Колыбель

НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ

Степан любил ночные смены. Особенно такие, когда в котловане он оставался один, как в эту ночь. Котлован под реактор занаряжены копать четыре экскаватора и скрепер. Оранжевые, компактные и мощные, эти машины разместились по разным углам довольно глубокого уже карьера. Скрепер и один экскаватор помалкивают — им в дневную смену, другой экскаватор за час до начала сухой грозы сломался.

Третий все еще работает в горах, на строительстве пансионата. Поломки, как эта, переброска техники с одного объекта на другой и многое другое задержали срок закладки основания реакторного отделения почти на три месяца. Как ты его начнешь закладывать, если котлован не готов. Степан по этому поводу не волновался, как его напарник и бригадир Никита Вороной. Тому было отчего переживать. В начале года он, комсорг стройки, от имени бригады выступил в газете с обещанием сдать котлован под монтаж еще в апреле. Но кто знал, что Энергострою вздумается именно в это лето сооружать пансионат. А тут в январе корреспондент приехал. К Никите подвалил. Тот и высказался: мол, если с техникой будет все в порядке, то есть не будут ее забирать на другие объекты, — сдадим котлован досрочно. Сам Степан слыхал, что и как говорил бригадир. В газете же оговорки насчет техники не оказалось. Никита, как знал, специально оговорился. А корреспондент взял эту важную оговорку и выкинул. Потом спрашивали у него, зачем же так сделал? А он улыбается: не помещался материал, пришлось строку срезать. Как будто нельзя было срезать какую-то другую строку.

Степан думает об этом недолго. Он бы об этом и не помнил, если бы не поломка на соседнем экскаваторе. Будет котлован. Будет отделение для реактора. Все будет, коль столько техники и людей брошено на строительство. Куда денется? Работа с размахом. Это тебе не траншеи под водопровод или дренаж рыть. Отработаешь смену, особенно в ночь, утром оглянешься на сотвореное — сердце прыгает. Наворотил сколько!

Степан видит, как в свете прожектора зубастый ковш входит в суглинок, как система тросов и шарниров без напряжения поднимает ковш и несет его на бруствер, как металлическая пасть, словно живая, распахивается, и ее содержимое, легко ухнув, выпадает на отвал. Две такие порции — и КамАЗ полон. Машины тоже часа полтора как отправились в гараж. У них свое расписание. Степан сбрасывает грунт на насыпь. Завтра подберут погрузчики.

Он любит смотреть и направлять движения своей машины. В полном одиночестве, как сейчас, он норовил так настроиться, чтобы почувствовать каждое ее движение, каждое трепетанье, слиться с нею в одно целое, Машина — существо, а он его разум. Степан от этого слияния получал наслаждение. И всякий раз досадовал на соседей, которые время от времени то один, то другой, а то и оба сразу, остановив свои экскаваторы, приходили к нему на перекур и прерывали чудный сон наяву.

В эту ночь грунт шел однородный. Он осыпался в свете прожектора, как пересохшая халва. Был на вид сладок и ароматен.

Степан услышал гром. Наконец-то, подумал он. А то сверкает насухую, даже оторопь берет. И тут, машинально застопорив движение ковша, он вдруг увидел снаряды. Они напоминали в полуоткрытой пасти ковша сигареты в надорванной пачке. Темные, продолговатые, торчали между зубьев. Степан, когда понял, что попало в ковш, даже сосчитать их не мог, вроде выше пяти и счета не знал. Он замер. И не от испуга. Сознание разбивалось на какие-то бесформенные кусочки, то ли обломки, то ли пятна. Мир дробился, как будто взрыв уже состоялся. Ведь он его слышал. Взрыв уже произошел, Нет уже ни экскаватора, ни Степана. Есть лишь память, в которой на веки вечные зафиксировано то, что увидел Степан в свой последний момент. Он вздохнул один раз, другой и подумал, хорошо ли, что в памяти они остались как единое целое — он и его КМ‑602? Нет, ничего! Только разум каким-то образом отделился от него и витает над останками человекомашины. Степан машинально же, как недавно застопорил ковш, двинул его к отвалу. Услышал скрип тросов. И тут же выключил двигатель. И тут же услыхал хор сверчков за отвалом. И тут же почувствовал: пот по спине ползет. Пальцы на руках и ногах мерзнут, словно мороз ударил, врасплох его, полуодетого, захватил. Степан испугался, потому что, попытавшись закричать и сообразив, что из этой затеи ничего не выходит, понял, что онемел. Сам не понимая зачем, он потянулся к приборной доске.

