Крид: Кровь и Пепел

Глава 9

Неаполь. Имя, когда-то вызывавшее образы солнечного света, теперь рождало лишь мрак. Город, раскинувшийся на берегу бурного моря, когда-то пылавший жизнью, ныне представлял собой бескрайнее поле разрушения, залитое полумраком и пропитанное привкусом ржавой стали и разложения. Воздух, тяжелый и душный, словно дыхание трупа, проникал в легкие, оставляя горький привкус металла и гнили. Солнце, бледное и бессильное, словно само испугалось царившего здесь ужаса, уже скрылось за горизонтом, оставляя после себя только бескрайний мрак, в котором шептали призраки былых времён. Виктор Крид, его лицо, выражало лишь холодное безразличие к этой ужасающей картине разрушения. Рядом, дрожа от холода, стояла Катарина. На языке Виктора оставался привкус стали – горькое напоминание о бесконечной резне.

Бывшие величественные соборы теперь стояли разрушенными скелетами, их росписи и фрески изуродованы, превращены в ужасающие гротески. Древние дворцы, когда-то символы богатства и роскоши, теперь были разорены и осквернены. Улицы, когда-то шумевшие от жизни, теперь были завалены останками людей и животных, перемешанными с осколками фресок и мозаики. Даже море, когда-то ласково омывавшее берега города, теперь казалось безразличным к страданиям, его волны напоминали бесчувственные ладони, в отчаянии молящие о помощи. Всё это создавало атмосферу ныне забытого богом города, заточенного в когти смерти. Привкус стали на губах Виктора усиливал ощущение холодной, зловещей жестокости, с которой была совершена вся эта резня.

— Они и правда прошлись по Италии огнём и мечом, — прошипел Виктор, его голос, охрипший от веков, звучал как скрежет металла. Привкус стали подтверждал его слова, словно сам город пытал его своим мрачным вкусом.

Катарина, прижав руки к груди, только кивнула, ее глаза были расширены, заполнены бездной ужаса, пропитанной темной энергией. Ее шепот был едва слышен: «Они… истребили их всех. До последней искры мимолётной жизни. Даже демоны оставляют следы большего милосердия… но они… оставили лишь пустоту… и вкус стали… и что-то еще… что-то темнее… что-то… нечеловеческое…».

Они двигались вперед, спотыкаясь о осколки бывшего великолепия. Виктор крепче сжал рукоять меча, чувствуя дуновение смерти вокруг.

И вдруг, из черных глубин разрушенного города донесся слабый, едва слышный шум… шум, заставляющий кровь стынуть в жилах… шепот крыльев… и что-то еще… холодное дыхание самой тьмы чьи врата были распахнуты ангелами разорившими город.

Виктор медленно провел пальцем по лезвию, проверяя остроту. Это не был простой меч, а оружие, пропитанное столькими веками крови и магии, что оно уже само излучало мрачную энергию жнеца и пожирателя душ. Он спокойно, с холодной сосредоточенностью воина, сфокусировал на кончике лезвия магическую энергию света, создавая сгусток чистейшего сияния, который напоминал блеск мерцающего драгоценного камня в руках дьявола.

Этот свет, однако, был не символом надежды, а холодным, рассветным лучом, прорывающимся сквозь вечный мрак. С чудовищной точностью, он направил его в темный закуток, в ту самую глубину руин, где слышался шепот и шевеление крыльев.

Последовавший за этим рёв был похож на смертельный крик обиженного зверя, смешанный с пронзительным визгом и торопливым бегством. Не один звук, а настоящая симфония ужаса.

— Что это было? Девв Мария меня защити... — спросила ведьма, ее голос дрожал.

Виктор повернулся к ней, его лицо было невозмутимо, хотя в его глазах играл холодный огонёк любопытства. Его ответ был спокоен, но пропитан тем же мраком, что и сам Неаполь:

— В этом городе темнота всегда находит себе новые уродливые формы. И теперь нам предстоит выяснить, какую из них она выбрала сегодня.

Он медленно подошёл к закутку, его меч, по-прежнему излучающий бледное сияние, освещал им путь.

