Кексики vs Любовь

Глава 4. В которой происходит Великое Помидорно-Поцелуйное Побоище

— То-о-олько одна плюшка на столе-е-е…

— Замолчи немедленно!

Я задираю голову, чтобы воочию убедиться — вышла. Вышла моя прекрасная прелесть с четвертым размером груди. Высунулась с балкона по пояс, сверкает на весь мир своей роскошью. Жаль, не спустилась ко мне. Отсюда так плохо видно!

Я перехватываю матюгальник поудобнее, подкручиваю незаметно звук у стереоколонки в багажнике и начинаю песню сначала.

— Плюшка, ты ко мне спустись,

Мягкой поступью цариц…

— Хрясь! — эта реплика оказывается последним всхрипом рухнувшего рядом со мной горшка с какой-то геранью.

— Воу-воу, полегче, мадмуазель, — произношу я, сочувственно касаясь покойного цветка носком кроссовки, — не надо убивать домашние цветочки, жалко же.

— Хрясь! — вторая герань падает в полуметре от моей ноги, но уже с противоположной стороны.

— Все для тебя, Бурцев, — слышу звонкий и ехидный голос Максимовской с балкона, — ничего-то мне для тебя не жалко.

— Ты прицел наведи получше, — советую я насмешливо, — и на тачку попасть проще, чем мне в голову.

— А я. Люблю. Сложные задачи! — рычит в ответ Максимовская. Вот только после этого кряхтенья третий горшок ко мне не летит. И даже более того — я отчетливо слышу рычание на пару октав повыше, чем контральто Плюшки.

— Только попробуй. Это мамино любимое алоэ! Я ей все расскажу!!!

Не люблю, когда весь движ происходит без меня. И вообще, хочу внимания и торта! А за сим, стоит начать сначала!

— Плюшка, ты ко мне спустись,

Мягкой поступью цариц…

Торта с кремом простота

Заставляет падать ниц…

Увы мне, увы! Плюшка не восторгается моим вторым заходом так же, как первым. И кажется, вообще уходит с балкона. А я… А что я? Где там мой максимум у колонок?

Пусть весь двор шатает, как меня от невыносимого желания добраться до Максимовской и…

— То-о-олько одна плюшка на столе-е-е!

Фантазия — моя извечная вражина, сколько раз она меня спасала, но сейчас — только подставляет. Рисует мне в акварельных красках круглый стол в моей гостиной, и на нем — царство зефирных удовольствий, голую Юльку с её треклятым четвертым размером. Ургх. Сейчас опять слюной подавлюсь!

Над моей головой распахивается балконная створка.

Я в слепой надежде, что это Плюшка прекратила ломаться и наконец снизошла до того, чтобы мне поапплодировать.

— Бля!

Еле успеваю увернуться от рыжей пушистой бомбы, летящей вниз с оглушительным мявом. Кошак со вздыбленной шерстью приземляется на крышу моей тачки — как это и положено, на все четыре когтистых лапы.

А ведь Порш воском натирать — все равно что дракону задницу золотом покрывать.

— Вы там офонарели, что ли? — рявкаю уже без матюгальника.

— Неча горло драть, шелупонь наркоманская, — верещит со второго этажа какой-то дедан.

Ладно, старость не радость, маразм не оргазм. Эх! А я-то думал, Юлька мою луженую глотку наконец оценила.

— Может, поможешь, братан? — спрашиваю у кота. — Как мартовский потаскун мартовского потаскуна, выручи. Все бабы любят котиков. Ты поскулишь ей под дверью, она выглянет, а я её хвать!

— Ма-а-ать, — возмущается кошарина идее того, что работа достанется ему, а секс — мне, задирает хвост, демонстрируя лишенную кошатских достоинств задницу, и проскальзывает по крыше машины, умножая счет на полировку этой самой крыши на троечку.

— Эй, гад, да ты теперь мне должен, — не выдерживаю и лезу в зеленый куст сирени, чтобы найти потенциального соблазнителя Плюшки, — а ну сюда иди давай!

Соблазнитель орет дрянью, выкручивается как последняя змеина и полосует меня нестриженными когтями.

