Красный дождь в апреле

IX

В Челябинске моросили серебристые дожди. Сырой ночью в дверь квартиры, где жила Софья Цвиллинг, осторожно постучали: два раза коротко и третий раз продолжительно. Софья выглянула в окно. Так мог стучать только Самуил, но на крыльце стоял незнакомый мужчина в железнодорожной форме.

— Откройте, я из Оренбурга, проездом. Вам письмо от Моисеича.

В письме Цвиллинг писал:

Примерно в тот же час, когда Софья Цвиллинг читала при свете коптилки письмо, оренбургские большевики провожали в далекий Петроград на II Всероссийский съезд Советов своих делегатов. Их было двое: Василий Мискинов и Самуил Цвиллинг. Им доверили оренбуржцы представлять губернию на съезде.

Провожали их у Бурчака-Абрамовича, который только что вернулся из очередной поездки по деревням. Александр Михайлович, как всегда, чисто выбритый и в кителе, отглаженном и застегнутом на все пуговицы, сидел у самовара и, косясь на жену, нет-нет да вставлял в разговор впечатления о своей поездке. Наташа сидела в углу и покачивала люльку. Она молчала. Ее пугала эта спокойная беседа. Она уже знала: такое сосредоточенное спокойствие бывает лишь перед важными событиями. И Наташа тревожно поглядывала на Цвиллинга. Он, конечно, знал больше остальных, больше мужа, а поэтому мог сказать что-то определенное. Все равно что — хорошее или плохое. Все равно… Но Цвиллинг дул на блюдце, пил горячий, пахнущий смородиновым листом чай.

— А хорошо, Михалыч, дома? Я соскучился по своим. Ну, да ничего, из Питера постараюсь заехать…

— Может и заедешь, — мечтательно и тихо проговорил Бурчак, — вот я не гадал, а судьба занесла в Зеркло. Вот на его (он указал на Семена Кичигина) родине побывал. И доподлинно убедился, что Семен — это наш Семен, а не засланный из Берлина шпион, ха-ха!

Кичигин криво улыбнулся. Надоела эта история. Меньшевики и эсеры давно уж нарекли его немецким шпионом и требовали его ареста. Глупость, а поди вот трать на это нервы и отговаривайся… Надоело хуже редьки горькой… А тут еще и свои начали подначивать. Кичигин поднялся и подошел к окну. Приоткрыл форточку и закурил, осторожно выпуская дым в темноту улицы.

— Что же, пора бы ехать, да что-то экипажа не подают? — нарушил тишину Мискинов. — Делегатов пешком отпускать негоже…

Цвиллинг посмотрел на свои расползавшиеся сапоги, покачал головой.

— Вот и ты, Семен Афанасьевич, глава союза кожевников, а сапог приличных делегатам достать не мог…

Кичигин резко повернулся к Цвиллингу, но увидев улыбку, смолчал. Только нервно пригладил несколько раз и без того гладко зачесанные назад густые волосы. Совсем еще по-юношески пухлые розовые губы поджались.

— Бросьте вы над ним подшучивать! — вступилась за молчавшего Кичигина Наташа, — одному экипаж подайте, второму сапоги. Экие бары!

— Уж и пошутить нельзя, однако, — сокрушенно сказал Цвиллинг, — Наташенька, дорогая, извините нас, не иначе как это буржуазная замашка после пятого стакана чая появилась. Нельзя столько пить. Ох, нельзя!

— Шутки полируют кровь, но чую я, Дутов не простит нашего усиления, — повернулся от окна Кичигин, — не зря он держит столько воинских частей в городе…

— Это ясно, — встал Цвиллинг, застегнул крючки на кителе, — по-видимому от агитации словом нас вынудят перейти к более веским аргументам. Но при любых обстоятельствах мы не должны поддаваться на провокации, терять выдержку…

Тут дверь резко распахнулась и на пороге появился в своей неизменной стеганке Ленька. Но сегодня на нем была надета такая же, как у Цвиллинга, верблюжья шапка.

— А вот и экипаж, — пошел к двери Бурчак, — скорее, товарищи, а то опоздаете.

— Ну уж, позвольте, — остановила их Наташа, — умерьте свой пыл немного…

Она подошла к Леньке:

— Ты что же это до сих пор к нам не перебираешься? Или не нравится у нас?

— Неужто хозяин не разрешает? — притворно ужаснулся Мискинов. — Какой послушный…

— Да все некогда, — не нашелся что ответить Ленька, — так все как-то…

— Ясно, занят, — поспешил на выручку Цвиллинг, пристально и остро взглянул Леньке в глаза, хитровато прищурился, — занят и знаю где…

Он будто ненароком погладил Леньку по вязанной верблюжьей шапке.

— В точь как у меня, — Цвиллинг, заговорщицки подмигнул Леньке, — видно работа одних рук. Ну, ладно, ладно…

— Опоздаем, — заторопил Цвиллинга Кичигин, — пойдемте.

— Ну, путь добрый! — посерьезнел Бурчак-Абрамович.

