Карл Смелый. Жанна д’Арк

Но это было еще не все. Во время этого вынужденного ожидания Жанна продиктовала брату Пакерелю письмо, в конце которого, не умея писать, она поставила в каче­стве подписи крест. Это письмо, которое мы воспроизво­дим здесь по одной из рукописей того времени дословно, сохраняя язык и орфографию эпохи, было составлено в нижеследующих выражениях:

«Иисус Мария.

Король Англии, склонитесь перед волей Царя Небес­ного: отдайте Деве ключи от всех добрых городов, взя­тых вами силой. Дева пришла по воле Божьей, дабы взы­скать с вас королевскую кровь, и готова заключить мир, если вы пожелаете проявить благоразумие, оставите сопротивление и возвратите все, что удерживаете за собой. Король Англии, если вы не последуете сказанному, то знайте, что я как военачальник буду добром или силой гнать ваших людей из Франции повсюду, где только повстречаю их, и, если они не пожелают повиноваться, я прикажу предать их всех смерти; если же они повину­ются, я пощажу их. Знайте, что Дева пришла, дабы истребить их, если они не повинуются; она послана Царем Небесным, дабы вышвырнуть вас вон из Франции, и обещает вам и заверяет вас, что, если вы не проявите благоразумия, она учинит столь великий разгром, какого во Франции не видели уже тысячу лет. Знайте, что Царь Небесный пошлет столько сил ей и ее славным воинам, что вам не одолеть их и за сотню атак. Что до вас, лучники, солдаты, дворяне и простые люди, стоящие лагерем под Орлеаном, то возвращайтесь в свою страну,

как то велит вам Бог, а если не сделаете так, то бере­гитесь Девы и помните о том уроне, какой вы понесете. Не тешьте себя мыслью, что вы получите Францию от Царя Небесного, сына Пресвятой Марии. Ее удержит за собой король Карл, подлинный наследник престола, кото­рому Господь предназначил ее и который вступит в Париж вместе с добрым войском. Если вы не захотите верить вестям от Господа и от Девы, то мы будем бить вас повсюду и везде, где бы ни обнаружили, и тогда вы поймете, кто прав — Господь или вы, Уильям де Ла Поль, граф Саффолк, Джон, сир де Тальбот, Томас, сир де Скейлс, наместник герцога Бедфорда, который именует себя регентом Французского королевства, поставленным королем Англии.

Ответьте, желаете ли вы дать мир городу Орлеану; если же вы этого не сделаете, то помните об ожидаю­щих вас жестоких потерях. Герцог Бедфорд, который называет себя регентом Франции, поставленным коро­лем Англии, Дева просит и заклинает вас прекратить разрушения. Если вы не проявите благоразумия, она сде­лает так, что французы совершат самые великие дела из всех, какие когда-либо совершались в христианском мире.

Писано во вторник Страстной недели».

На обороте письма имелась надпись:

«Внемлите вестям от Бога и от Девы. Герцогу Бед­форду, который именует себя регентом Французского королевства, поставленным королем Англии».

Когда письмо было закончено, Жанна передала его Гиеню, одному из своих герольдов, и поручила ему отвезти его командующему осадой Орлеана.

Наконец наступил день столь долгожданного отъезда. За неделю пребывания в Блуа армия пополнилась мар­шалом де Сент-Севером, сиром де Гокуром и большим числом других знатных особ, привлеченных слухами о предстоящей экспедиции, так что войско, каким оно стало, являло собой довольно грозное зрелище. Что же касается обоза, то он был чрезвычайно большим, и, если бы его удалось доставить в несчастный город, тот почув­ствовал бы немалое облегчение. Обоз состоял из множе­ства возов и телег, нагруженных зерном, и огромного количества всевозможного скота: быков, коров, баранов, овец и свиней. Перед тем как выступить в поход, Жанна приказала, чтобы все воины исповедовались; после исполнения этого религиозного долга войско вышло на дорогу, ведущую в Орлеан.

В час отъезда главные командиры устроили военный совет, на котором Жанна не присутствовала. По-прежнему преисполненная веры в свою миссию, она приказала сле­довать по правому берегу реки, на котором была сосре­доточена вся боевая мощь англичан, и говорила при этом, что не стоит беспокоиться ни о численности, ни о расположении вражеских сил, ибо Господь Бог решил, что обоз вступит в город, не встретив на своем пути помех. Но, сколь ни велика была вера командиров в Жанну, они сочли, что действовать подобным образом означает искушать судьбу, и, ничего не сказав Жанне и позволив ей думать, что все следуют ее указаниям, решили держаться левого берега, на котором можно было встретить лишь несколько одиночных конных разведчи­ков.

Так что обоз двинулся в путь через Солонь, вместо того чтобы идти через Бос. Шествие открывал брат Паке- рель, который держал в руках свой штандарт и вместе с другими священнослужителями, сопровождавшими вой­ско, распевал церковные гимны. Следом за священни­ками ехала верхом Жанна, окруженная командирами, которым она ежеминутно делала замечания по поводу вольности их речи; чаще всего она ехала рядом с Ла Гиром, к которому она прониклась великой дружбой, несмотря на его постоянные богохульства и фразу, какую он время от времени произносил, желая позлить девушку: «Жанна, я отрекаюсь от ... моего копья». Утром и вече­ром он твердил свою обычную молитву, которую девушка никак не могла заставить его изменить и которая была составлена в следующих выражениях: «Господь мой! Сде­лай для Ла Гира то, что Ла Гир сделал бы для тебя, будь он Господом Богом, а ты — Ла Гиром». Что же касается самой Жанны, то ее манера держать себя и ее речь были настолько образцовыми, что в конечном счете внушили уважение даже простым солдатам, одни из которых вна­чале посмеивались, а другие — роптали из-за того, что им, привыкшим идти под водительством самых храбрых и самых благородных рыцарей, теперь приходилось под­чиняться бедной крестьянке.

На третий день войско подошло к Орлеану, и только тогда, увидев, что ее отделяет от города река, Жанна поняла, что ее обманули. Вначале она была крайне рас­сержена таким обманом и, не будь это столь великим грехом, впала бы в гнев, но, поразмыслив, в конце кон­цов решила извлечь выгоду из своей позиции и, поскольку англичане, напуганные ее появлением, покинули одно из своих укреплений на левом берегу, Жанна приказала овладеть этим укреплением, что и было без всяких затруднений исполнено. Тем временем бастард Орлеан­ский, предупрежденный о прибытии обоза, сел в лодку и переправился на левый берег. Эту новость сообщили Жанне, и та поспешно направилась к месту, которое ей указали, и увидела там бастарда Орлеанского, весело обсуждавшего с окружившими его командирами спо­собы, какими можно было провести обоз в город.

— Вы бастард Орлеанский? — спросила Жанна, при­близившись к нему.

— Да, — ответил он, — и я очень рад вашему прибы­тию.

— Это вы, — продолжала Жанна, — посоветовали дви­гаться через Солонь, вместо того чтобы идти через Бос?

— Я дал такой совет, поскольку это не только мое мне­ние, но и мнение всех самых разумных военачальников.

— И вы были неправы, — сказала Жанна, — ибо совет Господа Бога всегда разумнее, чем советы людей, и если бы мы следовали его совету, то сейчас были бы уже в Орлеане, в то время как теперь нам предстоит переправа через реку.

— Что ж! — воскликнул бастард. — Есть возможность спокойно через нее переправиться: для этого надо под­няться вверх по течению до замка Шеей, который рас­положен примерно в двух льё отсюда и в котором нахо­дится французский гарнизон; лодки из Орлеана поднимутся по реке одновременно с нами, и там их загрузят под защитой крепости.

— Во имя Господа так мы и поступим, — произнесла Жанна и первой тронулась в путь, несмотря на то, что с самого утра она не сходила с коня и не снимала латы.

Бастард Орлеанский, со своей стороны, вернулся в город, чтобы руководить подготовкой к отплытию тех лодок, какие должны были подняться к замку Шеей. Обоз отправился в дорогу и около трех часов пополудни подошел к замку; но небо еще за час до этого заволокли тучи, и пошел проливной дождь, а встречный восточный ветер был такой силы, что, пока он дул, не могло быть и речи о том, чтобы лодки поднялись вверх по течению реки. Заметив уныние, которое вызвало это открытие у ее эскорта, Жанна обратилась к командирам:

— Не заверяла ли я вас именем Господа, что воля Господня состоит в том, чтобы мы без всяких затрудне­ний доставили продовольствие в Орлеан, и что англичане даже не сделают вида, будто хотят помешать нам?

— Да, несомненно, вы нас заверяли в этом, — согла­сился герцог Алансонский, — но я не думаю, что сейчас вы избрали удачный момент для того, чтобы напомнить нам об этом.

— Во имя Господа проявите терпение, — отвечала Жанна, — ибо менее чем через четверть часа ветер пере­менится.

Произнеся эти слова, Жанна спешилась и, отойдя на несколько шагов в сторону, стала с присущими ей верой и усердием молиться Богу; и в самом деле, даже прежде, чем она закончила свою молитву, ветер переменился, подул не с востока, а с запада и вместо противного стал попутным. Воины переглядывались, не зная, что и думать о том, что они видели собственными глазами; но не при­ходилось сомневаться в том, что предсказание Жанны сбылось; это убедило даже самых недоверчивых.

Час спустя лодки легко, как если бы их подталкивала рука Господня, поднялись по течению реки и пристали к замку. В первой из них находился бастард Орлеанский с несколькими другими благородными воинами и самыми видными горожанами.

Лодки загрузили зерном, скотом и боевым снаряже­нием, и теперь оставалось только пустить их по течению; тем временем гарнизон крепости предпринял вылазку, вовлекая тем самым англичан в бой на правом берегу, так что ничто не мешало обозу прибыть к месту назначения. На последнем судне плыла Жанна вместе с графом де Дюнуа и Ла Гиром; их сопровождали две сотни копейщи­ков, тогда как остальная часть войска направилась обратно в Блуа, чтобы подготовить там к отправке вто­рой обоз.

Все население города, предупрежденное Дюнуа, собра­лось на набережной в ожидании Жанны; едва ступив на землю, девушка увидела приготовленного для нее пре­красного белого коня, полностью снаряженного, и тот­час взобралась на него; ее въезд в Орлеан был триум­фальным: предвосхищая будущее, жители города встречали ее как свою освободительницу.

После посещения церкви, где состоялся благодар­ственный молебен, Жанна остановилась в доме казначея герцога Орлеанского: это был славный и беззаветно пре­данный своему господину человек по имени Жак Буше, который сам попросил ее об этом и добился чести ока­зать ей гостеприимство. Только там Жанна сняла с себя доспехи и попросила немного вина; ей принесли сере­бряную чашу, до половины наполненную вином, которое она разбавила водой, положив туда пять или шесть лом­тиков хлеба, что и составило весь ее ужин; затем она почти сразу же отправилась в отведенную ей комнату вместе с женой и дочерью своего хозяина. Вскоре жен­щина удалилась, а девочка осталась, ибо Жанна попро­сила ее разделить с ней ложе.

Вот так 29 апреля 1429 года Жанна совершила свой торжественный въезд в город Орлеан, сопровождаемая таким всеобщим восторгом, что, как свидетельствует «Дневник осады», горожанам и воинам казалось, будто ангел Господень или сам Господь спустился к ним с Небес.

VI. ОСАДА ОРЛЕАНА

Торжественный въезд Жанны в Орлеан оказал необычай­ное воздействие как на дух осажденных, так и, не в мень­шей степени, на дух осаждающих; но если первых ее присутствие в городе приободрило, то у вторых оно вызвало беспокойство. Вначале англичане немало смея­лись, узнав о том, что к королю Карлу VII явилась какая-то женщина, утверждавшая, что она изгонит их из Франции; однако потом распространился слух, что эта женщина действительно действовала по вдохновению Божьему, и все стали говорить о совершенных ею чуде­сах. Напомним, что все это происходило в эпоху веры и суеверий, когда люди легко верили в необычайные вещи, исходили ли они от Бога или от Сатаны, были ли они ниспосланы небом или порождены адом. Как бы то ни было, Жанна предсказала, что обоз прибудет в Орлеан, и дважды — сначала поднимаясь, а потом спускаясь по Луаре — лодки действительно спокойно прошли на рас­стоянии выстрела из лука мимо укреплений англичан, никто из которых не предпринял никаких действий для того, чтобы помешать этому продвижению, и, поскольку первое предсказание Девы полностью осуществилось, в английской армии, как мы уже говорили, возникло боль­шое замешательство.

То ли Жанна догадалась о том, какое впечатление про­извело ее появление, то ли она стала действовать так по Божьему наущению, но на следующий день после своего прибытия она решила атаковать укрепления англичан. Однако Дюнуа, сир де Гамаш и несколько других слав­ных военачальников, одни имена которых говорили о том, что вовсе не из страха эти люди противились ее замыслу, придерживались противоположного мнения. Но Жанна, полагавшая, что король доверил командование армией именно ей, с упорством, которое придавала уве­ренность в собственной правоте, настаивала на своем, и ей, в самом деле, почти удалось взять верх, как вдруг сир де Гамаш, рассерженный унижающим его командирским тоном, каким разговаривала с ними женщина, поднялся и обратился к Ла Гиру и сиру д'Илье, которых Жанна склонила на свою сторону:

— Раз уж здесь скорее прислушиваются к мнению какой-то глупой болтуньи низкого происхождения, чем к словам такого рыцаря, как я, то я больше не стану упрямиться. В нужное время и в нужном месте говорить будет мой славный меч, и, возможно, мне предстоит тогда погибнуть. Но, поскольку король и моя честь велят мне идти этим путем, я сворачиваю свое знамя и отныне становлюсь простым оруженосцем. Я предпочитаю слу­жить благородному человеку, а не девице, которая, воз­можно, прежде была неизвестно кем.

