Кэсткиллский орел

Глава 11

Пока Хоук вел машину, я просмотрел содержимое саквояжа. Пистолет Элли оказался «кольтом» 45-го калибра с полной обоймой. Таким образом, у нас было четыре пистолета без запасных боеприпасов. К каждому пистолету полагались свои патроны, и если дело затянется, придется переорганизовывать арсенал. Двадцать пятый я оставил при себе, а полицейский тридцать восьмой с одним использованным патроном и сорок пятый «кольт» сунул в саквояж, затем сосчитал деньги.

Когда закончил, мы снова ехали по Сто первому шоссе к югу от аэропорта.

— Одиннадцать тысяч пятьсот семьдесят восемь долларов, — сообщил я.

— Восемь долларов? — уточнил Хоук. — Кто же это платит шлюхе восемь долларов? «Получишь, малыш, все чудеса мира всего за тридцать восемь зеленых!»

— Может быть, это Эллины карманные деньги, — предположил я.

— Да, такой парень вполне мог таскать с собой восемь долларов, — сказал Хоук.

Я снова сунул деньги в саквояж и затем просмотрел водительские права и кредитные карточки. Три «Американ-Экспресс», «Виза», две «Мастер-кард» — и все на разные фамилии. На каждую фамилию имелись свои водительские права, на каждом из которых была наклеена фотография Лео.

— Если тебе нацепить очки в роговой оправе, — сказал Хоук, — и сбрить пятидневную щетину, ты вполне мог бы воспользоваться этими карточками. Ты вообще смахиваешь на Лео.

— Лучше я отращу бороду, — отозвался я. — Все будут думать, что с тех пор, как я фотографировался, у меня изменились вкусы, и это скроет мою мощную волевую челюсть, потому что у Лео она слабовольная и ненадежная.

Кредитные карточки тоже отправились в саквояж.

— Помнишь, где Милл-Риверский бульвар?

— Угу.

— Джерри Костиган живет рядом с ним, в каком-то местечке на Костигановском проезде под названием «Крепость».

— "Крепость"? — переспросил Хоук.

— "Крепость".

— Чем больше у вас, белых придурков, денег, — сказал Хоук, — тем глупее вы становитесь.

— Минутку, минутку, — возразил я. — Не ты ли вырос в местечке под названием «Гетто»?

— Черт, — ругнулся Хоук. — Поймал.

— Вот так-то, нахал нетерпимый.

Хоук несколько секунд вел машину молча, а потом начал хохотать.

— Может быть, я перееду в Беверли-Фармз, — сказал он, — прикуплю дом побольше и назову его «ГЕТ-ТО». — «Гетто» он произнес, разделив его на две части. [4]

— Белые расисты и ку-клукс-клан позеленеют от злости, — сказал я.

— Пусть только в штаны не наделают, — хмыкнул Хоук.

Когда мы съехали со Сто первого шоссе, начало садиться солнце, его жестокие лучи ударили прямо в зеркальце заднего обзора, и Хоуку пришлось вытянуть шею, чтобы не ослепнуть. Сначала мы поехали по бульвару Милл-Ривер не в ту сторону, но, поняв ошибку, сделали разворот и двинулись в обратную сторону, пока не наткнулись на Костигановский проезд. Хоук остановил машину на обочине, и, слушая тихое урчание мотора, мы сидели и наблюдали за дорогой.

Перед нами на доске красного дерева было вырезано и покрыто золоченой краской: «ЧАСТНАЯ ДОРОГА». Она, извиваясь мимо нас, вползала в каньон. Никаких почтовых ящиков, Ничего такого, что бы говорило, что здесь кто-то проживает. Гора, в которую врезался каньон, была лесистой и мирной. Тишину не нарушало даже пение птиц.

— Давай пройдемся, — предложил я.

— Это может быть далеко, — сказал Хоук.

— Времени предостаточно, — заявил я.

Он вылез из машины, открыл багажник и взял домкрат. Я сунул в карман джинсов двадцать пятый. Мы отправились по дороге. В заднем кармане штанов Хоука лежал огромный сорок четвертый, рукоятка высовывалась наружу. Тяжелое оружие оттягивало брюки вниз: ремни у нас забрали еще в милл-риверском полицейском участке.

— На следующей стоянке, — сказал я тихо, — обязательно купим ремни.

— Хреново будут выглядеть девичьи спасители, если штаны у них вдруг упадут, — согласился Хоук.

— Уж не сэр ли Гавейн это сказал? — спросил я.

Хоук поднял руку, и мы застыли на месте.

Рядом не было никого, но за поворотом слышалось радио: толстяк Фэтс Домино пел свою «Блюбери-Хилл».

— Старый добрый рок-н-ролл, — пробормотал Хоук.

Мы вошли в лес и стали пробираться между деревьями, ориентируясь на звуки музыки.

Она доносилась из сторожки, стоящей слева от кованых железных ворот, от которых в обе стороны простиралась десятифутовая, сложенная из каменных глыб стена с колючей проволокой поверху. За воротами дорога, извиваясь, вписывалась в шикарный зеленый английский газон, а затем снова исчезала вдали. Хоук присел рядом со мной на корточки. Мы послушали, как диск-жокей треплется с кем-то из Менло-парка. Через открытую дверь я видел голову человека, откинувшегося назад и сложившего руки так, будто он сидит на стуле, задрав ноги вверх.

