Кодекс

Проба

– Кажется, он повернул, – сообщил Док.

– Точно.

Корвин выглядел окончательно замерзшим. Он надел модное коричневое пальто, больше похожее на пиджак.

Мужчина растаял. Я крутила головой, но грязная улица была уставлена машинами, в каждой из которой мог оказаться исчезнувший человек. Преследователями мы оказались дрянными, к тому же когда за тобой следят трое, заметить слежку нетрудно. «Объект» ничего подобного не ожидал, просто торопился убраться с мороза. Мы переглянулись, почувствовав себя глупо в роли сыщиков. Я некоторое время побродила, разглядывая машины, потому что ощущала необходимость закончить дело. Удовлетворившись силуэтами мужчины и его жены в одной из машин, мы вернулись в Мак.

Коза попросила проследить за показавшимся ей подозрительным то ли журналистом, то ли фотографом сразу после того, как тот поспешно собрался и ушел. Она часто поддавалась паранойе, но я рассудила, что лучше выгнать из группы пару невиновных людей, чем нарваться на милицию. При разговоре даже о незначительных деталях встречи все выключали телефоны, вынимали батареи, собирались в шумных местах вроде «Макдональдса» или других кафе, чтобы никто не мог подслушать.

Перед нами стояла задача провернуть репетицию акции «Охранник – друг мента». Идея простая: зайти в магазин, набрать продуктов, подобраться к кассе, делая вид, что мы случайные посетители, а по сигналу обрушить шквал еды на охранника, погребая его под селедками, тортами и манго. Олег говорил, что каждый третий здоровый мужчина в России если не мент, то охранник, а это неправильно. Идеологически акция несколько страдала, но поначалу это не слишком беспокоило. Проведение требовало кучи репетиций, поэтому мы искали «мушники», как их называли Олег с Козой, оценивали планировку, количество касс, охранников, камер, а потом совершали налеты, чтобы снять подготовительный материал. Воинство летящей мороженой рыбы и с хрустом разбивающихся яиц. Сама акция должна была занять от силы минут десять вместе с выбором продуктов, но получить удачные фотографии за несколько минут скомканного нападения невозможно, поэтому мы оттачивали навыки и работали на камеру, оставляя охранников неприкосновенными до решающего момента.

Особенно запомнилось, как снимался подготовительный этап. Мы встали у касс в крупном супермаркете и молча замахивались продуктами, повторяя действия снова и снова на глазах у недоумевающего люда. «Еще!» – командовал фотограф. «Еще!» – хмурился Вор. «Еще!» – веселилась Коза, запуская в меня яблоком. Большинство из рядовых активистов вели себя неестественно, напрягались, но Козе и Олегу было хоть бы что, они принимали позы и кидали булки в остальных с лицами пламенных борцов с капитализмом. Работники супермаркетов равнодушно наблюдали. Коза отменно швыряла рыбу и очень яростно впечатывала торты. Мои пижоны-друзья в роли неистово кидающихся едой радикалов выглядели неожиданно. Корвин с топорщившейся шевелюрой сурово сдвигал брови. Док в очках, запускающий упаковки через проход, вызывал ассоциации то ли со сбрендившим студентом, то ли с сумасшедшим доктором. Сразу вспоминалась песня «Развлекайся» группы «Наркотики»: «Зайди в магазин, кидайся едой, пусть все узнают, кто ты такой».

Сосиски, мерзлая рыба, мука, плоды, плюшки, – все это летало по-разному. За прошедшие в оледеневшей до кишок Москве несколько недель я научилась незаметно разрезать веревки на тортах, выбирать смешно выглядящие и удобные для броска продукты, метать овощи и связки сарделек, кидаться мукой, чтобы не слишком испачкаться, презирать охрану, находить камеры, воровать еду, вычленять среди обычных посетителей подставных покупателей и делать множество схожих вещей. Коза хотела быть абсолютно уверенной, что в решающий момент никто не испортит акцию, так что мы кидали и кидали, будто спортсмены под руководством тренера, – облепляли снежками изображающих охранников активистов, стоящих посреди нарисованной на снегу схеме с кассами, азартно выгребали подходящий мусор из помоек, чтобы набить руку, устраивали шоу в магазинах. Мы замерзали до одури на почти тридцатиградусном морозе и двигались петлями – от супермаркета к супермаркету, от метро до Мака, от Мака до очередного магазина. К концу срока нас тошнило от магазинов и еды.

Война звала фотографов, на месте объясняя им, что нужно делать. Многие из приглашенных ужасались, потому что буйство у касс противозаконно, а мы – проклятое хулиганье. Чувствовать себя хулиганьем было приятно. Фотографы кривились, но ради сюжета и возможности поработать с арт-группой себя превозмогали. Новичков-блогеров тоже сильно корчило, и я любила на это смотреть: как кто-то преодолевает жажду комфорта или наоборот пятится, спешно изобретая новые и новые оправдания. Олег обрабатывал какого-то неофита, Лысый прилаживал на кепку скрытую камеру, Коза пыталась починить постоянно ломающийся приемник на ноутбуке. Чевенгур моргал, Лина хохотала, Корвин курил и наблюдал. Я любила его, от этого становилось больно, но смотрела на Дока, потому что его я любила больше.

Изнутри раздирала невыносимая нежность к миру, смешанная с тоской, какая-то уитменовская жажда, страсть к жизни. Словно агонизировать в экстазе. Чтобы справиться с собой, нужно было буйство, действие, вакхические пляски. Больше огня, больше, еще больше чертового огня, хотя от него выгорают внутренности. Стоило кому-то застопориться, начать тратить время зря, как внутри начинал отсчет таймер ядерной бомбы. Я смотрела на Дока. Когда он входил в двери очередного кафе, где мы устраивали подготовку, речь окружающих становилась вязкой, звуки останавливались. Но предметы, фигуры, жесты воспринимались так, словно с картины стирали пыль, ни одна вещь не оставалась прежней. Воздух натягивался как полиэтилен, и мне хотелось прорвать его пальцами, чтобы дотронуться до укрытого пальто тела Дока. Все становилось новым, диким, свежим и ярким, как порез.