С этими словами он свернул свое знамя и вручил его графу де Дюнуа.

Дюнуа, как мы уже говорили, придерживался совсем другой точки зрения, чем Жанна; возможно даже, что сам он не был преисполнен твердой веры в ту миссию, которую девушка должна была, по ее словам, исполнить, но он понимал, какую выгоду можно было извлечь из той веры, которую она внушала другим; и потому он тот­час выступил посредником между Жанной и сиром де Гамашем, сказав последнему, что тот всегда будет волен сражаться, когда и как захочет, и принадлежит к числу тех, кто подчиняется лишь приказам Бога и короля, а Жанне — что речь идет лишь о небольшой задержке и атака начнется, как только из Блуа прибудет ожидавше­еся подкрепление. В конце концов, граф добился того, что Жанна и сир де Гамаш протянули друг другу руки, хотя и скрепя сердце; тем не менее они обменялись руко­пожатиями, а это было все, чего желал Дюнуа, питавший надежду, что это разногласие закончится на поле битвы.

Но более всего успокоило Жанну то, что Дюнуа дал ей обещание лично отправиться на следующий день в Блуа, чтобы ускорить прибытие подкрепления; со своей сто­роны, она решила провести этот день с пользой и про­диктовала второе письмо, адресованное английским командирам и составленное примерно в тех же выраже­ниях, что и первое; затем, когда оно было продиктовано и Жанна заверила его своим крестом, она позвала Амбле- виля, своего второго герольда, и приказала ему доставить это послание графу Саффолку. Но Амблевиль напомнил Жанне, что Гиень, который повез первое письмо, все еще не вернулся и что англичане, вопреки всем людским законам, не отпустили его, а держат у себя, как плен­ника, и грозятся сжечь, как еретика; но Жанна стала успокаивать герольда.

— Ради Бога, — сказала она, преисполненная, как всегда, веры, — ступай и ничего не бойся, ибо они не причинят никакого зла ни тебе, ни ему; напротив, не сомневайся в том, что ты привезешь с собой своего това­рища; и скажи Тальботу, что если он готовится к бою, то и я буду делать это; пусть он попробует, если сможет, захватить меня и сжечь, но если я разгромлю его, то он, со своей стороны, должен будет снять осаду и вернуться вместе со всеми англичанами в свою страну.

Все это не слишком успокоило бедного Амблевиля. Однако граф де Дюнуа тоже вручил ему адресованное графу Саффолку письмо, в котором он извещал англий­ского генерала, что жизнь всех английских пленных, равно как и английских герольдов, посланных обсуждать вопрос о выкупах, зависит от того, будет ли сохранена жизнь герольдам Девы; и, действительно, как и предска­зывала Жанна, Амблевиль и Гиень были отпущены в тот же вечер, но никакого ответа от английских военачаль­ников на доставленные им письма они не привезли.

На следующий день Жанна вместе с Ла Гиром и зна­чительной частью гарнизона проводила на целое льё от города графа де Дюнуа, отправившегося, как он и обе­щал накануне, за подкреплением в Блуа, а затем решила вслух повторить англичанам то, о чем она уже уведомила их письменно. Для этого она поднялась на один из устро­енных осажденными земляных валов, который находился напротив захваченной англичанами крепости Турнель, и, открыто приблизившись к врагам на расстояние не более шестидесяти шагов, приказала им, под страхом беды и позора, не только отойти от города, но и вообще поки­нуть Французское королевство.

Однако, вместо того чтобы подчиниться этому требо­ванию, сэр Уильям Гласдейл и бастард де Гранвиль, командовавшие крепостью Турнель, ответили Жанне лишь грубыми ругательствами, советуя девушке вернуться в свою деревню и пасти там коров и обзывая французов еретиками и безбожниками. Жанна достаточно терпеливо выслушала все адресованные лично ей оскорбления, какими бы грубыми они ни были, но, услышав, как оскорбляют французов, она вскричала:

— Вы лжете! И, если вы не хотите уйти отсюда по доброй воле, вас скоро заставят сделать это силой; но те из вас, кто оскорбляет меня, не увидят этого ухода.

Тем временем бастард Орлеанский, сопровождаемый сеньором де Рецем и сеньором де Лоре, двигался по направлению к Блуа и прибыл туда вечером следующего дня; они тотчас же явились на королевский совет и доло­жили там, что осажденный город крайне нуждается в новом обозе с продовольствием и в подкреплении в живой силе; то и другое им предоставили, однако на этот раз, чтобы ускорить доставку обоза, было решено идти не через Солонь, как в первый раз, а через Бос, невзирая на присутствие там англичан; ибо после успешного похода Жанны армия короля вновь обрела такую веру в свои силы, что если, как свидетельствует анонимная хро­ника деяний Девы, до ее прибытия в Орлеан двести англичан заставляли в ходе стычек отступать четыреста французов, то после ее прибытия уже двести французов заставляли отступать четыреста врагов.

Все настолько торопились собрать нужное количество провизии и солдат, что уже к 3 мая обоз был готов тро­нуться в путь. Выйдя из города около девяти часов утра, он к вечеру того же дня преодолел полпути от Блуа до Орлеана и на ночлег остановился в деревне, названия которой летописец не приводит, но, должно быть, это было селение Божанси или Сент-Аи. 4 мая обоз продол­жил свое продвижение; все были полны решимости силой пробиваться к Орлеану, хотя в случае рукопашной схватки англичан было бы втрое больше, чем французов. Когда же бастард Орлеанский приблизился к городу настолько, что тот оказался в поле его зрения, он увидел, что Дева вместе с Ла Гиром и большинством других командиров выступили в полном боевом порядке, с раз­вернутыми знаменами, навстречу обозу. Вскоре оба отряда соединились и вместе прошли мимо англичан, которые не осмелились покинуть свои укрепления, позволив второму обозу войти в город так же беспрепят­ственно, как и первому.

Граф де Дюнуа обнаружил, что гарнизон усилился за счет чрезвычайно большого количества латников, подо­шедших накануне из Монтаржи, Жьена, Шато-Ренара, из области Гатине и из Шатодёна, и это позволило ему условиться с Жанной предпринять на следующий день наступление.

Жанна была очень утомлена, ибо в течение двух пред­шествующих дней ей пришлось принять у себя всех име­нитых горожан и не раз выходить на улицы, чтобы пока­заться народу; к тому же всю последнюю ночь она провела без сна и в латах, ибо опасалась, что бастард не вернется вовремя и у нее не будет времени надеть их, чтобы в случае необходимости прийти ему на помощь; теперь же, поверив в данное Дюнуа обещание, она позво­лила снять с себя латы, потом, не раздеваясь, бросилась на кровать и тотчас заснула.

Тем временем несколько именитых горожан, видя, что городской гарнизон значительно усилился благодаря присутствию Жанны и прибытию обозов с продоволь­ствием, решили воспользоваться благоприятным момен­том, чтобы увлечь за собой некоторое количество лучни­ков и простых городских жителей и предпринять вылазку; эта стихийная вылазка имела целью атаку крепости Сен-Лу, одного из самых мощных и лучше всего защи­щенных укреплений; и действительно, она находилась под командованием храброго капитана по имени Герард, располагала большим числом солдат и была прекрасно снабжена боеприпасами. Так что французы встретили там сильный отпор; но, поскольку в порыве своего воо­душевления нападавшие преисполнились исключитель­ной отвагой, они с яростью устремились на стены крепо­сти, нанося врагам удар за ударом и убивая их одного за другим, а потому сражение вскоре приобрело с обеих сторон столь ожесточенный и устрашающий характер, какого не имела ни одна стычка с самого начала осады.

Жанна, которая, как мы уже говорили, бросилась на кровать и проспала около часа, внезапно проснулась и закричала:

— Ко мне, мой оруженосец! Ко мне, сир Долон, ко мне!

— Что случилось? — спросил Долон, торопливо вбегая в ее комнату.

— Случилось то, — вскричала Жанна, вскочив с постели и схватив свой шлем, — случилось то, что фран­цузы сражаются сейчас возле вражеского укрепления, и мне нужно надеть латы, ибо там уже много убитых и раненых.

И она стала поспешно снаряжаться, крича: «Коня! Моего коня!» Но Долон не мог в одно и то же время надевать на нее латы и идти за ее конем; застегнув на ней кирасу, он собрался выйти, но Жанна остановила его:

— Стойте, стойте! Надевайте на себя латы и как можно скорее присоединяйтесь ко мне; я сама пойду за своим конем.

Затем она взяла в руки небольшой боевой топор и выбежала так поспешно, что забыла в комнате свое знамя. На лестнице она встретилась с хозяйкой.

— Боже мой! — воскликнула Жанна. — Кровь наших людей льется на землю, а вы меня не разбудили: вы дурно поступили! — И она продолжила свой путь, крича: «Коня! Моего коня!»

На пороге дома девушка увидела своего пажа, который был занят там игрой.

— Ах! Гадкий мальчишка! — воскликнула она. — Ты даже не пришел сказать мне, что пролилась кровь фран­цузов. Скорее приведи мне коня! Моего коня!

Пока Имерге бежал в сторону конюшни, она вспом­нила о том, что знамя осталось в комнате, и позвала Долона, который передал ей его через окно. Жанна раз­вернула знамя. В эту минуту к ней подвели коня; моло­дая воительница легко, будто ей не мешала тяжесть доспехов, вскочила на него, как это мог бы сделать быва­лый рыцарь, и, даже не спрашивая, где находится кре­пость Сен-Лу, галопом помчалась по улицам, ведомая озарявшим ее духом и пришпоривая своего скакуна, который, подобно коню ангела-губителя, высекал своими четырьмя копытами огонь. Подъехав к Бургундским воротам, Жанна увидела, как навстречу ей несли покры­того ранами горожанина; остановив коня, она какое-то время смотрела на несчастного, и слезы катились по ее лицу; затем, горестно покачав головой, она воскликнула: «Увы! Всякий раз, когда я вижу, как льется французская кровь, волосы на моей голове встают дыбом!»

Но вскоре шум сражения, становившийся все ближе, и крики беглецов напомнили Жанне, что в такую минуту нельзя было размягчаться душой; она устремилась за ворота и увидела, что французы, теснимые врагами, в страшном беспорядке отступают. И тогда, ускорив бег коня и подняв свое знамя, она закричала: «Смелее! Сме­лее! Вот идет Дева, вот идет дочь Божья!» И, не заботясь о том, последует ли кто-либо за ней, Жанна ринулась в самую гущу англичан.

Появление Девы оказало двоякое воздействие: фран­цузам оно придало отваги, англичан же повергло в ужас, вследствие чего в их рядах возникло минутное замеша­тельство, которым воспользовалась Жанна, чтобы при­звать к себе отступавших. Услышав ее голос, они тотчас остановились и вновь пошли в наступление. В это время в Бургундских воротах появился Долон с четырьмя или пятью другими храбрыми капитанами, примчавшимися вместе со своими латниками на помощь Жанне. Все они, не щадя сил, ринулись на англичан, с изумлением заме­чавших, что после появления Жанны ни один француз не был ранен, тогда как им, напротив, явно наносили одни лишь смертельные удары. Теперь уже англичане в свой черед побежали под натиском противника, но фран­цузы преследовали их на таком близком расстоянии, что вперемешку с ними ворвались в крепость, и вскоре над ее стеной взвилось победное знамя Жанны.

И тогда Тальбот, командовавший крепостью Сен- Лоран, решил прийти на помощь своим товарищам; но, предвосхищая этот маневр, граф де Дюнуа вместе с сиром де Гравилем, маршалом де Буссаком, бароном де Кулон- сом и частью орлеанского гарнизона встал между атако­ванной крепостью и шедшими ей на подмогу англича­нами, выказывая готовность дать им бой, чего французы уже давно не осмеливались делать. На этот раз испуга­лись и не решились атаковать англичане, что дало Деве время довершить свою победу.

И в самом деле, захватив укрепление, нападавшие справились лишь с половиной дела. В этой крепости была церковь, толстые стены которой обеспечивали надежную защиту, так что англичане укрылись на цер­ковной колокольне, превратив ее во вторую цитадель; однако французы ожесточенно преследовали их и там: немало врагов было убито на ее лестницах, немало сбро­шено вниз с ее верхней площадки; в итоге там погибло около двухсот человек, и спастись удалось лишь несколь­ким англичанам, которые нашли в ризнице священниче­ские одежды и, переодевшись в них, пытались убежать; ярость французов была в эту минуту еще столь велика, что они намеревались безжалостно казнить врагов, но Жанна, из уважения к одеждам, в которые те были обла­чены, приказала помиловать их. Так что было решено назначить за них выкуп, и их увели в город в качестве военнопленных.

Что же касается крепости, то, дабы она не могла более служить оплотом для англичан, ее сожгли и разрушили, но перед этим вывезли оттуда хранившиеся там запасы продовольствия и военного снаряжения.

Дева вернулась в Орлеан вместе с другими команди­рами, но ни для кого не было тайной, что именно ей принадлежала слава всего этого сражения. Чудесным образом уведомленная своими голосами, Жанна сама нашла дорогу к крепости Сен-Лу, хотя этот путь был ей незнаком и никто ей его не показывал, а прибыв туда, одним своим присутствием, лишь тем, что она ехала пер­вой, отгоняя врагов древком своего копья или маленьким боевым топором, который был у нее в руке, сумела обра­тить поражение в победу. И потому, когда она въехала в город, зазвонили все колокола, словно их раскачивали чьи-то невидимые руки, и англичане, находившиеся в своем лагере, могли слышать этот оскорбительный для них звон, знаменовавший первый триумф той, которую они считали скотницей и колдуньей.