Опустить ковш? Нельзя! Почему? Нельзя, и все тут. Ага! И в самом деле нельзя. Под ковшом... Под ковшом еще несколько штук. Отдернул руку. Высунулся из кабины. Пространство вокруг машины усеяно снарядами. Вперемежку с истлевшими досками ящиков, в которых долгие годы эти снаряды покоились, дожидаясь прикосновения ковша экскаватора. Его, Степана, экскаватора. Степан задраил кабину. Опустил смотровое стекло. Выключил прожектор. Но тут же сообразил, все это не спасет, если снаряды начнут рваться. Он поджал ноги. И впервые в жизни подумал: стать бы птицей, какой-нибудь пичугой, выпорхнуть в отдушину в крыше кабины.

Через час он успокоился. Открыл дверки, размышляя над тем, как все же выбраться из смертельного кольца.

На скалах в зарослях терновника, боярышника, дикой розы загоготала сова. Пугнула Степана. Но этот страх был мгновенным. На фоне черной жути, не покинувшей его, крик ночной птицы показался человеку радужной блесткой, радостным приветом жизни. Он уже различал далекие петушиные крики в Красных Кручах, а возможно, в Святынях. Глубоко вдыхая обострившийся приближением рассвета запах соленого озера, глянул на часы. Он содрогнулся, представив, что еще часа три придется сидеть здесь до конца смены...

До сих пор снаряды лежали в темноте и покое. А сейчас они на свежем приморском воздушке. Сейчас они окисляются: быстро, быстренько... Наверстывают упущенное. Сейчас они горят незримым огнем. И самый слабенький из них или самый старательный зашипит и грохнет, а за ним и все остальные...

Жванка разбудил телефон.

— Богдан Гордэевич! А? Ты слышишь?

— В чем дело, Давид?

— Такое впечатлэние, понимаешь, как будто противотанковую гранату бросили... Я бы поверил, если бы не дэвятый этаж... Я говорю, что это была шаровая молния. Двэ сэкции, как баран языком слизал.

— Давид Амиранович, ты — начальник строительства! Говори толком, что у вас там стряслось?

Разговор прервался.

Богдан быстро набрал номер Абуладзе. Трубку не поднимали. Секретарь понял, что Абуладзе звонил не из дома. Богдан Гордеевич стал одеваться. Вспомнил о корсете. Придется без него. Надо же когда-то решиться. Костыли враз оставил. Решил и оставил. С тростью, правда, приходится ходить. Но это ненадолго. С выездом за пределы района не торопится. Концы немалые. Главный врач пока не советует. Один раз выедешь раньше времени, потом никому не докажешь, что поспешил.

Минут через пятнадцать Жванок катил по только что построенной бетонке в рабочий городок. Без корсета сидел напрягшись. На стыках плит потряхивало. Спина отзывалась на толчки остро, словно покалывало ее иголочкой. Он придерживал ход машины, будто боялся, что кончик иглы отломится и останется в нем постоянной болью.

Небольшой пока — величиною в средний городской квартал — строительный городок не спал. Жители от мала до велика толпились на улице, глядели на разрушенный дом. Галдели, ждали объяснений.

Следом за секретарем райкома партии примчалась пожарная машина, надобность в которой уже отпала. Однако пожарные добросовестно вылили имевшуюся в цистерне воду на едва дымящийся угол девятого этажа. Начальник милиции прибыл позже всех и вполголоса распекал участкового за то, что тот, увлекшись изложением своей версии взрыва, позабыл вовремя сообщить в райотдел.

— Бондаренко, я вас разжалую, — ворчал майор Сокол, не глядя на суетившегося рядом лейтенанта.

