Костры на площадях

ПЕРВЫЙ БОЙ

Сквозь сон Федя слышал, как далеко, видно на улице, пропел горн, пропел высоко и тревожно, и тотчас в казарме началось движение, сутолока. Все еще не проснувшись, Федя чувствовал, что пустеет классная комната, в которой он жил, что люди спешат куда-то. «Ведь это на фронт!» — подумал Федя во сне и сделал усилие над собой, чтобы проснуться.

Он проснулся и увидел, что комната действительно пуста, мусор, бумажки валяются на полу, он понял, что еще ночь — окна были черны и только иногда озарялись бледным заревом. Федя услышал далекий гул, и пол под ногами заметно вздрагивал.

На столе чадила керосиновая лампа, отец Парфений с заспанным недовольным лицом укладывал в деревянный чемоданчик свои пожитки.

— А где же все? — закричал Федя.

Отец Парфений посмотрел на него, подмигнул весело:

— Приказ о наступлении пришел. Вот они и подались в самое пекло.

— А мы? — У Феди к горлу подступили слезы.

— Мы… Мы с тобой в обозе. Кухня, санчасть, интендантство со своим имуществом и прочая такая штука. Ближний тыл. Смекаешь? Ближний! — И отец Парфений многозначительно поднял руку с крючковатым указательным пальцем.

— И будем тут сидеть? — совсем упавшим голосом спросил Федя.

— Зачем же? За своими пойдем. Я же тебе говорю — ближний тыл мы. Только вот что, Федор. Дмитрий Иваныч приказал тебе передать, чтоб ты меня беспрекословно, значит, слушал. Ослушаешься — прямо домой тебя отправят. Понял?

— Понял… — насупился Федя.

— А ты пузырем-то не дуйся. — Отец Парфений захлопнул свой чемоданчик. — Война, мил человек, это тебе не в прятки играть. Собирайся, бери своего медведя, к нашей телеге привяжи его. Скоро двинемся.

Начало только-только развидняться, когда они отправились в путь. Опять шел снег, густой, медленный, и свежесть наполняла ночной воздух. Длинный обоз растянулся по еле видной дороге. Подводы, подводы, подводы. Темные фигуры лошадей, их жаркое дыхание, фырканье; огоньки цигарок, приглушенные голоса; крытые кибитки с красными крестами на крышах.

— Передний! — зычно кричал кто-то. — За лесом направо! Дорога на Сухотинку.

— Передний!.. — передавали голоса над обозом.

Иногда коротко озарялось небо, и на миг становилась видной снежная даль, серый лесок справа, впереди дорога, темной змеей уползавшая к горизонту. А потом прилетал гул, тяжело тревожа тишину.

Федя шагал по подмерзшей земле рядом с Мишкой-печатником, который шел послушно, споро, но сердито отдувался — не поспал всласть. Впереди прыгал и звякал бачок походной кухни, возвышалась спина отца Парфения, изредка слышался его тихий добрый голос:

— Топай, топай, Гнедок! Трудись. Скоро своих ребят встренем.

Федя трепал теплый бок Мишки, смотрел на светлеющее небо и думал. Как хорошо ему думалось в этот предутренний час! Он думал сразу об очень многом: об отце Парфении — хороший он, очень хороший. Чудно! О мамке — может, она уже поправилась? О Любке-балаболке — надо написать ей письмо, и уже мысленно придумывались первые строчки этого письма: «Здравствуй, Люба! Вот я и на фронте. Кругом рвутся снаряды, но совсем не страшно. Белые бегуть…» Он думал о себе, о революции и об этой дороге. Куда она приведет его, Федора Гаврилина, мальчика с рабочей окраины?..

Все светлело небо, еле заметно порозовел горизонт, и к нему вела и вела дорога.

Стало совсем светло, и уже ясно были видны и лошади, старательно переставляющие ноги, и лица людей, и штыки винтовок заблестели светом слабой зари; было видно, как из-за леска потянулась стайка ворон — черные точки над белым полем. Значит, близко деревня. И правда, кончился реденький лесок, повернули направо, и сразу будто из снега вынырнули соломенные серые крыши, запахло дымом, и петухи горланили на разные голоса. И вдруг отчетливо послышалось:

— Та-та-та-та!

Перерыв и опять:

— Та-та-та!

Пулемет! У Феди яростно забилось сердце, и где-то в самом дальнем уголке его холодком шевельнулся страх. Шевельнулся и исчез.

А обоз уже втянулся в деревню и быстро рассасывался в ней; слышались короткие команды. К Феде бежал Яша Тюрин.

— Здорово! — радостно кричал он, — Меня навстречу Дмитрий Иванович послал. Вам квартиру определили, а Мишке — сарай. Квартирка что надо: все видать будет.

— А что видать, Яш?

— Бой!

— Бой?.. — Больше Федя ничего не спрашивал. Он увидит настоящий бой!

