Костры на площадях

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ВРАГОМ

Шли дни, недели. По утрам земля встречала медвежонка седой от инея, и хрупкий узорчатый ледок затягивал лужицы; старый сад был весь белый, неподвижный, негреющее солнце путалось в его ветках и красило розовым и землю, и макушки деревьев, и крыши барских служб, и поля, что, притихшие, лежали за стынущей темной рекой. В такие утра особенно громко лаяли собаки в деревне, ребячьи голоса летели далеко, и, казалось, во всем мире слышен тягучий звон колокола из церкви с почерневшими куполами. Было холодно, морозно; в барском доме, в деревне топили печи — воздух пах березовым дымком.

Однажды медвежонок вышел на утреннюю прогулку и замер от неожиданности. Все было бело вокруг: дорожки сада, крыши, поля и даже статуи по бокам подъезда закутались в белые саваны. С низкого неба большими хлопьями падал тихий снег, и особая мягкая тишина стояла над землею, та недолгая тишина, какая бывает в первый снегопад.

Как от толчка, радость проснулась в медвежонке, радость, смешанная с удивлением. И ему вдруг показалось, что он знает, будто так обязательно должно было случиться: снег, морозец, свежий, чистый воздух, туго наполненный тишиной и снежинками. Словно это уже было когда-то в его жизни. И он ринулся в сад, в его белые нетронутые аллеи и неистово бегал, кувыркался в снегу, и через много часов его насилу дозвалась Марфа — прошли все сроки обеда.

Так началась первая в Мишкиной жизни зима. И шли дни, и шли недели… Медвежонок заметно вырос, шерсть его стала гуще и длиннее, он превратился в настоящего красавца.

На рождество ударили такие морозы, что галки мерзли на лету, и застывший звонкий воздух, казалось, можно было резать кусками. Ветра совсем не было, и давно не прибавлялось снега; замерзшее бледное небо лежало над округой; ночами поднималась большая холодная луна, и все становилось зыбким, призрачно-голубым, загадочным.

В барском доме топили печи, было тепло, уютно; медвежонок бродил по комнатам, иногда играл с прялкой, а чаще лежал около камина в круглом зале, дремал или, прищурившись, смотрел на огонь, который беспощадно поедал березовые поленья.

Иногда приходила молодая барыня, существо тихое, воздушное, бледное, и садилась за черный рояль. У медвежонка с ней была молчаливая сдержанная дружба. Ему было приятно, когда воздушное существо спрашивало слабым голосом:

— Ну, что тебе поиграть сегодня?

И он слушал музыку, и она тревожила медвежонка, будила в нем то, что люди называют очень многими словами, но никогда не называют точно.

Молодая барыня опускала крышку рояля, проходила мимо, шурша платьем (она никогда не ласкала медвежонка), останавливалась в дверях и тихо говорила:

— До свидания, мой друг.

Она исчезала, и в зале еще долго сохранялся запах ее духов, и музыка еще дрожала в ушах медвежонка. Ему становилось грустно.

В тот вечер рояль молчал, и медвежонок один лежал у камина. Вот тогда в доме и началась беготня, шум, лакеи и горничные сновали взад и вперед. Слышались испуганные голоса:

— Молодой барин приехали!

А потом в зал, где у камина лежал медвежонок, вошел хозяин, а за ним — молодой человек, бледный, красивый, в новеньком военном мундире и скрипучих сапогах, в правой руке он держал стек и поигрывал им. Медвежонок встретил его спокойный изучающий взгляд, и смутная тревога проснулась в нем: глаза молодого человека светились холодом и жестокостью.

— А вот, Евгений, наш Топтыгин, — сказал барин. — Я писал тебе о его проделках. Ты с ним познакомься, а я пойду об ужине распоряжусь. Не опасайся — он смирный.

— Смешно, папа́! — Голос у него был высокий и резкий. — В случае чего — как-нибудь укрощу.

— Ну-ну, — и барин ушел.

Они остались вдвоем: медвежонок, настороженный, напрягшийся, и юнкер Евгений Вахметьев, молодой барин. Они смотрели друг на друга. Медвежонок чувствовал запах этого человека, тонкий, едкий, неповторимый запах.

— А ты, приятель, кажется, не очень любезен, — сказал наконец Евгений. — Почему бы тебе не подать мне лапу? Ладно, начну я, — и он протянул к медвежонку руку, белую, холеную, с длинными пальцами.

И вдруг эта рука показалась медвежонку враждебной и злой, он отпрянул назад и зарычал.

— Вот как? Впрочем, этого надо было ожидать. Ничего, сейчас ты будешь у меня лизать руки. — И в воздухе свистнул стек.

Медвежонок ощутил острую боль на голове, потом на спине, на лапах. Сильные удары сыпались один за другим.

— Ну? Как? Будешь вежлив? — слышалось между ударами.

