КОЛЛЕКТИВНО-ДОГОВОРНОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ ЗАКОНА ЕДИНСТВА И БОРЬБЫ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

ЧТО НУЖНО СДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ ВЫИГРАТЬ

Попов М. В.,

профессор, д. филос. наук, Президент Фонда Рабочей Академии, консультант РКР

Обсуждая проблемы профсоюзного движения, напомню: недавно вышла книга доктора экономических наук Золотова Александра Владимировича, которую Фонд Рабочей Академии разослал по всем профсоюзам России. Были получены очень хорошие отзывы. Это лучшая работа по проблеме профсоюзов[1] , и я бы ее всячески рекомендовал.

Давайте вспомним историю: Закон о порядке разрешения коллективных трудовых споров (конфликтов). То есть раньше само собой подразумевалось, что забастовка — это конфликт. А если это конфликт, то не надо настраиваться на то, что сейчас придут и принесут эти улучшения «на блюдечке с золотой каемочкой». Конфликт — это конфликт, и он разрешается не так, как обычные споры. Споры — это обмен мнениями и убеждениями. А конфликт — это другое. Указанный выше Закон сменился на Закон о порядке разрешения коллективнотрудовых споров. Слово «конфликт» выброшено, что настроило многих на мирный лад беседы.

Если мы углубимся еще дальше в нашу историю, то до этого закона горбачевских времен не было никакого закона, регулирующего забастовки. И это было нормально. Если вспомнить самые первые годы после революции, то к Ленину обратились о забастовке рабочих. Он сказал, что это возможно в двух вариантах: мы делаем что–то неправильно, и нам надо исправиться, или мы делаем все правильно, но не объясняем ничего рабочим, значит, надо пойти объяснить. Тогда вопрос о запрещении забастовок не ставился.

В свое время мне попалась рукописная книга Большакова, очень жаль, что он ее не публикует, из этой книги ясно, что забастовки были на протяжении всего периода Советской истории. И все на эти забастовки реагировали. Например, я помню, в Петербурге начали продавать серые батоны. На Кировском заводе была забастовка, и снова начали продавать белые батоны по всей стране. Это было при Хрущеве.

Далее я могу назвать крупный конфликт по такому вопросу, который на сегодняшний день не вызывает удивления. Рабочие в Новочеркасске в 1962 году требовали не понижать расценки и не повышать цены. В ответ пригнали танки и расстреляли рабочих, погибли дети, которые на это смотрели. А инициаторов забастовки судили чуть ли не как изменников Родины и расстреляли. Можно сказать, власть перестала быть властью рабочего класса, перестала быть социалистической, она стала антинародной. И антинародный ее характер очень быстро подтвердился.

Если бы сейчас рабочие потребовали повысить расценки, то работодатели не согласились бы, но и не удивились бы. Люди тоже все время требуют не повышать цены, на эти требования не обращают внимания и повышают цены. Но не удивляются таким требованиям. Во всем мире это нормальные экономические требования.

Здесь речь идет о законе единства и борьбы противоположностей. Но никакой не может быть борьбы, если стороны не вступили в единство. Даже если взять греко–римскую борьбу, перед началом борьбы, борцы друг друга обнимают. Или идут два войска, и пока они не вступили в непосредственное соприкосновение, если они не вступили в единство, то нет никакой борьбы. Для боксеров вступить в единство — это ударить. Нет борьбы без единства.

Один раз мне пришлось объяснять генеральному директору Первой Стивидорной Компании, в чем единство. Он очень внимательно слушал. Надо понимать, что если вы требуете «давай–давай», то это не повышение производительности труда. Повышение производительности труда не означает увеличениязатрат труда в единицу времени. Чем больше движений, тем сильнее увеличиваются затраты труда в единицу времени, и трудоемкость будет расти. А трудоемкость самым точным образом отражает производительность труда. И производительность труда растет тогда, когда снижается трудоемкость. Например, Прохоров, который выступает за 60-часовую рабочую неделю, как–то не изучил этот вопрос, что говорит о его полной экономической безграмотности. Прохоров боролся за то, чтобы не платить сверхурочные. Элита — это не Прохоров, элита — это лучшие рабочие, ученые, инженеры.

Установить единство между интересами работников и работодателей просто. Во–первых, работодатель должен повышать производительность труда путем внедрения новой, более производительной техники. А во–вторых, работодатель должен заинтересовать работника в освоении техники, например: «Освоите новую технику, то будете получать на 30% больше. Мало? Тогда на 40% больше!» Повышение производительности труда, применительно к перегрузке, это значит, что на один контейнер будет затрачиваться меньше рабочего времени. Значит, контейнеров будет перегружено больше, и на одного работника доля зарплаты (при том, что она повысится) сократиться, если производительность труда возрастет в большей степени, чем заработная плата. То есть доля зарплаты на единицу продукции становится меньше, и появляется дополнительный доход, который можно разделить на дополнительную прибыль и дополнительную зарплату. То есть можно разрешать проблему интересов за счет внедрения научно–технического прогресса.

А что у нас пропагандируют? Давайте поддерживать мелкий бизнес? Он же мелкий и неэффективный, зачем его поддерживать? Пусть его «съедает» эффективный. И так много государственных денег растратили понапрасну. Продукцию дают крупные хозяйства, а мелкие хозяйства — это одно разорение. Но мелкий бизнес и душить не надо, и давить не надо на них административным путем.

В Санкт–Петербурге состоялся Второй Конгресс конфликтологов, на котором обсуждался вопрос конфликтов, в том числе, социальнотрудовых конфликтов. Встал вопрос о том, что такое конфликт. Более того, мне поручили написать монографию о том, что такое конфликт с точки зрения социальной философии. Я начал размышлять на эту тему и даже сдал туда материал.

Все движение происходит в таком направлении, чтобы и сохраниться, и измениться. Есть равенство с собой, есть неравенство с собой. Поэтому всегда есть две стороны: с одной стороны есть сохранение того, что есть, а с другой стороны есть переход в иное. И это одновременно. Поэтому можно представить себе людей, которые защищают только сохранение. Сейчас современная русская буржуазия предлагает лишь индексацию, чтобы у рабочих ничего не улучшилось. А у них будет все больше и больше, и всегда есть новые острова и новые дворцы. Происходит вывод капитала за границу и потребление его там.