— С-с-сутулая ты псина, рыжий, — рычу остервенело, но вылезаю из кустов и тащу дикую тварь за собой.

Пятьдесят процентов плана реализовано, осталось понять, как пробраться в подъезд и подкинуть орущую бестию под дверь Максимовской. Может, она хоть на вой этот дикий выглянет?

Я бы выглянул! Такое ощущение, что пожарная сирена сработала.

— Хороший котик, котик хочет колбаски? — понимаю, что выгляжу как дебил, заискивая перед наглой кошачьей рожей, но… А вдруг сработает?

Не. Не срабатывает. Кот не хочет колбаски из презренных рук чужака. Кот продолжает орать как последняя мразь и с боем прощаться с жизнью, которая мне на самом-то деле на фиг не сдалась. Помогает мне только тот минимум знаний по биологии и пара просмотренных научно-популярных фильмов про повадки кошачьих. Я беру кота за загривок и встряхиваю. Он издает жалобный писк и повисает как кутенок беспомощный. Вот так-то лучше.

Я подхожу к подъездной двери и только сейчас осознаю слабое место в своем плане. А в подъезд-то я как попаду?

— Братан, у тебя случайно когти не из адамантия? — спрашиваю у кота.

По его скорбным глазам видно, что нет, но если когда-нибудь он найдет мои тапки в темном переулке — он расправится с ними и без супергероических когтей небывалой прочности.

Для пробы тыкаюсь по паре кнопок, наугад, надеясь на людскую авось, но…

Это Москва, детка, здесь проще банк ограбить, чем без спросу в чужой подъезд попасть. Мне не удается себя выдать ни за почтальона, ни за участкового, ни за соседа. Два раза меня даже посылают по батюшке, по матушке, и по всем прочим дальним родственникам.

С пятого раза натыкаюсь на дедка-котометателя.

— А, так ты еще и не нашинский, наркоман! — издевательски тянет дедан из домофона.

— Дед, ты где видел наркоманов на таких тачках? — пытаюсь достучаться до непораженного маразмом мозга.

— Так ты её угнал поди, ты ж наркоман, рожа девиантная, — охотно огрызается дедок.

Судя по тому, с какой охотой он трындит по домофону — мне попался старикан из скучающих, готовых на любой кипишь ради развлекухи.

— Дедушка, пусти меня в подъезд, — выкрутив дипломатический тон на максимум предлагаю я, — а я тебе кота твоего верну.

— А на кой мне этот гад сдался? — искренне удивляется дед. — Не мой это кот, это бабка моя в дом таскает всяких помоечных бомжей, а мне энтого счастья не надо. Еще семеро таких вон орет. Могу всю твою тачку забомбить, если опять орать будешь. А потом и лоток их вытряхну.

Вот же сволочь старая!

Я не успеваю придумать, к какому этапу переговоров дальше переходить — к угрозам или булькающим взяткам.

Дверь подъезда радостно пискает, спасая меня от второго акта унижения, а деда — от цирроза печени.

— А! Бурцев! Не ушел еще? — грозное шипенье Максимовской ласкает слух и второй раз за день вызывает прилив либидо. — Отлично! Я очень рада! Вот тебе!

И широкой алой струей летит мне в рожу победный кетчупный залп.

Эй, а я, между прочим, добавки тортика просил!

От второй струи кетчупа я уклоняюсь ловчее, чем Нео от летящих пуль. Как при этом остаюсь на ногах — тот еще вопрос. Видимо, из трепета перед грозной, наступающей на меня Плюшкой.

— Юлька! Исчадие ада! Лифчик где?

Я бы и рад не обратить на это внимание, но кто ж виноват, что пока мы не виделись, Максимовская успела сменить образ. И как сменить. Из кокетки в красном сарафанчике в секси-хулиганку, с торчащими из-под тонкой ткани топа острыми сосками.

— В аду оставила, — рычит Плюшка и воинственно перехватывает бутылку с кетчупом поудобнее, — ща, погоди, Тимурчик. Пять минут — и вы с ним увидитесь!

Потрясающая женщина. И конкурсы интересные. Когда еще меня погоняют вокруг любимой тачки, прицельно обстреливая кетчупом из огромной двухлитровой бутыли?