По возвращении, в тот же вечер, Жанна потребовала не давать англичанам передышки и, воспользовавшись смятением, в котором те находились, на следующий день вновь атаковать их. Но командиры заявили в ответ Жанне, что завтра будет великий праздник и что во славу Господа Бога лучше провести этот день в молитвах; Жанна с трудом уступила их уговорам, повторяя, что лучшей молитвой Богу стало бы исполнение его воли и что Господь повелел ей сражаться в этот день; но, видя, что общее мнение противоположно ее настроению, она решила использовать этот день отдыха для того, чтобы еще раз попытаться убедить англичан сдаться. И потому назавтра она отправилась на край моста, который был разрушен почти на три четверти и напротив которого находилась сильная крепость, находившаяся под коман­дованием Гласдейла; привязав к концу стрелы копию своего письма, девушка приказала одному из лучников пустить эту стрелу в стан врагов, что тот и сделал, в то время как Жанна крикнула им: «Читайте!» Но англичане, вместо того чтобы прочитать письмо, разорвали его. При виде этого Жанна воскликнула: «От имени Господа говорю вам, что вы ошибаетесь, ибо Господу Богу угодно, чтобы вы сняли осаду и ушли!» Но, как и в первый раз, англичане отвечали ей лишь ругательствами, причем ругательства эти были столь грубы и обидны, что, слыша их, Жанна не могла сдержать слез и, воздев руки к небу, вскричала: «О, какие же вы гадкие! Господь знает, что все, что вы тут говорите, — ложь и клевета!» В эту минуту ее глазам, казалось, представилось чудесное видение, ибо слезы ее тотчас высохли, на устах у нее появилась улыбка и, обернувшись к тем двум или трем латникам, которые сопровождали ее, она произнесла: «Хвала Господу, ибо только что я получила от него весть!»

Во время отсутствия Жанны — и, возможно, желая воспользоваться ее отсутствием, — командиры собрались на совет и решили на следующий день сделать вид, будто они атакуют вражеские укрепления на правом берегу, а когда англичане оттянут туда свои войска, атаковать их позиции на левом берегу. В то самое время, когда это решение было принято, возвратилась Жанна; Дюнуа тот­час же позвал ее и сообщил, что, согласно ее желанию, завтра они выступят против вражеских укреплений, рас­положенных к западу от города. Но Жанна покачала головой. «Все так, все так, господа капитаны, — сказала им она. — Вам кажется, что раз я всего лишь женщина, то мне нельзя говорить всю правду, ибо я не сумею сохра­нить тайну. Ну что ж! Я знаю все, что вы решили, но не беспокойтесь: я умею молчать о том, что следует утаи­вать».

Видя, что пытаться что-либо скрыть от этой необык­новенной женщины бесполезно, бастард Орлеанский, ставший одним из самых преданных ее друзей, доложил ей о принятом на совете решении и спросил, одобряет ли она его. В ответ Жанна сказала, что план хорош и она вполне согласна с ним; вслед за тем она запретила всем воинам идти назавтра в бой, не пройдя исповедь, и сама подала пример, исповедовавшись и причастившись.

На рассвете следующего дня Жанна и главные коман­диры собрали войска, назначенные для экспедиции на другой берег Луары; поскольку в городе имелось большое число лодок, которые были переданы в распоряжение сира де Гокура, коменданта города, Жанна вместе с Ла Гиром переправилась на маленький остров, расположен­ный вблизи левого берега; две лодки, поставленные поперек реки, составили своеобразный мост, по кото­рому можно было легко добраться до берега; затем сол­даты сели в остальные лодки и переправились сначала с правого берега на остров, а затем с острова — на левый берег.

Все эти меры предосторожности были предприняты из опасения, что англичане будут препятствовать высадке, но те не только не стали этого делать, но и покинули первую от берега крепость, Сен-Жан-ле-Блан, сожгли ее и разрушили, чтобы французы не смогли ее использо­вать, и перешли во вторую крепость, которая называлась крепостью Августинцев и обладала земляными валами и башнями. Преисполнившись смелости при виде этого отступления врага, Жанна перешла на другой берег, сопровождаемая всего лишь пятью десятками солдат, ибо к ней присоединился пока только авангард, а остальные отряды все еще переправлялись на остров, и недостаточ­ное число лодок не позволяло им делать это быстрее.

Но Жанна не вела счет ни своим воинам, ни тем, про­тив кого она сражалась: она шла, ведомая десницей Господней, и обычные людские расчеты ничего не зна­чили для нее. Девушка двинулась прямо к земляному валу и, оказавшись на расстоянии в половину полета стрелы от крепостной стены, водрузила там свое знамя; затем, обернувшись, она позвала за собой тех пятьдесят или шестьдесят человек, которые следовали за ней. В это время поднялся крик, что огромный отряд англичан дви­жется со стороны Сен-Приве; заслышав этот крик, сопровождавшие Деву воины, а в основном это были люди из простонародья, испугались и бросились бежать к переправе через Луару. Тем не менее человек пятна­дцать не покинули Жанну, и она в свой черед тоже начала медленно отступать вместе с этим маленьким отрядом. Увидев, что она отходит, англичане целой толпой выбе­жали из крепости Святого Августина и бросились пре­следовать девушку, громко гикая и выкрикивая столь оскорбительные ругательства, что, как ни мало людей ее окружало, Жанна круто развернулась и устремилась на врагов. И тогда, словно Бог пожелал, чтобы небесная миссия святой девушки проявилась во всем ее блеске, вся эта огромная толпа англичан обратилась в бегство от железного наконечника ее знамени, как стадо баранов от пастушеского посоха. Жанна гнала их вплоть до земля­ного вала, и за ней следовали не только те пятнадцать воинов, что остались верны ей, и не только те пятьдесят, что вначале убежали, а затем снова присоединились к ней, но и все те, что переправились с правого берега на остров и, увидев, что Дева сражается с врагом, поспе­шили прийти к ней на помощь. Так что Дева внезапно оказалась во главе довольно многочисленного отряда, который вскоре пополнился еще и за счет арьергарда, приведенного сиром де Рецем. И тогда Жанна направи­лась прямо к палисаду; испанец по имени сир де Партада и сир Долон проделали в нем дыру, в которую тотчас прошла Жанна, и вскоре ее знамя уже развевалось над кольями палисада. Все устремились в образовавшийся проход, который быстро превратился в огромную брешь; англичане хотели было оказать сопротивление, но нет такой человеческой силы, которая могла бы остановить людей, вдохновляемых гневом Божьим. Крепость Авгу­стинцев была в одну минуту захвачена, и, опасаясь, что французы примутся расхищать имущество крепости и тем самым предоставят врагу возможность нанести ответ­ный удар, Жанна собственноручно подожгла ее.

Колокольни и крыши Орлеана были усеяны толпами людей, которые наблюдали за этим героическим походом Девы, поддерживая ее, словно зрители в театре, своими криками и рукоплесканиями. Как только в городе заме­тили святое знамя, взвившееся над вражеской крепостью, все колокола зазвонили в знак победы. Дева приказала своим воинам провести ночь рядом с захваченной крепо­стью, обещав им вернуться наутро с подкреплением. Сама же она, поранившая ногу железным шипом и ничего не евшая весь день, ибо это была пятница, отпра­вилась в город, чтобы немного отдохнуть и подкрепиться: теперь, когда лихорадочное возбуждение боя уже не под­держивало ее, она просто падала от усталости и истоще­ния.

Вечером командиры собрались на совет. Вопреки при­нятому ранее решению, все усилия были направлены теперь на левый берег; однако на совете было догово­рено, что отныне, когда ничто уже не мешало прибывать подкреплениям, ибо крепостей Сен-Лу, Сен-Жан-ле- Блан и Августинцев более не существовало, не следовало рисковать, выводя столько войск из города, который в отсутствие трех четвертей своих защитников мог быть быстро захвачен врагами.

Жанна узнала об этом решении. «У вас был свой совет, — сказала она, — а у меня свой. Совет Господа противоположен вашему, и исполнен будет он, тогда как ваше решение пропадет впустую. Пусть все будут готовы к утру, ибо завтра мне предстоит сделать больше, чем я сделала до сих пор. К тому же, — с глубоким вздохом и словно вздрагивая от внезапной боли, добавила она, — завтра прольется моя кровь: я буду ранена!»

Жанна провела крайне беспокойную ночь. Все время пребывая в тревоге, что англичане нападут на ее людей, она то и дело просыпалась, подбегала к окну, распахи­вала его и прислушивалась, не доносится ли до нее какой-нибудь шум, но каждый раз жена Жака Буше, которая осталась ночевать с ней, успокаивала девушку, говоря ей, что сейчас можно спокойно спать, ибо англи­чане так сильно напуганы событиями двух последних дней, что скорее готовы к бегству, чем к атаке. Слегка успокоенная, Жанна возвращалась в постель, но уже через минуту ею снова овладевали все те же страхи; так что еще до наступления рассвета она уже была облачена в доспехи.

Прежде чем выйти из дома, она с той же невольной дрожью, какая охватила ее накануне, повторила хозяйке предсказание относительно своего ранения.

— Но зачем же тогда вы уходите? — спросила добрая женщина.

— Бог побуждает меня! — ответила Жанна.

Когда девушка собралась уходить, рыбаки принесли Жаку Буше превосходную алозу.

— Останьтесь с нами, вместо того чтобы идти сра­жаться, — предложил девушке славный хозяин, — и мы вместе съедим эту рыбу.

— Нет, — отвечала Жанна, — нет; лучше не ешьте ее до ужина, ибо я вернусь за своей долей, пройдя по мосту, и приведу к вам нескольких англичан, чтобы они разде­лили с нами трапезу.

— Да услышит вас Господь! — воскликнул Жак Буше. — Ведь для того, чтобы вернуться по мосту, вам придется взять крепость Турнель.

— С Божьей помощью, — отвечала Жанна, — мы возь­мем Турнель, не сомневайтесь в этом.

С этими словами она вышла; было около половины восьмого утра. Подъехав к Бургундским воротам, она обнаружила их запертыми: это сир де Гокур, выполняя решение совета, отдал приказ не выпускать Жанну из города. Но девушка заявила во весь голос, что приказы совета ее не касаются, что это она командует армией и к тому же повеления куда более высокого совета, чем тот, что хочет удержать ее, требуют, чтобы она вышла из города. Этот острый спор вызвал большое волнение среди горожан, скопившихся у ворот. Кто-то побежал к сиру де Гокуру, чтобы предупредить его, и он не замедлил появиться; но, что бы он ни говорил, Жанна оставалась твердой и непреклонной в своем решении. Тогда народ начал роптать, поддерживая девушку. Сир де Гокур решил повысить голос.

— Вы гадкий человек, — вскричала тогда Дева, заглу­шая голос коменданта, — но не в вашей власти проти­виться воле Господа Бога. Солдаты выйдут из города вопреки вашему приказу; солдаты будут подчиняться моим словам, а не вашим; солдаты последуют за мной и одержат сегодня победу, так же, как они одержали ее вчера и позавчера.

— Да! Да! — закричали со всех сторон латники, луч­ники и народ. — Да, Жанна — наш единственный коман­дир, и мы хотим следовать только за ней.

И поскольку сир де Гокур по-прежнему препятствовал ее намерению, они с такой яростью набросились на коменданта и его свиту, что если бы не Жанна, то все они были бы убиты. В итоге ворота открыли: Жанна вы­ехала первой, и вся эта ревущая толпа последовала за ней.

Как и накануне, Жанна переправилась через реку на лодке, держа за узду своего коня, следовавшего за ней вплавь. Оказавшись на другом берегу, девушка подняла свое знамя, и воины, которые провели ночь под откры­тым небом и теперь увидели, что она сдержала данное им накануне обещание вернуться на следующее утро и воз­главить их, радостно закричали, передавая по рядам с одного конца в другой: «К оружию! К оружию!» Не дав им времени остыть, Дева приказала идти на штурм.

Крепость Турнель была укреплена лучше всех других, и потому сэр Уильям Гласдейл укрылся в ней со своими отборными латниками. Возведена она была прямо на арке разрушенного моста, так что от берега ее отделяла примерно треть русла Луары, окружавшей ее со всех сто­рон, словно защитный ров. Помимо того, на левом берегу возвышался превосходно укрепленный земляной вал, сообщавшийся с крепостью с помощью подвесного моста и защищавший подходы к ней; таким образом, прежде всего нужно было захватить этот вал, причем, когда он будет захвачен, выполнена окажется лишь половина задачи.

Дева вступила в сражение, исполненная, как всегда, веры, и вскоре увидела, что на помощь ей идут все командиры, которые, стыдясь того, что они позволили женщине сражаться в одиночку, спешили принять уча­стие в начавшейся битве. Это были бастард Орлеанский, сиры де Рец, де Гокур, де Гамаш, де Гравиль, де Китри, де Виллар, де Шайи, де Коарраз, д’Илье, де Терм, де Гонто, адмирал Кюлан, Ла Гир, де Сентрайль — то есть там, за редкими исключениями, был представлен весь цвет французского рыцарства. Увидев их приближение, сэр Уильям Гласдейл напомнил англичанам, что они одной крови с теми, кто победил при Креси, Пуатье и Азенкуре; к тому же, добавил он, участники тех славных битв сражались с мужчинами, а не с женщиной. Англи­чане поклялись проявить себя достойными своих отцов и самих себя, и штурм начался.

