Коломяги и Комендантский аэродром. Прошлое и настоящее

МЕЖДУ ДВУМЯ ВОИНАМИ

Как выглядели и что представляли собой Коломяги к концу 1920-х годов, можно наглядно представить себе из отчета уполномоченного Комиссии по охране природы и памятников культуры П.Н. Лядова, выполненного в ноябре 1929 года.

«В настоящее время в деревне Коломяги насчитывается около 400 крестьянских дворов с населением свыше 4000 душ, — отмечал Лядов. — В это же число надо включить также до 40 частных владельцев некрестьянского сословия. Ввиду незначительности имеющейся в распоряжении крестьян пахотной земли (приходится около 1/2 десятин на душу), население занимается сельским хозяйством лишь в небольших размерах; более зажиточные крестьяне, имеющие лошадей, в свободное от полевых работ время занимаются побочным заработком, доставляя в город и его окрестности песок, глину и другие материалы, или, у кого есть коровы, торгуют молоком (главным образом, женщины). Близость города дает также возможность населению приискать себе занятия на стороне».

Что же касается «исконных» коломяжских фамилий, то Лядов отмечал: «теперь многие из носящих одинаковые фамилии и не признают между собою родства, но очевидно, все такие однофамильцы происходят из одного и того же корня. В прежнее время здесь браки обычно старались заключать между своими же односельчанами, но теперь это несколько изменилось». А изменилось потому, что с конца 1920-х годов, а особенно в 1930-х годах, население Коломяг пережило серьезную метаморфозу: деревня все больше сближалась с городом, и как следствие этого стал наплыв новых жителей, главным образом из Ленинграда. В ту пору в Коломягах осело немало людей, бежавших из города, опасаясь репрессий за занятие частным предпринимательством во время НЭПа, из деревень от раскулачивания.

И.В. Хитров — крайний справа. Фото начала XX в., из личного архива В.И. Хитрова

Некоторые нынешние коломяжцы ведут летопись своего «родового гнезда» именно с тех лет. Отец Владимира Ивановича Хитрова, Иван Васильевич Хитров, 1888 года рождения, выходец из Ярославской губернии, купил в 1927 году большой дом в Коломягах — на нынешней Горной улице, построенный во второй половине 1900-х годов (тогда числился по Парголовской ул., 30, а затем стал носить № 9 по Горной улице). Он занимался торговой деятельностью: во времена НЭПа владел собственной лавкой «Масло, сыр» на Большом проспекте Петроградской стороны, а потом, до 1940 года, работал заведующим отделом гастрономии в «Елисеевском магазине» на Невском проспекте (в ту пору — пр. 25-го Октября).

Хитровы использовали первый этаж, а второй сдавали внаем. На первом этаже располагалось пять комнат. При прежних, дореволюционных хозяевах они служили гостиной, столовой, спальней, детской и комнатой для няньки. Дом окружала большая территория земли, огород спускался к низине, а в конце «усадьбы» находился пруд.

Когда в 1931 году дом стали «уплотнять», Хитровым оставили только две комнаты и веранду на первом этаже. Иван Хитров предоставил комнаты рядом своему сослуживцу и хорошему приятелю Ивану Васильевичу Новикову, работавшему в колбасном отделе «Елисеевского магазина».

Среди коломяжских новоселов 1930-х годов, надолго обосновавшихся в этих местах, оказалась семья машиниста Финляндской железной дороги Василия Федоровича Бессуднова. «До 1938 года мы жили на Строгановской набережной — на том месте, где теперь стоит Военно-морская академия, — рассказывает сын Василия Федоровича — Михаил Васильевич Бессуднов. — При подготовке к ее строительству четыре дома по набережной и по нынешней улице Академика Крылова снесли, в том числе и наш угловой. Они представляли собой бывшие дома усадьбы Строганова.

И.В. Хитрое — слева. Фото середины 1910-х гг. из личного архива В.И. Хитрова

Нам выделили участок в черте города — в Коломягах на 1-й Никитинской улице — и по две тысячи рублей на человека. Переезд в Коломяги стал для нас тяжелым испытанием, своего рода стихийным бедствием.