Распрощались, пожали руки. С Цвиллингом и Мискиновым на вокзал поехал Кичигин. Ехали по темным спящим улицам.

— Город будто вымер, — проговорил Мискинов, — одна грязь хлюпает. Тишина как перед боем.

— Куйбышев наверняка будет на съезде, — как бы отвечая своим мыслям, тихо проговорил Цвиллинг, — это же мой первый учитель: вместе в тюрьме сидели. На всю жизнь запомнил его… Неунывающий человек…

— Да, — раздумчиво произнес Кичигин, — только по одному можно уже судить, что мы победим: люди, все лучшие люди на нашей стороне. Ни одного большевика не знаю, который бы о себе только думал, о своей шкуре заботился. Народные люди…

— Пока так будет, сильна будет революция, сильна и непобедима, — Цвиллинг тронул Леньку за плечо, — стой, брат, слезем здесь…

— А Ленина вы увидите? — спросил Ленька Цвиллинга.

— Ленина? Постараюсь, — улыбнулся Цвиллинг, обнял Леньку за плечи и тряхнул его, — жди, приеду, все расскажу. Э, брат, что это такое?

Цвиллинг нащупал и вытащил из Ленькиной стеганки новенький вороненый наган.

— Да из ресторана вез вчера пьяного офицера, ну и того… — Ленька шмыгнул носом, — экс…экспри…про…ровал у буржуазии для охраны революции. Они вон как вооружены, а вы так гуляете. Вчера сам видел, как один тут крался за Александром Алексеевичем, выслеживал гад, куда тот шел…

Кичигин, Мискинов и Цвиллинг переглянулись.

— Да вы не думайте, я этот наган не для себя взял, хотел вам отдать, мало ли что в дороге может приключиться… Не знал только как…

Цвиллинг сунул наган в карман:

— Спасибо, за мной — должок. А теперь, езжай… И вот что: не обижай Михалыча — переходи к нему. Ну, расти большой!

И Цвиллинг, взяв Ленькину ладонь, с размаху хлопнул по ней рукою.

— Гордый ты хлопец. Это хорошо! А шапка у тебя, пожалуй, получше моей…

Цвиллинг повернулся, четко, по-солдатски.

Ленька стоял еще несколько минут, глядя вслед уходящим. Они шли рядом, плечо к плечу. Шли быстро и твердо ступая по пожухлой, почерневшей от грязи траве. Обходили лужи с маслянистой и зеленоватой от лунного света водой. Остро пахло сырой корой, так что даже сводило скулы. Ленька плотнее запахнул стеганку, впрыгнул в коляску: ааа, пшел, золотопогонник! И Таур, не спеша перебрав ревматическими ногами, как бы попробовав их на прочность, лениво потащил коляску по густой грязи.

Ленька ехал и думал: до чего же все-таки Цвиллинг интересный человек! Все замечает: видно ему шапку тоже Красинские связали… Умеет так сказать, что все слышат, а понимает только тот, кому следует. И говорит о любом так, что навек запомнишь. Необидно шутит, за равного всех считает, даже его, Леньку…

Ленька ехал медленно. И мечтал: вот кончится все это время, вернется отец… Будет мирная, хорошая жизнь. Будет такая же тихая звездная ночь. Будет Ева…

…Вот идет она мне навстречу, спешит по зеленоватому лунному булыжнику: тук, тук, тоненькие каблучки. Длинные ноги чуть расставлены и мешаются, как у молоденького олененка. У того, что видели когда-то с отцом в лесу и стрелять не стали. Жалко.

Вот увидела меня. Подошла. Прижалась щекой к моему плечу. И стоим мы рядом, одни под звездами теплыми, одни мы…

Свежестью пахнут волосы. От ресниц скользят тени. Заглянуть бы в глаза твои…

Я не целую. Я еще никого не целовал. И она понимает, почему я ее не целую. И говорит мне: ты настоящий человек, Ленька, настоящий…

Я говорю: я никогда не забуду тебя. Что бы ни случилось со мной, я всегда буду помнить о тебе. И когда тебе будет трудно, когда буду нужен, я всегда приду к тебе…

Ударил тихонько колокол. Ленька поднял голову: перед ним темнел собор. Верно ветер шалит на колокольне.

На углу Николаевской и Кладбищенской светились окна ресторана. Из дверей вывалился казак. Хватаясь руками за выщербленную кирпичную стену, он вытянулся в рост и крикнул в приотворенную дверь.

— Ксанка, подлая, где же ты?

Ленька натянул вожжи. Из ресторана вышла пышная женщина. На шляпе торчали страусовые перья. Казак оттолкнулся от стены и навалился на женщину. Он дернул воротник платья и ткань треснула. Громко и резко. Казак поднял голову и увидел Ленькину коляску.

— А ну, подъезжай сюда, стервец, да вези нас куда-нибудь… куда… Куда?

Женщина что-то сказала, но Ленька уже не расслышал. Он хлестнул Таура и тот пошел неожиданно ходко.

— Куда! Закудахтал, — ворчал Ленька. — Буду я всякую мразь возить, нет уж! Увольте-с! Не тот день!