— Гад. Паршивец. Да как ты посмел ко мне заявиться, — кипятится Плюшка и все-таки цепляет мой локоть томатным залпом.

Не выдерживаю, цепляю пальцем помидорное пятно и отправляю в рот. И опять — вкусовой оргазм, будто мало мне, что с фуршета еле выполз. И еле отняли у меня там блюдо с потрясающим тем самым пирогом.

— Бог ты мой, ты и кетчуп сама делаешь?

— Делаю! Из крови особо одаренных придурков! — щерит зубки Максимовская.

— О! Где ты их отлавливаешь? — заинтригованно уточняю я, не поднимаясь с карачек. — Мне смерть как нужен новый особо одаренный брендрайтер. Может, подскажешь темную подворотню, где поискать?

— Я тебе подскажу кладбище со свободной могилкой! И путевочку оформлю. Сюда иди, сволочь!

— Бегу-бегу, — киваю, но не тороплюсь выполнять обещание, — ты только пузыречек свой закрой, сахарная. Оставь мне хоть что-то для пельмешек. Кстати, а пельмени ты ведь лепить умеешь? Обожаю домашние пельмени.

— Ща я тебе так твой пельпень залеплю, — кровожадно скалится Плюшка, но мне уже очевидно, что кетчуп у неё на исходе. Выстрелы стали гораздо реже, правда и руку в стрельбе Юлька однозначно поднабила. Рубашку мне однозначно придется отправить на помойку. Вероятнее всего — после того как я её оближу.

— Юль, а Юль, ну вот чего ты разошлась-то? — мурлычу я как можно обворожительней. — Я ведь не обижаюсь на тебя за торт. Ну не хочешь ты на концерт — в ресторан пошли. Или куда ты хочешь? Хочешь на вертолете над Москвой полетать? С парашютом вместе прыгнем? Или может, просто сходим в ночной клуб? Чего ты хочешь, женщина?

— Чтоб ты сгорел в аду, Бурцев! — рявкает Юля и с особым остервенением выкручивает бутылку, выжимая из неё особенно мощный, но — в кои-то веки последний кетчупный залп.

— Эй, я не хочу без тебя гореть! — я выбираюсь из-за капота машины. Нужно сказать, что красный кетчуп на бирюзовом Порше смотрится удивительно гармонично. Хоть аэрографию такую вот абстрактную сразу после мойки заказывай.

— Закончились у вас снаряды, миледи? — спрашиваю насмешливо, глядя, как Юлька, недовольно кривясь, трясет бутылку, пытаясь стрясти себе кетчупа со стенок еще на один выстрел.

Зря я это.

Потому что первое, что мне выписывает Юльчик — взгляд, горячий отнюдь не из-за пламенной страсти, а жаль! А второе — пустой пластиковой бутылкой от кетчупа, прямо в лобешник. Сообразила таки!

Ладно, я тоже не дурак. И даже больше того: я — режиссер-постановщик. В маленьких сценках на узкую публику я собаку съел.

— Да блин! — вскрикиваю, драматично хватаясь за лоб. — Ты что творишь-то, Максимовская?

— Ты сам приперся! — возмущается Юлька, но боевой запал в голосе уже звучит не так уверенно, потихоньку вытесняясь чувством вины.

— А ты всех мужиков так страстно встречаешь? Поэтому до сих пор не замужем? — буквально заставляю голос звучать сердито. В башке-то сейчас гребаные единороги нагадили розовым, настроение самое что ни на есть добродушное, но оно мне сейчас не на руку.

— Нет, не всех. Только тебя. — В голосе Плюшки звучит все больше виноватости. Она даже делает первый неуверенный шажок в мою сторону.

— Ну, спасибо, блин! — отворачиваюсь от неё, во многом и потому, что с близкого расстояния будет понятно, что ладонью на лбу я прикрываю главным образом скромное красное пятно.

Не такая у меня хрупкая черепная коробка, как я сейчас пытаюсь убедить Плюшку.

— А чего ты ко мне прилип, Бурцев? — раздраженно бурчит Максимовская, неохотно, по шажочку — но все-таки двигаясь в мою сторону. — Что у тебя, детство в штанах заиграло?