Дом строили из кусков разобранных построек на Строгановской набережной.

Так что сохранившиеся до сих пор окна нашего коломяжского дома, старинные филенчатые двери, дубовый паркет и даже предметы мебели мельцеровской работы — с дачи Строганова. Но строительных материалов все равно не хватало. Некоторую часть материалов нам выделили со склада распоряжением Ленгорисполкома. Однако денег не хватало, и отцу пришлось продать дом на Волге, чтобы совершить строительство в Коломягах».

Дом на Горной ул., 9 (прежде — Парголовская ул., 30), в котором жила семья Хитровых. Фото 2000 г. из личного архива Н.И. Бернатас

Кстати, Василий Федорович Бессуднов был личностью интересной: в 1921 году, во время подавления Кронштадтского мятежа, он являлся личным машинистом Льва Троцкого, из-за чего он в 1936 году чуть не угодил под сталинские репрессии и даже побывал в подвалах Большого дома. Ареста Василий Бессуднов избежал, но был исключен из партии и лишился работы как политически неблагонадежный. Некоторое время он не мог никуда устроиться на работу — даже в дворники не брали.

С 1929 года в Коломягах существовал колхоз под названием «Красный Октябрь». Организовали его три единоличника, обобществивших свои три двора при одной лошади. А в 1930 году в колхозе насчитывалось уже 30 хозяйств, коллективизированное имущество исчислялось 22 лошадьми, 21 коровой, 6 телками и 150 свиньями, для которых построили свинарник. Кроме того, имелся трактор, строился скотный двор на 100 голов и существовало парниковое хозяйство. В 1932 году колхоз «Красный Октябрь» в Коломягах переформировали в совхоз имени Петрорайсовета (впоследствии он стал совхозом «Пригородный»).

Однако, как уже отмечалось, крестьянский труд в ту пору не был основным для жителей Коломяг. Большинство коломяжцев работали в городе — главным образом на заводах имени Энгельса и «Светлане». Кроме того, в 1931 году окраина Коломяг стала местом ударной стройки первой пятилетки. На Репищевой улице в короткие сроки построили корпуса Выборгской межрайонной плодоовощной базы, в то время одной из самой больших в Ленинграде. Она дала рабочие места многим коломяжцам.

Многие жители Коломяг, как и до революции, занимались обслуживанием горожан. «Мой отец, Иван Васильевич Сморчков, представитель старинной коломяжской фамилии, работал в 1930-х годах в сельхозартели, — вспоминает старожил Коломяг Наталья Ивановна Бернатас. — Летом развозили по Ленинграду и пригородам овощи, а зимой рубили лед на Неве и развозили его по ресторанам и столовым города».

Дом семьи Бессудновых на 1-й Никитинской ул., 35, возле «графского пруда». Ноябрь 2006 г. Фото автора

Г.Я. Сморчков — представитель старинной коломяжской фамилии. Трудился извозчиком, брал песок в карьере за Мартыновкой и возил в город, на Петроградскую сторону. Фото 1910-х гг. из семейного архива А.Г. Паламодова — внука Г.Я. Сморчкова

По воспоминаниям старожилов, в ту пору в Коломягах находилось несколько магазинов. Один из них располагался на 3-й линии 1-й половины между Парголовским переулком и Горной улицей. Это было двухэтажное здание: продуктовый магазин занимал низ дома, а второй этаж являлся жилым. В полуподвале велась продажа овощей и картофеля. Перед войной вместо магазина в этом доме сделали «красный уголок».

Еще один магазин (гастроном) располагался неподалеку — напротив пруда на Березовой улице, возле пересечения ее с 3-й линией 1-й половины. Рядом находилась «серая школа» (речь о ней пойдет дальше).

