Красный дворец

9

На следующий день землю укутала легкая пелена дождя. Под громкий хор птиц я, прикрывая руками волосы и тяжело дыша, торопилась в столицу. Полдня я пережидала настоящий ливень, и наконец он кончился — когда я вышла из дома, небо прояснилось. Но потом его снова затянуло облаками и стало темно.

Подобрав подол юбки, я оставила волосы на волю судьбы и припустила к резиденции отца. Его не должно было быть дома, поскольку днем он всегда работал в Министерстве юстиции. Сторож Квон же обязательно окажется на посту — хотя какой такой ценной информацией он может обладать? Но мать была права: в любом случае лучше не навлекать на себя гнев отца. И потому я буду вызнавать информацию не у него, а у других людей.

Я выскользнула из переулка на улицу Тонхвамунро. И через несколько шагов увидела отделение полиции — его яркая крыша вздымалась над морем латаных хижин, похожих на темные дождевые облака. Увидела я также стоящих перед ним полицейских, которые с кем-то разговаривали. Мой взгляд метнулся к самому высокому из них, чье лицо скрывала стекающая с полей черной шляпы вуаль дождя. Тут он поднял взгляд, и два знакомых глаза проследили за тем, как я иду по улице. Оджин едва заметно кивнул мне, и я ответила ему тем же.

Увидев его, я пошла дальше куда увереннее и добралась наконец до северного района, представляющего собой скопление особняков с блестящими от дождя черными крышами, в которых живут люди могущественные и богатые. Скоро я дошла до отцовского дома — запыхавшаяся, замерзшая, но полная решимости.

Я колотила кулаком в ворота до тех пор, пока мне не открыл сторож; брови у него взлетели на лоб от удивления. Он сразу же узнал меня — очевидно, вспомнил, как я целыми часами простаивала перед этими самыми воротами на цыпочках в надежде хоть краем глаза увидеть отца.

— Молодая госпожа. — Он снова с беспокойством оглядел меня. — Его нет дома. Он еще утром отправился на работу.

— Но… но я проделала весь этот путь… — Я немного попереминалась с ноги на ногу, а затем обратила на него расстроенный взгляд. — Я хотела задать его светлости Сину один очень важный вопрос, и мне очень нужно получить на него немедленный ответ. Но есть надежда, что с этим поможешь мне ты.

— Да? Вопрос? — На лице сторожа отразилось сомнение. — Конечно.

— Ты слышал о резне в Хёминсо, случившейся четыре дня тому назад? Его светлость Син упоминал о ней?

Стражник быстро огляделся по сторонам и тихо сказал:

— Нам приказали молчать об этом.

— Почему?

— Я вас умоляю, молодая госпожа. Я бы не… Я ничего не знаю!

И тут я прибегла к стратегии, которую выработала прошлой бессонной ночью, лежа на циновке.

— Мне сказали, господин Син под подозрением, — прошептала я. — Он поэтому не хочет, чтобы люди болтали о убийствах? — Я нахмурилась и покачала головой. — Все это меня тревожит. Как ты понимаешь, если он действительно имеет к отношение к преступлению, то накажут всех его домашних. Тебя, вероятно, отправят в ссылку или, хуже того…

— К-кто так говорит? — Он посмотрел на меня обезумевшим взглядом. — Это возмутительно.

— Я тоже так считаю, потому и пришла сюда. Я очень волнуюсь. С какой стати кому-то подозревать его светлость Сина? Тебе что-нибудь об этом известно? Я пытаюсь убедить инспектора наказать тех, кто распространяет подобные слухи.

— Мне известно, что господин Син невиновен, и командир тоже это знает!

Я почувствовала, как напряглись мои плечи.

— Командир Сон? — Одно это имя вызывало во мне панику. — Он приезжал сюда?

