бы привести его к этой цели, казались ему превосход­ными. И потому он принял Жанну если и не с полной верой в нее, то внешне, по крайней мере, с большим доверием. Король по-родственному обнял герцога Алан- сонского и, зная, что он жаждет вновь вернуться в бой, дал ему поручение выехать в Блуа раньше Жанны и все сделать для того, чтобы через неделю обоз был готов.

Герцог Алансонский тотчас же уехал; герцогиня, кото­рая всего лишь неделю провела с мужем, сильно горевала из-за столь поспешного отъезда, но Жанна ободрила ее, сказав ей: «Клянусь Богом, госпожа герцогиня, я обещаю вам привезти славного герцога домой целым и невреди­мым». Герцогиня, которая была набожной женщиной, утешилась этим обещанием, ибо она относилась к числу тех, кто твердо верил в богоизбранность Жанны.

После того как герцог Алансонский уехал, сразу же началась подготовка к отъезду Жанны. Как и подобало военачальнику, ей были приданы оруженосец, паж, два герольда и капеллан. Оруженосца звали Жан Долон; пажа — Луи де Конт, по прозвищу Имерге; одного из герольдов — Гиень; другого — Амблевиль, и, наконец, капелланом был брат Пакерель.

Покончив с этой первой заботой, король приказал выдать Жанне полный набор вооружения, но она ото­слала обратно меч, заявив, что ей следует пользоваться не этим оружием, а тем мечом, который найдут на могиле старого рыцаря, погребенного в одном из приделов церкви святой Екатерины Фьербуаской. Ее спросили, как распознать этот меч, и она ответила, что на его клинке и около его рукоятки имеется изображение пяти геральдических лилий. У нее поинтересовались также, знала ли она об этом оружии потому, что видела его пре­жде; в ответ на это она сказала, что оно ей совсем незна­комо, но ее голоса посоветовали ей воспользоваться именно этим мечом, а не каким-либо другим. Королев­ский оружейник был послан в церковь святой Екатерины Фьербуаской и нашел меч в указанном месте. Оружие было начищено до блеска, и Карл VII приказал изгото­вить для него красивые бархатные ножны, расшитые золотыми геральдическими лилиями.

Между тем проходили дни, и вот уже наступил конец апреля; терять время и дальше было невозможно, ибо город Орлеан поддерживало в его отваге и верности лишь ожидание чудесной помощи. Король попрощался с Жан­ной, и она отправилась в Блуа в сопровождении маршала де Реца, де Ла Мезона, де Лаваля, де Потона, де Ла Гира, Амбруаза де Лоре, адмирала де Кюлана и примерно двух­сот пятидесяти—трехсот латников.

Прибыв в Блуа, она была вынуждена оставаться там несколько дней, ожидая подхода более многочисленного отряда; ибо, хотя Жанна и повторяла без конца, что число солдат, которые пойдут в Орлеан вместе с ней, не имеет значения, лишь бы поскорее выступить в поход, другие командиры не хотели отправляться в путь, не рас­полагая более или менее значительным войском. Жанна, таким образом, была вынуждена провести в Блуа почти целую неделю; испытывая глубокое сожаление по поводу этой задержки, она решила использовать время с поль­зой и заказала знамя из белого шелка, усеянное золо­тыми геральдическими лилиями; в центре знамени был изображен Господь, держащий в руке земной шар, а по обе стороны от него — два коленопреклоненных моля­щихся ангела; на оборотной стороне полотнища, где свя­тых образов не было, девушка велела написать два слова: «Иисус Мария», Помимо этого боевого знамени, Жанна заказала похожий на него штандарт и вручила его брату Пакерелю, своему капеллану, чтобы тот носил его в похо­дах, а также во время праздников и крестных ходов. Оба стяга были освящены в церкви Святого Спасителя в Блуа.