Дикая, дремучая ярость поднялась в медвежонке. Он сжался в комок и прыгнул на зеленый мундир. Но юнкер успел отскочить, и медвежонок повис на его руке. Затрещала ткань, Мишка уловил запах теплой крови…

— А-а-а! Помогите!

На шум сбежались люди, и Марфа оттащила медвежонка. Евгений стоял потный, красный; через разорванную ткань рукава сочилась кровь, но черты его лица оставались невозмутимыми. Ворвался барин:

— Что случилось? В чем дело? Кто посмел?

Юнкер одернул мундир и сказал очень тихо и спокойно:

— Ничего особенного, папа. Мы познакомились. — И, скользнув взглядом по испуганным лицам горничных и лакеев, продолжал так же спокойно и тихо: — Медведя — в его комнату. И приковать цепью к стене. Через час проверю.

Ровно через час он проверил. Кузнец сделал свое дело: медвежонок был прикован цепью к кольцу, вделанному в стену.

— Отлично, — сказал молодой барин и, поморщившись, переложил стек из правой руки в левую. — Марфа, выйди!

— Барин, он…

— Марфа, выйди.

За Марфой захлопнулась дверь, и юнкер хладнокровно, жестоко, обдуманно избил медвежонка: юнкеру нечего было опасаться — цепь и кольцо в стене надежно охраняли его. Когда Евгений вышел, медвежонок не мог подняться.

— Пока я дома, медведя не выпускать, — послышался в коридоре спокойный голос.

Так у медвежонка появился ненавистный, страшный враг, враг на всю жизнь.

А потом каждый день юнкер заходил в комнату, где жил медвежонок. Больше он не бил его. Он прохаживался рядом, поскрипывая сапогами, поигрывая стеком, и говорил:

— Ну? Как мы себя чувствуем? Надеюсь, у нас нет больше желания кусаться? А? Не слышу.

Медвежонок лежал на подстилке, сжавшись в нервный комок, следил за скрипучими сапогами, которые прохаживались около его носа, и — ненавидел. Он знал, что этот человек сильнее и коварнее его, и от этого ненавидел еще больше. Он вдыхал запах юнкера, и ярость поднимала дыбом шерсть на его спине.

— Мы, кажется, немного волнуемся? А? Не слышу.

Для медвежонка приходы молодого барина стали страшнее любой физической боли, любой пытки…

Однажды он явился с двумя мужиками, конюхом Иваном и кузнецом Кириллом.

— Ну? Как мы живем? — Он остановился перед медвежонком. — Посмотри-ка сюда, приятель. — В руке юнкера было небольшое серебряное кольцо, распиленное в одном месте, с заточенными острыми краями. — Нравится тебе сей предмет? Что? Не слышу. Ну, кто ты сейчас? Лесной житель. И к тому же хам. Сейчас мы тебе поставим клеймо — сразу будет видно, что ты из хорошего, благородного дома. Надеюсь, ты не возражаешь?

Медвежонок мгновенно почувствовал беду, он метнулся в угол, прижался к стене и жалобно зарычал.

— О! Как это не похоже на вас! Где ваше мужское достоинство? Кирилл, Иван! Возьмите его и держите крепко.

Мужики подошли к медвежонку, у них были суровые и виноватые лица.

— Ну? Что же вы медлите?

Они, эти люди, были намного сильнее медвежонка. Стальные руки сжали его, и он не мог шевельнуться.

— Кирилл, а теперь разожми ему рот. Так.

Острая, нестерпимая боль пронзила нос медвежонка и токами отдалась во всем теле. Кровь густо брызнула на пол.

— Ничего, ничего. А теперь повернем. Вот так. Пускайте!

Медвежонок уже не видел людей. Он метался на цепи, ревел, и всего его разрывала огненная боль… Обезумев, он метался весь день и даже не узнавал Марфу.

Только к ночи боль в носу потеряла остроту, стала тупой и ноющей.

Медвежонок болел несколько дней. Он ничего не ел, стал вялым и безразличным ко всему, и лишь когда в комнату входил юнкер, шерсть на спине медвежонка поднималась дыбом, он глухо рычал, и рычание это выдавало всю глубину его ненависти.

— Что? Не понял. Мы, кажется, чем-то недовольны? Болеем? Ничего! Зато какой у нас с этим кольцом импозантный вид. — И начиналась пытка.

Постепенно медвежонок перестал ощущать кольцо в носу. Вернулся аппетит. Но что-то изменилось в медвежонке: он стал сдержанней, угрюмей.

Однажды медвежонок проснулся и почувствовал, что юнкера, его ненавистного врага, нет в имении. И на самом деле, пришла счастливая Марфа и не шепотом, а прежним голосом сказала:

— Уехал, уехал антихрист. Кончились твои мучения.

Она отвязала медвежонка, и после трех недель неволи он снова мог гулять. Веселость вернулась к нему, и опять он был полон тем, что люди называют жаждой жизни.

А на дворе мела метелица, легкий мороз бродил по саду, и, как всегда, тягуче и грустно пел колокол над церковью с почерневшими куполами…