Красный дворец

16

По улицам пронесся раскатистый звон колокола. Массивные ворота по углам крепости с грохотом закрылись, и мы едва успели выехать из крепости. Под стук копыт столица и ближайшие окрестности превратились в тень с черными краями. Расстояние, которое пешком отнимало у меня больше получаса, мы проделали всего за несколько минут, и скоро впереди замерцали огни моего дома.

— Мы почти на месте, — перекрикивая ветер, произнес Оджин. — Я сейчас же съезжу за врачом.

Сильно закусив губу, я пригнула голову к гриве коня, чтобы спрятать текущие слезы. Боль пронзила меня еще сильнее, тысячи микроскопических лезвий вонзились в спину и, казалось, перепиливали кости. С каждым вдохом я будто проглатывала осколки льда, дышать полноценно было невозможно. Потому я дышала очень поверхностно, голова у меня кружилась; я бы непременно упала с лошади, если бы Оджин не обнимал меня.

Как только мы оказались перед моим домом, он соскочил с лошади и помог слезть мне; он был очень осторожен и ни разу не задел мою рану. Я думала, все ужасы остались позади, но когда Оджин помог мне доковылять до двери, я изведала еще один кошмар. Потому что вспомнила, как вчера перед моей тюремной камерой стоял отец, как все мои надежды и мечты приказали долго жить под тяжким грузом его слов. Дом перед нами не был моим, это было имущество отца. Не был он и домом моей матери.

Дышать становилась все труднее, я чувствовала, как слабеют ноги.

— Я должна рассказать вам, — выдохнула я, пытаясь отогнать боль потери в груди и боль от наконечника острой стрелы в плече. — Я нашла доказательство… в покоях наследного принца…

Голова кружилась, я спотыкалась, Оджин еще крепче обнял меня, чтобы я не упала.

— Не покидай меня, Хён-а, — в отчаянии сказал он. — Осталось всего несколько шагов.

Всего несколько шагов — и кости мои обратились водой, я утратила слух, меня тесно обступили тени. И я погрузилась в доброжелательную и желанную темноту.

Поначалу я слышала только далекое эхо чьих-то голосов.

— Это специальный наркотический порошок, — сказал мужской голос; казалось, я слышу его из-под воды. — Я растворю его в вине, и он облегчит боль.

Кто-то приподнял мне голову и влил в рот какую-то жидкость, и я снова провалилась в пустоту.

Открыв глаза, я увидела перед собой калейдоскоп самых разных цветов, которые медленно образовывали знакомые формы. Комнату освещали первые лучи солнца. Служанка Моккым и — к моему удивлению — Чиын сидели у стены, кивая во сне головами.

А затем мой взгляд остановился на Оджине.

Он сидел на корточках, с закатанными рукавами, перед лоханью с водой. Прополоскав край шелкового одеяла, он его выжал, а затем снова прополоскал. Но маленькое красное пятнышко все не сходило. Рядом со мной на подносе лежал окровавленный наконечник стрелы на сломанном древке. Кровь, должно быть, брызнула на одеяло, когда наконечник вынимали. Оджин, решительно хмуря брови, опять опустил одеяло в воду. Это было странное зрелище — молодой человек в синем шелке и черной полицейской шляпе, сгорбившись, стирает, совсем как обычный слуга.

Я лежала, боясь пошевелиться, но потом все же решилась прочистить горло и сказала:

— Кровь засохла. Ее не отстирать.

Оджин поднял глаза и с облегчением произнес:

— Ты проснулась. Как себя чувствуешь?

— Болит. — Я осторожно взяла стрелу и повертела в пальцах, пытаясь сделать вид, что дворцовый инцидент не произвел на меня особого впечатления. — Но я с этим справлюсь.

Оджин поднялся на ноги и подошел ко мне. Помог сесть, наклонился и осмотрел плечо.

— Повязка промокла. Но врач велел не снимать ее, потому что она должна давить на рану. Я попрошу служанку наложить новый слой ткани поверх старых. — Он повернулся, чтобы пойти за служанкой.

