Кодекс

Почему

С Войной я познакомилась из-за текстов. Их первая попытка связаться оказалась неудачной: кто-то из активистов оставил предложение присоединиться, на которое я не ответила. Война набирала членов группы разными методами, уже на месте определяя, подходит человек или нет, а я была отчетливым «симпатизантом». Мне очень нравилась их дерзость, способность совершать вылазки прямо в центр зла, без страха и без стыда. Они врывались в суд, распевая дурным голосом обвинения прямо в лицо системы, приходили даже в участок, устраивая вакханалию перед теми, кто должен был их арестовать. Наглость, способность действовать на территории врага особенно привлекала потому, что крах союза НБП и либералов к тому времени был совершенно очевиден. Марши Несогласных выглядели жалкой пародией на протестное шествие. Я искала проявления политической жизни, но все варианты были тупиковыми, так что выходки Войны оказались очень кстати. Мне не нравилось, что современный арт задвигает в тень прежде такую яркую НБП, но это происходило, от фактов не отвернешься. Мы с Корвином запомнили Войну еще со времен кошек в Макдональдсе. Летящие в сторону касс животные и внешняя бессмысленность происходящего напомнили поэзию дадаистов.

Зимой 2009 я была членом питерской НБП, мутировавшей в Другую Россию, но к тому времени скорее виртуальным. После полутора лет активных маршей и горячих переживаний я испытывала разочарование. Как и многим нацболам, хотелось действия, хотелось революции, захвата, романтики, горячих пуль в сердце, подвигов, переворота лживого и надоевшего хода жизни большинства, а Лимонов держал курс на легализацию. Понять Лимонова нетрудно, он избавлялся от оттенка маргинальности, но мы любили маргинальность, а союз с либералами закончился провалом. Нацболы готовились пробивать ограждения, размахивая алыми и черными полотнищами, однако «союзники» то ругали наши флаги, то шли на отталкивающие компромиссы с властями. Азарт от участия в голосованиях, жажда живой политики и способность часами клеить стикеры ради идеи перед лицом предательства либералами поувяли. Цена политики, которую я после чтения Платона называла «искусством управлять», не выдержала проверки реальностью и резко упала. Ружья простаивали. Бывалые члены партии выражали недовольство, но смирялись перед волей Лимонова, у меня же со смирением дела обстоят плохо. До того, как предложить свою помощь только что запрещенной НБП, я наблюдала за ними много лет, и снова возвратилась на позицию наблюдателя, отправляя статьи в «Лимонку».

НБП для меня много значит, но я не люблю тупики. Были и другие причины, вызвавшие «кризис веры», хотя по первому сигналу чего-то стоящего я была готова сорваться. Однако ничего из того, что я видела, не говорило об изменениях; Лимонов все больше превращался в одинокого старого вояку, он самовлюбленно противостоял миру, который не понимал его правил. Мне же нужно было убийство царя, бомбы в фартуках, обещанные буйные девочки на вертолетах, дичь и простор. Тупой, монотонный повтор пути в уазик и обратно в план не вписывался. Нужно было стать более хитрыми и мобильными, уходя от лобовых столкновений. Моими кумирами являлись Ульрика Майнхоф[1] и Черные Пантеры[2], в голове кипели идеи о полном переформатировании государства, кулаки сжимались в желании что-то делать, так что я пыталась избежать ощущения провала, оглядываясь в поисках подмоги. Мне нужен был новый опыт, который можно применить.

Как раз тогда, в разгар выборов, Война сделала акцию «Ебись за наследника Медвежонка», вызвавшую фурор в сети. Трахающиеся в биологическом музее некрасивые люди провоцировали обывательский шок и жажду немедленной расправы. Венчал действо клоун Плуцер Сарно, держащий над групповухой плакат, словно швейцар у двери. Представить что-то более безвкусное трудно. Народ изнемогал. Секс! С беременной! Это же-увидят-дети! Участников клеймили, брызгая слюной, пытались выгнать с философского факультета, что выглядело особенно ошеломляюще. «Мы готовим не философов, а преподавателей философии», – буйствовал декан. Ну, ясное дело, «парламент – не место для дискуссий». Преподаватели философии, готовящие преподавателей философии, вызывали в голове мысли о проблеме спама.

