Книга тайн

LIV

Штрасбург

Я разглядывал лист, испытывая привычную боль разбитых надежд. Некоторые из букв едва пропечатались, другие вдавились с такой силой, что их очертания терялись в чернильном пятне. В нескольких местах бумага порвалась — значит, мы не выровняли кромки литых форм. Вся страница, когда мы извлекли ее из пресса, оказалась размазанной. Драх был прав: я мог напечатать десять тысяч копий, но все они будут ужасны.

Я взял напильник, готовясь к очередному дню неблагодарного труда. Отливать металл на гравированной медной дощечке было легко, но я не учел того, что тут потребуется высокая степень точности. Если какая-то буква оказывалась хоть на волосок ниже других, то она не доставала до листа. А если она оказывалась выше, то разрывала бумагу. Поскольку буквы образовывались на медной дощечке с помощью пуансона и молотка, то вряд ли удалось бы добиться их единообразия по высоте. Разве что путем последующей самой тщательной обточки.

— А где формы?

Каспар поднял на меня взгляд.

— В сумке.

Я залез в сумку, которую Каспар принес из дома Дритцена. Если не считать нескольких отливок свинца, сумка была пуста.

— Наверное, ты положил их на стол.

Я принялся искать их среди всякого хлама — клочков бумаги, инструментов, медных пластин и порченых форм, валявшихся на столе.

— Ты уверен, что принес их?

Он пожал плечами.

— Мне так казалось.

Вот в такие моменты я ненавидел работать с Каспаром. Если ему что-то было безразлично, то он относился к этому спустя рукава и никакие упреки до него не доходили.

— Ты, наверное, оставил их в прессе.

— Вероятно, — согласился он.

— Я тебя просил их принести.

Дритцен вот уже неделю как болел, и дом превратился в проходной двор для озабоченных родственников, всюду сующих свой нос друзей и кредиторов, которые опасались, что больше не увидят своих денег.

— Если их кто-то заметит, наш секрет будет раскрыт.

— Я запер дверь.

Мне не хотелось ссориться с Каспаром — мы и без того уже немало спорили в тот год. Я повернулся к нему спиной и подошел к двери сарая, чтобы остыть, вдохнув морозный декабрьский воздух.

Во дворе стоял мальчик. Поначалу я принял его за бродягу или воришку, но он не убежал, когда я двинулся, чтобы прогнать его. Я присмотрелся и понял, что знаю его — мальчик на посылках Ганса Дюнне. Вид у него был такой, словно он бежал всю дорогу из Штрасбурга.

— Тебя Дюнне послал? — спросил я из двери.

Он кивнул.

— Он просил передать, что герр Дритцен умер.

Дом со своими изогнутыми стенами и пологой крышей и без того был похож на гроб. Закрытые ставни не пропускали свет изнутри. Мы долго стояли на пороге, прежде чем слуга впустил нас. Внутри пахло уксусом и смолой, оттого что здесь жгли сосновую крошку.

— Иди вниз и возьми формы, — сказал я Каспару, давая ему ключ, на который мы запирали подвал. — И винты тоже возьми.

Чтобы снизить эффекты одиночной ошибки, мы ввели инновацию, разделив текст на четыре отдельные отливки — по одной на каждый абзац. Мы свинчивали их вместе, делая таким образом одну доску.

— А ты куда?

— Выразить соболезнования.

Я взял свечку со стены и пошел вверх по скрипучей лестнице. По стене метались тени. Добрый десяток пар глаз обратился на меня, когда я вошел в комнату: плакальщики и слуги стояли за дверями спальной. Всех, казалось, объединил безмолвный упрек. Большинство собралось вокруг толстой женщины в белой вуали — жены Дритцена, теперь его вдовы — и мужчины, за которого она цеплялась, его брата Йорга.

Я снял шапку.

— Фрау Дритцен, я пришел сказать, как глубоко…

Увидев меня, она отделилась от собравшихся и завизжала:

— Это ты виноват. Ты и твой дружок. Он был хороший человек, честный человек, пока вы не соблазнили его вашим колдовством. Если этот день и принесет какое благо, так только то, что он вырвался из-под вашей власти. Когда Андреаса похоронят, вы вернете мне все, что он вам дал, до последнего гроша!

Она обрушила на меня град ударов. Ее деверь обхватил ее руками и оттащил от меня.

— Иди к своему мужу, — приказал он. — А с этим я разберусь.

Он почти затолкнул ее в спальню. Через открытую дверь я увидел неясные очертания тела Дритцена, лежащего на своей кровати под саваном.

Йорг закрыл дверь и посмотрел на меня хитрым взглядом. До этого, приходя к Дритцену, я два-три раза видел его брата, который мне сразу не понравился. Это был маленький горбатый человек с опухшими щеками и поросшим щетиной подбородком, по форме похожим на луковицу.

— У нее истерика, — без малейшего сочувствия сказал он. — Ее можно понять. В такие времена деловые вопросы должна решать холодная голова.

— Твой брат умер, — сказал я. — Дела могут подождать.

— Я разговаривал с Андреасом перед его смертью. Он поведал мне о вашем предприятии, сказал — единственное его сожаление, что он не увидит того безмерного богатства, которое будет получено в результате. Он сказал, что передает мне свою долю в партнерстве.