Конфликт появляется на такой почве, что одни отстаивают один интерес к тому, чтобы ничего не изменилось, а другие к тому, чтобы изменилось. Есть такое выражение «конфликт интересов», но интересы не конфликтуют. Конфликтуют люди, которые имеют интересы. Люди с противоположными интересами могут вступить в обостренные отношения, и это обостренное противоречие в действиях людей называется конфликтом. Конфликт, это не просто:«Я Вам один аргумент, а Вы мне другой». Когда речь идет о переходе силы аргументов к аргументам силы, то это — обострившееся противоречие, это — конфликт.

Встает вопрос, а как они разрешаются? Разные бывают конфликты. Есть конфликты, обычные конфликты в развитии любого объекта. Они могут разрешаться с помощью переговоров или медиатора. Но если речь идет о прогрессивных изменениях, когда одни выступают за прогресс, а другие за регресс, тогда эти конфликты разрешаются борьбой, самой острой. Тогда задача конфликтолога поддержать прогрессивные элементы против реакционных. Не может конфликтолог просто искать золотую середину, он должен поддержать развитие общественное, вот его позиция. И каждый, кто вступает в конфликт, он, между прочим, должен свои действия сверять: они соответствуют, помогают борьбе или нет. Вот, скажем, известно, что повышение зарплаты рабочих побуждает капиталистов внедрять новую технику. После покупки новой техники можно обойтись меньшим количеством рабочих. И наоборот, если низкая зарплата, то зачем мне новая техника нужна. Это называется у Маркса в «Капитале» границей применения машин. Чем ниже зарплата, тем меньше применяется техника.

Весь прогресс состоит в том, что все больше ручной труд заменяется машинным, и при этом растет квалификация людей, образовательный уровень рабочих. Вот если посмотреть историю движения капитализма. Разве капитализм не дал большого развития прогресса? Рабочие стали значительно образованнее. Прогресс идет, но есть представители правящего класса, буржуазного класса, которые вообще не понимают своей исторической роли.

Историческая роль, оправдывающая существование капитализма только в одном — в развитии производительных сил. К сожалению, у нас в России больше идет не самовозрастание капитала, а самоумирание его и самоубивание.

И особенно меня вот приводит в уныние позиция Центробанка. Постановили ставку рефинансирования установить в размере 8%. Что значит восемь процентов? Сколько у нас прибыль получают нормальное производство? Ну, десять. Значит, восемь процентов — это ставка рефинансирования, потом банк коммерческий, который не меньше чем по двенадцать процентов предложит кредит. А у вас прибыль десять. Это значит, возьмут предприниматели кредит, а затем прогорят, разорятся предприятия.

Сейчас в Нижнем Новгороде вы увидите кладбище промышленных предприятий. Нижний Новгород был колоссальным промышленным центром Нижний Новгород. А если еще остаются какие–то предприятия, то они во многом «дышат на ладан». В России и техника есть, и заводы есть, и специалисты есть квалифицированные, только вместо развития производства мы видим движение вспять, то есть реакционное движение. Спрашивается: конфликт с реакционерами — это явление положительное или отрицательное? Положительное. Да, с реакционерами нужно идти на конфликт. А буржуазные революции — этот конфликт с отсталыми феодальными элементами, разве не прогресс?

Ход истории не остановишь. Для всех людей, для всех рабочих России всегда полезен пример тех, кто движется вперед и добивается реализации своих интересов. Они больше прислушаются к этому, чем к выступлению профессоров.

Передовые рабочие знают, что нельзя замыкаться в своей борьбе. Капиталисты не замыкаются в рамках одной корпорации. Они объединены в различных организациях, например, Российском союзе промышленников и предпринимателей. Российский союз промышленников и предпринимателей думает о том, чтобы никто, ни на каком предприятии сильно не повысил зарплату. И в этом Союзе состоит тот же самый Прохоров, причем на хорошем счету и на самых видных местах.

Добился Прохоров сотоварищи того, что у нас совершенно не контролируется продолжительность сверхурочных работ.

Я знаю, что есть люди, которые работают сейчас по семьдесят часов. Человек работает семьдесят часов в неделю, а не шестьдесят. И их много в Ленинграде. Много, причем, некоторые из них учатся у меня в магистратуре. Так что мы их наблюдаем очень просто. Значит, что из этого следует? Из этого следует, что надо вот к этому вопросу тоже подойти как к вопросу коллективной борьбы. И когда мы говорим о коллективных действиях, не надо понимать, что это коллективные действия должны быть только в масштабах предприятия.

Есть общие интересы рабочих всей России, и эти интересы надо выразить. И надо договориться об общих действиях и этих действий придерживаться. Основой таких действий должна стать Программа коллективных действий, где записано: повышение уровня реального содержания заработной платы, движение к стоимости рабочей силы, сокращение рабочего дня до тридцати пяти часов.

Не так–то много предприятий, рабочие которых начинают руководствоваться этой программой. Я вот вспоминаю, какие были действия коллективные по призыву, по решению Российского комитета рабочих. Проводилось такое мероприятие, как «Российские грузы — в российские порты», когда грузы уплывали из России в прибалтийские порты. Было решение провести акцию, короткую остановку производства, десять минут. Ну, десять минут — вроде как, никого невозможно наказать. А тогда и железнодорожники пообещали, что они в девять часов утра все включат гудки. Начали к ним придираться — «вы чего там делаете? Что гудите?». «Да проверяем, работает гудок». Но у всех проверка была в девять часов. Товарищ Игошин, тогда сопредседатель Российского комитета рабочих пришел к директору, сказал: «Надо включать тоже». А там еще в каждом цеху гудки были. Гудело «Красное Сормово». «Красное Сормово» загудело, тут вздрогнул Нижний Новгород. У нас, в Питере, в порту тоже включили гудки. Все подручные средства, сигналы включили, а тут телевизионщики набежали. Гудели несколько минут, а показывали по телевидению двадцать минут, как гудит и гудит. Потом журналисты прибегали, у активистов интервью брали. Товарищ Фомичев сказал, что товарищ Сталин министра транспорта расстрелял бы на месте, и было написано это в печати. То есть дальше пошло творчество тех людей, которые к этому не имели никакого отношения. Сняли министра.