Деревня была большая: улицы, тупички, избы, избы, И везде военные повозки, снуют красноармейцы — движение, крики. Но совсем не видно деревенских жителей — попрятались по подвалам.

Шли к околице деревни, и на ходу Яша рассказывал:.

— А Трофим Заулин-то! Героем оказался.

Отец Парфений оглянулся с облучка:

— Это как?

— В разведку ходил, языка приволок да еще там у них листовки разбросал.

— Листовки? — Федя никогда не видел настоящих листовок.

— Ну да! Я тебе одну взял — поглядеть. На! — И Яша вынул из кармана вчетверо сложенный листок.

Федя развернул его и прочитал:

— Представляешь, белякам разбросал! Они читают теперя и небось дрожат.

— Здорово!

— Вот мы и пришли.

Изба стояла с краю деревни и была самой последней на улице. Мишку-печатника поместили в сарай, и отец Парфений принялся готовить завтрак, тщетно призывая на помощь хозяйку — она наотрез отказалась вылезти из погреба. Яша провел Федю через огород к плетню и сказал возбужденно:

— Видишь, вон там, за полем, деревня?

— Ну?

— Там белые!

— Белые?

— Да! А вон по полю наши окопы идут. Видишь?

— Вижу.

— А вон в той балочке наша артиллерия. Целая батарея! Скоро начнет бить по ним. Потом мы в атаку пойдем и вышибем их оттедова. — Яша перевел дух. — Их немного, беляков, но отчаянные, черти. Из офицерского корпуса. Так я побежал. А ты тут сиди. Все тебе видно будет. — Яша потрепал Федю по плечу, и было ясно, что предстоящий бой увлекает его и он нисколечко не трусит.

Федя смотрел на близкую, совсем близкую деревню: обыкновенные соломенные крыши, плетни, серая накипь садов. И там — белые?! Его ненавистные враги? Враги его отца и всего рабочего класса? Это казалось странным, и почему-то не верилось, что враг так близко, совсем рядом. Уж больно все выглядит буднично, просто. А наши? Вон та траншея, рыжий пунктирчик вырытой земли, маленькие фигурки людей, которые, пригнувшись, бегут по окопу — чего они пригибаются? Все это и есть фронт? Тот фронт, куда Федя неудержимо стремился? И там его отец и весь отряд типографских рабочих. Они готовятся к атаке…

Фронт… Федя сам не мог понять, почему он разочарован увиденным.

Все утро он напряженно ждал. Но бой не начинался, только иногда лениво постреливали пулеметы — отчетливо, ясно с нашей стороны, приглушенно и зло со стороны белых.

Совсем разочаровавшись, уже после обеда Федя сидел в сарае с Мишкой-печатником и мысленно сочинял Любке письмо. Оно получалось скучным: «Воевать в общем-то совсем неинтересно. Может быть, я скоро приеду домой вместе с Мишкой. Мы его отобрали у цыгана, он…»

Сарай вздрогнул от тяжелого залпа, эхо могуче раскатилось над землей. Федя вылетел во двор с такой скоростью, будто им выстрельнули, и помчался через огород к плетню…

Он увидел, что у околицы деревни, в которой были белые, рвутся снаряды — вырастают земляные фонтаны то здесь, то там. Вот один снаряд разорвался в деревне, и сразу же загорелась соломенная крыша у избы, а потом и вся изба занялась ярким факелом. Гул разрывов был неровный, и в промежутках было слышно, как бьют пулеметы. Теперь, всмотревшись, Федя видел линию вражеских окопов у самого края деревни; все ближе и ближе надвигались разрывы на эти окопы и вот накрыли их…

Да, все это видел Федя: и окопы белых, которые переворачивали взрывы, и горящую избу, и линию наших окопов, где сейчас все замерло, — он видел бой. Но, странное дело, все это казалось не настоящим, игрушечным, наверно, потому, что все виделось издалека, уменьшенным. Феде не было страшно, а только до замирания сердца интересно.

Внезапно умолкла батарея, какой-то миг поле сражения сковала тишина, и вдруг Федя услышал громкое, ревущее:

— …ра-ра! а-а-а!..

И, захлебываясь, яростно зататакали пулеметы с той стороны. Федя увидел, как из наших окопов волной выкатились маленькие черные фигурки и побежали по белому полю, и, удаляясь, летело над ними:

— …а-а-а-а!..

«Так ведь это же наши в атаку пошли! — блеснуло в Федином сознании. — Это они «ура» кричат».

Взглянув на поле, он увидел на нем несколько лежащих темных фигурок. Он не заметил, как они упали. «Убили…» И уже бой не казался Феде игрушечным. «А вдруг там отец…» И от этой мысли у Феди запрыгал подбородок. Он не видел, как темные фигурки добежали до вражеских окопов, он даже не услышал взрывов нескольких гранат и сухую винтовочную перестрелку, он пропустил то мгновение, когда тишина упала на округу… Федя все смотрел и смотрел на тех, маленьких, недвижимых, лежащих на белом поле. «Их убили…» — И все цепенело в Феде.