Клан - моё государство 3

Глава 7

Снегиря съедал стыд. Никогда в жизни он не испытывал такой его объём сразу. Петровна и Любаша уволокли, подхватив под руки то, что от его роскошного тела осталось, в баню и мыли, то и дело прикладывая в разные места припарки, переворачивая его кости на установленной по середине мойки широкой лавке. Он не мог самостоятельно ни сидеть, ни поднять руки, от чего ему было ещё горше переносить стыд. Самого себя он, очнувшись, не узнал. Его взору предстали какие-то чужие угловатые руки-крюки и ноги лишенные начисто мышц. Своё бессилие он считал столь позорным, что оправдания не находил. Сашка, говоря ему о красоте дочери Панфутия, не соврал. И теперь, наблюдая её копошащуюся возле остатков своего тела, Снегирь материл всё на свете и больше всего Сашку, за то, что он, сказав правду, всё-таки соврал самым наглым образом. Люба была не просто красива, она была восхитительна так, что слов описать её красоту у Снегиря не было. Он не сводил с неё глаз. Она, заметив это, бросила Петровне:

– Смотри, тёть Глаш, как глазеет на меня. Ровно кобель.

– Ох и языкастая ты, Любаша, в мать. Царство ей небесное. Ну, какой из него теперь кобель? В ём одна душа осталась и та еле теплится. А то, что он смотрит – хорошо. Ну, чего ему на меня старуху коситься, я уж поди забыла как и что,- они пускались хохотать.- Ты, Андрюша, нас не слушай. Это всё наши бабские шашни о мужиках. Они тебе ни к чему,- подбадривала она Снегиря.- А ты, Любаша, язык не распускай. Дай мужику в тело войти, а потом и кудахтай. Аль не видишь, есть чем приголубить.

– Тёть Глаш!!!- просила с укором Люба.- Меня попрекаете, а сами квохчете как наседка. Не суньте на меня напрасно,- и они снова смеялись.

Под эти разговоры и шло мытьё. Это была невыносимая мука. Снегирь скрипел зубами и если бы имелись силы, они бы покрошились или лопнули, но сил вовсе не было. Попав в такую переделку, ему осталось только одно – терпеть до конца. И он терпел, не произнося ни единого слова. Облачив его в рубаху и портки, бабы накинули на него огромный тулуп и вынесли на руках в лесок рядом с баней, уложили на приготовленную кровать. Внизу, под обрывом текла река. Чёрная река.

– Отдыхай, родненький. Дыши и моли господа, что не взял тебя, рано ещё видать тебе туда,- сказала Петровна, смахивая ему с лица капли воды и пота.- Сейчас бульончику куриного с сухариками принесу. Небось, проголодался. Забыл, чай, как есть надо,- Петровна толкнула Любашу в бок.- Что стоишь? Сядь рядом. Не боись, не кусит, пока я за бульоном схожу.

– Вот ещё!!- фыркнула Люба.- Чего мне бояться,- она села на край койки лицом к Снегирю.- Тёть Глаш! Только долго не копошись, а то снесу молодца,- крикнула она вдогонку Петровне, озорно подмигнув при этом Андрею, но Петровна в долгу не осталась.

– Смотри, сама себе не накаркай, а то до могилы эту ношу тащить придётся. Ох, девка, намаешься!

– От судьбы не спрячешься,- произнесла Любаша и, посмотрев в глаза Снегирю, спросила:- Правда, ведь?

– Наверное,- тихо промямлил Снегирь.

– Что-то ты робкий какой-то? По документам боевой офицер, а на деле робкий. Иль они у тебя поддельные?

– Настоящие. Мне липовые ни к чему.

– А у этого бандита как оказался? Я его пуще смерти боюсь. Все братья у него нормальные. Люди как люди, а он, точно мать моя покойная говорила, что он не человек. Дьявол он,- она засмеялась. Снегирь смотрел на неё и вдруг вспомнил слова Сашки, где тот описывая смеющуюся мать и не найдя слов, сказал, что это надо видеть. И такое действительно надо было видеть. Смех шёл откуда-то из неё, из глубины. Он напоминал грудное ржание жеребенка, но был в высоких и чистых тонах. При этом она чуть запрокинула голову, чуть наискось, глаза были открыты, а рот полуприкрыт. "Фу!!- отдалось у Снегиря в душе.- Точно дьявольский смех. Все они тут из психдома клиенты. Александр тоже хохочет так, что мурашки по телу шныряют и отдается во внутренностях".- Что молчишь? Отвечай,- потребовала Любаша, прервав его мысли.

– О чём?

– Как ты к Алексашке попал?- в её глазах бегали искорки.

– Тебя шёл сватать,- честно ответил Снегирь.- На смотрины. Да вот не вышло. Наверное, не дано.