Из тьмы вырвалась тварь — кошмар, сотканный из гнили и костей. Тело, отдалённо напоминающее льва, было покрыто гниющей плотью, изъязвлено и испещрено струпьями, из которых сочилась чёрная, густая жидкость. Задняя часть туловища переходила в толстый хвост, ощетинившийся кривыми, сломанными шипами, словно иголки давно покинутого ежа. Огромное жало на конце хвоста мерцало зловещим желтоватым светом. Вместо гривы — колыхались мерзкие щупальца, похожие на извивающихся червей, с присосками на кончиках, постоянно ищущие за что зацепиться. Лицо, хотя и человеческое в своём изначальном виде, было искажено до ужаса: растянутая пасть с рядами острых клыков, глаза, пылающие адским огнём, и длинный, тонкий язык, вылезающий из пасти, словно червь, оставлял за собой следы липкой слизи. Запах был невыносим — тухлая плоть, кровь и что-то ещё, неизъяснимо мерзкое, запах самой смерти. Тварь набросилась на Виктора и Катарину; её движения были быстрыми и резкими, непредсказуемыми, как удар ядовитой змеи.

Крид отбивался мечом, но тварь оказалась слишком быстра, слишком сильна. Осознав безысходность ситуации, Катарина сделала глубокий вдох. Её лицо исказилось от напряжения, кожа покрылась синеватой вязью прожилок, из глаз брызнули слёзы — не от страха, а от колоссального усилия. Она подняла руки, и из них вырвался поток тёмной энергии, густой и липкой, словно сама тьма. Эта энергия обволакивала тварь, впиваясь в её плоть и сжигая изнутри. Катарина кричала не от боли, а от напряжения; её тело корчилось от невыносимого усилия, но она не останавливалась. Она вложила в этот поток всю свою магическую силу, всю свою жизненную энергию. Когда тёмная энергия иссякла, Катарина опустилась на колени, бледная и измождённая, словно выжатый лимон, но живая. От твари осталась лишь кучка тлеющих костей. Она тяжело дышала, чувствуя, как из неё буквально вышла вся сила а с ней и почти весь дух, но в её глазах горел триумф победы, купленной ценой страшной усталости и жизненных сил. И теперь ей понадобится время, чтобы восстановиться, но она всё ещё была жива и это главное.

Не умолкающий дождь, словно плач города, смывал кровь и грязь с улиц разрушенного Неаполя. Но он не стирал следы ужаса, не изглаживал память о бесчисленных смертях. Виктор Крид, спокойный и невозмутимый, как статуя, поднял Катарину; её тело болталось, как тряпичная кукла. Без единого слова, без лишних жестов, он посадил её себе на плечо, словно охотник несёт очередную добычу.

Его меч, всё ещё наполненный магией света, излучал бледное, холодное сияние, прорезая мрак и отбрасывая длинные, колышущиеся тени. Эти тени казались живыми, но Виктор шёл вперёд, не оглядываясь. Его шаги были ровными, уверенными, размеренными.

Дождь стучал по его плащу и пытался проникнуть под рясу, но он не чувствовал холода. Его лицо было невозмутимо, взгляд пуст, как у мертвеца, но в глазах горел не страх, а холодная, сверкающая целеустремлённость. Он был не просто воином, он был инструментом, и слугой кардила... По воле её...

Катарина, лежащая на его плече, была бледна, как полотно. Её дыхание было слабым, почти неслышным, но она была жива. И ему было этого достаточно.

Они шли мимо разрушенных зданий, мимо куч обломков, мимо раскиданных костей. Каждый шаг был шагом по грани между жизнью и смертью, но Виктор не сбавлял темпа. Его меч освещал путь, прорезая мрак, словно плотную ткань.

Дождь продолжался.