Как и до революции, центром притяжения всей округи оставался храм Св. Дмитрия Солунского. Многие коломяжцы сохраняли верность традиционным ценностям, несмотря на провозглашенную властями борьбу с религией и воинствующий атеизм. Заслуженным уважением коломяжцев пользовался настоятель храма протоиерей Иоанн Лебедев, занимавший этот пост еще с дореволюционных времен.

«Как мы любили праздники Христовы! — вспоминала о своем детстве Александра Николаевна Полировнова, которая в 1920-е годы пела в церкви (ее отец, Николай Иванович Шишигин, тогда же был членом церковной „двадцатки“). — Они освящали суровые трудовые будни, наполняли жизнь высоким смыслом». На Рождество служба в храме начиналась в четыре часа утра, затем подростки шли из дома в дом славить Христа. «Все двери открыты настежь, лица сияют радостью и радушием. Споем тропарь, кондак праздника. Кто копеечку даст, кто гостинчик».

Мария Яковлевна Сморчкова (ур. Шишкина). Фото 1910-х гг. из семейного архива А.Г. Паламодова — внука М.Я. Сморчковой

В праздник св. Георгия Победоносца скот после зимы впервые выводили на траву.

«В нашей семье было две лошадки, коровушка, да и у многих других так, — рассказывала А.Н. Полировнова (ее воспоминания приведены в книге, посвященной 100-летию храма и изданной в 2006 году). — И вот в праздничный день у церковной ограды собирался целый табун. Крестьяне чистили до блеска своих любимцев, наряжали: привязывали к гривам бантики, яркие ленточки. И пока шла литургия, кони стояли не шелохнувшись. А потом батюшка кропил их святой водой, освящал поля, сенокосы. И какая благодать, ликование раздавались тогда по всей округе...

На Преображение из церкви выходил большой крестный ход и разделялся на два потока: один двигался по нашей 3-й линии, второй — по Полевой улице. У каждого дома стояли столик, иконка, букет цветов. И у каждого дома священник служил краткий молебен — никого не оставляли без радости в этот чудный день. Впереди на носилках несли икону Преображения. В конце Коломяг, под горой, ручейки крестного хода соединялись. В районе озера Долгое, на выгоне, ждали своего часа коровки. Туда приходил батюшка и кропил святой водой все стадо. За крестным ходом следовали повозки с арбузами, яблоками.

Во время масленицы молодежь каталась на лошадках с бубенчиками. В последнее перед Великим постом воскресенье, строго до четырех часов дня, веселье затихало. В храме начинался чин прощения. Многие сельские любители выпить записывались в церкви на пост, давая обет трезвости».

Первый настоятель церкви Св. Дмитрия Солунского протоиерей Иоанн Лебедев (в центре) и священник Петр Пигулевский (во втором ряду, второй справа) с крестьянским хором. Фото начала XX в.

Как и прежде, в коломяжский храм приходили семьями в дни больших праздников, крестили детей, венчали молодоженов, провожали близких в последний путь. Такое положение, естественно, не устраивало новые власти, которые видели в коломяжском храме потенциально опасный очаг «инакомыслия». В книге, посвященной 100-летию храма, приводится «подписка» настоятеля Иоанна Лебедева от 18 августа 1922 года, данная им заведующему церковным столом Иванову. В ней он писал: «Беседы, а равно и другие какие-либо сборища, помимо церковных служб, без разрешения указанного отдела обязуюсь не устраивать, предварительно подав заявление за трое суток. Сборища, собранные без разрешения, будут приравниваться к нелегальным, и поэтому буду нести за уклонение заслуженную кару по всем строгостям законов Российской республики».

Согласно большевистскому декрету «О свободе совести», всю ответственность за приходскую жизнь несла «двадцатка» — группа жителей численностью не меньше двадцати человек. На нее возлагались ремонт здания и его охрана, уплата налогов, наблюдение за настроениями. Так, в договорах от 10 июня 1924 года и от 2 марта 1927 года члены «двадцатки» обязались «не допускать в молитвенном здании устройства детских, юношеских, женских молитвенных собраний; организации школ и библиотек; а также политических собраний, раздачи или продажи книг, брошюр, листков и посланий против советской власти».