Заиграло.

Только не детство, совсем не детство!

И честно говоря, я сам в шоке от того, насколько шокирующей для меня оказалась встреча со взрослой Плюшкой Максимовской. Вообще-то такие внезапные бзики со мной не случались вообще никогда, но вот сегодня — внезапно как жахнуло.

— Что ж, так и передай врачам Скорой Помощи. Выписала мужику сотрясение мозга, потому что у него в штанах заиграло! — ворчу уже из последних сил — спиной чувствую, что Юля уже совсем близко, за моим плечом.

Огибает машину, подходит ко мне, враждебно сверкая глазищами исподлобья.

И боги, этот вырез у топа — он же еще слюноточивей, чем предыдущий!

Держусь из последних сил, потому что она должна сделать ко мне еще шажочек.

И она делает!

— Давай показывай свое сотрясение, — хмурится Юля и тянется к моему лбу.

— Смотри, конечно, — улыбаюсь я ослепительно, и стремительным броском захватываю Плюшку в кольцо своих рук.

А кто, кто, кто тут попался в ловушку?

— Ты-ы-ы!

Распознав обман, Плюшка багровеет и тянется своими дивными мягкими ладошками не ко лбу моему, а к горлу.

— Я, да! — мурлычу лукаво, бесстыже скользя пальцами по сдобным бочкам. Боже, какой же кайфовой стала тихушница Максимовская. Такой, что никакой мочи нет, чтобы удержаться и не переменить парой шагов нашу с ней дислокацию. Оп — и вот уже роскошная Юлькина пятая точка прижимается к моему капоту. Оп-оп, и вот она уже на этом капоте сидит, огромными темными глазами вытаращившись на меня. Оп-оп-оп, и полураскрытые мягкие губищи становятся моей добычей!

Чтоб тебя, Юлька!

Конечно, всему виной недотрах.

Развод и траур по восьми годам жизни, тупо потраченным на истеричную бабу, стоит лечить не двухмесячным воздержанием и рабочим марафоном, но… Так уж совпало — начался весенний чес, куча съемок на природе, рекламные ролики, четыре клипа. На работе я не заводил отношений, нахлебался этого на стартовом этапе, когда только сработаешься с ассистенткой, а потом потеряешь после первого же импульсивного перепиха после закрытого успешно проекта. А кроме работы я и не вылезал никуда. Поэтому Сенька и потащил меня на встречу выпускников.

Поэтому сейчас гормоны внутри меня реагируют на Плюшку с такой бешеной силой. Женщина! Теплая, мягкая женщина! Сладкая, будто сама она состоит из какого-то идеального бисквитного теста.

А я… Такое ощущение, будто только сорвался с жесткой диеты.

Хотя… Почему это только?

Сорвался! Жру! Сахарные губищи, карамельный язычок. Жадно, пока не приперся никто и не отнял у меня лучшую в мире вкусняшку.

Плюшка…

Она пытается сопротивляться. Толкает меня все теми же мягонькими ладошками. Ловлю её запястья — оплетаю их пальцами, будто ветвями лозы.

Нетушки, Юльчик, не вырвешься! Ты мне еще за торт должна, пришла пора расплачиваться!

Она опять пытается — пытается от меня уклониться, пытается мне не отвечать, вот только… Её тело будто само, рефлексами откликается моему напору.

Я веду кончиком языкам по стискивающимся губам — и они слабеют, позволяют проникнуть сквозь них, снова взять их штурмом.

Сдобная сладкая прелесть!

И вся моя!

Ну… Ненадолго, правда! Ровно до той минуты когда уже второй кот, черно-белый и тощий с возмущенным “Ма-а-ау” не десантируется прямо на мою шею. Сброшенный и явно не готовый к полету кошак реагирует инстинктивно — вцепляется в мою рубашку на спине, полосуя ткань и кожу под ней когтями настоящей россомахи.

Я бы и рад не взвыть и не закрутиться на месте, в попытках стряхнуть с себя чертову тварь, я бы и рад ни за что в своей жизни не отрываться от Плюшки, но…

Я же не железный! И боль-то просто адская! С меня, кажется, сдирают кожу по-настоящему!