Проливной дождь хлестал по руинам Неаполя, смывая кровь и грязь, но не стирая следы ужаса. Воздух, пропитанный запахом разложения и металла, стал ещё тяжелее, ещё гуще от влаги. Осколки фресок и мозаик, изуродованные до неузнаваемости, лежали на земле, перемешавшись с останками людей и животных, уже наполовину скрытыми под слоем грязи и воды. Кости, белые и хрупкие, выглядывали из-под слоёв размытой земли. Стены зданий были изрезаны глубокими ранами, проделанными ангельскими мечами с жуткой, математической точностью. В провалах между обломками зданий мелькали тени, и из трещин в земле выступали корешки и корни деревьев, словно кости мёртвых, пробивающиеся сквозь разбухшую от влаги землю. В воздухе висела пыль, смешанная с частицами разбитого камня и какого-то неизъяснимо мерзкого порошка, возможно, остатков ангельской магии. Даже море, омывающее берега города, казалось заражённым мраком — его воды были тёмными и бурными, а волны с беспощадной жестокостью бились о разрушенные причалы, вызывая глухой, почти нечеловеческий стук, словно сердце умирающего города. Раскаты грома, глухие и угрожающие, прокатывались над городом, перемежаясь с яркими вспышками молний, освещающими на мгновение ужасающую картину разрушения. Над всем этим стоял пронзительный плач дождя, перемежаемый жуткими, пронзительными криками, завываниями диких гулей, одичавших без руки своего неживого хозяина. Они рыскали между руинами, их голоса добавляли ещё один слой ужаса к и без того ужасающей картине разрушения, придавая ей оттенок первобытного кошмара. Изредка молнии пронзали мрак, освещая на мгновение кошмарные детали разрушенного города, прежде чем снова погрузить его в бездну тьмы. И на фоне всего этого безумия, на самом высоком из уцелевших зданий — полуразрушенной башне из тёмного, почти чёрного камня, когда-то бывшей частью величественного дворца, — виднелся силуэт безумно смеющегося горбуна. Его пронзительный, раскатистый смех эхом отражался от разрушенных стен, смешиваясь с ревом ветра и криками гулей, создавая ужасающую симфонию разрушения. Вершина башни, изуродованная ударами молний, казалась пронзённой небесной яростью, а сам горбун, словно её олицетворение, смеялся над разрушенным городом, над смертью и ужасом.

Пройдя очередную улицу, Виктор неожиданно наткнулся на отряд охотников на нежить, плотно сгруппировавшихся на узком переулке. Тяжёлые латы, местами повреждённые и покрытые грязью, но всё ещё внушающие страх, покрывали их тела. Доспехи были кустарной работы, составленные из разных частей, подогнанные скорее для сугубо чистой практичности, чем для красоты. Оружие охотников также говорило об их хреновом снабжении: острые колья из тёмного дерева, местами обработанного серебром; серебряные кинжалы, некоторые с выгравированными рунами; тяжёлые молоты с зазубренными лезвиями; и длинный арбалет, готовый выстрелить серебряным болтом у самого меткого из группы. У нескольких охотников на поясах висели флаконы с тёмной, вязкой жидкостью — священная вода или что-то подобное насколько мог судить Крид ну или какая алхимическая бурда. Они приняли Виктора за тёмного мага или нежить.

Прежде чем он успел что-либо сказать, раздался резкий свист, и охотники мгновенно атаковали. Первый удар пришёлся на Виктора от арбалетного болта, но он легко увернулся, и серебряный болт вонзился в каменную стену, оставив после себя неглубокую трещину. Виктор мгновенно отреагировал: его меч, сияющий бледным светом, описал смертельную дугу, отсекая голову ближайшему охотнику. Тяжёлый молот пролетел мимо, задев только плащ. Виктор встретил следующий удар, отразив его своим мечом. Звон стали смешался с криками охотников, и улица превратилась в смертельный ураган. Он двигался с удивительной скоростью и грацией, его меч стал продолжением его тела, то отражая удары, то нанося смертельные контрудары. Один охотник пытался воткнуть в него серебряный кинжал явно желая проверить а не темная ли он тварь часом, но Виктор был шустрее и отскочил, а кинжал вонзился в камень. Следующий удар пришёлся на щит другого охотника, разбив его в пыль. Виктор уже не жалел их, он быстро и эффективно уничтожал обезумевших от сражений охотников, последовательно выбивая их одного за другим. Когда он закончил, улица была усыпана трупами и осколками раздолбанных доспехов, а Виктор, спокойный и всё так же невозмутимый, продолжил свой путь, оставляя за собой следы смерти и блеск зачарованного меча.

