Крид: Кровь и Пепел

Глава 8

Путь в Неаполь был бесконечным, словно само время изгибалось под тяжестью разрушений.

Солнце, бледное, как призрак былого величия, с трудом пробивалось сквозь пепельную мглу, окутывающую опустошенный мир. Виктор Крид, словно высеченный из камня веков, сидел в седле вороного коня, вглядываясь в пейзаж, похожий на изувеченное тело мира. Италия лежала в руинах, жертва небывалой бойни, где ангелы и нечисть в безумном смертельном танце смешали небо и ад. Неаполь, призрачный маяк на краю этого мрачного мира, казался бесконечно далеким, призраком на горизонте забвения.

Их путь пролегал через останки некогда процветающих деревень – разрушенные дома, зияющие пустотой, словно вывернутые наизнанку черепа. Останки людей и нечисти, сплетенные в жутком смертельном объятии, застыли в вечном противостоянии. Победителей не было, лишь застывшие в момент смерти фигуры, запечатлевшие отчаяние, ярость и безмолвный ужас. Разрушенные дома напоминали декорации к нескончаемому спектаклю смерти. Дети с разорванными игрушками в мертвых руках, женщины, цепко державшие погибающих чад, воин с перерезанным горлом, еще сжимающий сломанный меч... Ужасающие детали рисовали картину застывшего кошмара.

Воздух был наполнен тяжёлым, насыщенным запахом разложения и смерти, словно смола из адского котла. К нему примешивалась едва уловимая, приторно-сладкая нота миндаля — словно призрачное дыхание нечисти, незримое, но ощутимое присутствие, наполняющее этот разрушенный мир.

Этот запах был не просто ароматом, а символом всепоглощающего ужаса, который словно оставлял свой след на каждом осколке былой жизни. Он как будто говорил о безысходности и необратимости происходящего.

Тишина, окружавшая их, казалась тяжелее любого доспеха. Её нарушали лишь монотонный стук копыт по разбитой дороге и редкие порывы ветра, которые, словно шепот призраков, пролетали сквозь остовы разрушенных домов. Это была тишина смерти — глубокая, угнетающая, полная призрачных стонов и шепота нечисти, живущей в тени разрушенной Италии.

Ночь обрушилась на руины церкви тяжелым влажным одеялом. Звезды, если они и были, тонули в пепельном тумане, следе ангельской бойни. Остатки стен, ободранные и изувеченные, напоминали скелеты, свидетельствуя о былой святости, потопленной в грязи и крови. Виктор Крид и ведьма разбили лагерь в самом сердце разрухи. Огонь костра дрожал, словно от холода, но это был не физический холод, а ледяное дыхание безвременья.

Пламя плясало в мраке, отбрасывая длинные, изломанные тени, оживляющие руины, превращая их в сцену зловещего театра. Ведьма сидела неподвижно, закутанная в темный плащ, лицо скрыто в тени, словно она была не из этого мира, а призраком из глубин вечности. Её платиновые волосы, как застывшая ледяная река, ниспадали вниз по спине, отражая блеск пламени. Тишина была настолько густой, что казалась осязаемой. Лишь треск поленьев и шепот ветра в щелях стен нарушали эту безмолвную симфонию тьмы.

Крид наблюдал за ней, лицо его, изборожденное временем, оставалось непроницаемым. Он прожил тысячелетия, видел бесчисленные смерти, испытал немыслимые ужасы. Но эта ведьма, недавно подчиненная, вызывала в нем особый интерес. Холодная, расчетливая, лишенная человеческих эмоций. Именно это и делало её ценной.

Он медленно приблизился, шаги его бесшумны. Остановившись рядом, он смотрел на танцующие языки пламени. Несколько долгих минут они молчали, вслушиваясь в тишину руин, в шепот ветра, в собственные мысли, словно пытаясь пробить маску безразличия, скрывающую истинную сущность ведьмы. Крид знал – за этой маской что-то скрывается. Он чувствовал это. И это было его целью.

Тишина между ними повисла тяжелее пепла, оседающего на руинах. Пламя костра, подобно живому существу, то вздымалось, то опадало, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы. В этом танце света и тьмы чувствовалась зловещая красота, как отражение их собственного существования.

Крид произнес спокойно, но с холодной сталью в голосе:

— Ты ничего не чувствуешь?

Ведьма не повернулась, её лицо, скрытое в тени, оставалось непроницаемым. Её ответ прозвучал ровно, бесстрастно, словно эпитафия на камне:

— Лишь цель.