— Так его, Кутузыч, рожу наркоманскую! Ишь чо удумал, наших девок посреди бела дня мацать! — дедовское улюлюканье откуда-то сверху определяет нерушимую истину — коты в московских дворах просто так с балконов не летают!

Мне удается нашарить хвост дикой твари, приклеившейся к моей спине и отодрать её от себя вместе с полосой рубашки и парой кусков кожи, кажется. Кутузыч улетает в ближайший куст, и я надеюсь — его там лично ждет кошачий сатана. Задираю голову наверх, любуясь на лысую, как яблоко, но морщинистую, как урюк, башку.

— Дед, ты в конец озверел? — рычу разъяренным медведем.

— Му-у-у-урка, — зычно тянет дед, не сводя с меня прицельного прищура, — ты где, паршивка, кись-кись-кись.

На призывы деда откликается такой синхронный кошачий хор, что я прыжком выпрыгиваю из зоны поражения его балкона.

Ладно. Леший с ним. Где?.. Куда!

Я успеваю схватить тяжелую дверь подъезда за долю секунды, когда Максимовская пытается её за собой захлопнуть. Влетаю следом, ловлю за руку.

— Плюшка!

— Сам ты Плюшка! — неожиданно рявкает Юлька мне в лицо, резко разворачиваясь.

На этом её запал заканчивается, и она замирает, стискивая свои кулачки и грозно прожигая меня глазами.

— Так бесит это слово? — я приподнимаю брови. — Прости, я не думал…

— А ты типа умеешь? — саркастично цедит Максимовская, скрещивая руки на груди. — Не смеши меня, Бурцев, чурбан потому и зовется чурбаном, потому что бестолковый кусок пенька.

— Зато посидеть на мне очень даже можно, — улыбаюсь нахально, — где хочешь, для начала? На коленках? Или, может, на лице?

— Руки! — взвизгивает Юлька, и приходится сделать два шага назад, в противовес тому, что я сделал к ней.

— Плю… — осекаюсь, натурально увидев, как в глазах девушки загорается неистовство берсерка, — Юль, ну чего ты психуешь-то? Сама говорила, что свободна сейчас. И я тоже свободен. И…

— Ты дебил, да? — Максимовская стискивает зубы. — Нет, чего я спрашиваю, точно! Натуральный дебил. Ты бредишь вот этим? После всего, что было?

— А что… — я осекаюсь с вопросом, не потому, что меня впечатляет яростная Юлина отповедь. Нет. Просто до меня доходит — не все простили мне подвиги долбанутой юности. Конкретно Юлия Руслановна Максимовская — совсем нет.

И вот это попадос! Такой лютый, что меня почти сразу же начинает потряхивать!

Не хочу я, чтобы эта шикарная вкусная женщина меня ненавидела.

Ненависть оргазмам не помощник.

Она даже не прощается — сбегает, воспользовавшись минуткой моего зависания, и в этот раз я не рвусь к закрывающимся дверям лифта.

Задумчиво выхожу из подъезда, возвращаюсь к машине, в черт его знает какой раз задираю голову, разыскивая взглядом Плюшкин балкон. Сначала правда на хитрую рожу деда натыкаюсь, и он грозно скалится, типа “Знай наших!”

Ну уж нет, не позволю я какому-то старперу себя запугать. Матюгальник валяется у машины, никто его даже не подумал спереть.

Подбираю, процокиваю, проверяя работоспособность.

Дед угрожающе высовывает из окна руку с дрянью орущей черной кошкой.

Надеюсь, хоть от одной у него рука отвалится!

— Хорошо, Юль, Плюшкой больше не буду тебя называть, — клятвенным тоном произношу, обращаясь к бесчувственным стеклам лоджии Максимовской, — тем более, что Кексик тебе подходит гораздо больше.

В этот раз приходится уворачиваться не только от кота. Но и от “любимого маминого алоэ”, которого Юлька для меня не пожалела.

Когда я сажусь в машину — сам себе клянусь, что это не побег — это отступление. С нахрапу взять Максимовскую не получится, это дошло наконец до моей забитой гормонами башки. Надо проработать стратегию!