Проходя мимо места, некогда служившего капеллой, Виктор замедлил шаг. Теперь это были руины, хранящие печальную, почти утончённую красоту разрушения. Остатки здания, когда-то изящного и по своему прекрасного, стояли истерзанным скелетом, выжженным небесным огнём. Ангельские лучи, оставили после себя не просто разрушение, а причудливый, почти симметричный узор из трещин и сколов, напоминающий застывшую молнию, пронзившую сердце божьего дома. Остатки росписей и фресок, когда-то украшавших стены, были изуродованы, но не уничтожены полностью. Они превратились в призрачные фрагменты, в мрачные, но выразительные абстракции, сохранившие осколки былого великолепия, словно призрачные воспоминания о божественной красоте, изысканно и трагично искажённые. Свет, проникающий сквозь пробоины в сводчатом потолке, падал на землю пятнами, рисуя причудливые, но гармоничные узоры из света и тени, подчёркивая мрачную гармонию разрушения. Но самым ужасающим зрелищем были не разрушенные стены, а то, что скрывалось внутри.

Это было место показательной казни. Ангелы, истреблявшие Неаполь, не просто убивали людей. Они выбирали самых грешных, самых порочных и устраивали им показательную казнь через повешенье. Виктор видел их: изуродованные тела, почерневшие от дождя и времени, что висели на остатках деревянных балок, словно мёртвые плоды на гнилом умирающем дереве; их чёрные силуэты напоминали застывшие во времени крики отчаяния. Лица искажённые агонией, были застывшими масками отчаяния и страха; глаза казались пустыми глубокими колодцами, в которых утонула вся надежда этого места. Но при приближении Виктора что-то сдвинулось. Некоторые из висельников зашевелились. Их чёрная, истлевшая кожа натянулась над костями, а в ужк пустых орбитах загорелись бледные огоньки. Они оживали. Это были зомби, одержимые местью ко всему живому, но тела их, истерзанные смертью и некромантией, были неспособны к активным действиям. Они двигались медленно, их члены дрожали от слабости, их крики были хриплыми и немощными. Это были призраки мести, застывшие в своей вечной агонии. Воздух здесь был особенно тяжёл, пропитанный запахом разложения и смерти. Свет его магии, прорезающий мрак, лишь подчёркивал трагизм данного зрелища, освещая каждую изуродованную деталь, подчёркивая изящество и уродство одновременно. Он не остановился, не задержал взгляд, но он ничего не забыл. Каждый труп, каждая изуродованная фигура были ещё одним доказательством безумия и жестокости произошедшего. И он помнил всё это, как помнил каждый шрам на своём теле. Он шёл вперёд, к своей цели, но тень этого места, тяжёлая и холодная, оставалась с ним, напоминая о цене выживания и о бесконечном кошмаре прошлого.

Им казалось, что всё в этом мире дозволено. Ангелы, спустившиеся с небес, с их холодным сверкающим оружием, с их безразличным к страданиям лицом. Они судили, они карали, они истребляли. Они решили, что их руки чисты, что их цели святы, что они вправе решать, кто достоин жизни, а кто – смерти. Они были слепы в своём высокомерии, глухи к мольбам, бессердечны в своей божественной ярости. Они забыли, что каждая жизнь драгоценна, что каждый человек – это вселенная, со своей историей, со своими мечтами, со своей болью. Они забыли, что даже божественная сила не делает человека неприкасаемым. Они забыли, что гордыня – это не всегда плохо. Гордость за свои достижения, за свою силу, за свой путь – это двигатель прогресса, это топливо для души. Но высокомерие… высокомерие ослепляет.

Они забыли, что даже ангелы смертны. Или, по крайней мере, уязвимы. Их небесная сила, казавшаяся бесконечной, оказалась ложной. Их безупречность, казавшаяся абсолютной, оказалась иллюзией. Они поверили в своё бессмертие, в свою неприкосновенность, и заплатили за это самую высокую цену. Они упали. И их падение было таким же беспощадным, как и их вознесение. Высокомерие сделало их слабыми, лишило их способности видеть истинную картину мира. Они стали жертвами своей же гордыни. Но они не были единственными, кто превознёсся над смертными.

