Красный дождь в апреле

VII

…Ленька никогда бы раньше не поверил, что он может болтаться перед окнами гостиницы, подвергаясь риску встретиться с поручиком или попасть под руку пьяных офицеров или купцов. Да еще ради кого? Ради девчонки!

Но ему так хотелось увидеть Еву, поговорить с ней. Никогда бы не подумал, что можно соскучиться по ней так. Ленька часто подходил к гостинице и глядел в окна. Но увидев через окно тень Евы (а может просто похожую тень?), быстро убегал в переулок или дальше — на пустынную рыночную площадь. И там, прижавшись к мокрому дикому камню лабаза, Ленька переводил дыхание и закуривал. Кашлял, давясь едким дымом. И успокаивал себя: подумаешь — нужна она ему! Ха…

И все же вновь и вновь ноги его оказывались на плитчатом тротуаре Гостинодворской. Ноги были упрямы. Они не просто прогуливались, а вели упрямо вниз по Гостинодворской до гостиницы, а там вдруг делались вялыми, нерешительными. …Ленька только что вышел из темного зала кинематографа. А потому даже заходящее солнце его заставляло жмуриться. Но если бы он смотрел широко открытыми глазами, то и тогда Ленька никого бы не увидел; он все еще находился там, в притихшем зале, вместе с Лизой. …Лизу играла Александра Гончарова. И как играла! Здорово. Особенно, когда она опускала длинные ресницы и робко отворачивалась от барина. В это время она чем-то напоминала Еву… Ленька смотрел «Барышню-крестьянку» целых два сеанса подряд. Он запомнил точно каждое движение рук, губ, каждое выражение лица Лизы и барина. И мог повторить их… Ах, если бы он был таким же сильным и взрослым… Почему так медленно идет время?

— Пшла отсюдова, пшла! — прогремело чуть ли не в самое ухо Леньке и он вздрогнул. В дверях ресторана показалась и исчезла опухшая рожа хозяина. Смотри, как кричать умеет, а тогда, при поручике, говорил по-другому, стелился пухом.

У мраморных ступеней стояла женщина в летнем голубом платье. Белокурые волосы упали на лоб, на щеке краснело пятно: неужто от пощечины?

— Зверюги, — женщина покачнулась и заплакала тонко и жалостно. Ленька подскочил к ней и поддержал. Ему довелось видеть немало разных клиентов: пьяных разухабистых купчиков, лощеных офицеров, развеселых девиц. Но эта женщина отчего-то внушала жалость, ей хотелось помочь и он попросил:

— Идите скорее домой, а?

— Домой? — переспросила женщина и всхлипнула, — а где он дом-то мой, где?

Глаза ее, чуть косящие, смотрели куда-то мимо Леньки. Хлопнула дверь. Показался грузный мужчина, на жилетке золотая цепочка, галстук сбился на бок. В руках рыжеватое старое пальто.

— На, надень и уходи! — мужчина бросил пальто под ноги женщине и ушел. Ленька поднял пальто, отряхнул его и помог женщине одеться.

— Спасибо тебе, — она запахнула пальто и пошла по тротуару, сгорбившаяся и простоволосая.

В конце улицы над крышами разливалось оранжевое зарево. А выше над ним зеленоватое небо переходило в синее, холодное и безразличное. И первая ранняя звездочка уже робко светилась, тщетно пытаясь отогреть бездонную пропасть неба.

— Как снежинка искрится, правда красиво? — услышал Ленька и закрыл глаза, крепко, до боли сомкнув веки.

— Здравствуй, это я. Что с тобой?

Она, голос ее. Только она одна может так ласково и протяжно произносить: «здравствуй…» Такое мягкое, легкое: «здравствуй».

Ленька разлепил веки. Перед ним стояла Ева. Ямочка на подбородке задрожала. Это Ева сдерживала смех:

— Ох, а я подумала не заболел ли?! А я все знаю уже… Знаю, как ты сам Цвиллинга нашел… Знаю, и как записку отдал дяде Саше.

Она перешла на шепот, хотя именно теперь-то уже можно было никого не бояться, ибо самое главное она уже рассказала.

— А ты, оказывается, молодец.

И «молодец» она произнесла на свой особый лад — ласково и восхищенно. «Молодец» — прозвучало куда внушительнее, чем «герой».

— А… ты куда? — спросил Ленька и покраснел. Он с трудом выговорил — ты. И сразу как-то увидел себя со стороны: свои рыжие от старости башмаки с бечевкой вместо шнурков, бахрому на брюках, широкий отцовский пиджак с подвернутыми засаленными рукавами. Простая желтая верблюжья кофточка на Еве казалась ему одеждой королевы.

— Так, — повела Ева рукой вокруг, — вышла подышать свежим воздухом на минутку.

— А, — протянул Ленька.

— Бэ, — передразнила Ева и кокетливо прищурилась, — и с тобой захотелось поговорить.

— Ну?

— Вот тебе и ну, — улыбнулась она, — что ты удивляешься. Я умею на расстоянии мысли угадывать и заранее знаю, кто и где, когда будет. Я точно знала, что ты сейчас здесь…

Ева тронула его за локоть. Ленька неловко отдернул руку. Они пошли рядом, медленно и молча. Дойдя до угла, Ленька искоса взглянул на Еву:

— Значит мысли отгадываешь? Ну скажи: о чем я сейчас думаю?

Ева остановилась и внимательно посмотрела ему в лицо. От ее пристального взгляда Леньке стало не по себе, но он выдержал, даже не мигнул.

