Колыбель

СТОЛКНОВЕНИЕ

Вася Конешно с вечера не выключил радио. Без пяти шесть в динамике затрещало, затем пошли чистые звуки позывных республиканского радио. Они и разбудили Васю. Маленький, круглоголовый, он сбросил короткопалые с незагорелыми ступнями ноги на пол, схватил себя за жесткие щеки. И первое, что решил, — не бриться. Еще звучал гимн, а Вася Конешно уже ходил на цыпочках по хате. На нем были полотняные брюки, тенниска. У порога валялись босоножки с отполированным нутром, поскольку Вася никогда летом носков не надевал. За выцветшими шторками, отделявшими его комнату от материной, заскрипели пружины койки.

— Чиво, сынок, шукаешь? — спросила Матрена.

— Да ножика найти не могу. Куда и подевался?

— В калидори он, на окошке. Ты как в тот раз положил его тамочки, так я и не прибирала.

— Тю, занудство, — выругался Вася, — склероз, што ли?

— Ты бы, сынок, поел.

— В такую рань горло драть тока, а не есть.

— Так молочка хоть...

— Ладно, не твоя забота! — буркнул Вася, пряча нашедшийся нож в карман, укладывая в сетчатый мешок провизию.

Передавали последние известия. Диктор сообщил об очередном запуске «Союза».

— Все лётают, лётают, — кряхтя, пробормотала Матрена. — А какая польза?

— Научный прогресс, мать... Тоже надо, а как же!

— Прогрез, прогрез, ничего в нем не понимаю... Уверх летают, униз роють. Говорят, эта ваша атомка потом как ирванеть... Вот весь прогрез.

— Што ты понимаешь, действительно? Пенсия у тебя есть? Есть! Краны-смесители тебе поставили? Поставили! Подумай себе, когда бы ты воду в хату провела и такие краны поставила без атомки? Да разве только вода?

— Кранты? Без них жизнь прожила, без них и обошлась бы... Просто другие ставили, и я тоже захотела.

Ночью снова лил дождь. Море, спокойное, зеленело, как луг. Лежало оно сразу же за повалившимся редким и низким плетеньком. Вася досадчиво ругнулся: до сих пор не поправил огорожи. Калитки не открывал, перешагнул через плетенек и пошел вдоль воды к Змеиной бухте.

Никита Вороной не уговаривался со Степаном насчет рыбалки. Да и сам не собирался. Проснулся рано. Побрился. Изжарил яичницу и позавтракал. Глянул в окно. Мимо общежития идут мужики с веслами. У многих в поселке лодки. «На бычка пошли», — подумал Никита и заскучал.

В дверь постучали. Открыл — на пороге Степан.

— Вчера накопал в лимане червя. Пошли на кефаль.

— Так рано еще за кефалью.

— Чего рано? Я вчера у Валика Иванова был, угощал ухой. — Степан зажмурился, щелкнул языком.

— А потом твой Валик нас и штрафанет.

— Я у него спрашивался. Говорит, не больше пяти кило на брата можно удочкой. Сезон открыт!

— Ну, тогда пошли, — согласился Никита.

Вороной всегда маялся по выходным, когда Марина уезжала в командировку, потому обрадованно откликнулся на предложение.

Через полчаса они уже покачивались на траверзе Змеиного мыса. Клева не было. Когда с берега, заворачиваясь в серебристые кольчуги, побежали короткие острые волны, Степан решительно стал сматывать спиннинг.

— Давай посидим еще с часик, — предложил Никита. — Ну что на берегу делать? Выходной же!

В заливе, словно белые бабочки, полетели по ветру серфингисты.

— Дела не будет, ерунда, а не рыбалка, — расстроенно сказал Степан. Сбросив брюки, прыгнул за борт и поплыл подальше от лодки:

— Вода — кла-а-асс!

Никита тоже стал сматывать удочки. Из-за третьего скалистого выступа выскочила, ровно стуча движком, моторка рыбинспектора.

— Бог в помощь, — пристально глядя из-под длинного вельветового козырька кепки, бросил Валентин.

Никита взялся за весла.

— Что улов? — поинтересовался рыбинспектор.

— Солнце светился в окне, рыбка плавает по дне, — ответил Никита.

— Идите в Змеиную. Там рядом сброс из канала, — посоветовал Валентин.