Люди, наблюдавшие за ангельским безумием, тоже поверили в свою безнаказанность. Они тоже забыли о своей смертности, предаваясь распутству и разврату, зная, что ангелы сами вершат сей праведный суд. Они извлекали выгоду из хаоса, наживались на страданиях других, предаваясь своим тёмным желаниям. Они тоже позволили высокомерию ослепить себя. Они тоже превознеслись над остальными. Но и они ошибались. Даже в этом кошмаре, даже под крылом ангелов, смерть находила свой путь. Она находила их в домах, на улицах, в их грехах. Они поплатились за свою слепоту, за свою гордыню, за уверенность в безнаказанности. И их смерть была не менее ужасна, чем смерть тех, кто погиб первым от руки ангелов.

А я… я помню, что такое гордость. Гордость за свои действия, за свою силу, за свой путь. Но я также помню, что высокомерие – это путь к гибели. Это слепота, которая ведёт к падению, а затем и к закономерному вымиранию. Настоящая сила – в балансе, в понимании своей своей истиной слабости. И этот баланс – лучший якорь в бушующем море жизни и смерти. И этот якорь становится ещё крепче, когда есть ради кого и чего тебе жить. Когда есть люди, за которых ты готов отдать свою жизнь, когда есть цель, ради которой ты готов преодолеть любые препятствия. Это и есть настоящая сила, настоящее бессмертие – не в теле, а в душе. И это то, чего ни ангелы, ни люди, забывшие о своей смертности, никогда не понимали.

Они решили, что им всё дозволено. Но нет ничего более ошибочного, чем такое мнение. Все люди равны. Все люди смертны. И нет такой силы, которая смогла бы изменить этот закон. Даже ангелы не исключение. Даже боги не исключение. Все мы ходим по острию ножа, и в любой момент можем упасть. И это не несправедливость, а просто закон бытия. Закон, который напоминает нам о ценности каждого мгновения, каждого вдоха, каждой жизни. Напоминает нам, что вся наша сила, всё наше величие – иллюзия, если забыть об этом.

Пройдя ещё несколько кварталов, Крид, словно призрак, сквозь мрак и дождь, добрался до одного из многочисленных разрушенных зданий. В его подвале, заросшим плесенью и мхом, скрывались входы в катакомбы – лабиринт подземных туннелей и склепов, простиравшийся под городом. Вход представлял собой узкую, неправильной формы арку, заваленную частично обрушившейся кладкой. Воздух из него тянул сыростью и затхлым запахом земли. Виктор, не задумываясь, спустился в прохладную влажную темноту удобнее перехватывая отключившуюся Катарину.

Катакомбы Неаполя представляли собой бесконечный лабиринт узких коридоров, изысканных и жутких одновременно. Стены, сложенные из тёмного камня, были влажными от просачивающейся воды, покрыты сетью трещин и плесенью. В полумраке мелькали тени. В некоторых местах стены были украшены древними рунами, бледными и почти неразличимыми, изображающими сцены из жизни древнего Неаполя. В других местах можно было увидеть останки старых захоронений, перемешанные с осколками саркофагов и гробниц, забытые и оставленные на попечение времени и тьмы. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным запахом плесени, сырости и земли, и ещё чем-то неизъяснимо мерзким, запахом смерти и забвения. В глубине катакомб слышался глухой стук капающей воды. Виктор шёл вперёд, его меч, наполненный магией света, освещал путь, прорезая мрак и отбрасывая лёгкие тени. Он шёл мимо склепов, мимо чужих костей, мимо намалёванных кровью сектантов рисунков, напоминающих о древних ритуалах и захоронениях. Время здесь казалось застывшим, а воздух — пропитанным историей и вечной тоской забвения. Наконец, он вышел из катакомб, и перед ним раскрылся вид на порт Неаполя.

Порт представлял собой ужасающую картину разрушения. Разбитые корабли лежали на боку, их мачты, похожие на кости гигантских морских чудовищ, торчали из воды, смешиваясь с обломками мачт и досок. Причалы были разрушены, их остатки пронзали рваные трещины, словно поверхность земли была разорвана от невыносимого давления. Вода в гавани была грязной и тёмной, покрытая слоем маслянистой плёнки, отражающей бледный свет неба. В воздухе витал запах солёной воды, смешанный с запахом гниющих досок и давно разлагающейся плоти. В этой мрачной атмосфере, среди разрушенных зданий и погибших судов, стоял его старый друг.