Местному Совету рабочих и крестьянских депутатов подчинялся отныне распорядок пользования церковной колокольней. В частности, на ней запрещалось «совершение набатных тревог для созыва населения в целях выступления против советской власти».

Таким образом, власти делали все, чтобы контролировать практически каждый шаг церковного прихода, чтобы знать и контролировать умы и настроения прихожан. И тем не менее даже в таком бесправном и подчиненном положении церковь продолжала таить угрозу для тотального единомыслия, и власти искали любой повод, чтобы закрыть храм. Ведь тогда, в годы «воинствующего безбожия», достаточно было лишь коллективного письма «трудящихся» в соответствующие органы (инспирированного «сверху»), чтобы церковь была ликвидирована. Тем более что в окрестностях и в самом Ленинграде храмов оставалось все меньше, и церковь в Коломягах становилась местом притяжения для тех, кто продолжал исповедовать православную веру и не боялся делать это открыто.

До начала 1930-х годов продолжались знаменитые на всю округу коломяжские крестные ходы. Когда 13 августа 1931 года председатель церковной «двадцатки» Никонов обратился к инспектору по делам религии с просьбой разрешить устройство крестного хода 19 августа, то получил ответ: «Разрешается только в ограде церкви, если это связано с религиозным культом».

Чтобы найти повод для закрытия храма, в нем, к примеру, устраивались проверки церковного имущества (при этом выявлялись неучтенные «предметы культа»). Кроме того, на «двадцатку» возлагали задачи, которые и для нее были непосильными, а стало быть, это могло послужить поводом для закрытия церкви. 31 мая 1935 года комиссия Петроградского района предписала «двадцатке» капитально отремонтировать церковь, причем в перечне работ значилось 22 пункта, среди которых — зашить досками стены колокольни, частично перебрать голландские печи и т. д. Несмотря на огромный характер работ, их удалось произвести в полном объеме. Деньги на ремонт (более 6500 рублей) по крохам собрали прихожане, и в конце 1935 года приходской совет сообщал «о выполнении невыполнимого».

Тревожные слухи о грядущем закрытии храма ходили по Коломягам, но местные жители были едины в своем порыве не допустить этого. Поэтому, наверное, власти так и не осмелились пойти на ликвидацию церкви. Правда, колокольный звон по постановлению властей пришлось с 15 июля 1933 года прекратить. А 9 октября 1933 года инспектор особой части Леноблфинотдела составил акт, что девять колоколов церкви весом 175 пудов 33 фунта как «ненужное» имущество, согласно постановлению Совета народных комиссаров, подлежат зачислению в Госфонд.

По воспоминаниям коломяжского старожила Е.Н. Ладыгина, дедушка которого, А.С. Ладыгин, являлся первым церковной старостой в годы советской власти, «воистину, вся деревня оберегала церковь. Любая тревожная весть о всенародной святыне передавалась из уст в уста. И власти это знали и побаивались... Сплоченный был приход — жили как одна семья».

В книге, изданной к 100-летию храма Св. Дмитрия Солунского, опубликована выдержка из уникального документа 1937 года, проходившего прежде под грифом «оглашению не подлежит», — «анкеты по обследованию религиозного объекта», то есть церкви. «На богослужении третья часть присутствовавших становилась на колени, а крестилось большинство, — говорилось в „анкете“. — После миропомазания редкие, как из мужчин, так и женщин, целовали руку попа. Но характерно то, что из целующих руку попа было 7—8 молодых парней до 25-летнего возраста...»

В начале 1930-х годов арестовали священника отца Петра Пигулевского, настоятеля храма Св. Дмитрия Солунского с 1923 года. По воспоминаниям А.Н. Полировновой, «отца Петра арестовали прямо в храме, чуть не с солеи отправили в ссылку на север — продуктовые посылки прихожане потом переправляли в Архангельск. Его матушка Анна отбывала срок в другом городе. Их дети — девочки-подростки Евгения и Елена и мальчик Димитрий — остались совершенно одни. Помогали им, конечно, кто чем мог».