— Вадим Петрович, клянусь честью, не нарочно я. Увлекся и в самом деле.

— Как мне в глаза секретарю глядеть? Больной, ему в машине ездить категорически запрещено, — здесь, а я, военный человек, прибыл последним.

— Вадим Петрович! Прошу извинить. Впредь, клянусь честью, не повторится.

— Ладно, кончим! — отмахнулся от участкового майор и пошел навстречу двигавшимся в его сторону Жванку и Абуладзе.

Но Бондаренко не отстал от начальника милиции.

— Есть, есть тут элементы, Вадим Петрович! Помните, я докладывал, когда целая серия поломок была — на кране, на подъемнике, на экскаваторе...

— Все это досужие твои домыслы, Иван. Пора всерьез думать о своих обязанностях.

— Если кто-то и врэдит на стройке, — громко, посверкивая толстыми стеклами очков, заявил первым подошедший к Соколу начальник строительства, — так это Абуладзе. Я гранату или зажигательную бутылку бросил. Это я срываю сроки сдачи объектов и заметаю таким образом следы недоработок.

— Ты нам, Амиранович, мозги не пудри, — остановил Абуладзе Жванок. — Ясно, что тут произошло. Ясно и то, что у тебя на стройке порядка не стало! Я это и до шаровой молнии мог бы тебе сообщить. Она только ускорила это мое признание.

— А вы, значит, товарищ первый секретарь, склоняетесь к естественной природе взрыва? — не утерпел крутившийся около Бондаренко.

— Уймитесь, лейтенант! — одернул участкового недовольный начальник милиции. — Сколько можно?

Бондаренко ретировался, приумолк. Лишь бросал значительные взгляды то на гомонящую толпу, то на начальство.

— А где же, — оглянувшись, поискав глазами кого-то, спросил Жванок, — где Руснак? Только его и недостает, чтобы начать тут же заседание парткома.

— Толя? — оживился Абуладзе. — Он меня и разбудил. Он тут где-то. — И крикнул в толпу: — Секретаря парткома не видели? Найдите его срочно!

— Зачем же? — махнул рукой Жванок. — Я это так, в духе момента поинтересовался.

Но секретарь парткома уже бежал, белея в сером рассветном пространстве рубахой.

— Доброе утро, Богдан Гордеевич, Вадим Петрович! — возбужденно приветствовал гостей из района парторг строительства.

— Происшествие! — пробормотал Абуладзе.

— Теперь дом не сдадим и ко Дню строителя, — огорченно констатировал Руснак.

— Захотите, Анатолий Максимович, сдадите, — ответил Жванок. — Подумаешь, две секции.

— Да где же их взять? — вмешался Абуладзе.

— Негде! — вскинулся Жванок. — Сколько секций ушло налево, вы хоть сосчитали? Пойти по окрестным деревням, почти во всех дворах времянки, летние кухни из панелей.

— Так то же списанные! Нэпригодные, которые. Их нэльзя было ставить.

— Списанные. Только не все, а через одну. Можно проверить. Под списанные пошли вполне годные секции. Но об этом поговорим на бюро. Давно собираюсь. Создадим комиссию, она изучит вопрос, по деревням поездит.

Абуладзе и Руснак примолкли. Начальник строительства наклонил курчавую седую голову. Маленький, в очках с мощными линзами, он стал похож на несправедливо обиженного отличника. Парторг поеживался чуть в стороне в тонкой белой рубахе.

— Утром пришлю специалистов, — нарушил паузу Сокол.

— Зачем, Вадим Петрович? — удивился Жванок.

— Для порядка. Лейтенант настаивает.

— Ну, тогда по домам, — распорядился первый секретарь. — Бриться, завтракать и на работу.

Первым пошел к своей машине.

Однако позавтракать Жванку не пришлось. На этот раз позвонил Руснак. Сообщил, что в котловане наткнулись на склад боеприпасов.

— Вызывайте минеров, я сейчас буду.

— Уже вызвал. Но в котловане экскаваторщик.

— Как? До сих пор?

— Дело в том, что он не может выбраться оттуда. Весь его угол усеян снарядами. Ступить некуда. Парень сидит в машине ни жив ни мертв.