— Командир Сон разговаривал с его светлостью за чаем. Я подслушал кусочек их разговора. По всей видимости, когда его светлость Син возвращался домой от своей любовницы Пак незадолго до окончания комендантского часа, он видел, как убийца спасался бегством…

— Подожди, — перебила его я. — Откуда его светлости было знать, что это и есть убийца?

— Командир задал тот же самый вопрос! Убийца налетел на него и что-то уронил. Не знаю точно что. Но его светлость Син сказал, что эта вещь была вся в крови и он не стал подбирать ее — а на следующий день ее там уже не оказалось. Убийца поспешил скрыться, и разглядеть его не удалось. Было еще темно. — Он опять нервно посмотрел по сторонам, а затем схватился за створку ворот, словно приготовился запереть их передо мной. — Мне нужно идти, молодая госпожа.

Силы к этому моменту покинули меня, мои колени дрожали.

— Спасибо тебе, — сказала я так тихо, что вряд ли он услышал меня за стуком дождевых капель. — Ты очень и очень помог…

— Пожалуйста, не говорите господину Сину, что я рассказал вам все это!

— Конечно, не скажу, — ответила я и добавила: — Давай притворимся, что этого разговора вообще не было. Но я сделаю все, чтобы никто больше не задавал вопросы его светлости.

Не успела я развернуться, как ворота захлопнулись, и я сбросила маску. Я долго стояла перед особняком, пригвожденная к месту добытыми сведениями. Отец верил, что видел убийцу, причем примерно в то самое время, когда наследный принц Джанхон слонялся по столице. Был ли он тем подозреваемым, с которым столкнулся отец? Но отец был уверен в невиновности принца. Почему?

Я застыла на месте, потому что задалась таким вот вопросом: «Вероятно, отец может доказать невиновность принца?»

Дождь внезапно прекратился, и тут меня вернула к действительности нависшая надо мной тень — я совершенно неожиданно увидела рядом с собой Оджина, держащего над моей головой большую соломенную накидку.

— Инспектор Со? — изумилась я. — Что вы здесь делаете?

Он продолжал смотреть на дом отца. Медленно расправляя у меня на голове накидку, он спросил:

— Что привело тебя сюда в такую погоду?

— Я хотела кое-что выяснить об отце. Мать сказала…

— Давай сначала поищем какое-нибудь укрытие. — Его шляпа и халат были совершенно мокрыми. Потом, после небольшой паузы, он спросил: — Ты ела?

Я моргнула:

— Прошу прощения?

Он слегка потянул за накидку, и она упала мне на лицо, грозя поглотить меня целиком. Я тут же оттолкнула ее и успела заметить, как с лица инспектора исчезает озорная полуулыбка.

— Почему вы здесь, наыри? — снова спросила я.

— У нас в участке оказались лишние накидки от дождя, а тебе такая явно была нужна. Но у меня ушло какое-то время, чтобы отыскать тебя. — Бросив последний взгляд на дом, он развернулся и пошел прочь, а я озадаченно смотрела ему вслед.

— Пошли, медсестра Хён. Я куплю тебе горячей еды.

— Почему…

— У меня есть вопросы к тебе и есть что рассказать. К тому же это дело не раскроется само собой, если ты вдруг заболеешь.

Я сидела под козырьком тростниковой крыши харчевни. Боясь, как бы меня снова не заметили рядом с молодым инспектором, я так низко натянула накидку на лицо, что видела лишь халат Оджина, его подбородок и капли, продолжающие падать с полей его шляпы.

— Так зачем ты приходила в дом отца? — спросил он.

Пока мы ждали еду, я рассказала ему обо всем, что узнала от отцовского сторожа. Говорила я очень тихо, чтобы мои слова не долетели до кого-либо еще. Когда кто-то проходил мимо, я замолкала, а потом, наклонившись вперед, шепотом продолжала свой рассказ.

