Кексики vs Любовь

Глава 13. В которой герой позволяет себе покаяние

Обед, обед… Я про него забыла, а мой желудок и не думал забывать.

И более того, как только Бурцев про него заикается — желудок прилипает к спине. В духе — ты тут бегаешь где-то, калории тратишь в непомерных объемах, а про режим питания кто помнить будет?

Никто… Он сам про себя помнит, в общем-то.

Я ловлю один ехидненький взгляд официантки. Будто читаю в нем “ну надо же, какая корова, и в туалете ресторана трахается”.

И до того это меня пронимает, что я прям заставляю себя развернуть плечи и задрать подбородок повыше.

“Трахаюсь, ага! Завидуй молча, сучка!”

Девица бледная и плоская, даром что и не худая, кривит губы и отводит взгляд. В её выражении лица настолько четко проступает зависть, что на пару секунд я даже забываю вспомнить, на чью руку так уверенно опираюсь. А потом…

— Присаживайтесь, миледи!

Господи, как же это странно, видеть, как широкоплечий прокачанный на все свои шестьсот сорок мышц Бурцев отодвигает для меня стул.

— Для справки, я не отношусь к виду “улиточка безрукая”, — бросаю в сторону Бурцева прицельный едкий взгляд.

— Да уж, ты скорее из вида “скворушка голосистая”! — нахально переводит стрелки Бурцев, и мои щеки сами по себе начинают наливаться свекольным цветом.

Сдержаться… Надо было сдержаться. Закусить губу, отгрызть себе язык…

Мои глаза в панике начинают шарить по залу ресторана, выискивая скептические мины официантов или гостей. Хоть что-нибудь, чтобы мне рвануть и сбежать отсюда в стыду и ужасе.

Фиг мне! Контингент собрался возмутительно этичный, даже не смотрит никто в мою сторону. Кроме той фифы, что сейчас точит лясы с барменом, всем на меня плевать. Ничего не остается, только неловко приземлиться пятой точкой на гребаный стул и попытаться сделать сразу все — и спрятать под столом босые ноги, и подол натянуть на мои дурацкие круглые коленки.

Конечно, Бурцев их сейчас не видит. Но вдруг увидит, когда я из-за стола вылезать буду!

Тьфу ты! С каких пор я вообще думаю, какое мнение у Бурцева о моих коленях? Или размере пятой точки?

В туалете, впрочем, вполне себе думала. Видимо, по инерции, еще никак не могу остановиться.

— Ты такая смешная… — Бурцев решает разбавить мое молчаливое пыхтение и улыбается мне на все двадцать восемь виниров. Почему виниров?

Потому что я злая и противная, и мне приятно думать, что эти белоснежные зубищи не свои, а стоматолога.

С другой стороны — мне, чтобы хотя бы один винир себе позволить, нужно продать сестру на органы.

Я буквально заставляю себя стряхнуть с себя эту бессмысленную оторопь и как можно нахальнее откидываюсь на спинку стула.

— И что же вас во мне так смешит, Тимур Алексеевич?

— Да все, — Бурцев так естественно передергивает плечами, что даже не верить ему не получается, — как ты вредничаешь, как стесняешься, как краснеешь…

Ну конечно. Это чтобы я не забывала свое место, что ли? Я ему смешна. Ничего не поменялось.

— А! — перебиваю, не желая дослушивать этот фестиваль издевок. — Так и запомним, тебя очень заводят клоуны. В цирк на свидания не ходишь, во избежание всяческих конфузов?

Подошедший вовремя официант сглаживает очередную нашу с Бурцевым паузу. Сам Тимурчик смотрит на меня пристально. И бесит этим несусветно. А я не должна на него беситься. Напротив. Я бесить его должна. Чем больше — тем лучше. Чтобы поскорей он уже выключил этого своего джентльмена и почесал к друзьям, хвастаться победой в споре. Чем там максимально обычно бесят толстяки? Ах, ну конечно же!

Моя вилка втыкается в стейк с таким раздражением, что я даже удивляюсь, как несчастная тарелка не раскололась на две части. Бздынькнула она довольно жалобно.

У любой толстушки есть свои страхи. Лично я — настолько не люблю есть в ресторанах и публичных местах, что сама научилась готовить на ресторанном уровне. Дома ведь никто не следит за твоим обедом с брезгливым интересом — и в неё все это влезет, да? А тут… Пускай следит! Пускай смотрит, кривится, осознавая, что вот этот пищевой шредер он сейчас натягивал, а я потом буду только злорадно хохотать.

Карма — она ведь двухсторонняя. В этот раз — это не я на него запала. В этот раз — это он до меня опустился.

Ха-ха-ха!

— Боже, как соблазнительно ты ешь! — очередной комментарий Бурцева заставляет меня замереть, с непрожеванным куском мяса во рту. Я бросаю на него взгляд, не в силах побороть свою растерянность. Он серьезно? Серьезно? Он?

Серьезно!

Сам Бурцев так отчаянно набрасывается на еду, будто мой пример и вправду вдохновил его на подвиги.

— Не боишься отожраться с таким-то аппетитом? — не удерживаюсь от ехидного комментария.

— Не, — Бурцев болтает головой из стороны в сторону, — во-первых, не забывай про мои высокие отношения со штангой. Во-вторых, знаешь ли, мы только что с тобой калорийно потратились. Надо восполнять. Ну и в-третьих, Кексик, жизнь мне одна дана. И если я проведу её, боясь съесть лишний кусок мяса — это будет хреновая жизнь, и мне такой не надо.