Войну призывали казнить, посадить на кол за бесстыдство и пустить по кругу в тюрьме. Кровожадные призывы изумляли. Секс действовал как красная тряпка, ради защиты приличий спокойные на вид граждане готовы были растерзать ближнего своего, заходясь в возмущенном вопле. Олег позже говорил, что главное назначение Войны – раздражать обывателя. С этой задачей они справились великолепно: шквал осуждения, попытки свести непристойное высказывание к оценке внешности, пошлые комментарии и рассуждения о вездесущих детях, которые пострадали в результате акции так же, как и преподаватели философии, не прекращались неделями. А ведь кроме обнаженки акция имела вполне определенный посыл: это и пародия на уродливый политический процесс, и намек на традиционность, преломленную в балаганном ключе, когда люди совершают обряды плодородия во славу царя. Акция всего лишь называла вещи своими именами, свальный грех – свальным грехом, балаган – балаганом. Биологический музей как место действия тоже добавлял колорита.

Меня фотографии не шокировали, хотя я нашла «Ебись за наследника» отталкивающей, вроде Венеры из Виллендорфа. Но суть в том, что акция и должна была быть такой – отражением российской политики, проигрыша, непристойности и как раз неприкрытого бесстыдства, с которым всех прокатили. Всех отымели, все проиграли, но продолжали механически двигать бедрами под лозунги Едра, выставившего вместо Путина никому не известного карлика и хладнокровно посадившего этого мини-мы на трон. Я считала, что секс не может быть орудием политической пропаганды, потому что отвлекает внимание от любого содержания; секс профанирует политические идеи. Война считала иначе, и в данном конкретном случае их убежденность работала. Создавая скандал, они вписывали его внутрь текущего информационного поля, за счет чего групповуха становилась посланием.

Но больше интересовало другое: то, что все участники шли на изрядное насилие над собой. Многие комментаторы визжали, что акционисты просто хотят внимания, им лишь бы покрасоваться, что совершенно не соответствовало действительности. На деле совершить подобный поступок сложно, для большинства участников это было самоизнасилованием, тяжелой работой, но они это сделали, чтобы расширить границы возможного, разбить понятие о запретном. Затем похожую вещь в плане преступления общественных ограничений проделал Шиитман, устроив имитацию секса с девушкой в платочке напротив здания украинской Рады. Его акция имела другой смысл, так Шиитман протестовал против комитета по морали, но просто тоже не было. Странный способ самодрессировки, которым занималась Война, вызвал интерес. Они не получали легкого кайфа, не резвились, они воевали – и с собой в том числе.

Встреча с Войной немного пугала. Дело не в том, что они делали, а в том, что участники Войны казались мне язычниками, их мораль – неясной, хаотичность настораживала. Я была уверена, что они гораздо более пластичны, не столь уперты и озабочены нарушением внутренних правил, что они бродяги, хитрые воры, летучая группа мошенников. Для банды трикстеров я слишком категорична, так что они околпачат меня и пустят по миру, весело хохоча. Я вполне могла стоять на их стороне, но стать частью табора не удастся, я чужак. Так что на первое предложение присоединиться к Войне я промолчала. К тому же ради знакомства нужно было ехать в Москву, а я работала.