— Разве вы не согласны со мной, наыри? — спросила я несколько вызывающе. — Мой отец подтверждает алиби принца, и, значит, его высочество невиновен. И я задаюсь таким вот вопросом: почему принц не говорит правды? Ведь у него есть алиби, он не может быть убийцей.

— Если его высочество предоставит это алиби, то признает, что той ночью уходил из дворца. Возможно, его больше страшит гнев короля, чем слухи, которые о нем ходят. — Повисло довольно продолжительное молчание, я почти слышала, как роятся мысли у него в голове. — Твой отец… он связан с партией старых. А эта партия — конкурент принца, и твой отец, похоже, не хочет, чтобы его воспринимали как соратника его высочества.

Наш разговор застопорился, когда принесли еду: кукпап[29] в черных глиняных мисках, гарнир и салат. В животе у меня заурчало, и я поняла вдруг, что у меня целый день крошки во рту не было. Сначала я съела любимые мной кусочки мяса, затем отправила в рот ложку рисового супа, потом еще одну и тут заметила, что Оджин ничего не ест. Он, казалось, всецело погрузился в свои мысли, но потом наконец пробормотал:

— Это было трудно? Быть ребенком его светлости Сина?

Ложка застыла у меня в руке, в груди возникло неприятное чувство тревоги.

— Я не настоящая его дочь. То есть, конечно, настоящая. Но незаконнорожденная.

— Пусть так. Но все же он твой отец. А ты его дочь.

Я невесело рассмеялась:

— Он видит во мне лишь простолюдинку. — Оджин молчал, и я пожалела о сказанном, но потом убедила себя, что мне это безразлично. Не имело никакого значения, что он думает обо мне. Мы вместе для того, чтобы расследовать преступление, и становиться друзьями в наши планы не входит.

— Моя мать постоянно объясняла мне, что все люди равны, — сказал Оджин тихо и сдержанно, словно говорил о человеке из далекого прошлого. — Она не сомневалась, что каждый появившийся на свет — дитя небес и земли, что мы ничем не отличаемся друг от друга. Это доказывает и история; бывало, что рабы, сражавшиеся на войнах, становились министрами или генералами. — Он тихо рассмеялся: — Моя бабушка полагала, что рабам следует убивать своих хозяев, сжигать свидетельства того, что они рабы, и никогда больше не попадать под власть кнута.

Я смотрела на него из-под соломенной накидки и размышляла о его странной семье. Оджин сидел прямо, расправив плечи, и казался воплощением спокойствия, но его ресницы были опущены.

— До того дня, когда умерла моя мама, я не знал, что она была чхонмин, вульгарной простолюдинкой. Отец сбежал с ней, поскольку браки между представителями разных сословий запрещены. Когда она умерла, к нам явились наши богатые родственники — оговорить ее и отпраздновать ее смерть. Отец в ярости разбил всю посуду, все горшки и миски…

Оджин посмотрел на небольшие шрамы на своей ладони, и я задумалась, а не больше ли у нас общего, чем я полагала поначалу.

— Прости, если обижаю тебя, но я никогда особенно не любил твоего отца, — сказал он чуть слышно, взяв палочки для еды. — Я видел, как он поступает с просьбами и жалобами тех, кто ниже его; он коррумпирован и несправедлив и берет взятки. И на твоем месте я бы не стал переживать о том, как он к тебе относится.

Я сидела совершенно неподвижно, боясь пошевелиться, боясь осознать смысл его слов.

Боясь согласиться с ним.

Я никогда не думала об отце в таком плане — как о человеке, который далеко не добр и не благороден.

Оджин подцепил палочками кусочки мяса из своего нетронутого супа и переложил их в мою миску. Словно он заботился обо мне, словно я небезразлична ему. И конечно же, так оно и было — ведь я была его информантом, его единственным источником сведений о том, что происходит во дворце.

Он как ни в чем не бывало переменил тему нашего разговора:

— Мне бы хотелось расспросить твоего отца об убийствах в Хёминсо. Но только если ты не имеешь ничего против.