При первом же столкновении, видя, как ведут себя те, кто атакует, и те, кто обороняется, все поняли, что борьба пошла не на жизнь, а на смерть и что это сражение ста­нет решающим для Франции и для Англии. С десяти утра и до часу дня, то есть в течение трех долгих часов, фран­цузы непрестанно атаковали, а англичане отбивали их атаки. Сражаясь, каждый выказывал не холодную разме­ренность участников генеральной битвы, а ожесточение, присущее поединку. Каждый сам выбирал себе врага, нападал на него, сокрушал его или был сокрушен им; при этом французы пользовались в основном своими мечами и копьями, которыми они издалека поражали противников, а англичане бились свинцовыми палицами и железными топорами, сбрасывали людей вниз с помо­щью толстых бревен, ломали приставные лестницы огромными камнями, а затем сыпали на всех этих пова­ленных, израненных, отчаявшихся людей известь и поли­вали их кипящим маслом или расплавленным свинцом. Эта ужасающая схватка, сопровождавшаяся страшным гулом, длилась, как мы уже упоминали, в течение трех часов; и в течение этих трех часов над всеми другими голосами разносился голос Девы, кричавшей: «Смелее!»; в течение этих трех часов ее знамя виднелось впереди всех прочих знамен, поднимаясь, опускаясь и вновь воз­вышаясь; наконец, изнуренные усталостью, со всех сто­рон теснимые врагами, французы сделали шаг назад, несмотря на все усилия Жанны, отчаянно бросавшейся на стену и кричавшей: «Ради Бога, не отступайте! Ради Бога, смелее! Очень скоро, говорю вам, враги будут в нашей власти». И, желая увлечь наступающих своим при­мером, она схватила лестницу, приставила ее к стене и стала подниматься по ней одна, крича: «Сдавайтесь, англичане, сдавайтесь, ибо если вы не сдадитесь, то все вы, по Божьей воле, будете разгромлены».

В этот миг стрела, выпущенная из арбалета почти в упор, вонзилась Жанне в плечо чуть выше груди и вышла в четырех-пяти дюймах позади шеи. Это была рана, кото­рую накануне предвидела бедная Жанна; испустив крик боли, девушка спустилась по лестнице и, побежденная страданиями, рухнула в ров.

Англичане тотчас же вновь обрели мужество и устре­мились с насыпи вниз, чтобы захватить раненую, но французские рыцари бросились ей на помощь. Оказа­вшись рядом с девушкой, сир де Гамаш убил секирой двух англичан, попытавшихся первыми схватить ее. «Жанна, — сказал он ей, — вы смелая девушка, и я напрасно плохо думал о вас. Прошу простить меня. Возь­мите моего коня и забудьте прошлые обиды». «Да, забу­дем прошлые обиды, — отвечала Жанна, протягивая ему руку, — ибо я никогда не встречала более учтивого рыцаря, чем вы». После тщетных попыток Жанны вновь сесть на коня ее отнесли за сотню шагов от земляного вала и там сняли с нее латы. Жанна потрогала рукой ранившую ее арбалетную стрелу и только в эту минуту заметила, что та на полфута вышла наружу сзади. И тогда женщина взяла верх над воительницей, слабость над силой: Жанна испугалась и заплакала; но внезапно слезы ее высохли, она подняла глаза к небу, лицо ее озарилось, а губы прошептали несколько слов, которых никто вокруг не понял. Дело в том, что перед ней предстали ее святые, которые пришли утешить ее.

Как только видение исчезло, Жанна вновь почувство­вала себя сильной и уверенной: она ухватила стрелу двумя руками и сама выдернула ее из раны. Тогда один из воинов, помогавших нести девушку, подошел к ней и предложил ей заговорить боль магическими заклинани­ями. Но Жанна с ужасом отпрянула от него: «Я пред­почла бы умереть, — воскликнула она, — но не идти про­тив Божьей воли! Если возможно излечить мою рану, не совершая греха, я очень хотела бы этого. Но пусть лучше рана моя навсегда останется открытой и через нее выльется до последней капли вся моя кровь, чем я увижу, как она закроется с помощью подобных средств». Тогда другой воин подошел к раненой и наложил ей на грудь компресс из пропитанного маслом хлопка, что принесло ей некоторое облегчение.

В эту минуту к Жанне подъехал Дюнуа; он явился сообщить девушке, что ей следует подумать о том, чтобы покинуть поле боя, поскольку дан приказ об отступлении и канониры уже начали увозить пушки. И тогда Жанна, вновь обретя всю свою силу, надела доспехи, вскочила на коня и, вложив свое знамя в руки одного из солдат, рину­лась к командирам, крича: «Во имя Господа, смелее, ибо скоро мы войдем в крепость! Дайте вашим людям немного передохнуть, попить и поесть, а потом вновь приступайте к штурму, и вы увидите, что не пройдет и получаса, как все будет в нашей власти».

Но все настолько пали духом после этой длительной и безуспешной борьбы, что даже самые отважные рыцари считали необходимым вернуться в город; внезапно сир Долон, подумав, что, если воины увидят, как знамя Жанны движется в сторону крепости, они все последуют за ним, решил взять знамя из рук солдата и броситься с ним вперед; однако солдат, которому Жанна доверила знамя и который чрезвычайно гордился такой честью, не пожелал отдавать его. Тогда Долон предложил солдату вместе двинуться в сторону укреплений; тот согласился, и они вдвоем побежали ко рву, взявшись за руки и крича: «Вперед, воины, вперед!»

Все произошло так, как и предвидел сир де Долон: не обращая больше внимания на своих командиров, воины и простолюдины бросились к земляному валу. Жанна, которая удалилась в виноградник, чтобы молить Господа вернуть мужество слабым сердцам, внезапно услышала громкий шум; она подняла голову и увидела, что все вновь приступили к атаке. Девушка тотчас ринулась в самую гущу этой толпы, добежала до места, где реяло ее знамя, выхватила его из рук солдата, у которого оно было, и, высоко подняв его над головой, изо всех сил стала размахивать им. Это появление Жанны произвело магическое действие: те, кто отступил дальше всех, вер­нулись, а те, кто менее всех верил в победу, вновь вос­пряли духом. Со своей стороны, англичане, считавшие Жанну погибшей или, по крайней мере, тяжело ранен­ной, испугались, увидев девушку облаченной в доспехи, исполненной силы и почти что невредимой; им казалось, что только чудо могло способствовать этому возвраще­нию, и они приходили в ужас от мысли, что Бог сража­ется на стороне французов. В это время, чтобы еще больше усилить начавшееся в стане врага замешатель­ство, орлеанские горожане, которых вел за собой коман­дор де Жирем, решили атаковать крепость со стороны моста. Один смелый плотник сумел перекрыть разрушен­ный мостовой пролет возле Турнели широкой балкой, и командор де Жирем первым устремился туда, крича: «Смерть, смерть англичанам!»

Услышав эти крики и опасаясь, что в его отсутствие находившиеся под его началом солдаты будут плохо обо­роняться и позволят захватить себя с тыла, сэр Уильям Гласдейл ринулся в ту сторону, откуда доносились крики. Жанна заметила, что он направляется к подъемному мосту, соединявшему земляной вал с крепостью Турнель, и крикнула ему: «Сдавайся, Гласдейл, сдавайся! Сдавайся Царю Небесному, и он пощадит тебя! Ты гнусно оскор­блял меня, и, тем не менее, я все равно полна жалости к твоей душе и душам твоих солдат!» Но Гласдейл не отве­чал; он вступил на подъемный мост и, с мечом в руке, шел по нему над рекой, как вдруг сир де Долон, велев одному храброму канониру навести свою бомбарду на мост, дал ему приказ открыть огонь: камень, которым было заряжено орудие, попал прямо на доски моста, и тот, переполненный людьми, не выдержал и переломился посередине; Гласдейл упал в Луару и исчез под водой, утянутый на дно весом своих доспехов. Сир де Мулен и сир де Поммье, равно как и многие другие английские рыцари, упали в реку одновременно со своим команди­ром и утонули вместе с ним.

В один и тот же миг на земляном валу и в крепости послышались крики отчаяния: Бог явным образом встал на сторону французов. Один англичанин громогласно уверял, что видел над рядами наступавших французов архангела Михаила и святого Аниана, покровителя города Орлеана: восседая на белых конях и вооруженные свер­кающими мечами, они сражались вместе с французами. У англичан больше не было командира, который отдавал им приказы; после его смерти самые смелые погибли или были ранены, и сопротивление стало невозможным. Уже раздавались крики «Спасайся кто может!»; одни прыгали с насыпи в реку, другие сдавались на милость победите­лей; те же, кто не хотел ни убегать, ни сдаваться, были убиты с оружием в руках. Наконец, как и говорила Жанна, не прошло и получаса с начала нового штурма, как земляной вал и крепость перешли в руки францу­зов.

И, как она и обещала утром своей хозяйке, Жанна вернулась в город по мосту.

Этот въезд в город стал самым триумфальным из всех ранее оказанных ей приемов. Действительно, никогда еще ее чудотворная миссия не проявлялась столь ярко. Все, что девушка предсказала, сбылось: ее ранили, кре­пость была взята, а сама она вернулась в город по той дороге, которая была намечена ею для возвращения. В церквах служили благодарственные молебны, колокола звонили всю ночь, и до самого утра горожане гуляли по освещенным улицам, радостно обнимали друг друга и кричали «Ноэль!», благодаря Господа.

Жак Буше ждал Жанну со своей рыбой, но Жанна была слишком утомлена и слишком плохо себя чувство­вала, чтобы отведать причитавшуюся ей долю; она съела лишь немного хлеба, выпила половину серебряного кубка вина, разбавленного водой, наложила новую повязку на рану, которая уже затянулась, и легла спать.

На рассвете Жанну разбудили и сообщили ей, что в стороне лагеря англичан видно огромное пламя и густой дым. Девушка тотчас встала, надела вместо тяжелых доспехов легкую кольчугу и вскочила на коня. Подня­вшись на крепостную стену, она увидела построившихся в боевом порядке англичан, которые расположили свои отряды у самых городских рвов и, казалось, предлагали французам вступить в бой. Ночью лорд Тальбот, граф Саффолк и другие английские командиры решили снять осаду, но, поскольку им хотелось, ради спасения своей чести, осуществить отход не так, как это делают те, кого изгоняют, а как это подобает тем, кто уходит по соб­ственной воле, они подожгли свой лагерь и построили своих солдат в боевом порядке, придя бросить последний вызов своим победителям.

При виде этой демонстрации французские командиры хотели выйти из города и принять бой, но на этот раз именно Жанна, вместо того чтобы разжечь в них отвагу, пыталась умерить их пыл: «Ради любви и уважения к Святому воскресенью, — воскликнула она, — не атакуйте их первыми и не требуйте от них ничего, ибо воля Бога и желание его состоят в том, чтобы им было позволено уйти, если они хотят сделать это. Если же они сами вас атакуют — смело защищайтесь, ибо в этом случае вы будете хозяевами положения». Затем Жанна послала за церковниками в их священнических облачениях, и, пока те распевали гимны и читали молитвы, которым вторил народ, она велела принести стол и освященную мрамор­ную плиту. Тотчас же из двух этих предметов был соору­жен алтарь, и священники отслужили перед ним две мессы, которые Жанна благоговейно выслушала, стоя на коленях. По окончании второй мессы она спросила, как стоят англичане: спиной к городу или лицом к нему.

— Они повернулись спиной к нему и отступают, — ответили Жанне.

— В таком случае дайте им уйти, — промолвила Жанна, — ибо Господу не угодно, чтобы вы сражались с ними сегодня. В другой раз Бог предоставит их вам.

Как ни велико было желание командиров преследо­вать врага, в голосе Жанны ощущалось такое внушение свыше, что этот голос остановил их, и, как она и хотела, англичанам дали спокойно уйти; однако солдаты и про­стой люд вышли из города и отправились грабить две еще остававшиеся целыми вражеские крепости; затем их разрушили, предварительно вывезя оттуда пушки и бом­барды, которые были доставлены в Орлеан.

Часть населения и весь гарнизон стояли на крепост­ных стенах и с их высоты наблюдали за отступлением англичан. В ту минуту, когда колокол пробил полдень, они исчезли из виду: осада Орлеана была снята.

Деве оказалось достаточно девяти дней для того, чтобы выполнить первое обещание, данное ею от имени Бога.

VII. ЖАРЖО И ПАТЕ

После того как осада была снята, Жанне нечего было больше делать в Орлеане, и потому 13 мая она покинула город, спасенный ею столь чудесным образом. Бастард Орлеанский и почти все командиры сопровождали ее, ибо, видя ее столь смелой в битве, столь скромной после сражения и всегда столь набожной, они перестали зави­довать ей и все как один воздали ей должное. Вместе с ней они ехали верхом до Тура, где находился король, устроивший грандиозный праздник для всех, а особенно для Девы, что было вполне справедливо, поскольку она исполнила все, что обещала, в то время как даже возы­меть надежду осуществить то, что было обещано ею, не осмелился бы ни один командир во всей армии, сколь бы могуществен и сколь бы отважен он ни был.

После этого состоялись заседания королевского совета, дабы выяснить, что делать дальше. Жанна настаивала на том, что нужно немедленно везти короля в Реймс, ибо, по ее словам, с той минуты, когда он будет коронован, власть англичан во Французском королевстве начнет постоянно ослабевать; однако было решено сначала про­гнать англичан из долины Луары, где они еще удержи­вали несколько городов. Соответственно был объявлен большой сбор дворян, которых король поставил под начало герога Алансонского, велев ему, тем не менее, по всем вопросам советоваться с Девой; затем армия двину­лась на Жаржо, наиболее укрепленный из этих городов. Как и в прошлый раз, герцогиня была весьма огорчена тем, что ее муж уезжает, но, как и в прошлый раз, Жанна заверила ее, что он вернется целым и невредимым. Поскольку подобное обещание однажды уже было испол­нено, герцогиня воспряла духом и расцеловала Жанну, препоручая мужа ее молитвам.

20 июня войско подошло к Жаржо и на следующий день, а это был день Святого Варнавы, начало осаду. Французы имели в рядах своей армии герцога Алансон­ского, который был ее главнокомандующим, Жанну, бастарда Орлеанского, сира де Буссака, сира де Гравеля, сира де Кюлана, мессира Амбруаза де Лоре и мессира Этьенна де Виньоля. Что же касается города, то его защищали сам граф Саффолк и его братья, Александр и Джон де Ла Поль. Стало быть, следовало ожидать, что в случае хорошей атаки на город его и защищать будут хорошо.