Её голос был подобен зимнему ветру — холодный, резкий, пронизывающий. В нём не было ни капли тепла, ни намёка на человеческие чувства. Это был голос инструмента, лишённого собственной воли, сосредоточенного исключительно на выполнении задачи.

Улыбка Крида была короткой, почти незаметной, но в ней читалось нечто большее, чем просто удовлетворение. Это было понимание, принятие того факта, что он обрёл идеальный инструмент. Бездушный, преданный, способный на всё ради цели.

Он прошептал себе под нос, слова почти растворились в треске костра и шепоте ветра:

— Именно это мне и нужно.

Их путешествие было лишь этапом в большой, грязной игре, где ставки крайне высоки, а жалость и сострадание — непозволительная роскошь. Неаполь ждал. Там, среди разрушенных стен и тайных переулков, их ждала новая игра, где правят тени, а старые боги давно мертвы. Крид это знал, и его улыбка отражала вкус неизбежности, как привкус крови на губах.

Ночной воздух, пропитанный запахом пепла и разложения, густо окутывал руины. Остатки некогда величественной базилики, изувеченные ангельской бойней, стояли подобно скелетам, напоминая о былом величии и святости, погребенных под грудой камней и пепла. Виктор Крид и плененная им ведьма сидели у небольшого костра, его пламя дрожало, словно от холода.

Ведьма, закутанная в темный плащ, первой нарушила тягостное молчание:

— Господин инквизитор, куда мы направляемся?

Крид не ответил сразу. Вглядываясь в танцующие языки пламени, он оставался непроницаем, его лицо, освещенное мерцающим светом, было маской. Он понимал её стремление, её игру и надежду узнать о его намерениях. И он позволял ей играть.

Лишь спустя некоторое время, когда молчание стало невыносимым, он медленно повернулся к ней. Его голос, холодный и резкий, прорезал ночную тишину:

— А ты зачем продала бессмертную душу демонам Малика дэ Сада?

Её ответ был тих, спокоен, почти безразличен. В нём не было ни раскаяния, ни страха, только горькая констатация факта:

— Хотела спасти свою деревню от голода.

Крид снова отвернулся к костру, его взгляд был сосредоточен, погружен в себя. Её слова были правдой, но лишь частью правды. Он знал, что за ними скрывается нечто более темное и опасное. Только вот Неаполь давно ждал его, и он не мог более задерживать миссию кардинала.

Пламя костра неохотно охватывало сырые поленья, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы. Ночь плотным покрывалом легла на руины базилики, и лишь мерцающий огонь костра отвоевывал пространство у тьмы. Воздух был пропитан запахом пепла, разложения и чем-то ещё, чем-то нечестивым, чем-то... демоническим. В этой атмосфере тягостного ожидания ведьма задала свой вопрос, её голос, спокойный и ровный, прорезал ночную тишину, словно тонкий клинок:

— А что вы знаете о демонах?

Крид не ответил сразу. Повернувшись к ней, он сохранял непроницаемое выражение лица, освещённое мерцающим светом костра. В его глазах мелькнула холодная, жестокая искра. Он понимал: вопрос не случаен, она пытается оценить его знания, способности, границы его власти. Он вновь позволил ей это сделать, наслаждаясь игрой.

Затем, спокойно и властно, но с едва уловимой горечью, он заговорил:

— Лишь то, что сильнейшие из них были сотворены с помощью книги… И вскоре мы повторим это и пленим их. Ангелы, в своей небесной гордыне, не понимают сущности демонов. Они видят лишь тьму, зло, хаос. Но демоны… это извращенное отражение божественного творения. Тень, брошенная светом, и в этой тени заключена мощь, непостижимая для ангелов. Их сотворение – запретный плод знания, прикосновение к самой сути бытия, к силам, существующим за гранью добра и зла.

— А люди… Люди слабы. Их гордыня и духовная слабость — ключ к власти над демонами. Ангелы пытались уничтожить их силой, не осознавая природы их мощи. Люди же, в своей слабости, продают души ради сиюминутного спасения от голода, болезни, страха. Эта слабость, этот поиск легких путей — вот что делает их уязвимыми. Наша же сила — в понимании этой слабости, в умении использовать её. Ты, например, считала, что сделала выбор, спасая свою деревню. Но разве это был выбор? Или лишь иллюзия свободы, диктуемая голодом и отчаянием? Свобода — иллюзия, миф, разрушаемый неизбежностью. Мы все пешки в большей игре.