Это был карлик, не более метра ростом, с непропорционально большой головой и коренастым телом. Его единственный глаз, ярко-синий и проницательный, словно искра в бездне, был резким пятном на лице, изрезанном шрамами. Остатки бородки и усов были седыми, а кожа – грубо загорелой и изборожденной морщинами. Вместо ног у него были пружинные протезы из блестящего, похожего на сталь металла, которые с удивительной лёгкостью переносили его коренастое тело. На плече у него висел небольшой, но утончённый автоматический арбалет – изящное творение механики, из тёмного полированного дерева с инкрустациями из серебра. Механизм зарядки был сложен, но работал плавно и бесшумно. На тонком стволе были выгравированы древние руны, а сама рукоять была украшена изящной резьбой. Готовый к стрельбе в любой момент, он был не просто оружием, а произведением искусства и опасным инструментом. Его единственный глаз, резкий и проницательный, не отрывался от лица Виктора. На его лице играла странная смесь улыбки и безразличия, лицо человека, живущего в своём собственном, особом мире, мире механизмов, интриг и опасности. И он ждал его, готовый к чему угодно.

— Гюго! — улыбнулся Крид. Его улыбка была узкой и хищной, как у волка, принюхивающегося к добыче. Морской ветер трепал его волосы.

— Виктор! — прогудел в ответ карлик. Его голос был глубок и резок, словно раскаты грома.

Указывая стволом грубо сработанного из тёмного дерева арбалета, он посмотрел на ведьму на плече Крида. На фоне карлика она была чертовски маленькая и худая, вся закутанная в тёмный, почти чёрный плащ; лицо скрывал капюшон. Видны были лишь бледные, как у призрака, пальцы, что цепко держались за Крида.

— Принёс мне подарок? Порадовать старика? — пробасил Гюго, прищурившись. Его густая седая борода казалась сплетённой из мокрого морского каната.

— Нет, старый друг… Это моё. — Крид выделил последнее слово. Его голос стал холоднее, сталь в глазах стала ещё более заметной. — Я пришёл звать в священный поход. — Он хищно улыбнулся, и в его глазах мелькнуло что-то недоброе.

Гюго немного помолчал, рассматривая ведьму. Опустив арбалет, он поставил его о камни прибрежной скалы. В его глазах мелькнуло сомнение, но быстро сменилось любопытством и мальчишеским озорством.

— А вот это звучит уже как минимум нтересно, — пробормотал он. — И бабы там будут? В священном походе? И вообще что за священный поход такой, Виктор? Не обманывай меня. Христа ради! Я буйный! Ну ты сам знаешь...

На слова дварфа Крид лишь расхохотался. Его смех пронзил воздух, разгоняя всех чайек вокруг разрушенного порта Неаполя..

— Скажу больше, Гюго! — крикнул он, голос его раздался над шумом волн. — Я куплю тебе все бордели Вечного города! Все! И проставлю на твой стол лучший эль во всём Старом Свете! Целые бочки! Лучший! Клянусь тебе верой в творца!

Он наклонился к Гюго, его лицо оказалось близко к лицу карлика.

— Но есть одна маленькая деталь… — прошептал Крид, его голос стал смертельно серьёзным.

Гюго прищурился. Его рука инстинктивно потянулась к топорищу томагавка, висевшему на поясе.

— Да хоть сами драконы встанут у нас на пути… Имел я их мамаш в драконьей кладке пока готовил свой омлет! Ну ты и сам знаешь, что и сам черт мне не брат, да и так это понятно. — пробормотал он. — А что ещё?

— Ведьмаки из числа братьев ордена, для этого и нужна моя ведьма… — Крид кивнул на женщину на своём плече. — И не только она, но то уже излишне…

Гюго громко расхохотался. Его смех раздался над море погая оставшихся чаек. Он самодовольно ударил кулаком по скале.

— Ты знаешь, как уговорить старого дварфа, Виктор! — яростно прокричал он уже явно предвкушая новые битвы и сладость обещанной награды. — Только скажи… какие ведьмы нам ещё нужны? И что ещё? Ведьмачьи болты против обритых поцев, едва познавших чародейскую стезю? Да вертел я их...

Гюго вновь громко рассмеялся.