После Петра Пигулевского священники в церкви Св. Дмитрия Солунского менялись ежегодно, а иногда и по два раза в год. Верой и правдой служили в коломяжском храме в 1935—1940 годах священники Н.С. Тычинин, С.К. Плюсов, С.А. Архангелов, Н.И. Близнецкий, Н.В. Решеткин, К.В. Владимиров...

Репрессии сталинских времен не обошли стороной коломяжских жителей. Правда, благодаря присущим коломяжцам единству и взаимовыручке кампания по «раскулачиванию» обошла Коломяги стороной. «Среди наших крестьян так и не смогли „выбрать кулаков“, затребованных по разнарядке для высылки в Сибирь: не желал сосед доносить на соседа, — вспоминал коломяжский старожил Е.Н. Ладыгин. — И уговаривали, и грозили, мол, тогда вывезем Коломяги из Петрограда в полном составе, но в конце концов сдались».

Однако от сталинского террора 1930-х годов уберечься коломяжцам не удалось. В мартирологе можно встретить фамилии простых коломяжских жителей. В недоброй памяти 1937 года не проходило месяца, чтобы в Коломяги не наведался «черный воронок» — тогдашний символ неотвратимой беды, безжалостной, не знающей пощады. К примеру, 16 октября 1937 года арестовали жившего в Коломягах (3-я линия, 1-я половина, д. 21, кв. 2) Иосифа Казимировича Радишевского, поляка по национальности. Он работал пожарным завода «Красная заря». Комиссия НКВД и Прокуратуры СССР 22 ноября 1937 года приговорила его по ст. 58-6-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Приговор привели в исполнение в Ленинграде 27 ноября 1937 года.

Через месяц, 23 ноября 1937 года, арестовали коломяжца Витольда Антоновича Карповича, жившего на Николаевской ул., д. 33, кв. 1. Поляк, беспартийный, он служил ревизором поездов Октябрьской железной дороги. Комиссия НКВД и Прокуратуры СССР 2 декабря 1937 года приговорила его по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Карповича расстреляли 8 декабря 1937 года.

9 декабря 1937 года арестовали жившего на Новой ул. (ныне — Тбилисская), д. 17, кв. 1, настоятеля Сампсониевского собора Алексея Николаевича Васильева, 1881 года рождения.

Особая тройка УНКВД Ленинградской области 25 декабря 1937 года приговорила его по ст. 58-10-11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Приговор исполнили в Ленинграде 28 декабря 1937 года.

Это лишь несколько человек из списка коломяжцев, которых поглотил страшный молох сталинских репрессий. Безвинные жертвы того террора покоятся, по всей видимости, на печально знаменитой Левашовской пустоши...

А что же происходило после революции с коломяжским «дворянским гнездом», бывшим особняком Граббе? К сожалению, графская усадьба после революции повторила судьбу многих старинных поместий России, покинутых владельцами, а затем разоренных теми, кто десятилетиями высказывал им свое почтение. Отрадно хотя бы то, что коломяжский графский дом не сожгли и не разорили.

После революции в старинном особняке поочередно размещались колхозные службы, сельский магазин, склады, клуб и кинотеатр, общежитие для студентов и землемеров, детский дом. Каждый раз помещение бесцеремонно и безжалостно приспосабливалось для конкретных нужд. Что же касается мебели, картины и других предметов обстановки, то их просто разворовывали. Художественную садовую ограду сняли и, по словам старожилов, утопили в пруду. Памятником истории и культуры новые власти особняк не считали: для них это была, скорее, принадлежность ненавистного «мира насилья», который следовало «разрушить до основанья». Ценителям старины приходилось лишь фиксировать происходившее и пытаться достучаться до властей, чтобы спасти уникальный «графский дом».