— В школе ты, кажется, придерживался другой точки зрения, — напоминаю я, — в школьной столовой плевался от всего. Хотя, конечно, кормили там не ресторанными стейками, но…

— У меня все сознательное детство было расстройство желудка, — дергает головой Тимур, — мне нельзя было ни соленого, ни жирного, ни мучного, ни жареного, господи, да мне вообще нихрена нельзя было. Лакомством моего детства была паровая котлета, и те я к четырнадцати уже ненавидел. А знаешь, как я тебе завидовал, когда ты в нашей столовке пирожки с яблоком хомячила?

— Завидовал? Ты? Мне?

— Это были мои любимые пирожки, между прочим. И ты могла уничтожить три за раз, а меня от одного укуса полдня от белого друга было не оторвать.

— И что это такое было? У моей бабушки язва желудка, кажется, полегче протекала.

— Ну, знаешь, — Бурцев округляет глаза, — у каждого свое течение, свое состояние. А у меня были какие-то проблемы с желчью. Желудку её мало доставалось.

— Зато мне ты её отливал даже с излишком, — бурчу, метая в сторону мужчины убийственный взгляд.

К моему удивлению, выглядит этот паршивец неожиданно виновато.

— Да, Кексик, — удрученно соглашается Тимур, — и знаешь ли, это сейчас не добавляет мне счастья. Знатно я попил тебе крови тогда, раз ты все еще на меня обижаешься.

— Я не обижаюсь, — воинственно возражаю, — просто я ужасно злая и память у меня хорошая.

— Помилуйте, Ваше Сладкое Величество, — Бурцев так элегантно плюхается на колени, что мне хочется попросить его провернуть это на бис, — дайте шанс очистить карму.

— Твою карму даже доместосом не отчистишь.

— Да я языка своего не пожалею, чтобы добиться вашего прощения, моя королева.

— Чего-чего ты не пожалеешь? — как бывший литератор я не могла не заметить, что фразеологизм «не жалеть живота своего» в исполнении Бурцева претерпел некоторые изменения.

Увы, этот интригующий вопрос остался без ответа. Потому что именно в эту секунду от дверей ресторана раздался громкий, хорошо поставленный голос.

— Кто заказывал доставку с Рамоды?

— Мы! — прощелыга Бурцев, вместо того чтобы в глаза мне бесстыже смотреть, вскакивает на ноги, чтобы его, орясину такую, было лучше видно.

Курьер, растрепанный высокий парень, подруливает к нашему столику, плюхает на кресло рядом со мной объемный пакет с обувными коробками и безошибочно разворачивается к Бурцеву, протягивая ему квитанцию за доставку.

— Одну минуту, изюм моей души, — бархатисто мурлычет Бурцев, — я сейчас же вернусь на исходную, и продолжу вымаливать твою милость…

— Больно ты мне нужен, — бормочу, впрочем, и сама слышу, что не очень-то и грубо у меня получается. И хочется всего и сразу, и сбежать, отмахиваясь от подарков Тимура двумя реальными руками и двенадцатью воображаемыми. И в кои-то веки послушать прагматичную Маринку, которая всегда пеняла мне, что я вообще не умею принимать подарки.

— Дорогая моя сестра, — регулярно заявляла она, узнав, что ныне бывший мой парень снова ничего мне на день рождения не подарил, мотивируя тем, что подарки выпрашивают только корыстолюбивые эгоистки, — корыстолюбивая ты бы была, если бы каждые выходные водила Женечку в ГУМ и разводила его на сумочки за сто тыщ, хотя бы.

— Ну какие сто тыщ, — заикалась я, ужасаясь самой мысли, что такие деньги можно потратить даже не на супер-миксер моей мечты, а на банальную какую-то сумочку, — я ж не модель какая-нибудь.

И такие у Маринки в эти минуты глаза становились тоскливые-тоскливые, как у директора школы, который отчаялся втолковывать хулигану, что отжимать деньги у первоклассников — дурная привычка и ничем хорошим она не закончится.

Наверное, сейчас Маринка бы мной гордилась. Потому что я назло себе и назло Бурцеву прикусываю язычок и невозмутимо наблюдаю, как Тимур вынимает из коробки заказанные мной кеды.

— Ты позволишь мне, Кексик? — он и вправду снова опускается на колени у моих ног, тянется длинными пальцами к моей босой ступне.

— А ты попроси меня вежливо, — нахально требую я.

Понятия не имею, откуда у меня столько дерзости вдруг взялось, это, кажется, иммунный ответ на наличие вируса-Бурцева в опасной близости от моего организма.

— Королева моя бисквитная, Юлия Руслановна, — Бурцев строит щенячьи глазки, но я вижу, как в них пляшут черти, — я бы хотел обуть на ваши ножки хрустальные туфельки, не меньше…

— Это потому что хрусталь дороже серебра, а ты тот еще жлоб, Тимчик? — впихиваю свое веское слово, и прям вижу, как погрохатывает у Бурцева в голове. Блин, как приятно его доставать! Надо бы оторваться и прекратить, но нет никакой возможности!

— Увы, у меня было слишком мало времени, чтобы достать для вас королевские черевички, — демонически невозмутимо продолжает мой Буратино, — но я умоляю вас о милости. Дозвольте примерить на вашу прелестную ножку эти скромные гамашки. И да спасут они вас от обморожения и кровавых мозолей.

— От обморожения? В июле? — мой скепсис не знает границ.

— Кто знает, может, прямо за дверью этого ресторана прячется маньяк, — находится Бурцев, — который ловит всех босых красавиц, что ему попадаются на пути, и держит их в холодильнике до самой смерти.

— Обычный маньяк? Не сексуальный? Что ж, с такими действительно не стоит иметь дело. Примерку разрешаю, — тяну я задумчиво и разваливаюсь на диванчике, дабы вдоволь налюбоваться процессом.

Как же оказывается приятно быть засранкой. Как бы мне не привыкнуть!