В этот момент резкая, острая боль пронзила его грудь. Он вздрогнул, схватившись за пазуху. Из-под плаща показался край листа пергамента, объятого ярким, неземным огнём. Это была страница из Книги Демонов Гоэтии, могущественного гримуара, хранящего тайны запретного искусства. Крид с трудом сдержал боль, сжимая горящий пергамент в кулаке. Лицо его побледнело, но он молчал, напряжение в его глазах говорило о внутренней, неукротимой силе. Игра только начиналась. Мы используем слабость людей и мощь демонов для достижения истинной власти.

Тишина, последовавшая за монологом Крида о демонах и человеческой слабости, была тяжелее пепла, оседающего на руинах. Пламя костра, словно живое существо, то вспыхивало, то угасало, отбрасывая тени на лица сидящих у развалин.Ведьма, выждав паузу, произнесла спокойным, но полным скрытой иронии голосом:

— А что вас заставило сражаться со тьмой, господин инквизитор?

Крид повернулся, его взгляд — холодный и пронзительный — остановился на ведьме. Он видел в её глазах не просто любопытство, а нечто более глубокое и опасное — попытку понять его мотивы, проникнуть в саму его душу. Он понимал: она ищет его слабости, чтобы использовать их.

Его ответ был лаконичен, сух, лишён всяких эмоций:

— Я дал слово…

Эти три слова несли в себе вес целых веков, вес данных обещаний – в мире, где слово имело куда большее значение, чем в этом аду, опустошенном ангельской войной. Это был и ответ, и загадка одновременно. Именно поэтому он вызвал столь неожиданную реакцию. Ведьма рассмеялась – звонким, свободным смехом, совершенно не похожим на тот холодный расчёт, который он видел в ней раньше. В нём слышались недоверие, ирония и нечто ещё, что Крид не мог сразу определить. Смех не над ним, а над самим понятием клятвы, над иллюзией постоянства в мире хаоса и бесконечной борьбы со тьмой. Смех свободы – той свободы, которую он сам давно утратил, свободы от бремени данного слова, от необходимости сражаться. И он понял: перед ним – тот, кто перестал быть пешкой в чужой игре.

Он вновь замолчал, погрузившись в собственные мысли. Взгляд его задержался на танцующем пламени, словно он видел в нём отражение своего прошлого. Затем, медленно, голос его стал глубже и более искренним:

Честь… Достоинство… Пустые слова, если за ними ничего не стоит. Мы сами придаём им вес, сами наделяем их значимостью. В мире, где ангелы и демоны сражаются за власть, где люди продают души ради сиюминутного утешения, слова – лишь звук. Но если ты верен своему слову, живёшь по своим принципам, несмотря ни на что, тогда эти слова обретают силу. Они становятся частью тебя, твоей сущности. Я дал слово, и оно стало моей силой, моим путеводным огнём в этом безумном мире. А твой смех… Он лишь подтверждает мою правоту. Ведь только тот, кто осознаёт, как мало стоят его слова, способен по-настоящему оценить значимость чего-то настоящего и полговесного.

Ведьма молчала, внимательно слушая его несвойственные ей рассуждения. В её глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.

Пронизывающий холодный ветер проходил руины насквозь, разнося запах сырости и разложения. Пламя костра едва теплилось, отбрасывая дрожащие тени на лица Крида и ведьмы, сидящих среди разрушенных стен, словно запертых в каменном саркофаге. Голод висел в воздухе, ощутимый и неотвратимый.

Ведьма первой нарушила тягостное молчание, её голос звучал спокойно, но с едва уловимым укором:

Господин инквизитор, вы говорили о чести, господин инквизитор. О добре и зле. А что, если выхода нет? Что, если голод заставит убить ради буханки хлеба? Где тогда ваша хвалёная честь?

Крид молчал, вглядываясь в дрожащее пламя. Он знал её правоту. Голод – страшный враг, способный сломить любого. И он сам ощущал его нестерпимую боль. Но отказываться от принципов, от чести он не был готов.

— Честь — это не пустые слова, — спокойно ответил он, в его голосе звучала сталь, — это выбор, который ты делаешь даже тогда, когда выхода нет. Можно умереть с достоинством или жить, потеряв себя. Я выберу первое. — лицемерно молвил бессмертный.

— И вы уверены, что ваша смерть накормит вас или кого-то ещё? — едко заметила ведьма.

— Нет, — признал Крид, — но я останусь верен своим принципам. Верен себе. Голод — испытание. И я выдержу его с достоинством. А буханка хлеба… Лишь малая цена за сохранение души.