— Ну и что как сброс? — буркнул Никита.

— Степа объяснит, если еще не забыл законов моря! — крикнул Валентин и, запустив движок, помчался по своим делам.

— Чего это он про Змеиную?

— Так планктона там больше. Вместе с канальской водой всякие организмы микроскопические, полезные для планктона, в море попадают...

— Ну и что?

— Значит, там и малек жирует. Значит, может и кефаль попасться. Уж бычок наверняка там есть.

— Терпеть не могу змей. Просто воротит и мандраж бьет, когда вижу этих толстых бычколовов.

— Да брось, ерунда! Мальчишки руками берут, ужаков этих... Поехали. Валька советует, значит, знает.

Едва в бухту вошли, еще заякориться не успели, как слева по борту услыхали шумный всплеск. Никита вздрогнул, оглянулся.

— Ерунда! Думал, что гигантский ужик шумнул? — рассмеялся Степан.

— ИдитыСтепазнашькуда, — без пауз, единым духом выпалил Никита и облегченно вздохнул. — Никогда я к морю, видать, не привыкну. Вроде и родился неподалеку от него, а вот ничего во мне морского и не прижилось.

— Это какой-то чудик вон с того камня сиганул. Каких только любителей теперь тут нет, — продолжал Степан. — Купаться в бухте, где ужаков кишмя!

Стали разматывать спиннинги.

— Эге, ерунда какая, — снова подал голос Степан. — Это же наш Вася Конешно резвится.

Вася между тем уже вылезал на камень, толкая перед собой что-то плоское, напоминающее блюдо.

— Глянь, Никита, кажись, камбалу поднял.

Вася этот возглас расслышал и откликнулся:

— Правьте сюда, любители, у меня и на вас хватит.

— Поехали, что ли? — дернулся Степан,

— Так мы с тобой ничего не поймаем, если будем мотаться с места на место.

— Ерунда, если клюет, так будет клевать.

Подошли к просторному довольно высокому камню, круто обрывающемуся в воду.

— Приветствую бригадира и подпаска, — отжимая реденькие волосья на затылке, сказал Вася.

— Ты чего тут? — деловито поинтересовался Никита.

— Глядите, — Вася прыгнул с обрывистой стороны камня, нырнул куда-то в тень его и поднял на поверхность сетчатый мешок, в котором теснились с десяток мощных калканов.

— О-о-о! — вырвалось у Степана. — Как тебе удалось? Снастей не видно. Руками ты их, что ли?

— Спокойно! — отпуская тут же ушедший под воду мешок, Вася взял с камня широколезвый охотничий нож и, посмотрев в прозрачную воду, с мальчишечьим воплем нырнул. Через минуту вытолкнул на поверхность калкана. В спине у рыбины, ближе к голове кровавилась рана.

— Так я их и ловлю...

Степан сплюнул в воду.

— Зачем тебе столько? — спросил Никита.

— Правда, многовато получилось, увлекся! — деловито ухмыляясь, ответил Вася.

— Варвар ты, Вася! — сказал Степан.

Вася поглядел на него, затем перевел взгляд на бригадира. Не увидев сочувствия, смутился.

— Поделим на троих, — предложил.

— Валик сказал, не более пяти кило, — Степан посмотрел на Никиту.

— Тут есть экземпляры каждый по пять кило, — хмуро ответил на взгляд Степана Никита.

Вася, уловив перемену, пришел в себя, засуетился.

— Я не жадоба, поделимся. И впрямь много получилось. Мне и не дотащить за раз. Хотел на лодке пойти, да передумал почему-то? А вы как раз с лодкой.

— Тут неподалеку Валик катается!

— А ну его! Чихал я на этого чокнутого, — и вовсе осмелел Вася.

Слово «чокнутый» окончательно отрезвило Степана. Он вспомнил, как Вася насмехался над ним, когда он рассказывал о своем сидении на экскаваторе из-за снарядов; как, прослышав о том, что его ужака спас, покрутил у виска пальцем, посоветовал обратиться к невропатологу. А потом всем пересказывал историю Степана и, хохоча, называл его чокнутым.

— Все у тебя чокнутые, один ты нормальный! — взорвался Степан. — Смотри, как бы...

— Ты это, ты мне угрожаешь?! — окрысился Вася.

— Давай свой чувал! — заорал Степан. — Сейчас поедем к Валику!