— Если он это сказал, то у него, вероятно, от болезни уже помутился разум, — ответил я. — Но мы можем поговорить об этом позднее. Я приду сюда проводить Андреаса.

Все было верно. Я не отрицал, что играл на его корысти и подстрекал к участию в предприятии, которое мне сулило большую выгоду, чем ему. Но Дритцен был торговец — он вкладывал деньги, если видел прибыль. Откуда он их доставал — это было его дело. Но я скорбел по нему, как скорбит один человек, узнав о смерти другого.

— Я пойду. Я не хотел расстраивать семью в час горя.

— Ты гораздо сильнее расстроишь меня, если не выслушаешь, — сказал Йорг. — Я знаю, сколько денег Андреас вложил в вашу аферу, хотя он мне так и не объяснил, почему она, на его взгляд, заслуживала этого.

— Тогда ты этого и не узнаешь. Его деньги и тайны останутся в партнерстве.

— Значит, я должен занять его место.

— У меня есть подписанный им договор, согласно которому в случае его смерти его наследники не смогут получить ничего до окончания предприятия. Но он и умирая, остался мне должен.

Я не мог и представить, что мне придется говорить это, стоя рядом с еще не остывшим телом.

— Ты что же — оставишь его жену нищей?

— Ответственность за нее лежит на тебе, а не на мне. Она станет нищей, если ты это допустишь.

— Тогда я пойду в суд. — Йорг перешел на крик. — То, что вы с Андреасом держали в тайне, станет известно всему городу. Ты от меня так просто не отделаешься.

Каспара я встретил на улице.

— Ты забрал формы?

Он протянул мне тяжелую сумку.

— Я еще вывинтил винты из пресса. Кто бы его ни увидел теперь, не догадается, для чего он нужен.

— Ну, дознаться они все равно могут. Брат Дритцена грозит подать на меня в суд.

— Пусть. Есть только четыре человека, которые знают секрет. Саспах и Дюнне нас не выдадут.

Меня это мало утешило.

— Мы должны поспешить домой. Йорг Дритцен с ума сходит — хочет выведать наши секреты. Меня не удивит, если он вломится в нашу мастерскую разнюхать, что там к чему.

Мы позаимствовали лошадь для Каспара и в темноте поскакали в Сент-Арбогаст. От этой скачки у меня в памяти остались только морозный воздух да запах лошадиного пота. Как только мы добрались до места, я развел огонь в кузне и зажег все светильники, какие смог найти. С помощь Драха я отыскал в сарае все отливки, какие мы когда-либо делали, все формы, даже обломки свинца, любой фрагмент металла с буквами на нем. Я положил все это в металлический тигель и поставил его на огонь. Оставил только медные дощечки с гравировкой. Их я завернул в мешок и закопал под камнем во дворе. Они были мне слишком дороги — я не мог их уничтожить.

Я добавил углей в топку, раздул их до белого жара. Формы начали плавиться. Крохотные буквы расплылись, расплавились, потекли по лицу металла, как слезы.

— Это что — конец нашего предприятия?

Я посмотрел на Каспара. Он стоял слишком близко к огню, и капельки пота катились по его щекам. Я сунул кочергу в тигель, перемешивая упрямые куски металла.

— Даже если мы избавимся от Йорга Дритцена, что у нас есть? Ремесло, которое не работает, и предприятие, у которого нет капитала — одни долги. Эннелин, зеркала, теперь Дритцен — за что бы мы ни брались, все кончается катастрофой.

Я посмотрел в тигель — последние остатки металла превращались в текучую массу. Я вспомнил вдову Дритцена. «Это ты виноват».

Поднял глаза — Драха не было.

Паника овладела мной. Неужели он бросил меня? Неужели своими неудачами я отпугнул его? Я оставил топку и побежал в сарай.

Каспар стоял там в углу у пресса. Я с облегчением прислонился к косяку двери. Драх, стоя спиной ко мне, вытащил медную доску и зажал ее в тисках на столе. Взял мелкозубчатую пилу по металлу из ящика с инструментом на стене.

— Я тебя просил собрать все доски, чтобы я их закопал.

Он не повернулся ко мне.

— Это не твоя.

Я подошел к нему и присмотрелся. Светильники освещали канавки, прорезанные в поверхности, — стаю львов и медведей, запечатленных в меди.

— Это была доска для десятки зверей.

Драх направил пилу на край доски и медленно провел ею по металлу, высекая искры.

— Что ты делаешь? Зачем уничтожать это? Это твое искусство.

Он отпилил кусочек. На меди появился рваный порез.

— Я ее не уничтожаю, а переделываю. Нам понадобятся деньги для продолжения того, что ты задумал. Я могу сделать новые карты и продать их. Не ахти какие деньги, но помогут перебиться.

— Но ты мне сказал, что половина дощечек пропала. А теперь и эту уничтожаешь.

— В этой карте присутствуют все остальные. — Он стал прикладывать ладонь к доске, перекрывая различные ее части. — Вот единица, вот двойка, тройка… я могу разделить ее на отдельные части и сочетать их так, как мне нужно.

Я обнял его, прижал к себе. Почувствовал тепло его тела — совершенное соответствие моему. Я любил его.

И в этот момент во мне начал петь ангел. То, что Каспар сделал с картой, я могу делать с индульгенциями.

Мы разъединим все на части и начнем сначала.