Я хочу напомнить еще одно такое действие решительное, которое провел Российский комитет рабочих. Вот нам фонд Горбачева надоел, который являлся центром иностранного влияния в России. И было принято решение, поехать и на один день его закрыть. Представители Московского Совета рабочих, Смоленского Совета рабочих и Ленинградского Совета рабочих закрыли на целый день фонд Горбачева — перекрыли и опечатали входы. После этого прибыли журналисты, показывали нашего председателя дружины, рабочего, как он говорил: «Мы тут по решению Российского комитета рабочих этот центр влияния закрыли». Не пускали никого туда. Сначала сотрудники фонда пытались пробиться, потом обрадовались, что выходной день. Это огромный комплекс рядам с метро «Аэропорт» и рядом с памятником Эрнсту Тельману. Секретарь фонда упросил нас пропустить его, за это он должен был нам принести учредительные документы фонда. И мы там вычитали, что учредителями фонда являются Накасоне, Киссинджер и т. п.. Потом появились власти, а именно заместитель префекта Северного округа Москвы, заявились полковники милиции на автомобилях: «Так, ребята, давайте бумагу, на каком основании здесь стоите». Ребята говорят: «По уведомлению». «А где уведомление?» — «Сейчас напишем». Уведомление написали, они уехали. И милиционерам говорим: «Вы частная милиция или государственная?» «Мы — государственная». — «А что сюда приехали? Это частный фонд, что вы сюда приехали? Он без прав, частный, и потом он центр иностранного влияния, поезжайте домой». И они уехали все. А потом милиционер говорит: «Ну, сколько вы еще ребята будете стоять?» А мы говорим: «Будем до шестнадцати». «Давайте вот плакаты все свои, мы вам поможем». То есть я хочу сказать, что это большая сила — солидарность.

Как президент Фонда Рабочей Академии, который получает информацию о том, какие имеются конфликты в России, я констатирую: такая тенденция в последнее время, что, дескать, мы сами справимся. Вот каждый в своей тарелке хочет ковыряется, свои какието проблемы решить, а на какие–то общие действия не рассчитывает. И это, с одной стороны. А с другой стороны — тот, кто с нами конфликтует, пытается подмять все профсоюзное движение. До этого одна часть была «накрыта» «Единой Россией», я имею в виду ФНПР, теперь Справедливая Россия стала накрывать вторую часть профсоюзного движения — так называемые новые профсоюзы в разных формах. И так, чтобы никаких единых действий не было.

Поэтому значение такой организации как Российский комитет рабочих, значение, передовых профсоюзов и, вообще, значение контактов между представителями разных предприятий, разных коллективов, в том числе и разных профессий очень выросло. И в целом рабочее движение России нуждается и в таких контактах, в такой конференции, которую мы проводим. И рабочие здесь есть, и есть здесь ученые, и есть здесь практики. Ну и Российский комитет рабочих должен думать не о том, что как только на этом заводе дела обстоят, он не должен советы давать такие, которые можно реализовать на какомто одном заводе, он должен выдавать всеобщие рекомендации, потому что всеобщие, это то, что нужно всем.

И я должен сказать, что с точки зрения философской всеобщее некоторые понимают как то, что абстрагировано от всего конкретного. А если почитать «Науку логики» Гегеля, там всеобщее понимается не как абстрактное, а такое абстрактное, которое в себя вбирает все богатство конкретного. Если всеобщее, то это не значит, что я от этого абстрагируюсь, и от этого, и от этого. Всеобщее — это когда я ко всему должен притронуться, и со всем соединиться. Поэтому Гегель говорит: всеобщее — это совокупность, там и особенное есть, и единичное, и это не такое абстрактное, которое рядом с богатством конкретного, а такое абстрактное, в котором содержится все богатство конкретного. И вот это надо понимать.

Поэтому, когда мы говорим об общих интересах и общих действиях коллективных, то мы тут, во–первых, действуем строго по науке. А во–вторых, мы действуем в силах прогресса общественного. То есть мы должны понимать, кто тут элита. Те люди, которые борются за прогресс — они и элита. А те, кто получает много денег, но борется за реакцию, то те и есть самые худшие реакционные элементы нашего общества, где бы они не сидели, и как бы они не назывались, и какие бы у них не были звания и должности, и сколько бы у них денег не было в карманах или в мешках.

Если борющиеся стороны выходят на борьбу и одна из сторон говорит: «Я выхожу на борьбу, конечно, у нас ничего не выйдет, нас разобьют, всех разгонят, пойдемте все за мной». За ним никто не пойдет. И люди великие всегда настраивают ту армию, которая выступает в поход, естественно, не на поражение, а на победу. Что писал Наполеон? Надо сначала ввязаться в серьезную драку, а там видно будет. Он не говорил, что надо в любую драку ввязываться, тот, кто в любую драку ввязывается, тот драчун, хулиган. Надо ввязаться в Серьезную Драку. Но если она серьезная, тогда вот надо к ней относиться.

И Гегель говорил так: «Что такое благоразумие? Благоразумие — это когда вы что–то делаете, не забывайте, что есть что–то другое». Гегель дальше продолжает «А высшее благоразумие, когда вы делаете самое главное, тогда забудьте об остальном». То есть такие случаи, когда надо собраться, осуществить такое действие, которое принесет победу. И если так люди настроены, как известно из опыта всей борьбы, любой общественной борьбы, что вера в победу есть фактор победы. Фактор победы! А если люди вообще не верят, им говорят, давайте мы с вами будем бороться, но нас всех убьют.