— Кто ты такой! — набычился Вася и схватился за нож.

— Кто я? Кто я? — понесло Степана.

— Рыбинспектор выискался еще один. Подпасок ты бригадирский. Подлиза к начальству. На рыбалочку возишь... Чихал я на вас!

— Ах ты, браконьер! — взвился Степан. — Давай мешок! — Он спрыгнул в воду и стал вытаскивать затопленный в тени камня сетчатый мешок.

— Брось мешок! — заорал Вася. — Не лапай, не твое!

Он тоже очутился в воде и давай вырывать свою добычу.

Перевес был на стороне Степана, потому что Вася боролся одной рукой. В другой у него был нож.

В момент, когда Никите показалось, что Вася ударит Степана ножом, он тоже выскочил из лодки и схватил Васю за запястье. Вася заорал благим матом, выронил нож.

— Грабители, ворье! — кричал он, карабкаясь на камень. Ноги скользили. С мокрых трусов стекала вода; цветастые, просторные, они облепили тощий зад Васи, делая его маленькую фигуру нелепой и беззащитной.

Мешок снова затонул. Степан и Никита, устало дыша, держались за лодку, не глядя друг на друга.

— Ворье, губители-грабители! — плакал Вася. Он плакал, как наказанный несправедливо малец. И это окончательно сбило Никиту и Степана с толку.

— Да гори он со своими камбалами! — вырвалось у Степана.

— Их тут видимо-невидимо. Они обожают в мутной воде пастись... Тут рядом сброс из канала, малька пропасть, вот они и жируют в бухте, — сквозь слезы объяснял Вася. — Я забылся. Я не хотел столько...

Никита влез в лодку, взялся за весла.

— Постойте, — протянул руку о Вася. — Будьте людями, возьмите половину. Мне все не дотащить.

— Нам не надо, — отводя взгляд от Васи, отрезал Никита.

— Святые, да? Чистенькие? — опять закричал Вася.

Степан тоже полез в лодку. Видя, что они не собираются ему помочь, Вася отчаянно взмахнул рукой и принялся выволакивать мешок на камень...

После рыбалки, расставшись со Степаном, Никита решил наведаться к матери в Мужичью. Жена в командировке. Тошно одному в комнате общежития сидеть. Явился к матушке, а та и рада. «Чего тебе, сынок, с такою жинкою мучиться? Вертайся домой. Найдешь еще и молоденькую. Зачем тебе перестарка-то? Кто не ошибается в твои годы?» — «Мои года такие, что стыдно ошибаться, мать. А пришел я к тебе потому, что скучаю по тебе. А возвращаться насовсем, видно, не придется. Нам с Мариной скоро квартиру дадут». Побыл у матери час от силы. Едва и его выдержал. И что она за человек? Ничего ей такого плохого Марина не сделала, а вот взъелась, и все. Может, смягчится, когда ребенок появится. В городок пошел пешком. И не по дороге, а напрямки, степью, мимо озера, мимо котлована. Увидел технику, остановился. Спустился в котлован, влез на экскаватор. Задумался. Солнце уже село. Сверчки завели старинные свои песни. Слушал, слушал и не заметил, как вздремнул.

Вася Конешно ходил по Красным Кручам с мешком — тяжелым, глухим, пропитанным морским духом — и предлагал встречному и поперечному: «Возьми калкану. За так отдаю. Чесслово, свежачок. Сам утром в Змеиной бухте наловил». Люди брали неохотно. Уж не укачанную предлагает? Кто сильно сомневался, отходил. Более трезвые понимали, что укачанной рыба не могла быть, шторма ведь не было. Брали тяжкие плоские рыбины и видели на спинах следы ножевых ударов, заглядывали в жабры — те были еще розовые; успокаивались окончательно. Оглядываясь, несли по домам, радуясь неожиданной добыче. Вася глядел им вслед, про себя ругаясь: «Вот народ! Никому и в голову не придет хотя бы для вида упрекнуть! Что ты, мол, Вася, совесть бы поимел камбалу не в сезон губить! Чихать им на матушку-природу! Разве ж им камбалу есть? Бычка поганого им жалко отдать. Не стоят они и его!»

И это помогало. Вася от такой своей ругани веселел, ибо чувствовал себя чище и достойнее тех, кто брал у него рыбу, которую он, не совладав с жадностью, добыл утром, которую не знал бы куда и девать, если бы не эти люди.