— Вы можете… — сказала я, пытаясь посмотреть на происходящее его глазами. — Только он ни в коем случае не должен понять, что мы с вами работаем вместе.

— Разумеется. Я скажу ему, что в ту ночь его видели.

— Инспектор! — Отчаянный крик пронзил воздух и оборвал наш разговор. — Инспектор Со!

Кричал полицейский, продирающийся сквозь толпу вымокших под дождем людей. Одной рукой он придерживал шляпу, другой — вытирал мокрое от дождя лицо. Прежде чем он успел разглядеть меня, я надвинула накидку еще ниже на лицо. И из-под нее смотрела, как запыхавшийся полицейский идет по лужам и останавливается прямо перед нами.

— Инспектор! Слава небесам, я нашел вас! — крикнул он. — Вас все отделение полиции ищет!

— А в чем, собственно, дело? — резко спросил Оджин.

— Командир Сон и другие полицейские уже ушли вперед. А мне приказали найти вас. — Полицейский замолчал, чтобы перевести дыхание, а затем продолжил дрожащим голосом: — Двое мужчин рыбачили на реке Хан и обнаружили еще одно тело. Это опять женщина из дворца!

Оджин оставил на столе деньги и тихо сказал мне:

— Не ходи за нами. Тебя много кто может увидеть. — И с этими словами он исчез за синей завесой дождя.

Я послушно просидела на месте несколько минут, а потом вскочила на ноги. Я должна была увидеть мертвую женщину собственными глазами, потому что кто его знает, на что способен командир? Может, он похоронит тело прежде, чем оно заговорит?

Над рекой Хан висел густой туман, скрывавший выстроившиеся вдоль воды хижины, равно как и причаленные к берегу длинные деревянные лодки, бамбуковые паруса которых пронзали небо сотнями иголок.

Я тайком следовала за тремя силуэтами — за Оджином, полицейским и несущей носилки тамо. Ноги у меня болели, потому что приходилось шагать по грязи, доходившей до лодыжек. Я уже несколько раз поскользнулась и чуть было не упала. Подол моей юбки стал коричневым, в лицо летели брызги и небольшие комки грязи. Я пачкала ею руки, пытаясь убрать с лица мокрые волосы.

Скоро я стала различать впереди фигуры других людей. И услышала голос командира Сона еще до того, как увидела его, — он приказывал полицейским разделиться на группы и идти или плыть на лодках во всех четырех направлениях в поисках свидетельств и улик. Подойдя достаточно близко, я разглядела его мощную фигуру и седую бороду. Но он тут же куда-то ушел, и его спина исчезла в тумане.

— Сюда, наыри. — Полицейский повел Оджина и тамо к лодке, управляемой рыбаком с обветренным лицом. — Труп на другом берегу реки.

Я поспешила подойти ближе и сумела разглядеть лицо тамо. С него на меня смотрели широко посаженные глаза. Я знала эту девушку.

— Сульби-я!

— Ыйнё-ним! — вскричала она, и ее обескураженное лицо просветлело. Только тогда Оджин обернулся. — Что ты здесь делаешь? — спросила она.

Подобрав юбку, я быстрым шагом подошла к ней.

— Сульби-я, я слышала о том, что тут произошло. Нужна ли тебе помощь…

— Кто ты такая? — прорычал полицейский. — Тут работает полиция.

— Я нечаянно услышала, господин, что убита женщина из дворца. — Я вперила немигающий взгляд в полицейского и старалась не смотреть на Оджина, чьи глаза, как я чувствовала, буравили меня. — Я могу вам помочь, ведь я нэ-ыйнё.

Полицейский фыркнул:

— Ты никак не можешь…

— Она может присоединиться к нам, — оборвал его Оджин.

— Она… она может?.. — Полицейский заморгал, точно рыба. — Она?

— Да, она.