— Назовите сумму денег правильно, и она ваша! — проорал диск-жокей звенящим от возбуждения голосом.

— Вижу только одного, — сообщил я Хоуку.

Хоук сказал:

— Надо знать наверняка.

— Ох-х-хх, какая жалость, — протянул дискжокей дрожащим от отчаяния голосом. — Ничего не поделаешь, оставайтесь с нами, слушайте нас. Ведь всегда остается надежда, что мы снова вам позвоним.

— Если даже он один, то он внутри, а мы снаружи. Стоит попытаться его взять, прежде чем он нажмет сигнал тревоги.

По радио запел Ленни Уэлш. Он исполнял «Когда я в тебя влюбился».

Мы с Хоуком не двигались и продолжали наблюдать. Никто не вошел в сторожку. Никто не вышел. Голова в дверном проеме куда-то исчезла. Какие-то насекомые тихо гудели в кустах вокруг. По радио началась реклама ресторана со знаменитым салатным баром. Элвис Пресли запел «Люби меня нежно».

— Никак не пойму, почему он нравится буквально всем, — сказал Хоук.

— Потому что он белый, — фыркнул я.

В дверях сторожки появился охранник. Он носил соломенную ковбойскую шляпу, белую рубашку, хлопчатобумажные штаны и ковбойские сапоги. На правом бедре висела кобура, из которой высовывалась рукоятка пистолета. Он взглянул на часы, затем на дорогу и снова вошел в сторожку.

— Нужно выманить его наружу, — сказал Хоук. — Но нам не нужна бессмысленная стрельба, потому что мы хотим всего лишь устранить его.

— Смоляное чучело, — ухмыльнулся я.

— Это ты про меня? — поинтересовался Хоук.

— Ты когда-нибудь «Сказки дядюшки Римуса» читал? — спросил я.

— Ты о чем? — удивился Хоук.

— Братец Кролик и Смоляное чучело, — сказал я. — «Смоляное чучело сидело и не произносило ни слова».

Хоук замолчал и посмотрел на сторожку.

— Я просто выйду на дорогу и стану ждать, пока он не покажется из своей сторожки и не пойдет посмотреть, какого черта я там делаю.

Я вытащил из кармана свой двадцать пятый и сжал его в руке.

Потом двинулся по лесу к дороге, чтобы выйти за пределы видимости сторожа. Затем медленно направился по дороге прямиком к сторожке, а когда очутился в десяти футах от ворот, то сел на землю, сложил руки так, чтобы пистолет не был виден, и уставился на стену.

Из сторожки вышел охранник и вперил грозный взгляд в меня. Нас разделяли лишь закрытые ворота.

— Что за черт, — сказал он. — Что ты там делаешь?

Это был коренастый мужчина с обвислыми усами и толстой шеей. Когда я не ответил, он внимательно осмотрел меня. Я не шевелился, продолжая упорно смотреть на ворота.

— Ты меня слышишь? — спросил охранник. — Что ты там делаешь?

«Смоляное чучело сидит и не произносит ни слова».

— Слушай, мужик, это частная собственность. Ты находишься на частной дороге. Понимаешь? Ты незаконно проник на частную территорию. Будешь там сидеть — как пить дать попадешь в кутузку.

Молчание.

Охранник снял шляпу и провел рукой по лысой, как колено, голове. Нахлобучил шляпу обратно и сдвинул ее на лоб. Затем сложил губы куриной гузкой, положил одну руку на ремень с кобурой, вторую на ворота и снова взглянул на меня.

— Эспаньол? — спросил он.

За спиной радиоприемник выдал рекламу адвокатской конторы, специализирующейся на несчастных случаях на дорогах.

— Убирайся, — сказал охранник по-испански.

Я сидел, скрестив ноги, как индейцы в кино, и от этого у меня начинались судороги. Но я не шевелился. Из сторожки послышалась песенка Биг Боппера: «Шантильские кружева, твоих глаз синева...»

Охранник глубоко вздохнул.

— Черт, — выругался он и открыл ворота.

Подходя ко мне, охранник достал из правого кармана брюк обтянутую кожей битку.

— Ладно, приятель, последний раз говорю. Или ты встаешь и убираешься отсюда на своих двоих, или я проломлю тебе башку. Выбирай.

Когда он наклонился, я расцепил пальцы рук и наставил на него свой двадцать пятый.

— Ка-ак поживаешь, Братец Медведь? — поинтересовался я.

Глаза охранника расширились. Он так и застыл в полунаклоне с обалдевшим лицом.

— Положи битку обратно в карман, — продолжал я, — выпрямись, тогда я встану, и мы с тобой отойдем к обочине дороги — так, словно я делаю все, что ты приказываешь. — Я взвел курок. — Если допустишь хоть одно неверное движение, я прострелю тебе башку.

Охранник выполнил все, что я ему приказал.

Пистолет я держал сбоку, а охранник находился между мной и воротами на тот случай, если ктонибудь выйдет и увидит нас. У обочины я сказал:

— Иди вперед, да, да, в лес.

В пяти футах, в глубине чащи, стоял Хоук, прислонившись к дереву. Когда мы подошли, он стукнул охранника по голове рукояткой домкрата. Тот хрюкнул и грохнулся на землю. Он лежал тихо, и только правая нога слегка подергивалась.

— Братец Домкратец, — сказал Хоук.