— Красиво говорите, господин инквизитор, — ведьма снова усмехнулась. — Но вы не умираете от голода, сыто потчуя себя на соборной или монастырской кухне. А я уже видела, на что способен человек, умирающий от голода.

— И что же вы видели, сударыня? — спросил Крид, пристально глядя ей в глаза.

— Видела, как человек превращается в зверя. Как добро уступает место злу. Как честь растворяется в отчаянии голода. И я знаю, что вы — не исключение. Просто хорошо врёте. Вопрос только в том... себе или нам? — она горько улыбнулась, чувствуя, как бирюзовая вязь контроля окутывает горло.

Крид молчал. Он знал, что ведьма права.

Дождь, густой и безжалостный, словно божий приговор, смывал пепел с разрушенных стен базилики. Ночь окутывала руины тяжелым покрывалом, превращая их в кладбище забытых богов. Виктор Крид и ведьма сидели у костра, чье дрожащее пламя отражало их внутреннее состояние.

Крид, лицо скрытое в тени капюшона, вглядывался в огонь, словно ища в нем ответы на вечные вопросы. Ведьма, закутанная в темный плащ, наблюдала за ним с нескрываемым интересом. Между ними витала напряженная тишина, пропитанная запахом пепла, разложения и чего-то еще, чего-то демонического. Они были одиноки в своем опустошенном мире, окруженные призраками прошлого и тенями будущего.

Его голос, глубокий и спокойный, словно шепот смерти, прорезал тишину:

— Что, по-вашему, превыше всего? Душа или тело?

Он не смотрел на ведьму, его взгляд был прикован к танцующему пламени, словно он видел в нем отражение вечных противоречий человеческой природы.

Ведьма выдержала паузу, её молчание было многозначительно, а глаза, подобные осколкам застывшего янтаря, не отрывались от лица инквизитора. В этом молчании чувствовались и насмешка, и понимание его натуры, и нечто ещё, недоступное Криду.

— Гармония, господин инквизитор. Гармония между светом и тьмой, между душой и телом, между добром и злом, — её голос был спокоен, ровен, лишён эмоций. — Но в этом мире… гармонии нет. Есть лишь игра теней, и мы все — лишь пешки в руках более могущественных сил.

Крид улыбнулся – холодной, ледяной улыбкой, пронзающей ночную тишину. Он понимал: она права. В их мире, разрушенном ангелами и оскверненном прочей нечестью, гармонии не существовало. Лишь бесконечная борьба, игра с высокими ставками, и они все были в ней задействованы.

— И что вы будете делать, когда победит тьма? — спросил он, его голос был спокоен, но в нем звучало предупреждение.

— Найду свою гармонию в этом тёмном мире, господин инквизитор. А вы?

Крид молчал. Он не знал ответа. Он видел в себе зверя, которого кормил местью и гордыней. И он не знал, сможет ли он его усмирить, сможет ли найти свою гармонию в этом безумии. Дождь продолжался, смывая пепел и забытые грехи. Игра продолжалась, но теперь ему и правда было интересно.

Дождь барабанил по обломкам черепицы, превращая ночную тишину в монотонный, гнетущий ритм. Внезапно Крид заговорил, его голос — холодный и спокойный — прорезал ночную тишину:

— Назови своё имя. Негоже обращаться к собеседнице «эй ты, чёртова ведьма».

Его улыбка была короткой, почти незаметной, но в ней читались ирония, вызов и скрытая угроза.

Ведьма ответила не сразу, выдержав паузу, наполненную искусственным испугом:

— А разве можно говорить инквизитору своё имя?

Крид усмехнулся. Он понимал, что она скрывает истинные эмоции за маской притворного страха.

— Ты же не демон?

Ведьма снова замолчала, на этот раз в её молчании слышались раздумья, расчет и нечто ещё, неуловимое для Крида. Наконец, её голос прозвучал спокойно, без эмоций:

— Катарина…

— Что ж, за знакомство! — Крид достал из-за пазухи небольшую чарочку с темной жидкостью и протянул ей. — Это взвар, собранный в лесах Сполето. Может, согреет в этот холодный вечер, а то простудишься ещё, а мне потом лечи. Пей! — приказным тоном рыкнул инквизитор.

Аромат трав и специй прорезал тяжелую тишину ночи. Это был не просто жест знакомства. Игра продолжалась, они будут пытаться вычислить друг друга, искать слабости. И неизвестно, кто одержит в ней верх.