Книга тайн

LII

Штрасбург

Двадцать семь царей взирали со своих стеклянных тронов — гордые и величественные, они возвышались над мелочными заботами мира. Под их витражными взглядами бурлил оставленный ими мир. В соборе гулко отдавались стук молотков, крики каменщиков, скрип шкивов и визг детей. Где-то среди всей этой суеты церковный хор пытался петь литанию. А в задней части собора в алькове стояли двое и о чем-то яростно перешептывались.

— Ты мне клялся, что все будет в порядке.

Андреас Дритцен не был ни гордым, ни величественным. Щеки его горели от гнева, кулаки были сжаты, словно он собирался ударить кого-то. Возможно, меня. Именно поэтому я настоял на встрече в соборе.

— Неужели ты думаешь, что ты единственный, кто вложил деньги в это предприятие? — Мне становилось плохо при одной мысли об этом, хотя от Дритцена я и не ждал сочувствия.

— Мы должны расплавить все изготовленные зеркала и продать металл.

— Нет. Покупали мы свинец, олово и сурьму. А теперь у нас сплав. Мы не можем его разделить. Так же как невозможно эти стекла снова превратить в песок и известь.

— Тогда продай сплав.

— Этот металл — ключ ко всему предприятию… и к нашему богатству. Если мы его продадим, то другим станут известны его возможности и они научатся делать то же самое. А если покупателем окажется какой-нибудь ювелир из Ахена, то он сам отольет зеркала и получит всю прибыль от наших трудов.

— И пусть его. — Лицо Дритцена пылало от гнева. — Мне нужны назад мои деньги.

— Паломничество было отложено, а не отменено. Нам нужно только набраться терпения и переждать еще год. И тогда мы будем богаты, как нам никогда и не снилось.

— Я не могу пережидать год! — Он взревел, как жеребец при холощении.

Я оглянулся — не слышит ли кто, но за визгом плотницких пил никто не обратил на нас внимания.

— И почему я не послушал моего брата Йорга, — простонал он. — Он мне говорил, что ты бродяга, мошенник. Что ты погубишь нашу семью.

И тогда, вероятно впервые в жизни, я осознал меру своей ответственности. Я был слишком стар, чтобы пуститься в бега. Я слишком многим и слишком много был должен, чтобы впадать в отчаяние. Однорукий Карл или кто-нибудь вроде него нашли бы меня, и потом мое искалеченное тело вытащили бы из одного из каналов, все в иле и нечистотах.

Я должен был освободиться. И как пьяница, который находит освобождение в еще одном стакане, я прибег к единственному известному мне способу исцеления.

— Есть и еще одно доходное ремесло. Оно не так глубоко проработано, как способ изготовления зеркал, но по сравнению с прибылью, которую можно получить от него, прибыль от зеркал — жалкие гроши. Нужно только терпение.

Он покачал головой.

— Хватит с меня твоих секретных ремесел.

— Ты никогда не спрашивал себя, что мы с Каспаром делаем в твоем подвале? Зеркала всегда были только прикрытием, тогда как мы готовились к более важной работе.

Я видел, что он, несмотря на охватившее его отчаяние, заинтересовался.

— Ты никогда не говорил об этом.

— Конечно не говорил. Зеркала и те секретные. А другое наше дело в десять раз важнее. О нем знают только четыре человека.

— И его можно будет реализовать до следующего года?

— Трудно сказать. Я тебе уже говорил: оно не столь продвинулось, как зеркала. Но когда мы будем готовы, задержек не предвидится. Никаких тебе ожиданий паломничества, никаких перевозок по реке. Его даже чума не в силах остановить. Оно требует лишь небольших вложений.

Он ухватил меня за лацканы и прижал к стене.

— Ты что — глухой? Ни слова не слышал из того, что я сказал? У меня больше нет денег. Как мне избежать банкротства?

Со спокойствием, которого не чувствовал, я оторвал его руки от моей одежды и отошел в сторону. Лучик света сверкнул на золотой булавке, которую он носил на плече своего плаща — Христос на кресте со стихом из Священного Писания.

— А как насчет этого?

Он накрыл булавку рукой.

— Это подарок моей жены.

Украшение было великолепное. Все жилы тела Христова напряглись в ожидании смерти, словно его плоть пыталась удержать внутри себя душу. Буквы внизу были идеально ровные, выбиты в тонком металле с невероятной точностью. Что напомнило мне о стоявшей перед нами задаче.

— Ты можешь занять необходимые нам деньги. Если надумаешь, я буду в своем доме в Сент-Арбогасте.

Иногда мне казалось, что мое настоящее призвание — брать деньги взаймы, а вся моя работа с чернилами и металлом существует всего лишь как предлог для того, чтобы занимать деньги. Зеркала стали монстром, который пожирал самого себя; когда не оставалось ничего другого, мне требовалась новая идея, под которую можно было бы занять денег. В те дни я больше не думал о ремесле как о средстве получения прибыли. Или о том, будет или не будет получен результат. Важно было лишь обеспечить бесперебойное поступление денег.

Три дня спустя после разговора в соборе Дритцен пришел ко мне домой. Я встретил его во дворе между кузней и сараем. Вокруг нас клевали зернышки куры, моя свинья откапывала яблоки, упавшие с яблони за сараем.