В 1929 году обследование особняка произвел уполномоченный Комиссии по охране природы и памятников культуры П.Н. Лядов. Он зафиксировал серьезные утраты, но тем не менее, судя по подробным описаниям и по сохранившимся фотографиям, в то время интерьеры «графского дома» еще хранили остатки былого великолепия. «В настоящее время усадебная земля и графский дворец находятся в распоряжении областного земотдела, — сообщал Лядов. — Летом 1929 года здесь временно находилась группа работавших в этой местности практикантов-землемеров». Пришел в запустение парк, разрушились мостики, перекинутые через пруд, сильно пострадала аллея, которая вела к «графскому павильону» бывшей Озерковской линии. Не стало в парке знаменитой «каменной бабы»: по свидетельству Лядова, ее убрали отсюда в первые годы после революции «с целью сохранения от разрушения» и передали в Музей города.

Впрочем, еще в начале 1930-х годов бывшая графская усадьба хранила черты прежнего очарования. «Хорошо помню великолепный пруд с чудесными лилиями, белыми и желтыми кувшинками, — вспоминает старожил Коломяг Валентина Ивановна Дикарева. — Пруд был проточный. У каждого дома в Коломягах были вырыты канавы, боковые стенки выложены дерном, к каждому дому вел мостик. Наш сосед по Парголовской улице, Сергей Васильевич Сморчков, на масленицу запрягал лошадь, украшал ее бубенчиками и катал местных ребятишек по Коломягам...»

Где учились в ту пору коломяжцы?

На нынешней улице Аккуратова, 11 (до декабря 1940 года — Мариинская улица), сохранилось здание бывшего Мариинского приюта, которое ныне является частью исправительного заведения для трудновоспитуемых подростков. Здесь в 1930-х годах находилась школа, в которой училась детвора Коломяг и Удельной.

По воспоминаниям старожила Удельной Дины Давыдовны Кац, в начале 1930-х годов школа называлась Фабрично-заводской семилеткой (ФЗС) № 21, а с середины 1930-х годов — 21-й неполной средней школой Выборгского района. Дина Давыдовна училась здесь с 5-го по 7-й класс — в 1932—1935 годах. Обучение было смешанным: мальчики и девочки учились вместе.

«Я жила на Костромском проспекте в Удельной, — вспоминает Дина Давыдовна Кац. — Чтобы добраться до этой школы, переходила через железнодорожное полотно, потом шла мимо домика лесника и потом прямо по Удельному парку, через Фермское шоссе.

Школьное здание запомнилось просторным и удобным, с широким коридором и большим актовым залом. Директором школы был тогда Кепкало. Он являлся характерным для тех времен типом „выдвиженца“: тогда на руководящие должности продвигали тех, кто отличился на своей службе, преимущественно из рабочих. Хорошо помню, как он ходил по школе в рабочем комбинезоне с инструментами, поскольку сам лично занимался ремонтными работами. Нам он казался строгим, но добрым. Осталась в памяти наша классная руководительница — преподавательница русского языка Сусанна Николаевна. Осталось в памяти, как в день убийства Кирова, 1 декабря 1934 года, нас всех собрали в актовом зале. Выступали директор, учителя. Случившееся представлялось нам настоящей трагедией — так мы это воспринимали глазами взрослых.

Документы Д.Д. Кац, относящиеся к школе № 21 на улице Аккуратова. Из личного архива Д.Д. Кац

В 1935 году, в год окончания этой школы, я получила в подарок, как „ударник учебы“, книгу Сталина „Вопросы ленинизма". Летние месяцы 1935, 1936 и 1937 годов я работала воспитателем в лагере, организованном в этой школе. Помню, что в качестве премии получила шелковый материал на платье — в те времена это являлось большой ценностью».

Среди учеников школы на Мариинской улице был будущий ученый Александр Александрович Иванов (1920 года рождения) — доктор физико-математических наук, профессор. По его воспоминаниям, он закончил школу в 1938 году с золотой медалью и книгами в награду от Ленинградской математической олимпиады...

В самих Коломягах существовало несколько школ. По воспоминаниям старожилов, младшие классы учились в школе, располагавшейся в двухэтажном деревянном доме на углу 3-й линии 1-й половины и Березовой улицы, около «графского пруда» (впоследствии ее разобрали и на этом месте построили магазин). Она числилась под № 101, а между собой ее называли «серая школа» — из-за цвета здания.