Не задерживаясь больше, мы пошли к лодке, и внутри у меня все затряслось, когда я ступила в нее, — дощатый пол раскачивался так сильно, что казалось, я пытаюсь устоять на вздымающихся волнах. Но я умудрилась сохранить равновесие и нашла себе местечко рядом с Сульби, поближе к корме, мужчины же сели на носу этой узкой, но длинной лодки.

— Кто жертва? — шепотом спросила я.

— Пока не знаю, — ответила она. — И полицейские, похоже, тоже. По одежде можно судить, что она из дворца. Они не искали у нее жетон, удостоверяющий личность.

— Почему?

— Ну ты же знаешь законы. Конфуцианский этикет. Полицейским запрещено прикасаться к женщинам — и к подозреваемым, и к жертвам. — Сульби с силой провела ладонью по юбке. И тихо, в расчете, что услышу только я, призналась: — Я так устала от того, что все время приходится иметь дело с трупами, но женщин то и дело убивают.

Над нами нависали молчание и синий туман, вокруг были видны только чернильно-черные волны. Стояла тишина. Было слышно лишь, как погружаются в воду и поднимаются весла.

— Тебе известно, как она умерла? — спросила я свою знакомую, бросив быстрый взгляд на Оджина. Плечи его, казалось, были сильно напряжены, лицо слегка повернуто к нам, словно он подслушивал наш разговор. — И можно ли связать ее смерть с резней в Хёминсо?

— Я знаю, что ее ударили дубинкой по голове, а тело нашли на берегу реки, лицом в воду, — ответила Сульби. — Рядом с местом убийства обнаружили все те же листовки.

— Вон там! — крикнул рыбак. — Я их вижу.

Туман расступился, будто отдернули занавески, и перед нами предстала небольшая группа полицейских, столпившихся на берегу вокруг трупа. За их спинами я смогла разглядеть лишь волосы и стопу жертвы — одна нога у нее была босой.

Когда мы причалили к берегу и мужчины вытащили на него лодку, Сульби взяла меня за руку, чтобы помочь сохранить равновесие. Как только мои ноги коснулась земли, я подняла глаза; на этот раз стоявшие стеной полицейские немного расступились, и я увидела бирюзовую шелковую юбку. Этот цвет был таким особенным, что грудь у меня стеснило и дышать стало трудно.

Это была не просто женщина из дворца.

Это была дворцовая медсестра.

Я зашагала быстрее и скоро уже разглядывала тело молодой женщины, по-прежнему лежавшей на животе, лицом в воде и грязи. Никто и не подумал перевернуть ее. «Конфуцианский этикет», — эхом прозвучало у меня в ушах объяснение Сульби.

— Помоги мне перевернуть ее, — сказала я, и Сульби согласно кивнула.

Вместе нам это удалось, и стала видна синеватая кожа женщины, покрытая грязью. Я села на корточки, взяла ее за кисть — и мгновенно насторожилась.

Под моими давящими на запястье пальцами бился слабый пульс.

Я тут же, приподняв голову женщины за подбородок, откинула ее назад. Склонившись над ней, я прислонилась щекой к ее щеке и посмотрела ей на грудь.

— Она еще жива, — выдохнула я.

Кто-то сел на корточки совсем рядом со мной, и халат этого человека прошелся по моей руке. Оджин.

— Она жива? — Нахмурившись, он оглядел жертву. — Как такое может быть? Кто-то удерживал ее под водой, чтобы она утонула. У нее на шее остались синяки от пальцев.

— Но она не умерла, — выпалила я. — Убийца решил, что она мертва, но она лишь потеряла сознание.

— И что нам делать? — спросила встревоженная Сульби.

— Можете выяснить, кто она? — спросил Оджин.

— Да. — Сульби села на корточки по другую сторону женщины, прошлась дрожащими руками по ее белому фартуку. Одна ее ладонь скользнула в карман и достала из него деревянный жетон. — Она действительно работает во дворце. Это медсестра Кюнхи.