– А что?! Иль испугался?!- Любаша встала, уступая место вернувшейся Петровне.- Тёть Глаш! Чуете, что говорит? Его Сашка Сунтар меня сватать вёл. Я ж ему за это глаза выцарапаю. Вот чёрт придумал!!

– Пора уж, пора,- поднося ложку с бульоном Снегирю, молвила Петровна.- Вызрела хорошо, что в девках-то сидеть. Спортишься. Вон сколь ухажеров вокруг вьется подле твоей юбчонки. Время приспело – рубашонку сымай!- Снегирь поперхнулся, а Петровна, вытерев ему подбородок, продолжала, как ни в чём не бывало.- Сок из тебя, Любаша, брызжет, как от гуляшей суки. Все кобели скоро с тайги сбегутся. Он сам не смог дойти, так его товарищ приволок. Ой, красавица, не быть тебе девицей до снега. Сама не выдержишь, подстелишься. Гляди токмо, не дай маху. Не ошибись.

– И то верно, пора!- Любаша сладко потянулась, хрустя суставами рук, сложенными крестом за головой.- Вопрос за кого? Так что твой постоялец, тёть Глаш, шанс имеет как все. Пусть не зеват,- и она пошла по доскам настила, плавно ведя бедрами.

Петровна покачала ей головой вслед неодобрительно, а Снегирю сказала:

– Не для тебя она. Вертихвостка. Парни друг друга из-за неё лупятся каждый день. Есть, как ныне модно говорить, в посёлке несколько фракций. Если она тебе в душу западет, дам совет материнский,- Петровна перестала его кормить, чтобы он внимательно выслушал.- Ты на неё внимания не обращай. Совсем. В любви, сынок, необходима взаимность. Так жизнь глаголет. Своё чувство к ней держи при себе. Не показывай ни взглядом, ни вздохом. Будто её вовсе нет. Так себя веди. Потом ей откроешься, коль она к тебе сама прильнет. Вообще её иметь в виду не советую. Хоть дело известное, со стороны не прикажешь. Выбор за ней. У красоты, Андрюша, первоочередность в выборе. А то, что она хороша, эт сам видел. Природа уродила её в мать. Вылитая копия. Она деток может нарожать кучу, но красоты не потеряет,- после сказанного продолжила кормить.

Между ложками Снегирь спросил:

– Почему река чёрная?

– Чёрная?!!- Петровна взглянула на реку.- Это, Андрюша, скала чернит. Она чёрная и по всему дну стелется. А вода в реке чистая, как слеза. С ледников стекает.

– Почему она Александра Сунтаром назвала?

– Сунтар-Хаят – горный хребет. С него стекает наша речка. Там в верховьях и получил когда-то, лет уж двадцать назад, аль более, Сашка участок. Ему самому тогда ещё десяти не было. Вот ему кличку и приклеили мужики. Вообще-то его все по-разному называют. Мы Сунтаром кличем, а местные, якуты и эвенки, те Сутрой зовут. Что означает, не ведаю,- Петровна пожала плечами.- Местное, наверное, что-то.

– Сутра – с древнеиндийского – нить,- пояснил Снегирь, начитавшийся за время нахождения на шахте порядком.

– Тебе видней. Отдохни малость. Спешить нельзя. А то аппетит разыграется и до заворота кишек один шаг.

– Они, наверное, у меня слиплись?

– Не должны. Мы тебя раз в день через трубочку кормили,- Петровна улыбнулась и погладила Снегиря по руке.

– Спасибо!

– Да ладно тебе! Благодарил уж. Отца да мать вспоминай. Им поклон за то, что здоровым родили. Их заслуга.

– Всё-таки и вы много сделали.

– Ты ему, Сунтару обязан, да ещё этому колдуну, шаману окрестному. Не перетащи они тебя через реку, умер бы.

– Был шаман, значит, не сон!- Снегирь вспомнил пляшущую у костра лохматую фигуру.

– Надгыыр. Так его зовут. По-местному,- Петровна встала.- Ты лежи, наблюдай за окрестностями, а я побегу, бульон подогрею. Остыл.

После ухода Петровны, откуда-то снизу, неслышно появился пацан лет десяти.

– Привет!- поздоровался он.- Как самочувствие?

– Хорошо. Ты кто?

– Посыльный я. От известного тебе человека. Вторую неделю тута ошиваюсь. Тебе велено передать, чтобы лыжи не вострил, как станешь ходить. У тебя сердце сильно сдало. Один шаг до инфаркта.

– Побаливает,- кивнул Снегирь.

– Оно ясное дело с того света бежало – выдохлось. Ещё велено передать, что ты – чалдон, за то, что снег жрал,- пацан смотрел в глаза и Снегирь улыбнулся.- И ещё сказать велено, что известная тебе особа женского пола, ладанку надела, чтоб ты выжил. Не упусти свой шанс. Всё, бегу. Тетка Глаша идёт. Я завтра тебя навещу,- пацан исчез так же тихо, как появился, не назвав себя по имени.