Книга тайн

LXXVI

Майнц

Демоны поселились в нашем доме. В это уверовали многие из нас. В течение следующей осени и зимы в Хумбрехтхофе воцарилась безрадостная атмосфера. Люди не говорили мне о своих страхах — знали, как я этого не любил. Но я ловил обрывки разговоров через открытые двери, нервное бормотание себе под нос. Я знал, что некоторые из них все еще побаиваются пресса. Они считали его мощь неестественной, их смущало то, что он многократно превосходит силу человека. Некоторые объясняли эти возможности пресса черной магией. Я думаю, подобные представления питались городскими слухами; их распускали те, кого беспокоило все, что происходит за нашими стенами. И вдобавок те, кто мог догадываться о происходящем, но считал, что такие разговоры пойдут им на пользу.

Но — должен признать — странные вещи и в самом деле происходили. Клянусь, иногда по ночам я слышу скрип и клацанье пресса в комнате подо мной. Я думал, что это, возможно, дневные заботы прокрадываются в мои сны, но постепенно стало выясняться, что и другие слышат эти звуки. Как-то ночью весь дом проснулся от громкого удара. Мы бросились к прессу и нашли на полу разбитую бутылку с чернилами. Мы решили, что это кот. Или ласточки, залетевшие в окно.

В конечном счете это стало чем-то вроде шутки. Когда наборщик забрался в свою кассу и на месте «е» нашел «х»; когда в пачке с бумагой обнаружилась недостача в два листа; когда инструменты Готца вдруг в одну ночь затупились; когда форма, оставленная в прессе, наутро оказалась перевернутой, — в этих случаях люди крестились и обвиняли во всем демонов пресса.

Однажды утром я застал наборщиков в возбужденном состоянии. Это было непривычно: по своей природе они были людьми рассудительными и сдержанными. Они рассматривали наборную верстатку, наполненную литерами. Когда они немного успокоились, Гюнтер объяснил мне, что они нашли верстатку на столе, когда пришли работать. Никто не знал, откуда она взялась.

Я взял верстатку в комнату, где вычитывались тексты, и намазал литеры чернилами, потом пальцами прижал к ней клочок бумаги. Появилась неровная строка:

— Это не стих из Библии, — сказал Гюнтер.

Я остерегающе посмотрел на него. Не хотел, чтобы он пугал других.

— Да чепуха это какая-то. Кто-нибудь из учеников набрал вчера. Может, думает стать наборщиком.

— Комната была заперта, — сказал помощник Гюнтера.

— Может, ты забыл вытащить ключ из замка.

— Или его открыл Каспар Драх.

Я набросился на него.

— Драх не имеет к этому никакого отношения. Его вообще нет в доме.

— Я видел его вчера — он крался к кладовке с бумагой.

— Ты ошибся.

Я поискал взглядом линейку или палку, чтобы отдубасить его за дерзость, но под руку мне попалась только верстатка. Я перевернул ее, и буквы выпали на стол. Предложение рассыпалось.

— Ну, видишь — и нет ничего.

Но рассыпать с такой же легкостью мысли я не мог. Когда люди наконец вернулись к работе, я вышел из дома и поспешил в Гутенбергхоф. Заглянул в печатню, где готовилась новая партия индульгенций, потом поднялся на чердак к Драху.

Я не приходил сюда несколько месяцев. В комнате царил кавардак, хотя даже теперь в этом оставалась какая-то аскетичность, свойственная Каспару. Все поверхности, от половых досок до стола в углу, были белы от листов пергамента или бумаги. На некоторых было что-то написано, на других я увидел цветные рисунки или наброски углем. Некоторые были похожи на книжные страницы, готовые для переплета, другие — чисты, как свежевыпавший снег.

Я остановился в дверях.

— Откуда все это?

— Остатки, — сказал Каспар. На нем был шелковый халат, который он надевал для рисования. — И обрезки. Ты должен был постучать.

Он сполз с табуретки и, встав на колени, собрал в охапку бумаги, прижал их к груди и свалил на матрас в углу. Я обошел его, направляясь к столу посмотреть, над чем он работает.