— Сколько? — спросил Дритцен без всяких вступлений.

Ни о чем другом я в эти дни и не думал.

— Сто двадцать пять гульденов.

Он зашелся от негодования, что быстро перешло в приступ кашля. Я с тревогой смотрел на него — не хотелось бы, чтобы он умер до того, как мы получим от него деньги.

— Это больше, чем я тебе уже дал, став почти банкротом.

— Иногда единственный способ перебраться на другой берег состоит в том, чтобы зайти еще глубже. Как насчет твоего дома?

Он рукавом отер слюну с губ.

— Что с моим домом?

— Ты мог бы его заложить.

— Я его уже заложил.

— Займи еще, — уговаривал я его. — Если ты не сможешь вернуть долги и кредиторы востребуют твой дом, то какая разница, сколько ты им будешь должен. Уж лучше рискнуть всем ради успеха, чем потерпеть неудачу, прибегая к полумерам.

Я знал, что он согласится. Иначе он бы не пришел ко мне. Ему потребовалось несколько минут, чтобы уговорить себя. Он пошаркал одной ногой, другой, потом резко развернулся, подпрыгнув, словно соломенная кукла на палке.

— Я могу дать тебе сорок гульденов сейчас. Остальное — через несколько недель.

— А ты уверен? Когда я познакомлю тебя с тайнами этого ремесла, ты не сможешь выйти из нашего партнерства. Если у тебя есть сомнения, то лучше сейчас иди домой.

Ему нужно было подтверждение.

— Деньги будут использоваться только во благо предприятия?

— Конечно, — сказал я, уже подсчитывая, как наилучшим образом распределить эти деньги среди кредиторов. — И прибыли мы разделим в тех же пропорциях, что прежде.

— И если кто-либо из нас умрет до завершения предприятия, все вложения переходят к его наследникам?

Я внимательно посмотрел на него.

— Ты что — собираешься умирать?

— Нет. — У него снова начался приступ кашля. Он попытался сдержать его. Но лишь поперхнулся. — Но мне уже больше лет, чем было моему отцу, когда он умер. Жизнь коротка. Смерть идет за нами следом.

Я перекрестился.

— Тайна эта слишком серьезна, чтобы подвергать ее случайностям наследования. Если кто-то из нас умрет, то унесет ее в могилу.

Это взволновало его.

— А как быть с моей женой? Если я умру, то она должна получить что-то. Я, по-вашему, должен заложить ее вдовство?

— Торговец, который вкладывает деньги в путешествие, не может востребовать свой капитал, пока корабль находится в море. Все деньги, которые ты вложил, должны оставаться в собственности партнерства, пока предприятие не будет завершено.

Он вздохнул, его лицо посерело от этого поражения. Я похлопал Дритцена по плечу и попытался вдохнуть в него энтузиазм.

— Забудь этот разговор о смерти. Через два года ты будешь смеяться над тем, что сомневался во мне.

Я стоял у ворот, глядя, как он идет по дороге, грустный, изможденный человек. Неужели это я довел его до такого состояния? Заблудившись в лабиринте собственных схем и долгов, я уже не мог понять, кто я для него — благодетель или заклятый враг.

— Ну что — заглотил наживку?

Из сарая вышел Каспар. Рукава его были закатаны, а на ладони остался рубец от гравировального инструмента — требовались немалые усилия, чтобы вдавливать его в металл.

— Заплатит, заплатит.

— Тогда почему ты грустишь?

Каспар потрепал меня по щеке. Но после моего разговора с Дритценом я жаждал уединения и потому отвернулся.

— Да какая муха тебя укусила? Ты такой мрачный, словно несешь на своих плечах тяготы всего мира.

— Может быть, это груз того золота, которое я должен.

— Помнишь прежние времена? Тогда ты был гораздо интереснее. До того, как стал одержим золотом, ссудами и долгами. Ты был художником, а теперь сделался менялой.

— Деньги в такой же мере часть этого искусства, как свинец, чернила или медь, — отрезал я. — И то, что я делаю, оправдано размахом предприятия. Ты хочешь создать вещь, обладающую редкой и необыкновенной красотой, — и никто не сделает это лучше тебя. Ну а в моем ремесле красота обусловлена его масштабом. Капля воды — ничто, но река — величественна. А океан неизмерим.

— А ты когда-нибудь видел каплю воды? Когда она висит на ветке солнечным утром, в ней отражается весь мир — он растягивается, когда ветка колышется, и неизвестно, то ли удержится, то ли упадет и исчезнет в земле. Она прекрасна.

— Если бы я мог сделать эту работу без денег и раздать ее плоды бесплатно, я бы так и поступил. Но ты сам видел, как одни расходы влекут за собой другие, а конца еще не видно.

— Красота либо есть, либо ее нет. — Мы с Каспаром не слышали друг друга. — Если ты напечатаешь одну индульгенцию или отольешь одно зеркало, то будешь иметь индульгенцию или зеркало. И не имеет значения, единственные ли они в своем роде или существуют еще тысячи таких же.

— А как насчет золота? Тысяча гульденов красивее одной монетки?

— Для тебя — да.

Два месяца спустя Андреас Дритцен умер.