Купили у Васи камбалу какие-то чужаки, проезжавшие на «Жигулях» мимо Красных Круч. После чего заглянул в магазин, взял бутылку хереса, выпил от огорчения. К городку подошел, и так ему захотелось что-нибудь потихонечку затянуть. Спеть что-то такое, для души. После огорчения захотелось погреть душу песнею. Когда-то в детстве мать певала по вечерам. Ох и песня ж была! Ласковая, грустная. Про Васылька, что сено косит. Прямо за душу брала, аж до слез хватала. У матери всегда, помнится, глаза мокрые были, когда пела она. А у Васи и сейчас внутри песня эта звучит. Какие же слова в ней? Не вспоминаются, хоть умри. Простые-простые слова, а вот и забылись почему-то. Что же это такое? Звучит песня в душе, а спеть Вася не может, слова забылись.

В те поры, когда мать запевала эту песню, Вася все у нее допытывался: «А правда, мама, война кончилась?» — «Кончилась, Васылько, кончилась, хай же ей грэць!» — сквозь песню отвечала мать. Тогда она была совсем еще молодая. Вася не помнит, как она тогда выглядела. Вроде ничего была, а вот замуж никто ее не взял. Наверное, потому, что с дитем была. Кому нужна с дитем? Нетронутых девок было много. Полно было незамужних. Не брали даже девок, что из-за войны перестарками к тому времени оказались.

И горько Васе стало от этих неожиданно навалившихся воспоминаний. «Кончилась война или нет? Мама?» — «Кончилась, Васылько, кончилась уже». Вася хотел всегда спросить у матери еще об одном, во что не верил. Про батьку своего: вернется он или на самом деле пропал на войне? Было Васе семь — восьмой тогда. Совсем дитя, а вот докумекал, что нельзя у матери такое спрашивать. Почему-то казалось, что нельзя про такое спрашивать. Просто ждал. Не верил и ждал. Вдруг батько отыщется, вернется.

Возвращались другие. И в Красные Кручи. Дядька Захар Колосов, контуженый. А потом светился, как тарань или бакабаш вяленый. Он еще построил потом Фелюжий нос. Памятник не вернувшимся с войны. Просверлил на железе памятника и Васину фамилию. Даже после этого Вася все еще надеялся, что батька вернется. Ждал Вася. А мать пела по вечерам. И плакала.

Уже у самого дома почуял Вася беспокойство. Ускорил шаг. Толкнул дверь.

— Мам, что вы, а?

Матрена сидела у стола. Маленькая, серая, словно степная птичка.

— Дэ ты, сынок, ходышь?

— Что ты, заболела?

— Не. Здоровая. Ты дэ ходышь?

— Рыбу сжарила?

— Хай вона пощезнэ, рыба твоя, сынок!

— Что ты?

— Иди до лодки. Там тэбэ инспектор...

— Валька? Иванов?

— Та хто ж еще?

Вася выскочил из хаты. Перешагнул через повалившуюся загородку.

Точно! Рядом с его лодкой качается катер рыбинспектора.

— Явился? — раздалось сзади.

Вася резко обернулся, так его этот голос врасплох застал.

— А что? — негромко спросил.

— А ничего. Судить будут тебя, негодяя. Сейчас я заберу твою лодку. А потом, завтра... Завтра же поеду в прокуратуру. Хватит! Надо же с кого-то начинать, чтоб другим неповадно было.

— С меня, значит, начать хочешь, чтобы другим неповадно, так?

— Да ты к тому же и нетрезвый!

— Не твое дело. Ты мне не начальство. К тому же сегодня выходной.

— Я лодку забираю. — Валентин двинулся к воде, занес ногу, чтобы ступить на свой катер.

— Геть! — заорал Вася. — Тока тронь лодку!

Валентин обернулся резко:

— Ты мне еще угрожать? Ворюга! Вредитель!

Вася выставил руки вперед.

— Иди, иди ко мне. Поговорим.

Валентин подошел, и, не успел Вася схватить его, как получил сильный удар по рукам.

— Так ты еще бьесся? Ну что же, первым начал... — Вася пригнулся, норовя ответить на удар. Но рыбинспектор увернулся. Вася потерял равновесие. Упал. Оцарапал лицо о ракушки.