Я о такой никогда не слышала. Скорее всего, она работала не в те же дни, что и я. И если сейчас не поспешить, мы ее потеряем. Но что положено делать в подобных случаях? Если жертва чуть было не утонула?

От сильного волнения мой ум чуть было не отказался работать, но я все же сосредоточилась. Мысленно перелистала страницы учебников, те из них, что помнила наизусть.

— Надо восстановить ей дыхание. Немедленно, — наконец сказала я.

Сульби с готовностью кивнула.

— С этим я могу помочь, ыйнё-ним. — Отработанным движением она зажала нос медсестры и приникла губами к ее рту, вдыхая воздух ей в легкие.

Я продолжала следить за пульсом медсестры Кюнхи, и спустя несколько долгих и мучительных минут она приподнялась и судорожно выдохнула. Потом медсестра жутко закашлялась, у нее на губах выступила розовая пена. Она отчаянно пыталась набрать в грудь воздуха, словно все еще продолжала тонуть. Казалось, у нее началась агония. Мы с Сульби сидели рядом с ней и старались хоть как-то успокоить.

— Что с-случилось? — хрипло вскричала наконец медсестра Кюнхи. — Что п-произошло?

— На тебя напали, — осторожно сказал Оджин. — Ты помнишь хоть что-то о случившемся?

Какое-то время медсестра яростно откашливалась, а когда Оджин обратился к ней с тем же вопросом во второй раз, ответила:

— Я… помню лишь, что ждала Арам. — Слова клокотали у нее в горле, ей было трудно дышать. Ее красные глаза стреляли по сторонам. — Мы всегда ходим во дворец вместе. Я ничего, кроме этого, не помню… Я ждала Арам.

Арам. Это имя показалось мне знакомым. Но… почему?

— А где же тогда Арам? — спросила я.

— Я… я не знаю.

— Ну, может, ей удалось убежать от злоумышленника, — пробормотал Оджин, — или же она так и не вышла из дома.

Пятеро стоявших вокруг нас полицейских зашептались между собой.

Оджин медленно поднялся на ноги и положил ладонь на рукоять меча.

— Тамо Сульби, сделай все, что в твоих силах, чтобы стабилизировать состояние медсестры Кюнхи. — Он посмотрел на полицейских. — Пусть двое из вас охраняют жертву; с ней ничего не должно случиться. А остальные пускай продолжают искать убийцу. Я же пойду домой к медсестре Арам.

— Если вы того пожелаете, наыри, я провожу вас к ее дому, — неуверенно предложил рыбак. — Она живет неподалеку.

— Она живет одна? — спросил Оджин.

— Да, по большей части. Ее отец рыбак, он почти всегда в море.

Оджин обратил свой взгляд на меня, словно спрашивая: «Ты знаешь ее?»

Я поднялась на ноги и, подхватив перепачканную в грязи юбку, подошла к Оджину. И очень тихо, слегка отвернувшись, чтобы полицейские ничего не могли прочесть по моим губам, проговорила:

— Я работаю не в те дни, что медсестра Арам, но мне все же знакомо ее имя. И я не знаю почему.

— Ну тогда иди со мной, — сказал Оджин. — Может, сейчас она дома.

— Я знаю их обеих — медсестру Кюнхи и медсестру Арам. — Рыбак быстро шел по берегу реки с Оджином и мной. — Видите ли, я договорился с ними: они через день подходят к моей лодке, и я перевожу их на другой берег.

— Они жили довольно далеко от столицы, — заметил Оджин.

— В этом нет ничего странного, — сказала я. — Многие медсестры слишком бедны и не могут позволить себе жилье в городе.

— Сюда, наыри. — Рыбак жестом показал на тропинку, идущую от реки к хижине с соломенной крышей и желтыми глиняными стенами, за которой росли сосны и простирались волнообразные холмы.