— И что, ничего нельзя придумать?

— Что придумаешь?! К котловану никто не подходит. Все боятся.

Минеры предложили взорвать снаряды на месте. Корпуса снарядов оказались настолько хрупкими, что прикасаться к ним было опасно. Абуладзе прямо-таки на дыбы встал.

— Скрэпэр и три экскаватора гробить! Нэт, нэ позволю. Думайтэ, думайтэ. Тэм болээ, что там чэловэк. Эго надо доставать...

Степан даже привык к своему положению. С любопытством глядел на снующих по насыпи военных. Потом и они исчезли. Степан снова затосковал. Сморенный усталостью и жарой, он забылся. Полусон был тревожен, потому чуток. Разбудил его, как ему показалось, собачий лай. Он еще подивился — никогда такого лая, слабого, тонкого, с хрипотцой, не слыхивал. Выглянул из кабины. На отвале остроухая, с пышным хвостом собачонка желтеет. Скрылась, появилась. Потявкивает. Когда боком повернулась к Степану, понял он: не собака то, а лисица. Зверек сидел открыто. Поглядывал на Степана. Вряд ли она меня видит, решил он. Потому и держится безбоязненно. Лисица снова залаяла. Степан высунулся в смотровое окно чуть не до пояса. Зверек испуганно рванулся в сторону, но тут же замер, словно привязанный. Теперь он не глядел в сторону человека. В этот момент на отвале появилась еще одна лисица. Красная. Более похожая на собаку. Степан так и подумал, что собака. Ишь ты, мелькнуло в голове. Желтая не боится собаки. Шумнул послеобеденный ветер. Поднялась карьерная пыль. Степан сквозь нее всматривался в отвал, понимая, что никакой собаки нет. Две лисы гуляют себе. Знают: человек заперт, бояться его нечего. Степан вспомнил, что красного зверька он уже встречал в степи. Он его видел, когда помогал монтажникам расчищать площадку под фундамент пусковой котельной. Как раз там оказалась нора красной лисицы. Пришлось лисам уходить с обжитого места. Красный, видать, самец, яростно кидался на ковш экскаватора. Монтажники разбежались кто куда. Подумали, что зверь бешеный. Лишь позже стала понятна его уловка: отвлекал людей от лисы, уводившей маленьких в сторону Мужичьей Горы.

Степан вспоминал недавнее прошлое. Отвлекся. Даже забыл о лисах. Потом опять, кажется, вздремнул. Наверняка вздремнул, разморенный жарой и тишиной, потому что увиденное им походило на сон.

Длинный, толщиною в ногу, ужина, опершись на кольца, стоял на отвале, поблескивая радужными пятнами на чешуе. Оранжевая тюбетейка сверкала в свете дня. Степан зажмурился. Снова глянул — наваждения не было. Кажется, он выпил именно в тот миг остатки воды — теплой, не освежившей. Кажется, он искал курево. Никита курил и мог оставить что-нибудь в кабине. Хотя бы окурок. Спички Степан нашел, но папирос не было. Он даже сиденье поднимал. Это-то он хорошо помнит. Сиденье поднимал. Там, под ним, и спички оказались. Поднял сиденье и остолбенел. В отверстие под сиденьем увидел змеюку. Она проползала под экскаватором. Там между гусеницами снарядов не было. Змеина полз не торопясь. И Степан успел хорошо разглядеть орнамент на его спине. Он тогда облегченно подумал, что это, видимо, крупный уж. Он полз, и Степан следил за ним. В пыли оставалась дорожка, след от его тела. Она извивалась между снарядов, лежавших позади машины. Она словно тропка. Она меня выведет! Я выйду по ней. Степан как бы очнулся в этот момент. Выбрался из кабины и стал спускаться по ее задней стороне.

Взрыв получился довольно шумный. Корпуса снарядов за время лежания в грунте истончились, и осколков не получилось. Экскаватор побило и помяло, но работать на нем было можно. Абуладзе возбужденно воскликнул, когда все кончилось:

— Отэчэственная тэхника! Даже взрыв нэ можэт ее cокрушить. Наша тэхника!