— Подождите, — я схватила его за полу халата, но быстро отдернула руку. — Что было этой ночью, наыри? Я ничего не помню с того момента, как мы приехали.

— Прошло три дня.

Я пораженно моргнула:

— Три?

— Наверное, наложились друг на друга рана и шок от случившегося, но ты проспала три дня. — Он немного помолчал. — И еще ты попросила дать тебе наркотики, чтобы облегчить боль.

— Я ничего этого не помню, — пробормотала я. — Ничего не помню…

Осторожно забрав у меня стрелу, он положил ее обратно на поднос, а затем убрал его с глаз долой. Словно не хотел вспоминать о произошедшем.

— Ты заснула, а мне удалось найти местного доктора. — Он не отрывал взгляда от своей руки, сильно покрасневшей от попыток отстирать кровь. — Но я не мог доверять ему, особенно после того, как он сказал, что стрелу нужно оставить в ране. Я не раз видел, как это приводило к смертельным инфекциям. И потому на следующий день я вызвал столичного врача. Он много раз имел дело с подобными ранами и достал наконечник в считаные секунды. Сказал, тебе очень повезло, что стрела не вонзилась в кость.

Оджин вздохнул и принялся рассматривать ширму у кровати, словно ему нравились краски.

— Рана заживет сама по себе.

Он, понимала я, избегает моего взгляда. Должно быть, за эти три дня случилось что-то еще, о чем он не хочет рассказывать.

— Что не так?

Выражение его лица стало нерешительным.

— Я хотел пока отложить разговоры, дать тебе отдохнуть. Но, похоже, времени у нас не остается.

— О чем вы хотели поговорить?

— Прежде чем заснуть, ты сказала, что нашла во внутренних покоях принца какое-то доказательство.

Воспоминания о том дне ворвались в мое сознание. Поблескивающий черный лук, стрела, направленная мне в голову. Я поспешила спрятать руки в складках юбки, чтобы скрыть вернувшуюся дрожь.

— Помните, о чем я рассказала вам несколько дней тому назад? Что наследный принц заявил, будто мой отец подтверждает его алиби?

Оджин по-прежнему не смотрел на меня.

— Продолжай.

— Он сказал, что преступник наткнулся на него, спасаясь бегством. И уронил свое оружие. Я заметила, куда он смотрел, когда говорил об этом, и три дня тому назад, оказавшись в его покоях в одиночестве… Я решила выяснить, что это было.

— И принц застал тебя за этим занятием. — Лицо Оджина окаменело. — И чуть не убил.

— Оно того стоило, — вызывающе ответила я. Мне не понравилось, как он со мной разговаривал, — будто я совершила нечто неподобающее. Ведь он сам попросил меня помочь ему с расследованием.

Вокруг нас сгустилась напряженная тишина, я продолжала смотреть на Оджина и ждала, когда он начнет задавать вопросы. Но он молчал, и тогда я сдалась и выпалила:

— Ну что, наыри? Хотите узнать, что я нашла, или нет?

Он провел ладонью по лицу.

— И что же ты нашла?

— Пичхим. Это такой медицинский инструмент, с помощью которого делают надрезы.

Всю его суровую неподвижность как рукой сняло.

— Пичхим? Но при чем здесь какой-то медицинский инструмент?

— Я тоже удивилась.

Он скрестил руки на груди и насупил брови. А потом, через довольно продолжительное время, пробормотал:

— Убийца знаком с этим инструментом. Он схватился за пичхим, потому что умеет им пользоваться.

Мне в голову тут же пришло самое очевидное в таком случае имя:

— Врач Кхун. Он у нас единственный подозреваемый из числа врачей и прочих медицинских работников.

Мотив врача Кхуна казался предельно ясным: он хотел отомстить за смерть матери, убить свидетельниц и обвинить во всем принца.