— Значит, ты виделся с двумя медсестрами через день, — продолжал Оджин. — И до тебя, должно быть, долетали обрывки разговоров, которые они вели в лодке.

Рыбак замедлил шаг, на его лице отразилось недоумение:

— Вот что странно, наыри, — прошептал он, — в лодке-то они не разговаривали. Как я на них ни взгляну, все мне казалось, что они в таком ужасе, словно я на бойню их везу. — Он покачал головой и снова пошел быстро. — Впрочем, они не всегда так себя вели.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Помню, они были такими радостными и оживленными девушками. Бывало, сидят у меня в лодке, болтают о занятиях, экзаменах и благородных мужчинах, которые им знаки внимания оказывают. А потом в один день они неожиданно замолкли. Словно кто-то потушил горевший в них свет.

— И когда это произошло? — Оджин заговорил резко, взгляд его стал колючим.

Рыбак сдвинул брови:

— Когда же это… Дайте подумать… Где-то в прошлом году? Кажется, в начале прошлого года.

— В самые первые его дни?

— Кажется, да.

Оджин покачал головой с выражением недоверия на лице. Мне не терпелось узнать, о чем он подумал, но тут наш проводник сказал:

— Мы пришли, наури!

Мы с Оджином стояли перед одинокой хижиной. Все, казалось, было здесь в порядке, если не считать двух цепочек следов — по направлению к хижине и прочь от нее. Идя по ним, мы очутились перед дверью в хижину. Оджин постучал по дверной раме.

— Медсестра Арам, ты дома? — Голос его звучал твердо и гулко. — Я инспектор Со из столичного отделения полиции.

Мы ждали.

Но в ответ не раздалось ни звука. Ни шагов, ни шороха, ни бормотания.

— Похоже, никого нет дома, — сказала я.

Оджин взялся за медную дверную ручку и потянул в сторону. Дверь поддалась.

— Однако дом не заперт.

Он отодвинул дверь, и мы увидели комнату, полную теней. Серый дневной свет, проникнув внутрь, осветил спину молодой женщины, лежавшей на низком столике лицом вниз, руки ее были прижаты к бокам.

— Она спит? — Рыбак, не отстававший от нас, испуганно подался назад. — Она… она, должно быть, спит?

Леденящая тьма хижины медленно просочилась в меня, и кровь застыла у меня в жилах. Я едва могла пошевелиться.

— Мы должны войти, — прошептала я Оджину.

Одним точным движением Оджин вынул из ножен меч, и его лезвие блеснуло, когда инспектор ступил в комнату. Я задержала дыхание, ожидая, что на него выпрыгнет убийца. Но все было тихо — женщина лежала на столе, рядом с ее телом стояла незажженная свеча. Все было спокойно и безжизненно.

Оджин сел на корточки рядом с женщиной, а я моментально скинула с ног деревянные башмаки на высокой подошве и вошла в комнату.

— Жива ли она, наыри?..

И замерла на месте, потому что у меня промокли носки. Скоро распахнутые глаза привыкли к темноте, и я увидела, что от тела женщины ко мне ведет след черной жидкости.

«Это всего-навсего кровь, — сказала я себе, стараясь унять сердцебиение. — Ты видела ее тысячу раз».

— Она мертва, — прошептал Оджин. Мне была видна лишь половина его лица, другая же тонула в серо-синем свете.

Я стянула с ног носки и, босая, осторожно подошла к окну и открыла его — в комнате стало светлее, и я смогла разглядеть бирюзово-синюю форму. Женщин была одета для работы, но что-то остановило ее на пути к двери.

Оджин подозвал меня к себе.

— Поможешь мне осмотреть ее?