Напротив деревянной школы, на противоположном углу 3-й линии 1-й половины и Березовой улицы, стояло отдельное одноэтажное здание, в котором находились спортивный зал, мастерские для уроков труда, а также школьная столовая. Школа для старших классов помещалась в каменном двухэтажном доме на 1-й Никитинской улице (ныне дом № 28). Ее называли обычно «белой школой».

Дом на 1-й Никитинской ул., 28, — «белая школа». 2006 г. Фото автора

Школа № 101 на 3-й линии 1-й половины, дом № 10а. Февраль 2007 г. Фото автора

В 1936 году в Коломягах в специально построенном большом каменном здании на 3-й линии 1-й половины открылось новое здание школы. Перед войной она носила название «28-я средняя школа Выборгского района г. Ленинграда» (впоследствии, после войны, ей дали № 101). Напротив, в бывшем дачном доме, поселили учителей.

Новая школа в Коломягах стала одной из 106 ленинградских школ, сданных в 1936 году. Они должны были открыться к началу учебного года, однако, как сообщала «Ленинградская правда», к 1 сентября только 30 школ отвечали требованиям полной готовности. В частности, школа в Коломягах на 1 сентября 1936 года имела степень технической готовности 96,8%.

Государственная пропаганда, естественно, преподносила такой гигантский объем школьного строительства как «неустанную сталинскую заботу о детях», а виновным в «позорном срыве боевого государственного задания» грозила самой строгой ответственностью. Что это означало в те годы, объяснять не приходится. «106 школ — Ленинграду! — писала 31 октября 1936 года „Красная газета“. — Мы уже привыкли к этой цифре. Почти ежедневно можно было встретить ее на газетной странице, рядом с сообщениями о важнейших городских событиях...

Мария Ладыгина, ученица школы в Коломягах. Фото сделано в конце 1930-х гг. для школьной доски почета

15 тысяч человек строили нынешним летом в Ленинграде новые школы. Возвести за один сезон 106 больших многоэтажных школ оказалось нелегким делом».

В течение осени 1936 года все оставшиеся (не сданные к 1 сентября) школы вошли в строй. «Трудящиеся нашего города, ленинградские большевики во главе с товарищем Ждановым одержали большую победу», — говорилось в «Ленинградской правде»...

Когда в 2006 году школа готовилась отмечать 70-летний юбилей своего существования в этом здании, то начался поиск учеников, воспитывавшихся здесь до войны. Одной из них оказалась Мария Николаевна Морозова (Ладыгина), 1927 года рождения, которая в 1936 году пошла учиться в эту школу во 2-й класс. Маша была отличницей и выигрывала многие городские школьные соревнования. После войны она окончила институт, участвовала в расчетах первого спутника Земли, работала преподавателем в Политехническом институте, стала доцентом, кандидатом технических наук.

Мария Ладыгина на уроке химии в школе № 101

Валентина Ивановна Дикарева, также учившаяся в этой школе с самого ее открытия, вспоминает, что среди ее одноклассников был коломяжец Михаил Ефимович Иванов, живший на Никитинской улице. Впоследствии он работал в кино и стал известен как художник-постановщик знаменитой киноэпопеи «Блокада», снятой на основе одноименного романа А. Чаковского.

В конце 1930-х годов в школе действовал оркестр народных инструментов. Им руководил уже упоминавшийся выше Михаил Адольфович Россет (1886—1940).

В течение 1930-х годов шли серьезные разговоры о возможности сооружения по соседству с Коломягами нового Ленинградского зоопарка, поскольку на его историческом месте у Петропавловской крепости зоопарку становилось тесно. Как сообщала в октябре 1930 года «Красная газета», наконец, после длительных переговоров и обсуждения, вопрос о переводе зоологического сада на новое место был поставлен на практическую основу. Президиум Ленинградского облсовета признал, что существующий ныне зоосад не может удовлетворять предъявляемым к нему требованиям — «стать научным и политико-просветительным учреждением».