Позже Война заявила о себе всерьез – последовал целый каскад запоминающихся акций, одна лучше другой, изредка перемежающихся провалами. Во-первых, лаконичная и сильная при простоте исполнения акция «Мент в поповской рясе». Высокий, статный Воротников надел рясу, эффектно развевающуюся при ходьбе, повесил на грудь крест и надел милицейскую фуражку. Зачесанные русые волосы добавляли простонародного, православного духа, а невозмутимо серьезное, полное осознания безнаказанности и даже какого-то неуместного достоинства лицо завершало картину. Вор набрал продуктов и прошествовал мимо касс, не заплатив, символизируя безнаказанность властей. Мент и поп – им позволено все, обоим из опаски, хотя она имеет разный характер. Россия как страна, где все подчиняются либо милиции, либо попам, где одно бывает неотличимо от другого по своей отталкивающей мощи, где духовенство слито с властью и хочет выполнять ее карательные функции. Это было проделано очень точно, не требовало сверхусилий и оказывало стопроцентный пропагандистский эффект на тех, кто не разучился думать. Это было смешно, точно и, пожалуй, изящно.

Следующая акция, которая привлекла мое внимание, – это «Штурм Белого Дома», в ходе которого Война спроецировала на Белый Дом лазерный череп с костями. Война действовала озорно, не зацикливаясь на политической подоплеке, как бы играя. «Штурм» – это масштабная, но при этом абсолютно несерьезная выходка, похожая на хакерскую атаку, дефейс «just for lulz». «Штурм» остается для меня-зрителя одной из любимых акций именно из-за плана исполнения, так что я не раз потом просила Козу рассказать о том, как они ее делали. Хотя я историю уже слышала, нравилось слушать повторения для новичков, потому что сущность Войны как группы ловких мошенников, отлично планирующих свои действия, здесь проявилась на все сто.

Один из принципов Войны – малая стоимость акций, возможность собрать все нужное из подручных материалов, украсть реквизит или воспользоваться им так, чтобы никто не понял, в чем дело. Коза повторяла, что Война показывает пример остальным, демонстрирует, что в революции может участвовать каждый, что делать громкие акции просто: это может группа бродяг, значит, это можешь – и должен – делать ты. «Штурм» требовал дорогостоящего оборудования для проекций, которое нужно было затащить на самый верх стоящего напротив Белого Дома здания, затем спроецировать череп несмотря на протесты наблюдателей, зафиксировать рисунок и сбежать. Ребята сделали следующее: 1) взяли оборудование на тест-драйв, придумав занимательную историю и уговорив специалистов помочь им затащить все на чердак, чтобы оценить «дальнобойность» системы; 2) обеспечили доступ на закрытый чердак; 3) отвлекли внимание техников во время проецирования черепа с костями; 4) а затем еще и сбежали, ни за что не заплатив и оставив недоумевающих спецов все убирать. Проделано все было жестко и ловко.

Симпатии росли, но кульминация была впереди. Сначала Война нагло и деловито заварила двери дорогого ресторана «Опричник», а в мае 2009 ворвалась в здание суда во время процесса по делу Ерофеева[3]. Активисты пронесли музыкальные инструменты в зал и исполнили песню о том, что менты – ублюдки. Глумливый ACAB[4] посреди учреждения, которое должно вызывать уважение и трепет, начисто лишил присутствующих ощущения серьезности судебного процесса.

Война последовательно боролась со страхом, с уважением к законам, инстанциям, приговорам, правилам. Неудивительно, что высказавшись так прямо, участники Войны моментально стали моими кумирами. Фотография Толоконниковой[5], дерущейся с милиционером, превратилась в личное постмодернистское переложение картины Делакруа. Одна строчка хроники «В зал суда незаметно были пронесены гитары, барабан, два портативных гитарных усилителя» чего стоит. Анархический, дурацкий, диковатый протест был как раз таким буйным и абсурдистским, как мне хотелось. Особенно он был хорош потому, что Ерофеев, оказавшийся в суде за «Запретное искусство», негодовал по поводу акции едва ли не больше судьи. Пока охранники сообразили, в чем дело, Войне удалось как следует порезвиться. Обе акции были проведены на территории врага, с редкостным цинизмом и расчетом, но при этом выглядели, как карнавал. Никто не пострадал кроме репутации суда и приставов.