— Завтра не ты, а я на тебя в суд подам. Сниму побои и подам, — сопя и чертыхаясь, поднимался Вася.

— Ты не только ворюга, но и трус к тому же, — спокойно сказал Валентин.

— Я трус! Я труссс! — зашипел Вася. — Сейчас поглядим. Сейчас, — широко разведя руки и отступая, бормотал он. Чувствуя, что поваленный плетенек близко, рукой подать, рванулся к нему, стал выдергивать полусгнивший колышек. — Сейчас я тебя пришибу вот этим дрючком. Счассс!

Валентин отвернулся от него. Шагнул в свой катер и стал запускать мотор.

Видя, что его угрозы не приняты всерьез, Вася бросил колышек и кинулся к воде.

— Стой! Куда тикаешь?

Валентин не ответил.

— Сам трус! — крикнул Вася. — И свидетелей у тебя нет!

Валентин оставил в покое движок катера.

— Есть, есть люди, которые видели...

— А-а! Это ты бригадирского подпаска имеешь в ввиду! Этого мозгляка! Этого никудышного, чокнутого. Так ему никто не поверит!

— Я имею в виду тех, кому ты сбывал рыбу. Много денег сгреб, ворюга?

— Все мои, все! — снова, теряя контроль над собой, закричал Конешно.

Взревел мотор катерка. Голос Васи потонул в шуме.

Катерок тронулся и поволок за собой лодку.

— Не трогай! Не твое! — орал Вася и метался по берегу. — Ну ладно! — бормотал Конешно, слушая удаляющийся рокоток инспекторского катера. — Я ему покажу! Я до него доберусь! Он у меня на коленки станет... — Василь бросился в дом. И под испуганные вопли матери, все видевшей и слыхавшей, пытавшейся помешать сыну, сорвал со стены ружье. Заметался по хате, находя патронташ. — Я ему покажу, как на своих руку поднимать. Нашел крайнего. Другим, значит, можно. Эге! Других он боится. А на мне решил отыграться, власть показать решил... — Выскочил во двор. Шарахнул в небо из двух стволов и заорал: — Убью-ю!

Вся деревня слыхала его сумасшедшее «убью-у-у!».

Вроде и ненадолго забылся Никита, вдруг услыхал сквозь сон: вроде шумнуло что-то на бруствере котлована в противоположном углу. У экскаватора другого. Подумал: ветер, что ли, разбирается? Отряхнулся Никита от полудремы. Тихо. Показалось? И снова думы навалились тревожные. О Марине, о матери.

Холодные ночи начинаются. Сверчков почти не слыхать. Какой-никакой когда-никогда скрипнет — и молчок. Никита поежился и вздрогнул от довольно явственного звука. Ударило железо. Звук донесся со стороны соседнего экскаватора. Курочит кто, что ли? Сразу же вспомнилось: то один, то другой экскаваторы простаивают. Вроде как нарочно кто-то их ломает. Пойти поглядеть? Неужели кто-то вредит вот так ночами, когда в котловане никого? Никита осторожно спустился наземь. Заходя с теневой стороны, стал приближаться к экскаватору. Звук повторился: осторожный, тихий. Хоронясь, бегом приблизился к самой машине. И понял: кто-то орудует, ключами работает.

— Что надо? — выскочив из-за ковша, гаркнул Никита.

Маленькая фигура замерла. Грюкнул выпавший из рук ключ. Человек бросился бежать. Никита без труда настиг его и подставил ногу. Беглец со всхлипом растянулся, и видно было, что ушибся при падении. Никита неторопливо подошел, наклонился. И тут же повалился навзничь. Человек, резко поднявшись, коротко ударил Никиту в переносицу чем-то твердым. Никита не потерял памяти. Подумал: не кулаком ударил, не кулаком. Быстро подхватился, погнался за карабкающимся на бруствер человеком. Успел схватить за ногу. Сильно рванул на себя. Глаза запорошило пылью.

— Убью-у! — закричал беглец. Но Никита уже завернул ему руку с небольшим гаечным ключом и ударил по шее.

— Ууууу! — завыл человек. И Никита узнал его.

— Вася?! Это ты, Вася?

— Бррригадиррр! Отпусти, прошу! — Вася пытался вырваться еще раз. Рванулся, но боль в суставах завернутой за спину руки дала себя знать, и он снова взвыл, выругался.