Уже в день прибытия французской армии начался обстрел стен города. Весь следующий день, а это была суббота, обстрел продолжался столь успешно, что утром в воскресенье пробитая брешь стала вполне проходимой и был дан приказ о начале штурма. И в самом деле, нельзя было терять ни минуты, ибо англичане ожидали из Парижа значительное подкрепление, которое должен был привести с собой прославленный сэр Джон Фаль­стаф, столь жестоко разгромивший французов в знаме­нитой Селедочной битве.

Накануне этого дня Жанна дала новое доказательство вдохновлявшего ее духа пророчества. Когда герцог Алан- сонский вместе с сиром де Людом двинулся вперед, чтобы руководить огнем батареи, метавшей каменные ядра поверх крепостных стен, Жанна внезапно крикнула ему, чтобы он отошел назад, и, поскольку герцог не услы­шал ее, девушка подбежала к нему, схватила его за руку и заставила отступить примерно на две туазы. В это мгновение английская бомбарда выстрелила и снесла голову сиру де Люду, занявшему как раз то место, на котором только что стоял он. Герцог Алансонский уже давно полюбил Жанну и с самого начала полностью доверял ей, но с этого мига его дружеские чувства к ней усилила еще и глубокая признательность, ибо не могло быть никаких сомнений в том, что девушка только что спасла ему жизнь. К тому же, поскольку это событие произошло на глазах у всей армии, все принялись кри­чать о чуде и с усиленным рвением готовиться к сраже­нию.

В ту минуту, когда штурм вот-вот должен был начаться, граф Саффолк предложил открыть переговоры. Англи­чане были уже не теми солдатами, какие двумя месяцами ранее нападали на французов повсюду, где встречали их, даже если тех было втрое больше; теперь, напротив, ни собственная численность, ни крепостные стены, за кото­рыми они укрывались, не успокаивали их, и, насколько это было возможно, они избегали сражения.

Некоторые французские командиры высказывали мне­ние, что выслушивать парламентера не надо и следует продолжать штурм; однако Жанна и герцог заявили, что парламентер должен быть выслушан. Парламентер оста­новился между двумя армиями и от имени графа Саф­фолка предложил начать переговоры, пообещав сдать город через две недели, если к нему не придет подкре­пление. В ответ герцог сказал ему, что все, что он может предоставить гарнизону, это сохранение жизни, а знат­ные люди, помимо того, получат позволение увести с собой своих коней; однако парламентер заявил, что он не может принять такое предложение.

— Тогда мы возьмем вас штурмом, — ответила Дева. Парламентер удалился, и тогда Жанна закричала: — Вперед, благородный герцог! На штурм!..

— Но считаете ли вы, Жанна, — спросил ее герцог, — что брешь достаточна проходима? И не кажется ли вам, что мы должны были бы еще подождать?

— Не сомневайтесь, — отвечала Жанна, — и смело идите вперед; настал час, угодный Богу. Да, Господь хочет, чтобы мы пошли вперед, и он готов помочь нам.

— Тем не менее ... — все еще колебался герцог.

— Ах, благородный герцог! — прервала его Жанна. — Неужели ты боишься, забыв о том, что я обещала твоей жене привести тебя обратно целым и невредимым?

— Что ж, — сказал герцог, — пусть будет по-вашему, Жанна, если вы непременно хотите этого. — И, возвысив голос, он крикнул: — На штурм! На штурм!

Все с невероятным пылом побежали к стенам. Как и предполагал герцог, брешь находилась слишком высоко, и, чтобы добраться до нее, нужно было использовать приставные лестницы, а это было нелегко, ибо в самом доступном и, следовательно, самом удобном для атаки месте пролома стоял огромный и могучий англичанин, который был вооружен с головы до ног и выказывал чудеса ловкости, то отбиваясь от нападавших своей дуби­ной, то бросая в них каменные глыбы с такой силой, какую способна была бы развить боевая машина. Тогда герцог Алансонский, видя, какой ущерб наносит фран­цузам этот великан, подошел к старшему канониру, слы­вшему чрезвычайно умелым наводчиком, и, указав ему на англичанина, спросил, нельзя ли избавиться от этого беспокойного врага. Канонир, которого звали метром Жаном и который был действительно достоин своей славы, тотчас же зарядил кулеврину и, нацелив ее на англичанина, оказавшегося в ту минуту без всякого при­крытия, поразил его в грудь с такой страшной силой, что гиганта мгновенно отбросило на четыре или пять шагов назад, и он с высоты пролома замертво рухнул в город. Тотчас же, воспользовавшись замешательством, которое вызвал среди англичан этот меткий выстрел, Жанна спу­стилась в ров, держа в руке свое знамя, и, прислонив лестницу к тому самому месту, которое англичане защи­щали с особой яростью, поставила ногу на первую сту­пеньку, призывая и подбадривая своих соратников. В тот же миг англичане узнали ее, и один из них, схватив боль­шой камень, который ему с трудом удалось поднять, бро­сил его Жанне в голову с такой силой, что тот раскололся на мелкие куски об ее шлем и девушка, оглушенная уда­ром, вынуждена была сесть. Но почти сразу же она под­нялась на ноги и с энергией и верой еще большими, чем прежде, призвала:

— Поднимайтесь смелее, поднимайтесь! Входите в город, и вы не встретите там более сопротивления, ибо их час пробил и Господь наказал их!

С этими словами она, подавая пример, первой подня­лась по лестнице, и, действительно, стоило французам предпринять последнее усилие, как ничто уже не могло противостоять им, и англичане бросились бежать. Напа­давшие преследовали их по пятам, и граф Саффолк, только что видевший гибель своего брата, Александра де Ла Поля, бежал вместе со всеми, как вдруг, видя, что его вот-вот догонит дворянин по имени Гильом Реньо, бежавший следом за ним и призывавший его сдаться, он обернулся.

— Дворянин ли ты? — спросил граф своего врага.

— Да, — ответил тот.

— Рыцарь ли ты? — снова спросил граф.

— Нет, но достоин того, чтобы быть им, ибо сам граф Саффолк бежит от меня, — ответил Гильом.

— Что ж! — воскликнул граф. — Клянусь, ты станешь им, и к тому же от моей руки ... На колени!

Гильом Реньо подчинился и опустился перед графом на колени; тогда тот нанес ему по плечу три удара мечом, повернутым плашмя, и произнес: «Во имя Бога и святого Георгия я посвящаю тебя в рыцари». После этого граф сразу же вручил ему тот самый меч, которым он только что посвящал его в это звание.

Добрая весть о победе была тотчас же передана королю Карлу, в то время как французская армия, оставив в Жаржо гарнизон, вернулась в Орлеан, рассчитывая от­дохнуть там и подкрепиться. Король, обрадованный столь богатой добычей, горячо возблагодарил Господа мессами и крестными ходами, а затем объявил новый призыв знати и латников, и поскольку теперь, когда к Карлу вернулась удача, к нему со всех сторон прибывали подкрепления, он всех их, как только они появлялись, отправлял в Орлеан, где, как мы уже говорили, находи­лись герцог Алансонский и Дева; главными среди ново­прибывших были сеньор де Рец, сеньор де Шовиньи, сир де Лоэак, его брат Ги де Лаваль и сеньор де Ла Тур д'Овернь.

Как только герцог Алансонский получил новые под­крепления, он принял решение развить успех, начатый захватом Жаржо. Он направился к городу Мён-на-Луаре, обороной которого командовал лорд Скейлс; однако тот, считая свои силы недостаточными для сопротивления, покинул город и укрылся в цитадели. Тогда французы продолжили свой поход на Божанси, где командовал лорд Тальбот, но он, как и лорд Скейлс, не решился защищать город и, оставив в крепости небольшой гарни­зон, отправился на соединение с отрядом латников, которых вел из Парижа сэр Джон Фальстаф и которые, прибыв слишком поздно, не успели оказать помощь Жаржо.

Так что герцог Алансонский стоял перед Божанси, когда до него дошла весть о том, что на соединение с ним идет вместе со своей армией граф Артур де Ришмон, коннетабль Франции, которого возросшее влияния сира де Ла Тремуйля отдалило от короля. И действительно, коннетабль, который был молод и храбр и к тому же являлся французом до мозга костей, томился от вынуж­денной праздности, в которой его удерживала дворцовая интрига, в то время как рядом совершались столь гран­диозные события; и потому он вместе со многими дворя­нами из самых знатных семей Бретани выехал из Партене для того, чтобы, как сообщили герцогу Алансонскому, отдать свой украшенный геральдическими лилиями меч на службу королю и, если понадобится, служить Карлу VII даже вопреки его желанию.

Положение герцога Алансонского оказалось весьма затруднительным: он имел четкое распоряжение короля не принимать помощи от коннетабля, а тот, уже прибыв в Амбуаз, отправил сира де Ростренена и сира де Кер- муазана для того, чтобы заранее нанять жилье, где могли бы остановиться он сам и его люди, в тот самый город, где находился герцог. Очутившись между двумя крайно­стями — не подчиниться королю или превратить конне­табля, которого он высоко ценил, в своего врага, — гер­цог Алансонский уже готов был уехать из города. Что же касается Жанны, которая совершенно не представляла себе, кем был на самом деле граф де Ришмон, и из-за волнения, поднявшегося во французской армии при его приближении, приняла его за врага, то она вначале пред­ложила выступить против него и разгромить его войско. Но это предложение вызвало сильный ропот против нее, и многие рыцари, даже Ла Гир, который был одним из ее лучших друзей, во всеуслышание заявили, что если она выступит против Артура де Ришмона, то ей не придется рассчитывать на них, ибо они предпочитают коннетабля всем девственницам королевства.

Тем временем стало известно, что лорду Тальботу уда­лось соединиться с сэром Джоном Фальстафом. И тогда Дева, которой уже стало ясно, кем был коннетабль, пер­вой сказала о том, что, вместо того чтобы ссориться и сражаться друг с другом, надо оказывать друг другу помощь и поддержку; и потому она заявила, что берет на себя все переговоры с королем. После этого герцог Алан­сонский, не мечтавший ни о чем другом, кроме как объ­единиться с коннетаблем, лишь бы кто-нибудь другой взял на себя ответственность за это объединение, созвал главных командиров своей армии, чтобы вместе с ними выступить навстречу графу де Ришмону. Встретив бре­тонскую армию, французские рыцари спешились, и Дева, подошедшая к коннетаблю раньше других, склонилась, чтобы обнять его колени, но он тотчас поднял ее, про­молвив: «Жанна, меня уверяли, что вы хотели сражаться со мной; я не знаю, посланы вы Богом или нет. Если вы пришли от Бога, то я нисколько не боюсь вас, ибо Господь знает о моих добрых намерениях; если же вы пришли от дьявола, то я боюсь вас еще меньше».

После Жанны к нему подошел герцог Алансонский; оба принца чистосердечно и честно пожали друг другу руки; затем французы смешались с бретонцами, и все начали говорить о чудесных событиях, которые только что произошли; в этих разговорах все черпали мужество перед новым сражением, которое неизбежно должно было произойти в самом ближайшем будущем.

Первым следствием этого объединения войск стала паника в гарнизоне крепости Божанси, причем настолько сильная, что сир де Гетен, командовавший гарнизоном, предложил начать переговоры. На следующий день был подписан акт о капитуляции, согласно которому каждый англичанин, находившийся в крепости, мог выйти оттуда, сохранив своего коня, свое вооружение и деньги в раз­мере одной марки серебра.

Тем временем лорд Тальбот, лорд Скейлс и Джон Фаль­стаф объединились и выступили против французов, явно намереваясь предложить им битву в открытом поле; так что воцарившееся между бретонцами и французами доброе согласие было великим счастьем, и Жанна радо­валась ему больше, чем кто-либо другой. «Ах, славный коннетабль! — воскликнула она. — Вы появились здесь без моего участия, однако до чего же кстати вы пожало­вали!»

Дева не ограничилась только этими одобрительными словами; она подбадривала всех вплоть до последнего солдата, говоря: «Англичане идут, и следует сражаться с ними без колебаний, ведь даже если они уцепятся за облака, мы достанем их и там, ибо Господь посылает нас, чтобы мы покарали их». Так она обнадеживала всех, и в итоге, забыв о битвах при Ереване, Вернее и Рувре и помня лишь о сражениях у Орлеана и Жаржо, каждый рвался идти в поход на врага.

Герцог Алансонский и коннетабль решили воспользо­ваться таким настроением в войсках и отдали приказ быть готовыми выступить навстречу англичанам и атако­вать их, а не дожидаться их прихода и обороняться. Был сформирован авангард, составленный из лучших воинов и отданный под командование Амбруаза де Лоре, сира де Бомануара, Жаме де Тилле, Ла Тира и Сентрайля.

Дева всеми силами добивалась, чтобы ее включили в авангард, поскольку, по ее словам, она привыкла идти в первых рядах; однако было решено, что она останется в основной части войска вместе с коннетаблем, гецогом Алансонским, графом де Дюнуа, адмиралом де Кюланом, маршалом де Буссаком и сеньорами де Лавалем, д’Альбре и де Гокуром.