После «Опричника» и концерта в суде я по-настоящему зауважала Войну. Кто-то снова предложил познакомиться, но я решила, что с такими людьми нельзя просто распивать чай и говорить «привет», словно ты какой-то зевака или болтун. С ними нужно действовать. Аноним (это был Чевен, один из активистов) написал, что если хочется экшна, есть возможность встретиться во время акции в Москве. Это было кстати.

К тому времени я ушла с работы. Изображать, будто мне нравится быть частью корпорации и сидеть, видя вместо монитора лицо Дока, было ни к чему. Множество людей ежедневно выполняют обязанности, без которых вполне можно обойтись. К тому же наемный труд окончательно разочаровал как концепция: я начиталась Боба Блэка, половину существующей деятельности называющего бесполезной, а оставшуюся – возможной в условиях анархического «государства» без традиционной схемы наниматель-наемный рабочий. Трикстерская сущность Войны тоже больше не пугала, так как прежний кодекс не казался исчерпывающим. Я влюбилась в лучшего друга, но не могла этого произнести, так что нужно было действовать, испытывать себя, и предложение оказалось к месту.

Собираясь на встречу, я позвала Корвина, взяли и Дока, хотя я собиралась сперва сама все разведать. Корвин – ходячий Сид Вишес, наделенный интеллектом, его ничем не проймешь, и в нем я была уверена на все сто. Закрытый, молчаливый Док не меньше нас с Корвином, участвовавших в акциях НБП, был увлечен бунтами, духом мятежа. Я ожидала неожиданных поступков: стоит обстоятельствам сложиться удачно, Док отмочит что-нибудь почище нас, а внешнюю невозмутимость и спокойствие сметет коктейль Молотова.

Мы отправились в Макдональдс на Пушке[6], чтобы встретиться с Войной. Участники группы предстали перед нами, как цыганский табор или воровская шайка, расположившись с грязноватыми ноутбуками, скарбом, рюкзаками и подобранными с соседних столов объедками и стаканами на стульях и столах Мака. Немытые и лохматые, выглядевшие так, словно их основная задача тебя наебать, они начали издалека подходить к тому, что им нужно. Первое впечатление от Войны, думаю, сразу отсеивало больше половины потенциальных активистов, и это было мудро, потому что акции на 90 процентов состояли из скитаний, тренировок и прочесываний помоек. Картинная романтика появлялась только после завершенного дела.

Тощая и красивая Коза выглядела, словно дикарка. Каспер, ее ребенок, ползал повсюду, будто маленький живой танк. Олег, в растянутых штанах и расстегнутой дубленке, развалился на стульях. Были и другие – Чевенгур, длинноволосый рохля, с которым крайне интересно разговаривать; фотограф, веселушка и мастер магазинной кражи Лина; Лысый и множество других персонажей. Они вели себя свободно, даже развязно. Олег попросил выключить телефоны и вынуть батареи. Я кратко поделилась впечатлениями о Войне, представила друзей и спросила, какую акцию планирует арт-группа и чем мы можем быть полезны. Олег начал издалека – что это будет акция в супермаркете, что никто не пострадает, что это неопасно. Больше он собирался рассказать, только если мы согласимся участвовать. Запахло шпионской романтикой или разводом. Мы помолчали, обдумывая решение. Каждый ценил свое слово достаточно высоко, так что вписаться, а потом сбежать никому не хотелось.

По сравнению с Войной выглядели мы откровенными «мажорами». Коза потом так и спрашивала: «Где твои парни-мажоры?». У меня внешность пай-девочки, что не раз помогало в процессе наблюдений или во время бегства от ментов. У Корвина – как у парня-стиляги, у Дока – как у московского студента.

Я ответила «да», потому что именно за этим и пришла. Преодоление щемящего чувства подставы входило в план. Согласился и Корвин. Док, сидевший с выражением лица, будто его втягивают во что-то крайне сомнительное, тоже решился. Так мы узнали про акцию «Охранник – друг мента» и стали частью Войны. Это оказалось нетрудно.