— Есть еще медсестра Инён, свидетельница, — пробормотала я. Хотя тут я не могла усмотреть никакого мотива. Но все же мне казалось странным, что она так удачно очутилась рядом с местом убийства придворной дамы Анби. — И что теперь?

Оджин какое-то время смотрел в окно, а потом повернулся ко мне.

— Не гони лошадей, Хён-а, — прошептал он. — Не может быть никаких «и что теперь» до тех пор, пока ты не выздоровеешь; давай притворимся на несколько дней, что все у нас хорошо.

Я озадаченно изучала его, пока он, встав, пересекал комнату.

— Аджумма, — позвал он. Служанка Моккым громко всхрапнула и распахнула глаза. Чиын тоже мгновенно проснулась. — Нужно наложить на старую повязку новый слой.

— Она проснулась? — Старая женщина посмотрела в мою сторону, и в ее глазах засветилась радость: — Она проснулась!

— Слава небесам! — глубоко вздохнула Чиын.

Пока женщины кудахтали надо мной, как две наседки, Оджин вышел из комнаты — дверь закрылась за ним с легким щелчком. Почему он так странно себя ведет? И почему его прощальная ремарка так беспокоит меня? «Давай притворимся, что все у нас хорошо».

— Мы с твоей мамой так волновались! — сказала служанка Моккым. — Боялись самого плохого…

— А за те три дня, что я спала, что-нибудь произошло? — спросила я, все еще глядя на дверь. — Кроме того, что я была ранена. Что еще случилось?

— Да ничего особенного… — Она наклонила голову, нахмурив брови. — Даже не знаю, агасси.

— А я слышала, как мой двоюродный брат говорил, что добыл решающее доказательство, — вступила в разговор Чиын, — но я не знаю, какое именно. Я слышала об этом мельком — он разговаривал с твоей матерью, а я спешила по делам.

Теперь я поняла, почему мне засела в голову эта самая фраза. Оджин велел мне отдыхать, притвориться на несколько дней, что все хорошо, но времени на отдых у нас совершенно не оставалось. Каждый день, каждый час могли оказаться критичными для медсестры Чонсу. Выходит, его слова могли значить только одно.

Он исключил меня из расследования.

И собирается вести его дальше в одиночку.

С трудом встав на ноги, я сказала:

— Помоги мне заплести и уложить волосы.

Служанка Моккым разволновалась, услышав мою просьбу, но я властным взглядом осекла ее. Сжав неодобрительно губы, она занялась моими волосами.

— Но ты не можешь выйти из дома, Хён-а, — запротестовала Чиын, ее взгляд нервно переходил с моей служанки на меня. — Тебе совершенно необходимо отдохнуть.

Я не ответила, но настроена была очень решительно. Я пойду в полицейское отделение и потребую у Оджина ответы на мои вопросы; и сделаю это не в качестве раненой птички, которую он чувствует себя обязанным защищать, но как ыйнё, готовая жизнь положить на то, чтобы узнать правду. Я проделала долгий путь и не позволю ему вывести меня из игры. Слишком многим я пожертвовала ради этой самой правды.

Я надела на голову черную шелковую кариму, может, в последний раз в жизни, и тут услышала голос вышедшей из комнаты Моккым. Она ябедничала на меня матери:

— Госпожа, госпожа! Агасси оделась и вот-вот выйдет из дома!

При помощи Чиын я, морщась при каждом движении, облачилась в шелковую медицинскую форму — темно-синюю юбку и голубое чогори — и добавила последний штрих — припудрила ссадину на лице. И в этот самый момент дверь за моей спиной открылась. Я приготовилась к тому, что мать будет всеми силами пытаться остановить меня.

— Мужчины приходили ко мне не для того, чтобы развлечься, — спокойно сказала она после того, как Чиын, выйдя из комнаты и закрыв за собой дверь, оставила нас наедине, — а когда им надо было поговорить. Твой отец тоже объявлялся у меня, когда что-нибудь задумывал.

Я бросила на нее взгляд через плечо, ошеломленная и немного настороженная. Мать стояла и смотрела на меня, ее черные волосы были гладко причесаны и стянуты в идеальный узел на шее, из которого торчала поблескивающая шпилька. Ее красивое лицо, как и всегда, было совершенно бесстрастно. Через одну ее руку была перекинута соломенная накидка, в другой она держала большую соломенную шляпу.

— Я заставлю его говорить. Мои старые друзья — влиятельные члены Южной партии; они будут рады добыть доказательства невиновности наследного принца. Ведь с их партией будет покончено, если принц утратит свое влияние.

Мой взгляд упал на подол материной юбки, я совершенно ничего не понимала.

— Я подслушивала, — объяснила она. — Ты сказала инспектору, что твой отец подтверждает алиби его высочества. Такое нельзя скрывать.

— Ты… предашь отца?

— Если все будут лгать, то как ты спасешь свою учительницу? Начать нужно с твоего отца. Ему нужно признаться, с кем он был во время убийства. И тогда, надеюсь, многое станет ясно.

Я обдумала ее слова. Если отец во всем признается, его, конечно же, накажут, но медсестру Чонсу это не спасает. Хотя, как сказала мать, это могло стать шагом в правильном направлении — одним из самых трудных шагов.

— Поговорить с ним будет трудно… — прошептала я, не в силах больше выносить ее взгляда. — Он гневается на меня. Приказал нам убираться из его дома.

Я ждала, что она рассердится, страшно разозлится. Ждала, что она велит избавить ее от моего присутствия. Отречется от меня. Но буря не грянула, и я, подняв глаза, встретила ее спокойный решительный взгляд.

— Я уже знаю об этом, — сказала она, и я почувствовала удивление, а затем облегчение. — Заключенные сплетничают, так же как и слуги в отделении полиции, а в столице слухи распространяются быстро. Не беспокойся обо мне. Мне хватит мужества на то, чтобы расстаться с этим домом. — Ее голос смягчился, брови сошлись на переносице. — Мы с тобой должны быть храбрыми, Пэк-хён. Но ты должна быть храбрее меня. Ты должна спасти медсестру Чонсу.

Я едва верила своим ушам. Я не узнавала свою мать.

— Да какое тебе дело до того, что станется с медсестрой Чонсу? — Еще месяц назад мне бы в голову не пришло такое спросить, но с тех пор многое изменилось. — Ты бросила меня у дома свиданий посреди зимы!

Но теперь в моих воспоминаниях об этом случае перед тем кибаном я была не одна. В заснеженной сцене появилось еще одно действующее лицо — тень, сидевшая в студеном паланкине, следившая за мной широко распахнутыми глазами и молящаяся о том, чтобы госпожа впустила меня.

— Ты… ты смотрела, как я стояла у того дома и меня заносило снегом, — прошептала я. — Ты смотрела, как я плакала.

Совершенно ничего не отразилось на ее лице, лишь слегка покраснели глаза.

— Мне нет прощения… — хрипло проговорила она. — Я хотела, чтобы ты выросла сильной, готовой к тем трудностям, которые непременно ожидают в жизни любую женщину такого же, как у тебя, происхождения. Но вместо этого я чуть было не погубила тебя, и так бы и случилось, не вмешайся медсестра Чонсу. Я навеки ей благодарна. Скорее она твоя мать, а не я.

Она подошла ко мне, словно преодолевая бездну между нами. Теперь, когда мать стояла всего в шаге от меня, она неожиданно показалась мне такой уязвимой, такой хрупкой, словно нежный лист ивы.

— Если ты собираешься в Тамян[33], то необходимо как следует преобразиться. Невозможно предугадать, кто станет искать тебя после… случая во дворце.

Она протянула мне коническую соломенную шляпу, и я с сожалением сняла кариму — корону, свидетельствующую о наивысших достижениях девушки моего статуса. Я никогда больше не смогу ее надеть. Мои пальцы пробежали по шелку, и меня согрели воспоминания о том, с какой гордостью я ее носила, и мне было страшно думать, кем я стану без свой каримы, без своего звания.

С трудом сглотнув, я наконец отложила кариму в сторону и надела шляпу, надвинув ее на увлажнившиеся глаза, и тут до меня дошел смысл маминых слов.

— Тамян? — прошептала я. — Почему ты сказала Тамян?

Ее руки, поднятые, чтобы поправить мне шляпу, зависли в воздухе.

— А разве инспектор ничего тебе не сообщил?

— Чего не сообщил?

— По всей видимости, ты попросила тамо из полиции поискать информацию. Всех деталей не знаю, но полицейские выяснили, где сейчас обретается пропавшая ученица. Минджи у родственников в Тамяне, и молодой инспектор уже отправился туда.

Я посмотрела на окровавленный наконечник стрелы, все еще лежавший на подносе, и мое плечо пронзила острая боль. Но все же я намеревалась найти Оджина, хотя теперь я понимала, почему он уехал без меня — до Тамяна было почти два дня езды на лошади.

— Если ты поедешь прямо сейчас, — продолжила мать, — то сможешь перехватить его где-то у реки Хан.

Я-то знала, что поеду — я этого хотела, но никак не могла взять в толк, почему мать хочет от меня того же самого.

— Почему ты меня подначиваешь? — в сомнении спросила я. — Любая другая мать на твоем месте приказала бы мне остаться.

Она быстро набросила на меня соломенную накидку.

— Я наблюдала за тобой все эти три дня и слушала рассказы инспектора о твоем участии в расследовании. И тогда вспомнила о вещем сне, который увидела перед тем, как ты родилась. Мне снился черный дракон, и потому я была уверена, что у меня родится мальчик — но когда на свет появилась девочка, я растерялась. Однако все же дала тебе имя, учитывая мой сон. «Пэк» означает «старший». А «Хён» — «добродетельный, достойный и одаренный». И даже твоего маленького брата я назвала в честь тебя — Тэ-хён.

У меня появилось странное ощущение, будто тело начало покалывать; то же самое ощущение возникло у меня, когда медсестра Кюнхи прочитала последнее письмо обезглавленной дворцовой медсестры к сыну, врачу Кхуну. Но я никак не могла понять, что именно меня беспокоит.

— Теперь я знаю, — продолжала мать, — что ты девушка одаренная, и даже рана в плече вряд ли тебя остановит.

Она достала из сумки на поясе какой-то цилиндрический предмет и вложила мне в ладонь. Холодное серебро успокоило меня, вернуло в настоящее, и я обнаружила, что смотрю на выгравированные на металле изящные символы.

— Этот нож чандо изготовили в округе Пёнён, что в Ульсане[34], — сказала мать. — Я хотела подарить его тебе на свадьбу.

Такой нож символизировал долг замужней женщины, выполнение ею супружеских обязанностей.

— Понятно, — прошептала я, не зная, что еще тут можно добавить.

— Но, похоже, лучше отдать его тебе сейчас. Ведь родители вручают такой нож сыну, когда он достигает совершеннолетия, чтобы он выполнял свой долг, служа королевству. — Она, судорожно выдохнув, немного помолчала. — Теперь ты взрослая и тебе придется принимать трудные решения. Я верю, ты все сделаешь правильно.

Я открыла футляр и вынула из ножен поблескивающий кинжал. Дрожащей рукой взялась за рукоять. Никогда прежде я не держала в руках оружие.

— Возвращайся к нам, Хён-а, — тихо сказала мать и ушла. У меня было тяжело на душе, и я стала молиться о том, чтобы мне не довелось пустить в ход этот кинжал, и одновременно думала: «Я никогда никому не причиню им боль».

Но, возможно, именно так некоторые убийцы и считают — до тех пор, пока не теряют самое дорогое в жизни.

Я гадала, а что же дороже всего мне?

Что может побудить меня лишить жизни другого человека?