Войско выступило в путь. Авангарду был дан приказ атаковать англичан при первой же встрече, чтобы не дать им время построиться в боевом порядке, ибо в умении расставлять войска они всегда имели большое преимуще­ство перед французами. Так что воины ехали, никуда не сворачивая, по прекрасным долинам Боса, где, как они знали, им предстояло столкнуться с англичанами, как вдруг неподалеку от Пате, в местечке, называемом Коене, откуда нельзя было охватить глазами горизонт, ибо обзор ограничивали небольшие перелески, авангард спугнул оленя. Ла Гир и находившиеся рядом с ним рыцари какое-то время следили глазами за оленем, выказывая внимание людей, для которых самым благородным заня­тием, наряду с войной, была охота, как вдруг, через несколько минут после того как он исчез на опушке леса, послышались громкие крики и животное появилось вновь, охваченное страхом: оно попало прямо в гущу английской армии, и раздававшиеся крики исходили от врагов. Ла Гир тотчас же построил авангард в боевом порядке и, сообщив герцогу Алансонскому, что он только что столкнулся с англичанами, спросил, следует ли ему атаковать их, как это было заранее условлено. Герцог Алансонский находился рядом с Жанной, когда гонец доставил ему это известие. Он повернулся к девушке и спросил ее:

— Жанна, вот нам и встретились боевые порядки англичан; мы будем сражаться?

— Есть ли у вас шпоры, благородный герцог? — в свой черед, улыбаясь, спросила Жанна.

— А причем тут наши шпоры, Жанна? Неужели вы думаете об отступлении, и нам придется убегать?

— Вовсе нет, — отвечала Жанна, — напротив, это они будут убегать, а не мы; это они будут разбиты, и наш благородный дофин одержит сегодня самую большую победу из всех, когда-либо одержанных им, ибо мне было сказано свыше, что враг в наших руках; вот почему я спросила, есть ли у вас шпоры: они очень понадобятся вам, чтобы преследовать англичан.

— Прекрасно, Жанна, прекрасно, — промолвил гер­цог. — Стало быть, мы можем идти вперед?

— Идемте во имя Бога! — воскликнула Жанна. — Ибо я ручаюсь вам, что победа будет за нами.

И гонец тотчас же отвез Ла Гиру приказ атаковать.

Ла Гир не заставил себя упрашивать: он столь стреми­тельно обрушился на англичан, что те, не зная, что фран­цузы находятся так близко от них, и будучи совершенно не готовы к этой атаке, не имели времени построить свое войско; к тому же в их рядах начался разброд: одни хотели принять бой, другие желали отказаться от него; лорд Тальбот придерживался первой точки зрения, а сэр Джон Фальстаф — второй; но было уже слишком поздно отступать, так что им пришлось волей-неволей противо­стоять французам. И тогда разгорелся другой спор: одни хотели сражаться прямо на том месте, где они находи­лись, утверждая, что их достаточно хорошо защищает расположенная справа от них живая изгородь, другие хотели занять более выгодную позицию, чтобы присло­ниться с одной стороны к аббатству Пате, а с другой — к лесу; поскольку тех, кто поддерживал эту второе мнение, было больше, они и взяли верх. И тогда все бросились бежать к намеченному месту; однако тем временем фран­цузский авангард уже продвинулся вперед, и француз­ские рыцари, увидев, что англичане бегут, решили, что противник, не дожидаясь их, обратился в бегство; от этого их смелость возросла еще больше, и они так при­шпорили своих коней, что прибыли одновременно с англичанами туда, где те собирались строиться в боевом порядке. Таким образом, прежде чем английские рыцари взяли свои копья наизготовку, прежде чем их латники спешились, прежде чем их лучники установили колья, из-за которых они вели бой и которые прикрывали их от атак кавалерии, французский авангард уже крушил направо и налево, уничтожая все, что встречалось ему на пути. В итоге, когда основные силы французов подошли к месту сражения, дело уже близилось к победе, и им стоило лишь показаться врагу, чтобы все завершилось. Сэр Джон Фальстаф и бастард Тианский обратились в бегство, лорд Тальбот, лорд Скейлс и лорд Хангерфорд были взяты в плен; две тысячи двести англичан остались лежать на поле боя, других преследовали до самого Жан- виля, где они надеялись укрыться, но все произошло иначе: славные жители Жанвиля, которые были францу­зами до мозга костей, заперли ворота перед бегущими англичанами, так что те вынуждены были проследовать мимо; более того, комендант города, видя, что фортуна явно перешла на сторону французского короля, предло­жил сдать Жанвиль победителям и сделаться французом, если ему сохранят жизнь и имущество: предложение было принято, так что одним ударом была выиграна битва и взята крепость.

Но этим не ограничились все последствия состоявше­гося в тот день великого сражения, когда Дева победила, можно сказать, благодаря страху, который вселяло в сердца врагов одно лишь ее присутствие. Англичане пре­бывали в такой растерянности, что они без боя оставили Мён, Монпипо и Сен-Сижимон, предав крепости огню и стянув свои силы к Парижу.

Что же касается Девы, герцога Алансонского и других командиров, то они повернули назад к Орлеану и всту­пили туда 18 июня. Коннетабль со своими бретонцами остался в Божанси, ожидая там приказов короля.

VIII. КОРОНАЦИЯ

Вначале все полагали, что король направится в Орлеан, и было бы вполне справедливо, если бы он оказал эту честь городу, который был ему столь благородно верен; поэтому ожидавшие его приезда горожане и служители церкви украсили дома и улицы так, словно предстоял праздник Тела Господня; но надежды этих славных людей оказались обмануты: король прибыл в Сюлли и не стал заезжать в Орлеан. Из Сюлли он переехал в Шатонёф- на-Луаре, а оттуда в конце концов отправился в Жьен и, поскольку его сопровождало огромное войско, потребо­вал от капитанов, командовавших гарнизонами в городах Бонни, Кон и Ла-Шарите, вернуться в его подчинение; однако это требование оказалось тщетным, и коменданты всех названных крепостей остались верны англичанам.

Жанна приехала на первую встречу с королем в Сюлли, где ее ждал торжественный прием. Тем не менее, несмо­тря на все ее настояния, ее влияния оказалось недоста­точно для того, чтобы вернуть милость коннетаблю. Напротив, король заявил — настолько велико на него было влияние г-на де Ла Тремуйля, — что его крайне раздосадовало, что в битве при Пате ему послужил чело­век, которого он считал своим врагом. Другие сеньоры, среди которых был и сам герцог Алансонский, поддер­жали Жанну, но не смогли добиться большего, чем она. Тогда коннетабль, видя, что ему приходится служить королю вопреки его воле, примирился со своей участью и, продолжая очищать страну от врагов, отправился осаждать Маршенуар.

Когда Карл VII находился в Жьене, Жанна во второй раз приехала к нему. Как и в прошлый раз, известие о ее приезде было встречено королем с большой радостью, и он велел немедленно препроводить ее к нему. Жанна с обычной почтительностью подошла к королю, а затем, опустившись перед ним на колени, обратилась к нему со следующими словами:

— Драгоценнейший государь, вы видите, что с помо­щью Бога и ваших верных слуг дела ваши вплоть до сего дня шли превосходно, за что вы должны благодарить одного лишь Господа, ибо все это сделал он; и теперь вам нужно подготовиться к путешествию в Реймс, где вы будете миропомазаны и коронованы, как и все ваши предшественники, короли Франции. Время пришло, и Богу угодно, чтобы такое освящение было совершено, ибо оно должно дать вам огромное преимущество; ведь после вашего миропомазания ваше королевское имя обретет еще большее уважение и еще больший почет в глазах французского народа и станет более грозным для ваших врагов. Ни в чем не сомневайтесь и не бойтесь того, что в их руках находятся замки и крепости Шам­пани, ибо с помощью Бога и ваших славных капитанов мы проведем вас по этому краю так, что вы будете в пол­ной безопасности. Так что, драгоценнейший государь, созывайте своих латников, чтобы мы смогли исполнить волю Божью.

Каким бы рискованным ни казалось предложенное Жанной предприятие, ибо край, который предстояло пересечь, чтобы добраться до Реймса, был полон врагов, юная девушка, благодаря набожности своего поведения и совершенным ею военным подвигам, приобрела такое влияние, что это предложение, которое, если бы оно исходило от самого храброго и самого опытного капи­тана, сразу же было бы сочтено невыполнимым, немед­ленно стало предметом серьезного обсуждения. Начался довольно горячий спор между теми, кто думал, что надо положиться на вдохновение Жанны, и теми, кто придер­живался мнения, что следует воспользоваться упадком духа англичан для того, чтобы безотлагательно перенести военные действия в Нормандию, оплот их могущества. И тогда, поскольку каждый отстаивал свою точку зрения, герцог Алансонский, высказывавшийся за коронацию, вполголоса предложил задать Жанне несколько новых вопросов, чтобы еще раз осветить источник ее вдохнове-

ния. Король и некоторые его советники согласились на это, однако они опасались, как бы подобная нескром­ность не вызвала у девушки недовольство, как вдруг она сама пошла навстречу их желаниям.

— Монсеньоры, — начала она, — ради Бога, ничего не скрывайте от меня, ибо, громко вы говорите или тихо, я все равно прекрасно знаю, о чем вы думаете. Вы хотите, чтобы я повторила вам то, что поведали мне о коронации мои голоса? Хорошо, я расскажу вам это. Я стала молиться привычным своим образом, печалясь о том, что ни герцог Алансонский, ни граф де Дюнуа не хотели верить, что вы, как я им говорила, будете миропомазаны и коронованы без всяких затруднений; и тогда голоса сказали мне: «Иди, дочь Божья, прямо к благородному дофину, иди — и мы поможем тебе». И я тотчас отправи­лась в путь, ибо, как только я слышу эти голоса, я пре­исполняюсь великой уверенности и великой убежденно­сти и, так как они ни разу не обманули меня, немедленно делаю то, что они мне повелевают сделать.

Когда Жанна произносила эти слова, она устремила глаза к небу и лицо ее приобрело выражение возвышен­ного восторга.

— Ну а если, — произнес король, уже наполовину убежденный, — сначала предпринять экспедицию в Нор­мандию, а коронацию совершить потом?

— В первую очередь и прежде всего коронация, благо­родный дофин, — отвечала Жанна, — или же я не смогу больше помочь вам.

— Почему же, Жанна? — спросил король.

— Потому что я не проживу больше года, — ответила Жанна, печально покачав головой.

— Как это понимать? — спросил король. — И что про­изойдет с вами по истечении этого времени?

— Не знаю, — отвечала Жанна, — этого мои голоса мне не сказали. Я знаю лишь то, что мне было поручено снять осаду Орлеана и сопроводить вас на коронацию в Реймс. Отправимся же в дорогу, благородный дофин, и как можно скорее, ибо такова Божья воля.

Девушка говорила с такой убежденностью, что дове­рие, которое она питала к Богу, перешло в сердца всех присутствующих, и поскольку, каким бы рискованным ни казалось это новое начинание, оно, в конечном счете, представлялось менее трудным, чем те, что уже столь успешно исполнила Жанна, было единогласно решено поступить согласно ее желанию и незамедлительно отправиться в город Реймс, не пытаясь отвоевать Нор­мандию и даже не предпринимая никаких попыток взять города Кон и Ла-Шарите.

И потому король разослал по всей стране послания, чтобы созвать капитанов, которые должны были сопро­вождать его в этом достославном путешествии, а когда все они собрались, простился с королевой, которая спе­циально для этого прибыла из Буржа в Жьен и которую он, не желая подвергать ее опасности, не решился взять с собой в Реймс, затем отдал приказ авангарду, постав­ленному под командование Девы, вести разведку на той территории, где им предстояло ехать, и в день Святого Петра отбыл из Жьена, двинувшись прямо на Реймс и пересекая эту территорию так, словно она принадлежала ему.

Впрочем, короля окружало такое огромное войско, какого у него никогда прежде не было, ибо вместе с фор­туной к нему возвращалась и преданность всех его под­данных, и каждый торопился присоединиться к нему, чтобы участвовать в коронации, с таким рвением, что он решил взять с собой всех, кто явился, за исключением коннетабля, к которому он по-прежнему питал непри­язнь. Все те, до кого дошла весть об этом путешествии, спешили принять в нем участие, и каждый почитал это такой великой честью для себя, что благороднейшие рыцари, которые были разорены войной и которым не на что было купить себе ратных коней, отправлялись в поход в качестве лучников и оруженосцев, сидя верхом на первых попавшихся лошадях, и среди всего этого множества людей не было ни одного человека, высказы­вавшего хоть малейшее сомнение в успехе предприятия, настолько все считали теперь Жанну святой девушкой и вдохновенной свыше провидицей. Что же касается ее самой, то, как мы уже говорили, она ехала в авангарде, неизменно облаченная в полный доспех, перенося все тяготы похода, как настоящий боевой капитан, всегда первой отправляясь в путь, последней уходя на отдых и ведя своих солдат по дороге таким превосходным строем, что даже Дюнуа или Ла Гир не могли бы сделать это лучше; так что подобная дисциплина явилась предметом великого восхищения капитанов и рядовых воинов, кото­рые всего лишь за пять месяцев до этого видели Жанну простой, бедной и незаметной крестьянкой, только что прибывшей из своей деревни, а теперь наблюдали, как она, наравне с самыми близкими к королю советниками, вершит дела королевства; и это восхищение становилось еще больше, когда, находясь вблизи нее, они замечали, какую прекрасную и добродетельую жизнь она ведет, как мягко и скромно разговаривает с людьми и как, всегда набожная, она останавливается у каждой церкви, чтобы помолиться, и не реже одного раза в месяц исповедуется и причащается Святых Даров.