«Решено предоставить под новый зоопарк территорию Озерков и Шувалово, — говорилось в „Красной газете“. — Ленинградский зоопарк будет построен на основе технических достижений как наших, так и Запада. При нем будут отделы: водный, палеонтологический, животноводческий и промысловый, оранжереи, читальня, театр, столовая, буфет и т. д. Объявляется всесоюзный конкурс на составление проекта зоопарка. К строительству будет приступлено уже в будущем году. Для ознакомления с техническими достижениями Запада за границу командируются два специалиста, проектирующие зоопарк».

В справочнике-путеводителе «На лыжах по окрестностям Ленинграда», изданном в 1930 году, сообщалось, что зоопарк разместится на территории между Выборгским шоссе и Финляндским участком Октябрьской железной дороги площадью в 171 га, захватив в окружность его два озера. «Местность великолепна для зоопарка — песчаная, местами возвышенная, — говорилось далее. — Обстановка этого зоопарка будет приближена к условиям жизни животных на свободе. Вопросы реконструкции сельского хозяйства и вопросы развития промыслового животноводства будут в полной мере освещены в Лензоопарке; для этого при нем создается специальный отдел по разработке вопросов, касающихся акклиматизации животных, которых можно использовать в СССР. Предполагают, что средняя пропускная способность парка будет определяться в 5200 человек в день, зимой же примерно в половину меньше».

В 1932 году работы по устройству нового зоопарка, который по размеру территории мог бы стать одним из крупнейших зоопарков в Европе, начались. «Часть земель освобождается от дач, — говорилось в путеводителе по Ленинграду 1933 года, — и громадный участок вместе с озерами включается в черту зоопарка». Впрочем, планы перевести зоопарк в коломяжские окрестности так и не удалось осуществить. Ленинградский зоопарк остался на своем историческом месте...

На самом деле связь между зоопарком, основанным в Петербурге еще в 1865 году, и Коломягами существовала гораздо раньше. В 1873—1897 годах зоосад принадлежал Эдуарду Антоновичу Росту, при котором достиг своего расцвета, однако после отъезда Э.А. Роста в Германию зоопарк стал хиреть, почти десять лет оставался практически бесхозным, а за право арендовать его боролось несколько претендентов. Тяжба, получившая в прессе название «Зоологическая эпопея», длилась до 1909 года, а тем временем здания ветшали, животные болели и гибли. А с 1910 года зоосад стал возрождаться, когда у него появился новый владелец — С.Н. Новиков. Он смог быстро восстановить помещения и коммуникации, а в 1911 году привез новых животных, среди которых были бегемот, носорог, слоны. Именно тогда для нужд зоосада приобрели хутор (7,5 десятины земли) в Коломягах — для выращивания овощей и снабжения зоосада свежим сеном, ветками и травой...

Что касается судьбы Удельного парка, то после революции и до 1933 года он входил в состав учебно-опытных лесничеств расположенного неподалеку Лесного института (впоследствии — Лесотехнической академии им. Кирова). Здесь студенты проходили практические занятия.

В 1930-х годах Удельный парк из достаточно заброшенной, кое-где лесистой и заболоченной местности пытались превратить в образцовый советский парк культуры и отдыха. Именно в ту пору Выборгский Дом культуры разработал проект переустройства парка в место отдыха жителей близлежащих районов. В конце 1930-х годов парк переименовали в честь челюскинцев — в память знаменитой эпопеи, имена героев которой были тогда у всех на устах. Правда, в народе новое название парка не прижилось — его продолжали по-прежнему именовать Удельным, а парком Челюскинцев он числился, главным образом, в официальных документах.

В 1934 году парк перешел в ведение Выборгской садово-парковой конторы. К этому времени его размеры изменились: на востоке границей стало ответвление железной дороги к заводу «Светлана», а южнее присоединили небольшой участок, отчего парк как бы «перешагнул» линию Финляндской железной дороги и приблизился вплотную к проспекту Энгельса.