Поэтому, я думаю, что очень хорошо, что у нас есть возможность все эти вещи сейчас обдумать спокойно. Вот говорят: некогда говорить — надо делать. Некогда делать — надо трясти. Но надо сначала подумать — стоит ли трясти–то? Так ведь надо обдумать серьезно, выработать образ действий, порядок обсудить. Каждый раз люди, которые определены коллективом, должны совещаться, обдумывать. Если ведутся переговоры по коллективному договору, то представитель администрации с удовольствием будут с вами разговаривать с утра до вечера. У них есть люди на окладе, чтобы за это деньги получать, и вам даже готовы платить по среднему, только бы вы разговаривали. Только лишь бы вы не ходили в бригады, только никого ни к чему не призывали, и не получали, по крайне мере, их решения.

Самое главное, чтобы решения были коллективов, которые вас, пусть неформально, но обязывают, как представителя, выполнять то, что нужно людям. Вот тогда можно говорить о победе. Надо всегда понимать, что если речь идет о коллективе, о массе работников, то надо думать об их интересах, об их поддержке и опираться на их силу, а не на свою силу. На свою силу тоже нужно опираться, но не думать, что мы этой силой большую силу переломим, которая нам противостоит. Если это борьба, если это борьба противоположностей, то не надо забывать, что во всякой борьбе, ко всякой борьбе нужно относиться как к науке, и как к искусству даже. Придумать надо что–нибудь, чтобы победить, придумать. Не придумаешь, не выиграешь! Поэтому люди, которые выигрывают, придумывают. Мы знаем, они чего только не придумывают, и выигрывают. Я думаю, что это соображения с одной стороны научные, а с другой стороны — практичные, соответствует тому, что наша конференция научно–практическая.

Мне хотелось бы вернуться к тому вопросу, который поставил Лев Викторович Гамов со свойственной ему остротой. Зачем буржуазии сокращение дней рабочей недели? Я бы на него так ответил, если бы я был буржуазией мировой. Идет процесс борьбы за сокращение рабочего дня в мире. И в ходе этого процесса уже некоторые отряды рабочего класса добились 35 часовой рабочей недели. Франция, Германия, вслед за ними «поглядывают» в эту сторону работники других стран. Причем речь идет о том числе часов, которые являются нормальными. Это значит, что соответственно, если нормативное рабочее время уменьшается, то, скажем, увеличение зарплаты идет автоматически. Если человек работает по 12 часов в день, например, то значит, сверхурочных у него прибавляется. А в чем была идея Прохорова? Увеличить норму до 60 часов в неделю. У нас есть люди, которые и по 70 часов работают в неделю, я их знаю и их немало сейчас. Сейчас вообще мало кто считает сверхурочные.

Между тем первые два часа после нормального количества часов в требует увеличения оплаты в полтора раза, а дальше уже в два раза. Это дает, по крайней мере, тот заработок, ради которого он и остается. У нас существует закон, Трудовой кодекс, который буржуазия принимала. Она тоже понимает, что если человек больше 120 часов в год отработает сверхурочных, то он станет плохим работником. Он все равно заболеет, он уйдет на больничный. 120 часов выдерживается за год в России? Нет, абсолютно не выдерживается. Вторая норма, которая записана в Трудовом кодексе — не более 4 часов сверхурочных в течение двух дней. Выдерживается эта норма? Нет, конечно! То есть эти четыре часа — сверхурочное время, и люди там, где они должны получать вдвойне за сверхурочную работу, вообще ничего не получают.

А что мы считаем рабочим временем? Мы вообще как экономисты, как должны к этому относиться. Рабочее время — это все время, когда человек занят материальным производительным трудом. Поэтому когда речь идет о труде на приусадебном участке для своего «прокормления» (не для того, чтобы я посадил экзотическое какоенибудь растение и любовался на него), это когда люди сажают, то что им необходимо, иначе они не проживут, умрут со своей зарплатой, то это — продолжение процесса материально производительного труда, и поэтому считать рабочий день надо весь. Весь, и все рабочую неделю надо считать. Это никакой не отдых и никакие не выходные. Это — мелкий неквалифицированный ручной труд, тогда как сейчас уже есть машины и механизмы. И сельское хозяйство, вообще–то говоря, коллективное выживает, а мелкие фермеры все больше разоряются. Президенту Путину задавали вопросы по телефону, как помочь фермерам? А он говорит: «Я даже не буду говорить, потому что они 2 процента продукции дают. Сколько уже денег «вбухали» в этих фермеров, всѐ равно они все разорились». Мелкое это хозяйство ничего не даѐт. Я, например, тоже таким хозяйством занимаюсь, сажаю картошку, и из этой картошки получаю, из старой большой, мелкую, хорошую, новую свежую, в таком же объеме.

Буржуазия, видя этот процесс, придумала очень хорошее дело, взять и это рабочее время спрессовать. Я бы, на ее месте, не к 4‑х дневной рабочей неделе призывал всех, а к двум дням. Два дня в неделю работаешь по двадцать часов — четыре часа спишь. У нас там некоторые дежурят по суткам, ну чего там — двое суток поработал, по четыре часа поспал, а потом пять дней отдыхаешь. Красота! Что же происходит при этомспрессовывании рабочего времени? При этом спрессовывании сразу вся учеба долой. Вот мы, скажем, сделали Фонд Рабочей Академии, Красный университет, у нас есть Университет рабочих корреспондентов. Всѐ это убирается автоматом. Всякая учеба, любая, культурное развитие. У нас в городе Санкт–Петербурге есть Мариинка, концертный зал Мариинского театра, филармония, это всѐ долой. Эта всѐ не для вас, это всѐ не для рабочих. То есть, вот этот день выходной вам делают, этот день, когда вы вырваны вообще из всей общественной культурной жизни.

Я уже не говорю о том, что наличие у вас в течение обычного дня, в течение рабочего дня, в тот день, когда идет работа, времени свободного — это просто угроза для буржуазии. Потому что профсоюзная работа идет в это время, партийная работа идет в это время, общественное объединение в это время идет. Идет самоорганизация трудящихся. Вся эта работа по повышению зарплаты идет в свободное время рабочих. А как она может идти в свободное время, если люди будут разбросаны, а не находиться на производстве.

Мы должны понять, что материальной основой борьбы и победы рабочих за свои интересы, в том числе и за рост зарплаты, является собственный коллектив, производство. Там надо собираться, там! Больше негде собираться, потому что иначе вас выпихивают куда? Где вы встретитесь в городе? B кафе? A что делают в кафе?