В первый день Дева выехала из Жьена и остановилась на ночлег в деревне, расположенной в четырех льё от города: ей предстояло сохранять это расстояние между авангардом и королевским войском на протяжении всего пути, что должно было поддерживать надежную связь между ними. Король выехал на следующий день и, неиз­менно предшествуемый Жанной, двинулся прямо на Осер. Этот город был на стороне англичан, и потому, увидев у своих стен французскую армию, горожане попросили короля проследовать дальше и пообещали выплатить ему контрибуцию. Жанна, полагая, что об этом не могло быть и речи, заявила, что король, нахо­дясь в своем королевстве, должен лишь приказывать и что горожане должны открыть ему ворота; однако жители города уже нашли в окружении короля уязвимое место и обратились к сиру де Ла Тремуйлю, после чего всемогу­щий советник убедил короля не делать остановку ради осады, которая могла бы затянуться надолго и привести к потере драгоценного времени. Таким образом, предло­жение горожан было принято, и король получил от них небольшую сумму в знак их повиновения, в то время как сир де Ла Тремуйль, как говорили, лично получил более шести тысяч экю. Капитаны из королевского совета были чрезвычайно возмущены этой взяткой, и в особенности Жанна, которая в момент отъезда смогла получить лишь по одному экю на человека в счет невыплаченного жало­ванья, полагавшегося ее солдатам, и теперь видела, какие суммы растрачивались на фаворита, в то время как в них так сильно нуждались ее несчастные воины.

Тем не менее, словно для того, чтобы вступить во вла­дение Осером, король провел возле него три дня, и в течение этих трех дней город поставлял все необходимое как для него самого, так и для его войска; вслед за тем король тронулся в путь, направившись в Сен-Флорантен, целиком и полностью покорный ему город, так что он остановился там лишь для того, чтобы отдохнуть, и, получив от местных жителей клятву верности, двинулся в Труа, вызывавший у него серьезные опасения, ибо этот город представлял собой крупную крепость, которая была обнесена стенами и которую оборонял английский гарнизон численностью около тысячи человек.

Беспокойство короля оказалось не напрасным, ибо, едва только авангард был замечен из города, как англи­чане смело вышли из-за стен и вознамерились дать бой солдатам короля; те же, непривычные к подобной дерзо­сти, особенно когда они шли вместе с Девой, ринулись на врагов и после непродолжительной схватки оттеснили их обратно в город.

Тем временем подъехал король и вместе со своим вой­ском встал лагерем вокруг города, надеясь на то, что эта простая демонстрация силы заставит английский гарни­зон капитулировать; но, вопреки его ожиданиям, прошло пять или шесть дней, а англичане так и не ответили ни на одно из тех обещаний, какие были им сделаны, и тех угроз, какие прозвучали в их адрес.

Положение было тяжелым и, не случись тогда некоего чуда, оно сделалось бы просто критическим. За четыре или пять месяцев до этих событий один монах- францисканец по имени брат Ришар, являвшийся сторон­ником короля и пришедший проповедовать в эти края, сделал остановку в Труа и все свои проповеди, которые он произносил в течение Рождественского поста, заканчивал такими словами: «Щедро сейте бобы, братья мои, щедро сейте, говорю я вам, ибо скоро придет тот, кто будет их собирать». Поскольку горожане испытывали большое доверие к мудрости брата Ришара, все они подчинились его приказу, предоставив Богу заботу истолковывать смысл этих слов; так что бобы были посеяны, бобы выросли, бобы созрели и уже пора было собирать их, как вдруг у городских ворот появился Карл VII со своей армией; и тогда стало ясно, что он и есть обещанный сборщик, и, в то время как армия, которой не хватало провианта, воз­благодарила Бога за то, что прямо под ногами обнаружи­лась столь вкусная и здоровая пища, горожане стали тихо поговаривать о том, что, будучи французами и христиа­нами, они совершают великий грех, обороняя город от дофина, на стороне которого столь явным образом стоит Господь; и потому, несмотря на высокомерные ответы англичан, в самом городе существовала роялистская пар­тия, которая была готова, достигнув определенного влия­ния, открыть ворота королю Карлу VII.

Король и в самом деле нуждался в том, чтобы эта пар­тия поскорее окрепла, ибо после пяти или шести дней ожидания бобовые поля, сколь бы обильны они ни были, начали истощаться; так что на седьмой день герцоги Алансонский и Бурбонский, граф Вандомский и несколько других самых знатных и самых мудрых вель­мож были приглашены к королю, где находился монсе­ньор архиепископ Реймский, и все вместе они стали обсуждать, как им следует поступить. Что же касается Жанны, то ее умышленно отстранили от этого совеща­ния, ибо, поскольку в этом трудном положении армия оказалась вследствие ее совета, у всех начали возникать опасения, что ее великое доверие к собственным прозре­ниям, которые на этот раз, казалось, явно подвели ее, заставит девушку отстаивать свое мнение, а это поставит армию в еще более тяжелое положение.

И тогда каждый, ободренный отсутствием Жанны, стал обрисовывать всю степень грозившей им опасности. Какое бы твердое обещание ни давали местным крестьянам, что за провизию, которую они привезут, им будет заплачено, их уже так часто обманывали подобными обещаниями, что они не привезли бы ничего; с другой стороны, у армии не было ни пушек, ни бомбард, ни какой-либо осадной машины, а ближайшим городом, откуда все это можно было доставить, был Жьен, расположенный в тридцати льё от Труа. Когда трудности были достаточно полно обрисованы, король попросил канцлера провести голосо­вание по поводу того, как следует поступить. Все придер­живались мнения, что следует снять осаду и вернуться на другой берег Луары, ибо, по их словам, если король не смог вступить в такой маленький городок, как Осер, ему никогда не удастся взять Труа, который был хорошо воо­руженным и хорошо защищенным крупным городом; и только бывший канцлер метр Робер Ле Масон выступил против всех, заявив, что нужно запастись терпением и продвигаться вперед. «Ибо, — сказал он королю, — когда вы, досточтимый и достоуважаемый государь, предпри­няли эту поездку, вы исходили не столько из веры в чело­веческие силы, сколько из того доверия, какое вызвала у вас Жанна. И совет мой таков, — продолжал он, — коль скоро начать это путешествие было решено под влиянием Девы, она должна присутствовать здесь при оглашении того решения, какое будет принято, и иметь возможность одобрить или оспорить его».

Едва он успел произнести эти слова, как раздался сильный стук в дверь; придверник открыл ее, и все уви­дели, как на пороге появилась Жанна.

Девушка сделала несколько шагов вперед и, попривет­ствовав короля, промолвила:

— Государь, мои голоса дали мне знать, что здесь обсуждаются важные дела, и я пришла, ибо, как бы хорош ни был совет людей, совет Господа всегда лучше.

— Добро пожаловать, Жанна, — сказал канцлер, — ибо король и его советники в этот час пребывают в большом затруднении относительно того, как нам следует посту­пить.

И он повторил ей слово в слово все то, что было высказано до ее прихода, с полной откровенностью изло­жив ей мнение каждого из выступавших.

— Государь, — обратилась тогда Жанна к королю, — поверите ли вы в то, что я вам скажу?

— Жанна, — ответил король, — нисколько не сомне­вайтесь в том, что, если вы предложите нечто осуществи­мое и разумное, мы охотно вам поверим.

Тогда девушка повернулась к советникам.

— Еще раз спрашиваю вас, господа, поверите ли вы мне?

— Это зависит от того, что вы нам скажете, Жанна, — ответил канцлер.

— Ну что ж! Знайте, благородный дофин, — вновь обратилась к королю Жанна, — что этот город — ваш, и, если вы соблаговолите остаться возле него всего лишь на два или три дня, он подчинится вам или силой, или любовью.

— Но чем вы можете подтвердить свою уверенность, Жанна? — спросил король.

— Увы! — отвечала девушка. — У меня нет никакого доказательства, никакого знака, кроме обещания, кото­рое дали мне мои голоса; но мне кажется, что они доста­точно часто говорили до сих пор правду, чтобы вы пове­рили мне на слово; тем более, что я не прошу ничего особенно трудного: надо всего лишь подождать два или три дня.

— Жанна, — произнес канцлер, обведя глазами при­сутствующих, — если бы только твердо знать, что город сдастся через шесть дней, вполне можно было бы про­ждать и этот срок, но кто подтвердит нам, что сказанное вами — правда?

— Не сомневайтесь: это правда, как и все то, что я говорила вам до сих пор, — спокойно ответила Жанна.

— Что ж! — воскликнул король. — Пусть будет так, как вы того желаете, Жанна; но, поверьте мне, вы возлагаете на себя огромную ответственность.

— Позвольте мне действовать, — сказала Жанна, — и я ручаюсь за все.

— Так действуйте, — произнес король, — ибо вы гово­рите так убедительно, что всем приходится уступить вашему мнению.

Жанна почтительно поклонилась королю, а затем, покинув совет, тотчас села на коня, взяла копье и, сопро­вождаемая своим знаменосцем, объехала войско, заста­вив рыцарей, оруженосцев и латников приняться за работу, натаскать хворост, фашины, балки и даже двери и окна, облегчая тем самым подходы к городу, и устано­вить как можно ближе к городским стенам небольшую бомбарду и те несколько пушек среднего калибра, какие имелись у осаждавших; она отдавала столь четкие и определенные приказы, как будто всю свою жизнь зани­малась исключительно тем, что командовала осадами, и это восхищало всех, а особенно простых людей, которые, обладая меньшими знаниями, чем знатные господа, обладали, к счастью, большей верой.

Ну а жители Труа, видя серьезные приготовления к штурму города, начали собираться на крепостных стенах и во всеуслышание роптать. В это время то ли случайно, то ли по знаку свыше вокруг знамени Жанны принялось порхать облако белых бабочек, причем в таком огромном количестве, что казалось, будто это была целая туча. При виде этого зрелища горожане, не в силах более сдержи­ваться, вскричали о чуде и заявили англичанам, что сопро­тивляться той, которую послал Бога, означает оскорблять Господа и что они хотят вести переговоры независимо от того, нравится это военным или нет. Со своей стороны, военные, опасаясь, что с ними произойдет то же, что и с защитниками Жаржо, были не так уж против того, чтобы прийти к соглашению, и назначили нескольких своих представителей сопровождать епископа и самых именитых горожан, которые незамедлительно собрались, чтобы отправиться к королю. В тот же вечер, пока Жанна по-прежнему продолжала подготовку к штурму, Карл к своему великому изумлению увидел, как открываются городские ворота и к нему направляется многочисленная депутация. Парламентеры предложили королю столь раз­умные условия, что они были тотчас приняты; условия эти состояли в том, что военным сохранялась жизнь и они возвращались к себе вместе со всем своим добром, а жители города изъявляли покорность королю.

В тот же вечер в городе устроили большой праздник и на улицах царило великое веселье: горожане не могли даже дождаться окончательного ухода врага, чтобы выра­зить свою радость от того, что они снова стали францу­зами; и, поскольку им было известно, что в армии осаж­давших были бедные люди, в течение пяти или шести дней не питавшиеся ничем, кроме бобов и пшеничных колосьев, жители Труа отправили в лагерь большое коли­чество повозок с продовольствием, которое было распре­делено между воинами, и каждый, от короля до послед­него солдата, благословлял Жанну за то, что даже в столь тяжелых обстоятельствах она неизменно сохраняла веру в Бога и потому Господь столь явным образом возблаго­дарил ее.

На следующий день английский гарнизон выходил из города через одни ворота, в то время как через другие входили лучники короля, выстраиваясь в ряды вдоль всех улиц, по которым он должен был проследовать; однако на выходе из города возник серьезный спор: англичане хотели увезти с собой своих пленных, утверждая, что город был сдан на условии, что гарнизон уйдет из города вместе со всем своим добром, а военнопленные, остава­ясь вплоть до получения выкупа собственностью тех, кто их захватил, должны быть включены в вышеупомянутое добро. Ну а Жанна уверяла, что под словом добро следует понимать лишь лошадей, оружие и деньги. Обе стороны настаивали на своем, не желая менять мнение, как вдруг король Карл прислал сказать, что англичанам следует всего-навсего назначить за пленных разумную цену и он их выкупит. Англичане, которые уже были готовы к тому, что пленных у них просто отнимут, про­явили сговорчивость, так что король согласился на их условия и послал им испрошенную сумму, после чего несчастные пленные были освобождены. Они благослов­ляли доброе сердце Девы, которой они были обязаны своей свободой; радость этих бедняг была тем сильнее, что многие из них были бедными шотландцами, которые и в своей-то стране не располагали большими сред­ствами, а уж за пятьсот льё от нее, как нетрудно понять, и подавно.

Около десяти часов утра, когда все англичане поки­нули город, король, сеньоры и капитаны, пышно одетые, совершили въезд в него. Что же касается простых вои­нов, то, поскольку было опасение, что после испытанных ими тяжелых лишений они могут нанести какой-нибудь ущерб горожанам, их оставили в поле под командова­нием сеньора де Лоре, отправив им туда, как и накануне, немалое число повозок, щедро нагруженных хлебом, мясом и фруктами.

На следующий день, следуя призыву Девы, которая, казалось, не хотела отдыхать до тех пор, пока король не будет коронован, Карл VII направился в Реймс; и тогда, в знак завладения городом, войско, стоявшее прежде, как мы уже упоминали, лагерем за пределами городских стен, в полном составе и в образцовом порядке прошло по улицам города, не причинив ему при этом ни малей­шего ущерба. Со своей стороны, жители города дали клятву быть добрыми и преданными слугами короля, и с той поры они эту клятву неукоснительно соблюдали.

А король и сеньоры, по-прежнему предшествуемые Девой, быстро ехали верхом и вскоре достигли города Шалона в Шампани. Во время пути все испытывали некоторые опасения относительно того, как их встретят в этом городе, но, приблизившись к городским стенам, король увидел, что ворота открылись и навстречу ему направились епископ и самые именитые горожане, жела­вшие принести ему клятву повиновения. Король хотел, чтобы его армия, как и в Труа, встала лагерем за город­скими стенами, но горожане были так рады ее приходу, что испросили у него разрешения принять солдат у себя и устроить для них праздник. Покидая Шалон, король оставил там, как и в Труа, капитана, командиров и гар­низон.