— Так, сейчас скажу. Скажу о чем ты думаешь… Минуточку. Так-с… Во-первых, ты подумал о том, что как это здорово получилось, что со мной встретился. Во-вторых, ты подумал, что я вру и мыслей отгадывать не могу. И в-третьих, ты подумал, вернее загадал, что… что я знаю и ты знаешь, и что говорить не будем, так?

Ленька машинально кивнул. Они пошли дальше. Ленька повторял про себя: не забыть и хотя бы через год, два или три, но спросить Еву о том, как ей удалось все отгадать? В-третьих… Что она имела в виду? Неужели то же, что и он? Верно: он загадал — если поймет, что сейчас думает о ней, то значит идти им дальше всегда по одной дороге вместе. Не может же быть так на земле, чтобы люди понимали друг друга, без слов понимали и расходились, и не встречались?

— Может, — услышал Ленька и вздрогнул, он не на шутку испугался: неужто она и вправду читает мысли?

— Может, — повторила Ева, — тебе неинтересно со мной? Ты что это молчишь?

— Ты очень красивая, — неожиданно сказал Ленька.

— Красивая? — тихо откликнулась Ева и почему-то печально переспросила, — красивая, да?

Ленька вспомнил о куреве. Вынул папиросы (эту пачку он носил нераспечатанной уже неделю) и закурил. Ева медленно шла рядом. Ленька смотрел на редких прохожих, на окна, на небо, на огонек папиросы — на все, что угодно, но не на ее лицо. Все-таки отчего это бывает: ждешь встречи, готовишь слова, а встретился и все их растерял? Столб столбом идешь…

— Почему ты куришь?

Ленька хотел ответить: «отгадай!», но спохватился, промычал под нос что-то и сказал опять неожиданно для себя:

— Есть захотелось. Целый день на ногах…

И в ушах загудело: дурак, разве об этом говорят? Позор, стыд, срам! Голодающий нашелся! Все кончено: она сейчас повернется и уйдет. И все. Конец…

Ева мельком строго оглядела Леньку всего, с головы до ног, и повернулась назад.

— Идем же, — Ева взяла его под руку. Ленька крепко прижал ее ладонь. Он не верил сегодня ничему, но все было необыкновенно и все же это было на самом деле и он поверил. Но боялся, что все разрушится и что теплая ладонь ее может так же, как появилась, легко ускользнуть. Ладонь держится спокойно и прочно, доверчиво. Так они идут молча вместе, под руку, впервые в жизни под руку, по темной, пропахшей сырой листвой улице до залитых светом окон. И дойдя до них, Ленька останавливается.

— Я дальше не пойду.

Он смотрит на мраморные ступени, на грязные размытые следы на них и упрямо сдвигает свои рыжеватые брови:

— Нет, не пойду.

— Хорошо, — легко соглашается Ева. И от этой легкости ему делается тепло и покойно. — Хорошо, тогда подожди меня, пожалуйста, минуточку?

И, не дождавшись ответа, взлетает на ступени, хлопает дверью. Легкая фигура Евы плавно скользит по вестибюлю и исчезает. Ленька прошел дальше, но в следующих окнах был виден зал. В сизом дыму, как в мутноватой воде, шевелились тени — это танцевали пары, медленно обходя столики. Столиков было много, они стояли тесно; все были заняты. В углу на возвышении сидели тоже тесно, бок к боку, музыканты. Красинской не было. Ленька присмотрелся: музыканты играли что-то бурное, но танцующие по-прежнему двигались медленно. Особенно усердствовал скрипач. Он был слеп. Худое лицо его в черных очках застыло, замерло, казалось, навсегда, зато пальцы дергались и бегали без устали. Смычок так и мелькал, временами зло взлетая над струнами: будто хотел подогнать танцующих.

Раньше, чем Ленька услышал, он почувствовал ее шаги. Ева близко-близко приблизила лицо:

— Мама отпустила на минуточку! На, кушай!

Ленька хотел отказаться. Но тут же, взглянув на ее блестящие радостные глаза, понял, что ее обидит отказ. Он взял сверточек и развернул его: пара бутербродов с ветчиной, пара соленых огурцов и несколько конфет в ярко-пестрых бумажках.

— Только уговор: съедим вместе.

— Хорошо.

Они быстро обогнули гостиницу и вошли во двор. Под чахлыми кустами они присели на корточки, разложили свою еду и принялись есть. И этот совместный ужин еще более сблизил их. Ева довольно следила за тем, как он с аппетитом ест.

На прощанье она протянула ему руку:

— Приходи.

— Ладно, — ответил Ленька и, лишь когда Ева скрылась за голубоватыми стеклянными дверями, медленно побрел по улице. Жил он у дядьки на кухне, спал на жестком сундуке, и его ждало только нудное ворчание дядькиной супруги и поэтому он не спешил. Шел самым кружным путем. И улыбался.

Ложась спать на коротком и горбатом сундуке и выслушивая бурчание хозяйки, он все еще улыбался.

Улыбался он и во сне. Ему снилась Ева, она падала со ступеней, а он, высокий и сильный, с ружьем в руке, поднимал ее, брал под руку и входил с ней в голубоватый зал. Музыканты замолкали. Желтолицый хозяин угодливо извивался и ползал у него в ногах, просил за что-то прощение. Затем Ленька выходил с Евой на улицу и неожиданно оказывался в лесу. Они собирали грибы. Ева была одета как барышня-крестьянка. А навстречу им шел отец с большим букетом ярких осенних листьев. И на невесть откуда взявшемся высоком мраморном крыльце стоял с мертвым лицом скрипач и беззвучно водил смычком по струнам.