И вот если мы начнем считать, насколько сокращается время, которое может рабочий использовать на самоорганизацию, на развитие профсоюзного движения и на свое культурное развитие — это не на два часа оно убавляется, когда из пятидневной недели делают четырехдневную. Это оно убавляется на все, его не станет вообще. Потому что после десяти часов труда, с учетом транспорта в одну сторону и в другую, оно, свободное время, ликвидируется вообще.

Как «убить» все профсоюзы, всю политическую активность, как «убить» выборные вопросы? Рабочий при 10 часовом рабочем дне уже не соображает за кого и за что голосовать, потому что некогда думать. А тогда, когда он отправлен с работы, тогда он находится в распоряжении телевизора, который объяснит, за кого голосовать, за что выступать, как и что «правильно делать».

Зарплата — это цена рабочей силы, это по Марксу. Кто повышает цену рабочей силы, продавец или покупатель? Только сумасшедший покупатель будет повышать цену на то, что он покупает. Если вашу рабочую силу покупает капиталист, то он не сумасшедший повышать цену того, что он покупает. Значит, повышать цену должен тот, кто продает. Кто продает рабочую силу? Рабочие продают. Они и должны повышать. Вы поодиночке будете продавать? Но если кто поодиночке продает, в современном, конкурентном мире, вы хотите за высокую цену продать свою рабочую силу, да вас всех обдерут! Продавать надо только консолидировано.

С этого началось, вообще, создание профсоюзов. Об этом Маркс писал в «Нищете философии». Сначала люди борются за зарплату. А потом они понимают, что надо больше бороться за объединение. И когда у вас будет борьба за зарплату — у вас будет ее повышение, а иначе никакого повышения зарплаты вы не получите. И вот буржуазия бьет по самому главному — по материальной возможности объединения, вот что уничтожается. И предложение МОТ в этом и состоит.

МОТ обратилась к государствам, а не к трудящимся? То есть к кому обратилась? К буржуазии всех стран. Давайте–ка соберите это все время, которое у вас есть, там нет никакого сокращения. Тут еще один из руководителей ФНПР Исаев, говорит одно, а делает другое. Он уже выступал против профсоюзного проекта Трудового кодекса. Он представлял там «кодекс восьми», который и голосов то нисколько не получил, был проправительственным. Поэтому ни о каком сокращении рабочего времени они не заботятся и ни разу не выступали за него. Это уже МОТ красиво раскрашивает, якобы об этом идет речь. Ни о каком сокращении рабочего времени МОТ речь не ведет, а просто концентрирует это рабочее время в как можно меньшее количество рабочих дней, чтобы убрать материальную возможность самоорганизации рабочих и борьбы за свои интересы, за условия труда, и за заработную плату и за все остальное. Вот в чем дело, поэтому это очень большая опасность.

Наша задача, задача трудящихся России это предупредить.

Еще один момент очень важный, связанный с проблемой занятости. Это так называемый заемный труд. Вносится закон «О запрете наемного труда». Люди простые думаю, что его на самом деле запретят. Потом, во втором чтении, вносятся поправки к нему. О том, чтобы допустить в таких–то границах, регулировать, чтобы все это было в порядке. В третьем чтении убираются, так сказать, все технические погрешности. И все.

Я вам докладываю, я на всех этапах направлял письма от Фонда Рабочей Академии на имя президента, на которые отвечало Министерство труда и социальной политики, естественно, о том, что мы стараемся, но признавали, что допускается регулирование. На сегодняшний день закон принят. И сегодня можно людей набирать и объявлять, что мы набираем людей на основе закона «О запрете наемного труда». На основании закона о запрете можно теперь набирать, людей, которые будут, так сказать, заемными.

И, следовательно, вот эти люди, которые приходят по «заемному труду», никакого отношения к коллективному договору не имеют. В трудовой коллектив они не входят. В профсоюз они не входят. Это еще одна линия.

Вот мы видели, что одна линия была — сжать рабочую неделю, чтобы человек не продохнул и не мог бороться. А вторая — сделать так, чтобы армию труда всю разрушить. Сделать клининговые компании — уборщиц убрать. Тех, кто пищу готовит, тоже убрать. Цеха, которые мало–мальски не самые главные — тоже в отдельную компанию. Вот так уничтожили полностью профессиональный союз, профсоюз «Защита труда», «Невинномысского Азота». Полностью. А там была самая крупная организация «Защиты» в России — полторы тысячи человек. Сейчас ноль. На сегодняшний день. То есть, на самом деле, то, что мы сейчас наблюдаем — это война без объявления. Говорят: «Вот все хорошо, все тихо, спокойно». И под лозунгами тишины и спокойствия идет такое вот наступление на труд, как раз по линии разрушения объективной возможности борьбы.

Как вы будете бороться, когда будут сидеть кругом из кадрового агентства? Вот какая опасность есть. Мы должны нашим товарищам докерам и пожелать, и помочь, и посодействовать чем можно, в том, чтобы они эту свою борьбу выиграли. Потому что если они ее проиграют, сколько будут получать те, кто остались? Но я могу заранее сказать — кому интересно, уже всем понятно, получать будут значительно меньше. Значительно меньше, потому что те люди, которые обеспечивали эту зарплату — их выставили. А выставлять будут таким образом все больше, и больше, и больше. И ограничений нет.

Я вспоминаю, в свое время, товарищ Петров Владимир Александрович, председатель профкома Первой стивидорной компании, рассказывал, выступая, перед своимидокерам:«Мы были в Европе, и мы знаем, как в Европе борются за рабочие места — дерутся за рабочие места. Поэтому во время забастовки мы не уйдем с предприятия». Во время забастовки, вообще–то, можно уйти домой по закону «О забастовке». Ни в коем случае не уходите. Находиться надо там, потому что приведут других.

Второе, во время забастовки говорит: «У нас есть у каждого шкафчики, сейчас зима, ледорубы туда поставим, ломики. Во всяком случае, мы видели, как в Европе действуют, мы будем готовы к тому, чтобы лед скалывать и так далее».