Он поместил рукоять меча под тело и постарался приподнять его, поскольку не имел права коснуться женщины, пусть даже мертвой, хотя до этого, внезапно вспомнила я, он дотрагивался до меня, помогая перелезть через стену в Хёминсо, а также сесть на его лошадь. Я поспешила ему на помощь и, придерживая женщину за плечо, приподняла ей голову. Ее кожа была холодной, и мое лицо исказила гримаса. Для того чтобы понять, что женщина мертва, не требовалось нащупывать пульс. Ее глаза были подернуты туманной пленкой.

Кто-то перерезал ей горло.

— Кто мог сотворить такое? — прошептала я. Этот же вопрос преследовал меня и в Хёминсо. — Какое чудовище?

— Этого я не знаю, — ответил Оджин. — Знаю одно: медсестра Арам была знакома со своим убийцей. Она открыла преступнику дверь и впустила его. И заварила чай — для себя и для гостя. — На столике стоял чайник, которого я прежде не заметила, а также две чашки. Обе они были полными. На дне одной из них я увидела какое-то белое вещество.

— Можно опустить ее, наыри? — спросила я.

Оджин вытащил из-под тела рукоятку меча и кивнул.

Я вернула тело в прежнее положение. Потом достала из своего набора акупунктурных игл серебряную иголку. Взяла чашку со странным веществом и погрузила в него кончик иглы, и он постепенно почернел.

— Ее отравили, — прошептала я.

Оджин не отрывал взгляд от трупа.

— Откуда ты знаешь?

— Мы в Хёминсо часто прибегаем к этому методу. Если у нас возникает подозрение, что пациента отравили, мы кладем ему в рот серебряную булавку. — Я протянула ему иглу, он взял ее и внимательно изучил. — Серебро тускнеет при соприкосновении с серой. А саяк — яд на основе серы — очень легко купить в столице.

— Значит, медсестру Арам отравили… по всей вероятности, бросили яд в чай, стоило ей только отвернуться. А потом, когда она была уже без сил… — Оджин показал на тщательно уложенные волосы медсестры Арам, лишь немного растрепавшиеся сзади, — убийца схватил ее за шею и перерезал горло.

— Кто-то напал на трех женщин из дворца, — сказала я, чувствуя слабость в желудке. — На троих напал, двоих из них убил и в придачу к этому устранил, по крайней мере, трех свидетельниц. А в столице, как мне сказали, опять появились листовки с обвинением принца.

— Да. Я считаю, все эти зверства связаны между собой.

— Но как… — Ответ, казалось, был совсем рядом, прямо за завесой теней, и мне хотелось сорвать ее. Я хотела знать.

Сунув руку в карман фартука медсестры, я достала ее жетон. Это действительно была медсестра Арам.

— Почему ее имя кажется мне таким знакомым? — прошептала я.

Меня грызло недовольство собой. Я поднялась на ноги и, скрестив руки на груди, смотрела в никуда пустым взглядом, пытаясь вспомнить. Никогда прежде я не встречала медсестру Арам или медсестру Кюнхи, поскольку мы работали в разное время; наши пути никогда не пересекались. Тогда, должно быть, кто-то говорил мне о ней… но кто? Я изо всех сил напрягала память.

Тут от двери раздался шепот:

— Она мертва?

Мы с Оджином резко повернулись и увидели медсестру Кюнхи: с нее стекала речная вода, черные волосы облепили лицо, словно водоросли. Кожа ее по-прежнему была синей, глаза — широкими и пустыми, будто две свежевыкопанные могилы. К ней подбежала запыхавшаяся Сульби.

— Прошу прощения, инспектор, — сказала тамо. — Она настояла на том, чтобы прийти. Начала кричать, и полицейский приказал отвести ее к вам.

Оджин подошел к медсестре Кюнхи, и я увидела, как у нее задрожали руки, а потом и все тело. Ее взгляд остановился на распростертом на столике теле. На трупе подруги.

— Я знаю, почему она мертва. — Ее голос дрожал, а потом она закрыла лицо испачканными в грязи руками. — И знаю, почему должна умереть я.