— Ты зачем ударил меня, Вася?

— Отпусти руку. Больно!

— Посмотри, зараза, что ты сделал мне! — закричал Никита, не отпуская руки.

— Не могу посмотреть, больно повернуться и темно...

Никита отпустил Васю. Тот сел наземь и еще раз выругался, потирая руку.

— Вывихнул ты мне ее, бригадир. Как теперь работать?

— Успокойся! Работать в бригаде ты больше не будешь!

— Это почему же?

— Вредитель ты!

— Я? Вредитель! Это надо еще доказать! Может, я пришел подремонтировать машину.

— Ночью? Видать, в темноте перепутал — в чужой экскаватор залез?

— Может, и так...

— Ясно!

— Что тебе ясно?

— То, что ты тип. Браконьер и вредитель. Судить будем тебя.

— Кто судить? Ты? Тоже мне судья нашелся!

— Ладно, — успокаиваясь, проговорил Никита. — Скажи, зачем ты копался там? — Подождал ответа. Его не было. — Выходит, что все поломки на твоей совести. Кран ты тоже?

— Кран! — закричал Вася. — И кран. И все поломки. И все другие неурядицы. Все я! Я! Я! Я! — орал Вася. — И то, что котлован стали копать на полгода позже, все я. И отсылал технику строить санаторий. Я подсунул в котлован мины и снаряды. Я мамонта закопал, чтобы остановить работы... Я!

Никита опешил.

— Ты сумасшедший?

— Да! Да! Чокнутый! Я — чокнутый, — закружился Вася, приплясывая.

— Вот то-то же и есть! Вот именно! Темнота беспросветная. И вредитель! Иди домой, завтра иначе будем разговаривать.

— Ничего завтра не будет! — ответил на это Вася.

— Еще как будет!

— Ты спробуй докажи. Тебе же никто не поверит!

Выпалил и пошел прочь. Никита шагнул было следом. Но тут же остановился. Вполголоса выругался. И ему показалось, что вся эта нелепица ему пригрезилась.

Чтобы Вася... Чтобы он... Чушь какая-то. Бред. Да что ему тут понадобилось? Насос, что ли, в огород хотел поставить? Никита долго еще стоял потерянно. Чувствовал, как саднит переносица. Потом двинулся следом за ушедшим Васей.

Перед тем как пойти в общежитие, Никита заглянул в медпункт. Дежурная фельдшерица заклеила ссадину пластырем. Молча. Не впервой у нее такая работа по ночам.

Никита пошел к морю. Из головы никак не шли бредовые выкрики Васи. У Фелюжьего носа опустился на корточки, долго глядел на именослов, высверленный в железе. Потом перевел взгляд на море. Оно было тихим. И вот в самой глубине этой огромной тишины загорелся костер. Так ало и дружно горит только сметанная скирда новой соломы. И горело в море так же недолго. Неужели сейнер? Но тут же Никита понял, что Это ночной мираж. Но мираж, снова затревожило душу, из ничего не бывает... Значит, где-то сгорело... Вороной вспомнил, что на той стороне залива — автострада. Возможно, автомобиль, авария... Нет, отмахнулся Никита от мрачных картин воображения. За автострадой поля. Видно, сгорела скирда... Где-то за горизонтом в небо воткнулся луч мощного прожектора. Казалось, что свет бьет из самой пучины. Вроде из-под воды. Даже немного жутковато стало от этого зрелища. Луч погас. Никита поднялся и пошел восвояси. Завтра предстоял нелегкий день.

Долго стучался в общежитие. Дежурная, узнав Никиту, ворчать не перестала. Поглядывала на его лицо со значением. Наконец не выдержала. В спину уходящему по лестнице на свой этаж бросила:

— Жинка приехала из командировки, ждет с вечера, а его носит где-то...

Дверь, едва Никита звякнул ключами, отворилась.

— Что с тобой, Китушка? — Марина испуганно прикоснулась к наклейке на лице мужа.

— В темноте ударился, наткнулся на сук.

— Обманываешь... — Марина вздохнула, улыбнулась, пытаясь скрыть беспокойство. — Загулял, мой милый... Так мне, старой, и надо...

— Давай-ка позавтракаем, — предложил Никита. — Спать некогда. Скоро на работу.