Когда докеры делали забастовку за коллективный договор во всех других компаниях, они могли два варианта применить. Или не приходить на работу, то есть забастовка такая — объявили забастовку и уходим. Вы уходите, а сюда приходят на ваши рабочие места. А потом вы приходите, а вроде бы некуда уже приходить.

Поэтому забастовка была такая: один час или полтора в день бастуют. Потом два часа. Когда работодатель понял, что ничего у него не получается, ему пришлось сдаться.

По закону забастовка — это полное или частичное прекращение работы. Очень никому бы не рекомендовал, в этих условиях, делать полное прекращение работы, лучше частичное. А вот менять график, уведомив за три дня во время забастовки, забастовочный комитет может всегда. Сегодня один час к обеду, завтра один час к началу и потом один час к концу. Потом полтора в середину и так далее. Сегодня вот эти работают, вот эти не работают, потом эти работают, те не работают. В шахматном порядке. Совсем не обязательно всем останавливаться, надо зарплату получать, а, скажем, если люди всего час не работают, они потом в оставшееся время нагоняют и получают полную зарплату. Обычно, конечно, люди раньше приходят, все подготавливают.

Мы обсуждаем вопрос не о принципах работы над проектом коллективного договора, а об эффективной методике заключения коллективного договора — что нужно делать, чтобы победить. Если все время делать конструкцию самолета и ни разу не запустить, летать он не будет. Все наши действия должны облекаться в определенную форму, предусмотренную законом. С одной стороны, мы должны получить локальный нормативный акт, и заключить его без коллективных действий нельзя, с другой стороны, мы можем его получить только путем подписания с работодателем. В этом деле есть разные этапы, и есть разные формы, характерные для разных этапов. Есть процедура заключения коллективного договора, а есть изменение и дополнение коллективного договора. Вот изменения и дополнения можно сидеть и вырабатывать постоянно. И для обсуждения и «наверх», и «вниз» это выносить нужно. Но это только встречи и беседы. В один прекрасный день нужно сформировать проект, за который вы будете биться.

И вот этот проект должен быть закреплен на всем пути коллективного трудового спора, в течение всех коллективных действий. Чтобы все знали, за что конкретно мы боремся, что это неизменно. Изменение может быть только одно — это компромисс, на который идет группа, представляющая коллектив. И компромисс этот возможен при одном условии: гарантированное продвижение по выдвинутым коллективом требованиям. То есть количественно может быть и меньше, но это должно быть лучше, чем это было, и значительно лучше.

Так же важно отметить, что если вы хотите получить поддержку коллектива, нужно выставлять весомые требования. Никто не будет биться за проект и не пойдет в его поддержку на коллективные действия, если в проекте предусмотрено увеличение зарплаты на 0,1%. В других компаниях порта (кроме «ПКТ») выставляли требование о повышении зарплаты на 10% (с учетом инфляции 7% выбрасываем). А им и так иногда его давали по итогам года. Так что, согласиться ли на требования профсоюза работодатель, это один вопрос. Другой вопрос, самый главный, согласятся ли работники бороться за эти требования.

Добиваться индексации — это полный провал. Надо же уметь это выговаривать: «Повышение уровня реального содержания заработной платы». Докеры на Дальнем Востоке выставили понятные требования: повышение зарплаты на 5% сверх инфляции, на «Форде» — 2,5%. Тогда нас инфляция не волнует, индексация не волнует. Нужно прекратить эти разговоры об индексации. Если мы говорим о повышении уровня реального содержания зарплаты, то это само собой включает и индексацию, и нечего об этом говорить. Это и в Трудовом кодексе написано.

Нам часто подробно рассказывают, что делает при заключении коллективного договора работодатель и очень неподробно о том, что делают работники. Не может же армия состоять только из разведчиков, не имея при этом ни пушек, ни самолетов.

Мы обсуждаем вопрос создания эффективной методики заключения коллективных договоров, используя которую можно играть и выигрывать, а не просто играть. Вам хочется просто бороться? Мы говорим: «Вся жизнь борьба». Но мы не говорим, что «вся цель — борьба». Это у Бернштейна «движение — все, конечная цель — ничто». А нам надо выиграть. Надо обсуждать эффективную методику заключения коллективных договоров.

Это касается и предложения обратиться к органам власти буржуазного государства и депутатам по поводу ужесточения наказания работодателей за нарушения Трудового кодекса. Разве будут они выступать против своей власти и своих хозяев? Для кого сказки будем рассказывать, для трудящихся? Никакие подобные обращения не приведут к успеху. У нас ведь есть классовая борьба. К кому пойти в Думу, к Исаеву? Он вам ответит: «Ваше письмо получили, на реализацию Ваших предложений денег пока нет». Что нужно сделать, чтобы выиграть.

Во–первых, задолго, то есть за год, за полгода, но, как минимум, за три месяца до заключения нового коллективного договора, нужно иметь окончательный проект коллективного договора. Сформировать и размножить.

Во–вторых, проект должен пойти в коллектив. Читать его будут далеко не все, поэтому нужно сделать выжимку, где показать, за что мы боремся. Пусть у вас из ста пунктов будет десять на двух листах. Это каждый должен знать, как «Отче наш». Это тоже надо размножить.

В-третьих, для того, чтобы коллективу выиграть в любой борьбе: хоть на фронте, хоть в футбол, нужно отмобилизоваться. Отмобилизовать весь коллектив очень тяжело. Люди с удовольствием готовы получить прибавку к зарплате. А нужно сделать так, чтобы весь коллектив за это бился. А биться он будет, если твердо будет знать, за что он бьется. Докеры делали типовой коллективный договор для всех, чтобы все коллективы в масштабах всего порта знали, за что биться. А потом этот договор привозился и на РКР, чтобы все бились заодно и в масштабах всей России. Если биться будут только отдельные коллективы, мы эту задачу не решим.

Эта борьба предполагается, предустановлена законом. Буржуазное государство говорит нам: «Ваши требования справедливы, выиграете у работодателя, хорошо, не выиграете, значит, плохо боролись». Оно и так нам много дало, больше вы от него не выбьете. Битва за трудовой кодекс закончилась вот таким Трудовым Кодексом. В результате компромисса в него попало и что–то хорошее. Есть право на ведение коллективного трудового спора. Так надо этим правом пользоваться, а не сочинять себе какие–то сказки.

Пока некоторые обсуждали вопрос об индексации, в Думе уже повысили зарплаты депутатам со 150 до 250 тыс. В Правительстве зарплата 680 тыс. У них другие проблемы: куда деньги девать, какие острова покупать, охрану нужно нанять и т. д.

Оружие рабочего класса — это коллективная борьба. И в масштабах всей России, и в масштабах отрасли, и в масштабах предприятия. Не надо разъединяться, надо объединяться. У нас должен быть текст договора, за который ведется борьба. Текст и выдержку к нему, которую рабочий может дома почитать. Не надо распространять протокол разногласий. Здесь людям будет непонятно, на чью сторону встать. А в тексте выдержки из коллективного договора видны требования, за которые идет борьба. И ясно, что есть вершина, и что если мы до нее не дойдем, то хоть до середины дойдем. Это первое.

Второе. Ходить в коллективы и заинтересовывать — это дело пустое. Это само собой, это политинформация. Если у вас есть проект коллективного договора, и он выверен, в коллектив нужно идти за тем, чтобы получить решение, что вот за этот проект мы выступаем. И сделать это до письма работодателю о переговорах. То есть, мы начинаем не «сверху», а «снизу». Мы занимаемся мобилизацией людей на борьбу. Потому, что знаем, что будет борьба. Не надо лезть в переговоры без поддержки коллектива по всем вопросам.

Поддержка заключается в ряде решений.

«Мы одобряем данный проект коллективного договора». — Нужно иметь гарантию, что подавляющее большинство коллектива одобряет именно этот проект коллективного договора.

«Мы избираем делегатов конференции (на этом же собрании в коллективе, в первичной организации)». — Заранее нужно знать, какое должно быть представительство. Нужно знать, как люди проголосуют. Потому, что мы знаем: на конференции выйдет генеральный директор, отец родной, и люди проголосуют за него. Такое часто бывает (в порту бывает редко, а в других местах часто). Пусть 1–2 уклонятся, но основная масса проголосует правильно. Правильно голосуют те, кого обязали в коллективе так голосовать, на этом человек и будет стоять. Мало того, нужно его в коллективе обязать выступать в поддержку профсоюзного проекта коллективного договора.

Если собрание коллектива не приняло таких решений, армия, борющаяся за коллективный договор, за свою лучшую жизнь, не отмобилизована. Решения снизу — это нам (профсоюзам, РКР) приказы от народа, за что биться.

Только имея такие решения, уже может быть разговор с работодателем: 1. «А пойдете ли Вы против всего Коллектива?»; 2. «Наши с Вами дальнейшие переговоры уже ничего не меняют для Коллектива, у которого уже сформирована позиция по поводу коллективного договора, и Коллектив назад не отвернет».

Кстати, для работодателя эти переговоры тоже ничего не значат. Он просто в игру играл эти три месяца, и в итоге, просидев эти три месяца, вы узнаете, что он вам сделал протокол разногласий. У работодателя в этом отношении нужно учиться. Чему? —

Последовательности. И его последовательности противопоставить еще большую слаженность коллектива. Никакого капиталиста без рабочих не бывает. И в итоге те, кто дружно выступали и стояли на своем, выигрывали, так или иначе.

Следующий этап. Имея все необходимые решения, вы написали работодателю письмо о намерении вступить в переговоры. Каждый, кто сидит в комиссии, должен понимать, что он сидит не сам по себе, а как представитель работников, «низов», тех, кто в цехах. Что вам рассказывают на переговорах: «У нас есть хозяин, собственник, короче «Большой Балда». А вы им отвечаете: «У нас тоже есть «Большой Балда», вот он там, в цехах. Хотите, с вами пойдем, спросим». Один такой «товарищ» согласился, больше не хочет. — «Давайте, вы расскажите свою позицию, мы свою, и там потом проголосуем». А они уже голосовали, они уже обсуждали.

После каждого заседания комиссии коллективу нужно докладывать результаты и получать от него наказы. Не надо тратить на заседание больше двух часов. Не обязательно обсуждать все 100 пунктов. А просто, вынуть эти 10 – 12 пунктов из выжимки и сказать, что если вот этого не будет, тогда коллективный трудовой спор. Мы же знаем из–за чего весь сыр–бор. А другая сторона специально тянет резину, согласовывая всякую ерунду, что бы принципиальные вопросы оставить на конец заседания и оформить вам протокол разногласий. Они надеются разобщить коллектив, рассчитывают на то, что коллектив расколот.

Получая наказы от коллектива, вы возвращаетесь на переговоры и совершенно обоснованно заявляете работодателю: «Мы пошли бы вам на встречу, но нам после этого не выжить, так как у нас свой «Большой Балда». Хотите, сами идите и расскажите, что вы затеяли». Вот методика.

Дело всякого хорошего коллективного договора требует коллективного трудового спора. Если проект слабенький для работников, то и работодателей он не волнует. Но если вы хотите вынуть из кармана работодателя ваши будущие деньги, которые он уже заложил себе, будьте уверены, просто так он их не отдаст.

Коллективный трудовой спор нужно рассматривать как искусство. Например, как рассказывал Е. И. Куслин, не надо совсем прекращать работу во время забастовки, чтобы не отдавать свою зарплату другим людям. Так бастовать можно столько, сколько надо. Нет законодательных ограничений забастовки. Положение о забастовке содержит очень важный пункт: забастовочный комитет может изменить условия забастовки уже без процедуры. То есть процедуру можно пройти один раз. А потом приостанавливать забастовку, а потом продолжать, уведомив работодателя за три дня. И каждый раз с разными условиями. Или это получасовые перерывы после каждого часа работы, или по сменам забастовка, или по бригадам.