То же произошло и в городе Сет-Со, замок которого принадлежал архиепископу Реймскому, но при этом в городе стоял английский гарнизон. Этот гарнизон, хотя им и командовали два смелых дворянина, стоявшие на стороне англичан, не захотел дожидаться подхода фран­цузской армии и ушел, предоставив горожанам свободу сдаваться или защищаться; едва обретя эту свободу, горо­жане воспользовались ею для того, чтобы открыть ворота и радостно выйти навстречу королю.

Сен-Со находился всего лишь в четырех льё от Реймса, так что было решено отдохнуть там, с тем чтобы на сле­дующее утро король вместе с архиепископом выехал оттуда в Реймс, где должна была совершиться корона­ция; и потому всю ночь пришлось усердно трудиться, чтобы все подготовить к этой церемонии. Каким-то чудом нашлись все необходимые вещи, в том числе и королевские одеяния, которые, хотя никто не знал, каким образом они оказались там, были настолько роскошными, красивыми и новыми, что можно было подумать, будто король заранее прислал их сюда.

Король, принимая во внимание, что настоятель аббат­ства святого Ремигия, хранитель Святой стеклянницы, передает ее, согласно обычаю, лишь после выполнения определенных формальностей, приказал исполнить их маршалу де Буссаку, сеньору де Рецу, сеньору де Гравилю и адмиралу Кюлану; все четверо со своими знаменами и в сопровождении многочисленной свиты отправились за настоятелем аббатства святого Ремигия. Прибыв в аббат­ство, королевские посланцы поклялись сопроводить в Реймс и доставить обратно в монастырь аббата и драго­ценную реликвию, которую он будет нести лично; потом все вновь сели на лошадей и каждый взялся за один из углов балдахина, под которым благочестиво и торже­ственно шествовал сопровождаемый ими аббат, имевший такой же набожный вид, как если бы в руках у него были Святые Дары. Процессия двигалась так, сопровождаемая огромной толпой народа, вплоть до церкви Сен-Дени, где она остановилась и где архиепископ Реймский, обла­ченный в священнические одеяния и сопровождаемый своими канониками, подошел к аббату, взял из его рук драгоценный сосуд, отнес его в собор и поставил на глав­ный алтарь. Четверо сеньоров, которым была поручена охрана сосуда, верхом и в полном вооружении вступили вслед за ним в церковь и спешились лишь возле клироса, но при этом каждый, держа в левой руке поводья своего коня, в правой руке держал обнаженный меч.

Потом, в свой черед, в церковь вошел король, обла­ченный в великолепное одеяние; он произнес перед архиепископом все положенные клятвы и, опустившись на колени, был посвящен в рыцари герцогом Алансон- ским; после этого архиепископ приступил к обряду освя­щения, выполняя от начала и до конца все церемонии и формальности, указанные в «Архиерейской книге»; так что обряд продолжался с девяти часов утра до двух часов пополудни, и все это время Дева стояла рядом с королем, держа в руке свое знамя; затем, наконец, он был короно­ван: на голову ему возложили корону, в то же мгновение все закричали: «Ноэль!», а поскольку одновременно зазвучали трубы, то поднялся такой сильный и такой радостный шум, что казалось, будто своды собора вот- вот расколются.

По окончании церемонии Жанна бросилась к ногам короля и, целуя ему колени, произнесла:

— Благородный король, теперь воля Господа испол­нена; вы только что были достойно коронованы и тем самым показали, что вы являетесь единственным и под­линным королем Франции и что это королевство должно принадлежать вам. Теперь моя миссия выполнена и мне нечего больше делать ни при дворе, ни в армии, а потому позвольте мне вернуться в мою деревню, к моим родите­лям, чтобы я могла жить там, как подобает смиренной и бедной крестьянке, и, если вы просто отпустите меня, государь, я буду более признательна вам, чем если бы вы назначили меня самой важной дамой Франции после королевы.

— Жанна, — отвечал король, который давно уже ждал подобной просьбы, — всему, чего я достиг сегодня, я обязан только вам; пять месяцев тому назад вы нашли меня в Шиноне бедным и слабым, а теперь привели меня в Реймс сильным и победоносным; стало быть, вы пове­лительница, и вам следует приказывать, а не просить. Но вы меня не покинете: да, я миропомазан и коронован, это правда, но, для того чтобы церемония была полной, мне еще остается совершить паломничество в Корбени, где, как вам известно, покоится тело прославленного святого Маркульфа, который происходил из нашего королевского рода. Так что, Жанна, отправляйтесь вме­сте с нами в Корбени, а затем вы будете вольны посту­пить так, как захотите.

— Увы! Увы! — произнесла Жанна. — Мои голоса велели мне уехать прямо сегодня; я впервые ослушаюсь их и очень боюсь, что со мной случится несчастье.

Король попытался успокоить Жанну, но, что бы он ни говорил ей, она, не отвечая на его слова, оставалась печальной и удрученной; так что, выходя из церкви, куда утром она входила торжествующей, девушка имела вид приговоренной к смерти. Тем не менее, подойдя к двери и подняв голову, Жанна радостно закричала, ибо в этот миг она узнала в толпе своего младшего брата Пьера, который сбежал из Домреми и добрался до Реймса, чтобы увидеть воочию, что та женщина, о великих чудесах которой шла молва по всей Франции, и в самом деле его сестра. Как уже упоминалось, Пьер был любимым бра­том Жанны, и потому она бросилась в его объятия, а потом провела с ним целый день в разговорах об их родителях, их старом кюре и их деревне. Все наперебой благословляли ее и пели ей хвалы так, словно она уже стала святой и находилась в раю.

Вечером король послал за молодым человеком, и Жанна напрасно прождала его до десяти часов, когда, измученная и усталая, она легла спать. На следующее утро первым, кого Жанна увидела, пробудившись, был Пьер в богатой одежде пажа, явившийся сообщить сестре, что отныне он входит в ее свиту и что король, желая приравнять его к Имерге и сиру де Долону, даровал ей и всей ее семье дворянские грамоты и герб такой красоты, что подобному ему не было во всей армии.

Это был лазоревый щит с двумя золотыми геральдиче­скими лилиями и серебряным мечом с позолоченной гардой, острие которого, устремленное вверх, венчала золотая корона.

— Увы! Увы! — повторяла Жанна, вздыхая. — Господу угодно, чтобы я оставалась простой крестьянкой, чтобы я носила впредь не меч, а лишь свой пастушеский посох и чтобы единственной короной, до которой я могла бы дотронуться, был бы цветочный венок вроде тех, какие я вешала на ветви дерева Фей или возлагала на алтарь нашей бедной церкви в Домреми!

Тем не менее, чувствуя, что бодрость духа покидает ее, Жанна предприняла еще несколько попыток уйти, но ее уход в данных обстоятельствах, в момент, когда ее влия­ние в армии было как никогда высоко, казался столь губительным, что собрался королевский совет, на кото­ром приняли решение указать Жанне на все возможные последствия ее отъезда. Впрочем, король не пожелал доверять кому-либо ведение столь важных переговоров; пригласив Деву к себе, он стал умолять ее — как от сво­его имени, так и от имени всех военных — не покидать войско; он утверждал, что она является ангелом- хранителем Франции и, если она уйдет, вместе с ней уйдет и удача. Жанна глубоко вздохнула и, казалось, надолго задумалась; наконец, когда Карл VII возобновил свои настояния, она ответила: «Благородный король! Не мне, простой бедной девушке, бороться с желанием такого могущественного государя, как вы: пусть все будет так, как вы хотите, а со мной да произойдет то, что решит Господь!»

В тот же вечер Карл VII с великой радостью объявил своему совету, что Дева остается с ним.

Что же касается Жанны, то, решившись вновь оку­нуться в наполненную войной и политикой жизнь, от которой она хотела было отдалиться, и с глубокой печа­лью увидев, что место, которое должен был занимать во время коронации герцог Филипп в качестве трижды пэра королевства как правитель Фландрии, Артуа и Бургун­дии, осталось пустым, Жанна в тот же вечер пригласила к себе брата Пакереля, служившего ей секретарем, и про­диктовала ему адресованное благородному герцогу нижеследующее письмо, поставив под ним свой крест.

«Иисус Мария.

Высокочтимый и могущественный государь, герцог Бургундский, Жанна Дева просит вас от имени Царя Небесного, моего справедливого и высочайшего господина, чтобы король Франции и вы заключили бы добрый, проч­ный мир, который продлился бы долго. Простите друг друга от чистого сердца и полностью, как то подобает истинным христианам, а если вам угодно воевать, то идите на сарацин. Герцог Бургундский, я вас молю, умо­ляю и прошу настолько смиренно, насколько можно про­сить, не воевать больше со святым Французским коро­левством и отозвать безотлагательно и быстро ваших солдат, находящихся в некоторых городах и крепостях названного королевства. Что же до благородного короля Франции, то он, не задевая своей чести, готов заклю­чить с вами мир. И сообщаю вам от имени Царя Небес­ного, моего высочайшего и справедливого господина, ради вашего блага и ради вашей чести, что вы не выиграете ни одного сражения против верных французов и что все те, кто пойдет сражаться против святого Француз­ского королевства, будут сражаться против Царя Иисуса, Царя Небес и всего мира. И я прошу вас и молю вас с молитвенно сложенными руками, чтобы вы не затевали никакого сражения и не воевали с нами, ни вы, ни ваши солдаты и ваши подданные. Будьте совершенно уверены в том, что какое бы число солдат вы ни выста­вили бы против нас, они никогда не победят, и велика будет жалость о великом сражении и о пролитой крови тех, кто пойдет против нас. Прошло три недели с тех пор, как я написала вам и отправила с герольдом добрые письма, в которых призывала вас присутствовать на коронации, состоявшейся вчера, в воскресенье, 17-го числа настоящего месяца июля в городе Реймсе. Я не получила никакого ответа и с тех пор не имею новостей от упомянутого герольда.

Препоручаю вас Господу, и да хранит он вас, если ему это будет угодно, и молю Бога, чтобы он установил добрый мир. Писано в названном городе Реймсе 18 июля».

После того, как письмо было написано, Жанна еще четыре дня оставалась в Реймсе; за это время один шот­ландец написал ее портрет. Девушка была изображена в полном вооружении, опустившейся на колено и вруча­ющей письмо королю. По собственному признанию Жанны, это было ее единственное изображение.

IX. МЕЧ ИЗ ЦЕРКВИ СВЯТОЙ ЕКАТЕРИНЫ ФЬЕРБУАСКОЙ

Как король и говорил Жанне, из Реймса он отправился в Корбени, чтобы помолиться там на могиле преподоб­ного святого Маркульфа; после того как этот последний обряд его коронации был совершен, он, желая прибли­зиться к Парижу, решил вступить в ту провинцию, кото­рая еще и в наши дни называется Иль-де-Франсом и окружает столицу. И в самом деле, момент для подобной экспедиции был выбран донельзя удачно: регент отпра­вился навстречу войскам, которые послал ему кардинал Винчестерский; герцог Бургундский, по-прежнему не решавшийся порвать с Англией и примириться с Фран­цией, отозвал своих латников из Пикардии; наконец, герцоги Лотарингский и Барский и сеньор де Коммерси, прежде находившиеся на стороне англичан, сами при­соединились к королю во время его триумфального похода к Реймсу и снова поклялись ему в верности.

Так что едва только король въехал в Вайи, маленький городок в четырех льё от Суассона, как ему стало известно, что все идет в соответствии с его желаниями: Шато-Тьерри, Провен, Куломье и Креси-ан-Бри по одному только требованию его капитанов объявили себя французскими городами. Суассон и Лан, которым было выставлено подобное же требование как от имени короля, так и им самим, вскоре последовали этому примеру; осо­бенно отличился в этом отношении Суассон, с такой радостью призывавший короля, что тот немедленно отправился туда, дабы удовлетворить желание жителей города; из Суассона король отправился в Шато-Тьерри, а оттуда, в конце концов, — в Провен, где пробыл несколько дней, получив известие, что туда, со своей стороны, идут англичане.

И в самом деле, 24 июля герцог Бедфорд вернулся в Париж с новыми войсками, приведенными ему кардина­лом Винчестерским, а затем, располагая примерно две­надцатью тысячами воинов, выступил из столицы навстречу французской армии; со своей стороны, он про­шел через Корбей и Мелён и остановился в Монтро, так что две армии разделяло всего лишь несколько льё.

В Провене король получил письмо от английского регента. Это письмо, врученное ему герольдом, который носил имя своего господина, содержало вызов. Регент предлагал королю Франции одной битвой положить конец их долгой и кровопролитной распре. Разумеется, письмо было с великой радостью встречено Карлом VII и окружавшим его блестящим рыцарством, а потому, с большим почетом приняв английского герольда, король призвал его к себе, вручил ему новые подарки, в том числе цепь, снятую им с собственной шеи, и сказал ему:

— Ступай и передай своему господину, что ему будет нетрудно найти меня, ибо я сам ищу его и прибыл сюда из Реймса с одной лишь надеждой: встретить его.

Проделав половину пути, отделявшего его от врага, и отыскав устроившее всех воинов место для сражения, ко­роль разбил там свой лагерь, решив ждать прихода англи­чан. Едва только место было выбрано, все стали прила­гать усилия к тому, чтобы как можно лучше укрепиться на нем, и было удивительно наблюдать, как среди всех этих отважных и опытных капитанов Дева сохраняла свое командное положение, давая им столь полезные советы при проведении подготовительных работ, что герцог Алансонский, Дюнуа и Ла Гир порой отказывались от только что высказанных ими суждений и присоединя­лись к ее мнению. И все же стало очевидным, что, хотя девушка по-прежнему была преисполнена отваги, веру в победу она утратила. Когда ее спрашивали, следует ли идти сражаться, она отвечала:

— Несомненно, нужно идти вперед.

Но это была уже совсем не та воительница, которая говорила: