Крид: Кровь и Пепел

Глава 7

Крид резко проснулся от неприятного ощущения шёлковых простыней под собой, словно принцесса на горошине. Тихо рыкнув от раздражения собственной слабостью и внезапного отключения на кладбище, он стремительно встал с кровати и только теперь окинул взглядом помещение. Катакомбы собора были переоборудованы под госпиталь, где, впрочем, Крид был один.

Каменный холод пронизывал его до костей, несмотря на грубые шерстяные одеяла, наброшенные на узкую койку. Он чувствовал себя не в госпитале, а в каменном гробу, ожидая своего последнего часа. Шёлковые простыни, роскошь, недопустимая в этих подземных покоях, щекотали кожу, вызывая раздражение. Он издал низкий, хриплый рык, который эхом отразился от сырых стен. Слабость, проклятая слабость! Крид помнил, как был на кладбище. Чувствовал под пальцами холодный и мокрый камень, а потом — пустоту. Его словно поглотила тьма, из которой он вынырнул, словно шторм выбросил его на берег.

Он поднялся тяжело, как старый ржавый механизм. Каменные своды давили сверху, воздух был спёртым, пахнущим плесенью и чем-то ещё — чем-то металлическим, напоминающим запах застывшей в трещинах кладки крови. Единственным источником света служила тусклая свеча, дрожащая на низком столе, освещая лишь небольшой участок пола перед койкой. Остальное тонуло в густой чёрной тени, полной шёпота и скрытых углов.

Комната была бедна и аскетична, как келья отшельника. Железный сундук в углу словно притаился, готовый в любой момент раскрыться и извергнуть свои тёмные тайны. Каменные стены были испещрены непроницаемыми трещинами, словно морщины на лице старого собора. И в этих трещинах, в этом мраке, Крид чувствовал что-то ещё, нечто более зловещее, чем просто холод и плесень. Это было присутствие, невидимое, но ощутимое, как холодное дыхание смерти за его спиной.

Он прислонился к стене, почувствовав, как сырость проникает сквозь грубую шерсть домотканой одежды. Память возвращалась кусками, фрагментами, как разорванная картина, лишённая смысла. Кладбище… ритуал… и кто-то, кто хотел его убить. Но кто? И зачем? Или это был он сам? Ответы тонули в тумане слабости и в мерцании свечи, лишь подчёркивающем мрак подземного госпиталя. Крид провёл рукой по лицу, чувствуя привкус крови на губах.

Цокот. Негромкий, почти неслышный, как шёпот мышей в лабиринтах старого дома, он прорезал тишину катакомб. Маленькие каблучки, явно женского размера, отдавали эхом в каменных коридорах, напоминая о близящейся неминуемости, словно звон колокола перед казнью. Крид сжал кулаки, чувствуя, как холод проникает ещё глубже в кости. Магическая аура, до этого давившая на него, как груз каменных глыб, усилилась, сжимая грудь стальным обручем. Воздух сгустился, став вязким, тяжёлым, напоминая вонючую болотную воду. Стены зашевелились, словно готовясь к землетрясению.

Он покачал головой, жестом отбрасывая навязчивое чувство беспомощности. Укоризна в его взгляде была обращена не к приближающейся опасности, а к собственной слабости. Он выпрямился, стараясь вложить в позу все оставшиеся силы; вся его сущность превратилась в несокрушимый столп против надвигающейся бури. Не тревога, а спокойная готовность к бою оживала в его глазах, холодных, как гранит катакомб.

Звук шагов становился всё ближе. Сначала он был тихим, но затем перешёл в уверенные удары каблуков о камень, возвещая о неизбежной встрече. Крид почувствовал на себе чей-то взгляд — холодный и пронизывающий, словно ледяной дождь.

Это был не просто человек, а нечто большее — нечто могущественное, что-то, что проникало в самое сердце Крида, отражаясь в глубинах его души. Во тьме катакомб зазвучала новая мелодия — мелодия ожидания, наполненная предчувствием неминуемой схватки.

Он провёл рукой по лицу, ощущая сухость губ и горьковатый привкус крови. Ему было всё равно, кто придёт — ангел смерти в женском облике или что-то ещё более ужасное. Крид был готов. Готов встретить тайну, которую принесёт с собой этот призрак, ступающий на маленьких каблучках по холодным сырым коридорам старого собора.

Каменные стены сжимались вокруг него, мрак сгущался, но это только усиливало его решимость. В этих глубинах, в самом сердце тьмы, он будет стоять нерушимо, словно статуя, высеченная из гранита, в ожидании неизбежного.

Ещё два удара каблуков о каменный пол — и она появилась. Ведьма. Её спасение, как теперь понимал Крид, стало его же проклятием. Она возникла из тьмы, словно призрак, вынырнувший из глубин ада, освещённая бледным светом единственной свечи. Янтарные глаза, горящие не теплом, а холодным, пронзительным светом, были направлены на него. В них не было благодарности, только холодный расчёт и что-то ещё — нечто неизмеримо более глубокое и пугающее.

Платиновые волосы, тяжёлые, как лёд, спускались по спине до самых пят, собранные в строгую, непреклонную косу. Они казались символом непокорности, холодной и несгибаемой, как ледяной клинок. Изящное чёрное платье, подчёркивающее изгибы тела, резко контрастировало с белоснежными сапожками; маленькие каблучки которых создавали тот затейливый цокот, предвещавший не излечение, а нечто гораздо более мрачное.

Она остановилась на расстоянии, не приближаясь, словно боясь запачкать свои белые сапожки в грязном помещении. Воздух сгустился ещё больше, наполнившись запахом тёмных мазей, горьких трав и чего-то ещё — чего-то невыносимо сладкого и приторно-тошнотворного. Это был запах магии, могущественной и опасной, запах, который заполнил все углы катакомб, сдавливая грудь и заставляя сердце биться чаще.

Крид знал, что она ничего ему не должна. Она выглядела так, будто сама смерть сотворила ей это платье из теней и надела на ноги сапожки из костей невинных жертв. Её явная холодная уверенность не была притворством. Это было состояние души, пропитанное тенью, пропитанное веками запретной магии, веками тайных ритуалов, веками мщения. В своём мрачном великолепии, окружённая густым магическим туманом, она стояла перед ним, и Крид понял, что его спасение было лишь началом новой, ещё более опасной игры. Игры, в которой ставки были высоки, а правила писались кровью.

— Вы всё ещё пользуетесь силой, полученной из контрактов Инферно? — с лёгкой, почти ироничной усмешкой спросил он у ведьмы, взгляд скользнул по её изысканному чёрному платью, по блестящим платиновым волосам, задерживаясь на янтарных глазах, сверкающих холодным светом. Усмешка не скрывала напряжения, скрытого за маской безразличия. Он знал, какая сила скрывалась за этой хрупкой внешностью, знал цену, которую приходилось платить за такую мощь. И знал, что эта цена всегда была слишком высока.

Он сделал паузу, наполняя воздух напряжением, которое можно было бы резать ножом. Молчание тянулось, словно жидкая смола, заполняя мрак катакомб, подчёркивая тяжесть заданного вопроса. Крид наблюдал за ней, за её реакцией, искал любые признаки нервозности: взмах ресниц, изменение выражения лица — что угодно, что могло выдать правду.

— Интересный вопрос, — наконец ответила она, её голос был низким, почти шёпотом, но в нём не было никакого страха, только холодная рассудительность. — А что вас так волнует, господин инквизитор? Вы боитесь, что я могу использовать эту силу против вас?

— Страх… удел глупцов и слабаков… — прошипел Крид, его улыбка была короткой, жестокой, как удар кинжалом. Она не доходила до глаз, оставаясь исключительно игрой губ. Шаг вперёд был не просто безрассудным, это было явное пренебрежение к смерти, вызов, брошенный ей в лицо. Он шёл навстречу опасности, не чувствуя страха, только холодный расчёт и железную решимость, закалённую веками борьбы со всем миром. Его движения были медленными, мерными, словно он измерял расстояние до своей цели с точностью до миллиметра.

Ведьма, в противоположность ему, оставалась спокойной; её движения были плавными, грациозными, словно она отмахивалась от назойливой мухи. В её янтарных глазах не было и следа испуга, только холодное превосходство, закреплённое веками практики в чёрном искусстве. Щелчок пальцев — и в воздухе вспыхнуло шартрезовое пламя, не просто огонь, а сгусток чистой магической энергии, ядовито-зелёный, как глаза тропической гадюки. Оно с невероятной силой обрушилось на Крида, не просто охватывая его тело, но и проникая в самую его сущность, словно стремясь разорвать его на атомы.

Звук сгорающей плоти резко рассекал тишину катакомб, а запах жжёного мяса смешивался с затхлым духом плесени. Одежда исчезла мгновенно, плоть таяла, как снег под жарким солнцем, кости мелькали сквозь исчезающие мышцы и жилы — это было ужасающее зрелище, разворачивающееся в мерцающем свете свечи. Но Крид даже не вздрогнул, его лицо оставалось неизменным, выражая спокойную уверенность в своих силах. Он шёл вперёд, не чувствуя боли, не ощущая сгорающего тела. Минуты казались бесконечными, словно время остановилось в этом леденящем душу спектакле.

И вот перед ведьмой уже стоит скелет, остов человека, лишённый плоти и крови. Но это лишь на мгновение. Костлявая рука, на которой буквально на глазах возрождаются сухожилия, мышцы, кожа, с ужасающим шуршанием и треском хватает ведьму за горло. Она истерично пытается поймать воздух, её глаза расширяются от ужаса, руки беспомощно дёргаются. Шартрезовое пламя гаснет, ослабевая под натиском бессмертия; оно схлопывается, как пузырь, не в силах противостоять этой монструозной регенерации.

Крид быстро восстанавливается, превращаясь из скелета в человека, словно разъярённый зверь. Его тело наполнено энергией, дыхание учащённое, но в глазах — лишь холодное удовлетворение. Его рука, как стальные тиски, сжимается на горле ведьмы, перекрывая доступ воздуха. С каждым вдохом она теряет жизнь, её лицо синеет, глаза закатываются. Она смотрит на него, и в этом взгляде только ужас неизбежной смерти, тот самый ужас, который она хотела наслать на него. А он стоит над ней, как владыка смерти, его улыбка уже не холодная, а жгучая, как тот самый шартрезовый огонь, который только что пылал вокруг его тела.

— Прекрати! — выдохнула ведьма, голос её был едва слышен, слабый, как шелест падающих листьев. Тело её тряслось, лицо посинело, янтарные глаза тускнели, угасая, словно умирающие звёзды. Она была на грани, на грани смерти, и в этом беспомощном состоянии была бессильна против его железной хватки.

— Магическая клятва… — сухо произнёс Крид, его голос звучал ровно, без эмоций, как голос судьи, выносящего приговор. Он не торопился отпускать её, держал крепко, как стальные клещи, чувствуя, как угасает её жизнь. Его лицо было непроницаемо; лишь мгновение он позволил себе улыбку — холодную, удовлетворённую.

— Клянусь… жизнью и магией! Клянусь… служить! — слова вырывались из неё, словно проклятие, слова-активаторы, опутывающие её существо невидимыми цепями. Бирюзовые руны, сияющие холодным светом, вспыхнули на её теле, распространяясь по коже, словно живые змеи, вырисовывая рабскую вязь, запечатывая её волю. Это было не просто клятва, это была сделка с бездной, закреплённая магией самой смерти.

— Довольна? — спросил Крид, его взгляд оставался холодным и несгибаемым, как стальной меч. Он немного ослабил хватку, но не отпустил, дожидаясь подтверждения заключённого союза. В его глазах не было ни капли сожаления, только ощущение выполненного долга, холодный расчёт и бесстрастие.

— Попытка не пытка… — философски бросила ведьма, и в её голосе прозвучало нечто неожиданное — удовлетворение. Удовлетворение от состояния, которое она только что приобрела. Она не боялась смерти, она боялась инквизиции, и теперь её страх был устранён. — Зато теперь меня точно не сожгут за ведомство. Её слова прозвучали как приговор, холодный и беспощадный, приговор, который она вынесла себе сама, вступив в этот рабский союз. Этот союз означал отказ от свободы, от собственной воли, зато обеспечивал выживание. И в мраке катакомб, освещённом тусклым светом свечи, была заключена ещё одна сделка, ещё одна игра, в которой ставки были чрезвычайно высоки.

— У меня не было цели тебя убивать. Лишь привлечь к работе по спасению Италии… — неожиданно пояснил Крид, голос его был спокоен, но в нём звучала стальная уверенность, не терпящая сомнений. Он отпустил ведьму, рука отстранилась медленно, оставляя на её шее бледные отпечатки пальцев. Он не пытался смягчить свои действия, он просто изложил факты, как описывает погоду. В этом было что-то ужасающее — холодный расчёт человека, для которого жизнь и смерть были лишь инструментами в достижении цели.

— Вот как? А я думала, ты пришёл меня сжечь, и поэтому решила действовать на опережение. — в янтарных глазах ведьмы мелькнуло что-то похожее на чувство вины, но оно прошло так же быстро, как и появилось, сменившись знакомым холодным расчётом. Она поправила платье, словно пытаясь скрыть следы недавнего душения, и с каким-то безразличием окинула взглядом свои руки, на которых всё ещё пылали бирюзовые руны рабской клятвы.

Она прикоснулась к ним, словно изучая новую реальность, новую клетку, в которую была заключена. Мрак катакомб сгустился, словно в ожидании чего-то нового, чего-то более мрачного. Воздух сгустился запахом горьких трав и металла — запахом крови и магии. И в этой тяжёлой атмосфере прозвучали слова Крида, слова, которые были наполнены не только планами на будущее, но и холодной жестокостью истории, которую он не спешил рассказать:

Он поделился с ней своими планами, как спасти Италию, о надвигающихся угрозах и предстоящей войне. Его голос звучал уверенно и спокойно, словно он рассказывал о списке покупок в магазине. Она не отрывала взгляд от его лица; в нём не было ни страха, ни паники, только глубокая заинтересованность и мрачное понимание.

Они стояли лицом к лицу, два человека, заключившие сделку, которая была им не по силам. Вокруг царил мрак катакомб, а в свете дрожащей свечи они видели лишь призрачный силуэт. И в этом мраке зарождался новый заговор, новый план, новое преступление, оправданное целью спасения нации. Только время покажет, какая цена будет заплачена за это спасение.

Пауза повисла в воздухе, тяжелая и вязкая, как смола. Только мерцание свечи нарушало царившую в катакомбах тишину, подчеркивая мрачность каменных стен и тяжесть воздуха, пропитанного запахом крови, магии и чего-то ещё, невыразимо горького и приторного. Крид и ведьма стояли лицом к лицу, заключённые в молчаливое соперничество, в немую дуэль взглядов. Время растянулось, превратившись в бесконечность, прежде чем это молчание было нарушено.

Звук шагов, сперва тихий, почти неслышный, прорезал тишину. Они приближались из глубины катакомб, отдаваясь эхом в каменных коридорах. В импровизированный госпиталь вошли две фигуры, освещённые тусклым светом свечи. Первый был Бернард; его лицо выражало крайнее смятение, брови были сдвинуты, взгляд беспокойный и озадаченный. За ним следовала Люсиль, державшая в руках небольшую котомку с перевязочными материалами. Её глаза были широко раскрыты, полны любопытства и недоумения.

Ни слова не прозвучало от Бернарда. Он быстро окинул взглядом комнату, задерживаясь на мгновение на Криде и на ведьме, связанной магической клятвой, с лица которой уже почти пропала рабская вязь заключённого контракта. В его взгляде было что-то непонятное — смесь удивления и тревоги. Затем он быстро подошёл к Люсиль, ничего не говоря, схватил её за руку и, не оглядываясь, увёл из подземелья. Люсиль, словно не понимающая, что происходит, только хлопала глазами; её лицо было залито недоумением. Они исчезли так же быстро, как и появились, оставив Крида и ведьму наедине в мраке катакомб, под тусклым светом дрожащей свечи. Тишина вернулась, ещё более тяжёлая и напряжённая, чем прежде. Это была тишина, наполненная нерешёнными вопросами, тайнами и предчувствием чего-то нового, чего-то неизбежного, что ждало их впереди.

Холодный, сырой воздух катакомб сменился теплым, насыщенным ароматами Сполето весенним ветром. Выбравшись на волю, Крид ощутил это как возвращение к жизни, как пробуждение после долгой зимы. Каменные стены собора остались позади, и теперь перед ним раскрылся город: дома, увитые плющом, кафе, наполненные шумом и смехом, узкие улочки, извилистые, как лабиринт. Всё это было знакомо, родно, и это возвращение вызвало у него странное чувство умиротворения после пережитых ужасов.

Он сделал глубокий вдох, втягивая ароматы цветущих мимоз, свежеиспечённого хлеба из близлежащей пекарни и земли, насыщенной солнцем и весной. В этом воздухе было что-то живое, чего не было в спертом воздухе катакомб, что-то, наполнявшее лёгкие и дарившее чувство свободы, чувство, которое было так долго забыто.

Город ожил вокруг него, полный шума и суеты. Дети играли на улицах, продавцы расхваливали свои товары, кареты грохотали на мостовой. Всё это казалось ему чужим, отдалённым, потому что его мысли погрузились в мрак только что покинутых катакомб, в ту тяжесть, которую он оставил за своей спиной. Он чувствовал на себе взгляд ведьмы, её холодное присутствие, её невидимые цепи, связывающие их судьбы. Его спасение Италии начиналось сейчас, а ведьма станет его инструментом, хоть и весьма непростым.

На улицах Сполето, под ласковыми лучами солнца, он чувствовал не умиротворение, а холодный расчёт, ощущение надвигающейся бури, которую он должен будет предотвратить. И в этом ощущении была не только надежда на спасение, но и мрачное предчувствие предстоящих трудностей, предчувствие опасности, подстерегающей его на каждом шагу. Он спокойно прошёл по узким улочкам, ожидая всех тёмных и светлых путей, которые открылись перед ним.

Солнце, словно насмехаясь над его мрачным настроением, ласково грело лицо Крида, а лёгкий ветерок доносил ароматы цветущих апельсиновых деревьев и свежеиспечённого хлеба. Он медленно шёл по вымощенным камнем улицам Сполето, наслаждаясь иллюзией спокойствия. Эта иллюзия была хрупкой, тонкой плёнкой, прикрывающей пропасть предстоящих трудностей. Каждый вдох был наполнен ароматом жизни, но каждый выдох нёс с собой тяжесть прошлого и мрачное предчувствие будущего. Он пытался отбросить мысли о катакомбах, о холодном, стальном взгляде ведьмы, о цепи магической клятвы, связывавшей их судьбы, но тень этих образов не отступала.

Его иллюзорное умиротворение было внезапно нарушено. Из тени узкой улочки вынырнул знакомый худой мальчишка, сирота, которого он часто видел в компании Бель. В его вытянутых руках лежал свёрток — письмо, запечатанное тёмно-красным воском, напоминающим застывшую кровь. Крид взял его, чувствуя холод бумаги и неприятную резкость запаха воска. Он распознал почерк Бель — строгий, элегантный, словно высеченный на камне.

Латынь раскрыла ему сообщение, пропитанное не только официальным тоном, но и скрытой тревогой. Бель писала о внезапном вызове, о тяжёлой болезни, поразившей деревню в глубине Апеннинских гор. О детях, умирающих от неизвестной хвори. О своей необходимости отправиться туда немедленно. А затем — сухой, безличный приказ кардинала де ла Круза. Крид понял, что это не просто расставание, это попытка избежать прощания. Бель боялась этого прощания, боялась того, что ждало их в будущем, боялась самого Крида.

Его улыбка была горькой, как полынь. Он разорвал письмо на мелкие кусочки, рассеивая на ветру слова, которые не могли изменить реальность. С мрачной решимостью он собрал свой скромный багаж, чувствуя тяжесть каждого предмета, каждого воспоминания.

Безразличие, как холодная стальная маска, скрывало все эмоции Крида. Он спокойно, без капли сомнения или колебания, передал Бернарду свои доспехи — тяжёлые, тёмные плиты, словно застывшая лавина металла. За ними следовала более личная вещь — булатный клинок, холодный и острый, как ледяной ветер. Он передавал не просто вещи, он передавал часть себя, часть своей силы, своей истории.

Бернард принял их, руки его дрожали от смеси удивления, грусти и чего-то ещё, невыразимого, скрытого глубоко внутри. Он вглядывался в лицо Крида, ища хотя бы малейший намёк на эмоции, но видел лишь пустоту, бездну холодного безразличия. Это было прощание, отказ от прошлого, отказ от того, кем был Крид до этих событий.

Сухое объятие, короткое и бездушное, было похоже на прикосновение к камню, холодному и непроницаемому. В нём не было ни тепла, ни утешения, только сдержанность и решимость. Это не было тёплым дружеским объятием, а скорее холодным и торжественным ритуалом, закрепляющим сделку. Слова о встрече были произнесены спокойно, без эмоций, словно констатация факта, без надежды, без ожидания, только холодный расчёт.

Оставив за собой теперь уже пустой собор, он вышел на улицу, освещённую падающими тенями уходящего дня. Ведьма ждала его, молчаливая и неподвижная, как статуя. Они отправились в сторону Неаполя, окружённые мраком уже наступающей ночи, к новому испытанию, к новой запутанной игре, в которой ставки были не просто высоки — они были жизнью и смертью целой нации. И в этой игре он не мог позволить себе потерпеть поражение.