А кто будет обеспечивать порядок во время забастовки? Формируется дружина. Каждая бригада — это дружина. Чтобы ничего не пропало, а то забастовочный комитет доложен отвечать. Пригласить полицию, замдиректора по безопасности: «Что изучать будем? Айкидо? Дзюдо? Или еще что–нибудь? А кто будет отвечать за имущество?»

Что угодно можно сделать во время забастовки. Можно вообще сделать, как в «Первой стивидорной компании»: объявить забастовку и продолжать работать. Работодатель потребовал согласованный минимум работ, а получил 100% и уже не мог разобраться, кто у него бастует, а кто работает.

Трудовой кодекс — это результат значительной, большой борьбы.

Когда его принимали, авиадиспетчеры голодали, а докеры стояли возле Думы, и Жириновскому дали палкой по голове, после чего он воздержался при голосовании за проект кодекса, ухудшающий положение работников. Это наше завоевание, и этим завоеванием нужно пользоваться. Оно законное. Рабочие могут творить законы. Но это не бумажку написать. Что бы сделать новую Конституцию, нужно сделать хотя бы один хороший коллективный договор.

Эффективная методика заключения коллективного договора должна строиться на мобилизации трудового коллектива на коллективную борьбу в самых разных формах, которые, может быть, еще предстоит творчески придумать. Например, пойдем проверять технику. Вы видели полностью исправную технику? Пока ее будут ремонтировать, даже забастовка не понадобится. Или спартакиада у авиадиспетчеров. Весь профсоюз бежит кросс, а потом их не допускают к работе на медкомиссии.

Еще замечание. В коллективный договор неплохо бы «забить» положения, защищающие коллектив, чтобы работодатель не мог тасовать как угодно людей и технику, произвольно менять структуру, потому что поодиночке рабочим не победить. Вся жизнь может быть прописана в коллективном договоре. И бороться рабочим нужно за целое.

Есть только одно ограничение: нельзя прописать условия хуже, чем в законе. Были времена, когда у докеров был отпуск 55 дней. Некоторые разменяли его на зарплату, которую съела инфляция. А вы проведите в коллективном договоре такой отпуск. Ведь даже рабочая неделя может быть другой. В законе написано как? «Не более 40 часов». А менее — никто не ограничивал. Все зависит от «перетягивания каната». И работодатель в лице государства нам говорит: «Раз не удалось ухудшить положения рабочих в законе, хотите — перетягивайте». Все зависит от искусства «перетягивания каната». Нужно этим искусством овладеть.

Что касается участия рабочих в выборах. Единственный случай, когда большевики приняли решение бойкотировать выборы, это был случай с Булыгинской думой. Ленин по поводу этого случая говорил, что это было ошибкой. Большевики не поняли тогда, что закончился революционный подъем. А когда революционный подъем, какие выборы? Не надо никаких выборов, надо решать вопрос другой. Потом было оценено, что даже это было ошибкой. Никогда большевики не призывали «не ходить на выборы». Потому что на самом деле люди не ходят на выборы не потому, что осуждают власть. Просто они политически апатичные люди. Если вы осуждаете власть, так идите и проголосуйте «против». Или выдвигайте своих.

Не будем строить иллюзий, система выборов вырождается. Если демократия состоит во власти большинства, то если выборы считаются по закону действительными, когда пришли, хотя бы два человека — это власть меньшинства. Получается, что выбор делают 20%, 13%, может быть 5% избирателей. Все сделано так, что выборы в любом случае обеспечены.

Нельзя согласиться, что представители трудящихся не могут победить на выборах из–за применения избирательных технологий. Ни разу не было, чтобы большевики придирались к тому, как проводятся выборы. Вряд ли при царе так здорово организовывались выборы, чтобы там не было нарушений. И административное давление было, если казаки с нагайками обеспечивали порядок на выборах. О нарушениях на выборах Ленин не писал, поскольку это — понятное дело.

Дело в том, что есть друга фундаментальная вещь. Идеология господствующего класса является господствующей идеологией, так как общественное бытие определяет общественное сознание. Оценивая выборы с этой точки зрения, надо понимать, что и те, которые пришли, и те, которые не пришли на выборы, — все вместе имеют идеологию большинства, в нашем буржуазном обществе — буржуазную. Поэтому, гарантией победы буржуазных партий на выборах являются вовсе не избирательные технологии.

Даже если все будет честно, без нарушений, что мы скажем? Народ выбрал буржуазную власть? Телевизор выбрал. Годами выливают на рабочих, служащих, интеллигентов потоки пропаганды, обеспечивая господство буржуазной идеологии. А люди голосуют в соответствии со своей идеологией. Как бы ни проводили выборы, хотите — ходите, хотите — не ходите, устраним все нарушения, хотите — ящики сделаем прозрачными, хотите — все сделаем прозрачным — неужели кто–то думает, что изберут рабочих депутатов?

Буржуазная система выборов — идеальная машина для обеспечения господства буржуазной власти. Пусть люди, которые не прошли в депутаты, воюют между собой, делают заявления и судятся. Это не наше дело. Мы тоже можем сделать какие–то свои заявления, что были нарушения. Но надо понимать, что сама система, экономическая, прежде всего, построена так, что обеспечивает преобладание в головах буржуазных идей у большинства населения. Они и будут голосовать за буржуазные партии, или молча поддерживать, не голосуя.

Из этого никак не следует, что не нужно участвовать в выборах. Как говорил Ленин: «Это время, когда открываются уши», — политическая активность возрастает. Это время для усиления политической работы не только для буржуазных партий, а и для рабочих. При этом во всех странах, где есть какая–то буржуазная демократия, некоторое количество рабочих депутатов попадает в парламент. Карл Либкнехт когда–то в рейхстаге проголосовал против военных кредитов, потом его отправили на каторгу, и все это запомнили. В истории это знаменем стоит. И наши депутатыбольшевики тоже прошли в Думу от рабочих. И тоже на каторгу. Но, надо понимать, что и при царе они проходили в Думу, и в современной России проходили.

Что касается «политической» оценки, которую можнобыло бы дать прошедшим выборам, то для этого есть политические партии.

Например «РОТ Фронт» — зарегистрированная политическая партия. Пусть выставляет политические оценки, распространяет их, доказывает. Для этого и добивались регистрации.