Это был печатный лист из Библии. Несколько мгновений глаза обманывали меня — мне показалось, что это один из моих листов. Но я не успел поставить себя в неловкое положение — здравый смысл вернулся ко мне. Лист был громадный — не менее чем на четверть больше моего, такой большой, что даже в сложенном виде он занимал стол Каспара, вынуждая его ставить краски на пол. Буквы, выписанные коричневатыми чернилами, выглядели довольно четкими, но (по сравнению с теми, что я уже месяц разглядывал на печатных страницах Библии) кривыми, как зубы во рту старика. Странно сказать, но, глядя на них, я испытывал просто-таки отвращение.

— Это не твоя, — сказал Каспар. — Мне ее заказал викарий из собора.

Иллюминации привели меня в восторг. Страница была в пышном обрамлении переплетающихся стеблей водосбора, среди листьев которого обитали существа из мира Каспара. Испуганный олень, атакуемый дикарем, который размахивает раздвоенным копьем перед мордой животного; два старых льва со скорбными выражениями, пристроившиеся на стебле под розой, за которой прячется лицо дьявола. Медведь, присевший в уголке и копающий землю среди корней растений.

— Ты превзошел сам себя.

Каспар погладил пергаментную страничку, податливую и мягкую.

— Если ты добьешься своего, то ничего этого уже не будет. Ты знаешь Рейссмана — писца, который живет над «Тремя коронами»? Ему потребовался год и три месяца, чтобы написать это. А ты почти за то же время сможешь сделать в сто раз больше и еще увеличить в два раза. Как он сможет выжить при этом?

— Твои карты существуют вот уже двадцать лет. Но художников при этом не убыло. — Я пожал плечами. — Что один человек может изменить в этом мире?

Я отвернулся от стола и осмотрел другие бумаги в комнате. Большинство из них кипой лежали под одеялом на кровати Каспара, но несколько листов остались на полу. На одном я увидел наброски быка с загнутыми назад рогами, на другом — змею с человеческим лицом.

— У тебя есть еще какой-то заказ? Может быть, еще один бестиарий?

Он не ответил.

— Мы сегодня утром нашли странную верстатку в наборной. Там, похоже, был текст из бестиария. — Я попытался заглянуть ему в глаза, но его взгляд ускользал от меня, как угорь.

— Наверное, это был демон из пресса. — Он бросил на меня озорной взгляд. — А может, Петер Шеффер. Очень честолюбивый молодой человек и не хочет провести всю жизнь, печатая Библии. Я слышал на днях его слова в литейной: он считает, что второй пресс ты должен использовать для печати новой книги.

— Один из моих людей сказал, что видел тебя вчера в Хумбрехтхофе, — не отступал я.

Каспар повернулся к гигантской Библии на столе и взял кисть.

— Видимо, он перепутал меня с герром Фустом. Кстати, как он поживает?

— Он был бы счастливее, если бы из нашей кладовой не пропадала бумага.

Я уставился на кипу бумаги на кровати Каспара. Но он, как всегда, словно и не слышал меня.

— А его дочка Кристина?

Я удивленно посмотрел на него.

— Откуда мне знать? Да я и видел ее всего два раза, когда Фуст приглашал меня на обед. Ей не больше пятнадцати.

— Вполне подходящий возраст для брака.

Я рассмеялся — смехом старика, полным желчи.

— Ты что — все еще пытаешься женить меня? Слава богу, у меня уже есть деньги Фуста. Мне не нужно приданого его дочери.

Каспар обмакнул кисточку в раковину, наполненную розовой краской.

— Да просто так — подумал. Может, тебе стоит постараться, чтобы…

— У меня есть его деньги, — повторил я.

— …чтобы никто другой не прибрал этого приданого к рукам.

Его кисть, раскрашивавшая тело дикаря, мелькала по странице, как змеиное жало. Понимая, что большего мне от него не добиться, я повернулся, собираясь уходить. Серебряный блеск на стене привлек мое внимание — одно из наших ахенских зеркал. Раньше я его там не видел. Я вгляделся в свое искаженное отражение, жалея, что чудотворные лучи не могут уничтожить пропасть между нами.