Круг перемен

Успенский район, 2019 год

Чтобы хорошо отснять здание, надо его понять, прочувствовать, угадать замысел архитектора и уловить ту тонкую материю образов, которая заключает в себя счастливые моменты прошлого.

В первый день по приезде Анфиса в основном ходила вокруг усадьбы, пристально рассматривая каждую щербинку в кирпичной кладке. Особняк в стиле русского классицизма незримо хранил черты былого величия, как старая норковая шуба напоминает о первоначальном шике и тонком запахе французских духов первой хозяйки.

Нет, она, конечно, не расставалась с камерой и прикидывала разные ракурсы, но больше домысливала события, пытаясь представить, как однажды к центральному входу подъедет экипаж на рессорах и плечистый мужчина подаст руку прекрасной даме в суконном дорожном платье:

— Приехали, дорогая. Теперь это твой дом.

Так ли будет или по-иному? Закрыв глаза, Анфиса прижалась спиной к тёмному стволу дуба и попросила:

— Ты ведь видел хозяев дома. Подскажи, какие они были?

Судя по толщине обхвата, дуб помнил не только хозяев, но и строителей с топорами, лопатами, пилами и нескончаемыми подводами со строительным материалом. И пришло же кому-то в голову поставить усадьбу в лесу, на отшибе. Значит, имелась причина отшельничества, и она обязательно отразится на внешнем облике строения. А если так, то фотокамера отыщет скрытое. Отыщет и запечатлеет.

В ответ дуб молчаливо пошумел кроной, и на плечо Анфисы капнул привет от вспорхнувшей птицы.

«К деньгам», — подумала она со смешком от хорошего настроения, которое возникало всегда в предвкушении интересной работы.

«И ведь всего бы этого не было, не приди тогда ко мне незнакомая девушка с камерой. Или нет, ещё раньше — не случись авария со страшным исходом, — искрой промелькнуло в мозгу. — Или было бы, но в другом формате». — Она вздохнула. Когда жизнь ломает через колено, ты думаешь, что всё закончено и впереди чёрная бездна, а оказывается, просто с треском распахнулась дверь в неизведанное.

На следующий день в церкви Анфиса узнала, что особняк принадлежал господам Беловодовым, что последняя хозяйка лично сожгла усадьбу и что на свете существует чудесная икона Богоматери под названием «Августовская». Анфиса задумалась: нужна очень веская причина, чтобы сжечь свой дом… Его надо либо очень ненавидеть, либо очень любить.

Остов кирпичного здания Максим увидел с дороги и сразу припарковал машину к обочине. Максим работал старшим оперуполномоченным по особо важным делам, а все, кто смотрит телесериалы, знают, что это самая что ни на есть собачья работа.

— Понтус, хочешь погулять? — спросил Максим, глядя в зеркало, и пёс на заднем сиденье радостно засопел, как делал всегда, когда слышал голос Максима.

Поездка в область прошла впустую — зря наматывал километры в свой выходной. Алиби задержанного не подтвердилось, а значит, надо искать новую точку отсчёта и ещё раз от корки до корки пересмотреть материалы дела.

Максим глубоко вздохнул, потому что в салоне пахло невообразимо вкусно. В ближайшем посёлке он купил в пекарне тёплый хлеб с рыжей поджаристой корочкой, треснувшей посредине от печного жара. Свежий ржаной запах манил сделать остановку, отломить от каравая мягкий ломоть… и пусть весь мир подождёт! К тому же после долгого времени за рулём ему хотелось поразмять ноги, а Понтусу сбегать в кустики по своим собачьим делам и подбодрить охотничьи инстинкты лесным простором, когда разрешено сколько угодно бегать задрав хвост и валяться в густой траве с россыпью сухой хвои.

— Далеко не убегай, — предупредил Максим больше для проформы, потому что Понтус панически боялся потеряться и начинал нервничать, едва хозяин исчезал из поля зрения.

Максим понимал друга на все сто процентов. Они с Понтусом познакомились несколько месяцев назад в слякотный день, простёганный дождём и ветром. Большая чёрная собака сидела у дороги и напряжённо вглядывалась в проезжавшие машины.

— Вторую неделю сидит как пришитая, — сказал сосед Колька, которого Максим подвозил от метро, — нет сил смотреть. Пристрели пса, Максимыч, чтоб не мучился. Тебе ведь положено табельное оружие.

— Я лучше тебя пристрелю, когда тебя твоя Анжелка бросит, — сквозь зубы сказал Максим.

— Меня?! Анжелка?! — весело реготнул Колька. — Да она у меня ух где. — Он крепко сжал кулак. — Меня бабы любят.

— Ещё оно слово, и пойдёшь пешком.

Максим затормозил около животины и открыл дверь. Пёс непроницаемо смотрел на него тёмными глазами и не шевелился.

Максим пошарил в сумке и протянул бутерброд.

— Есть хочешь?

Хотя пёс отощал до рёбер, бутерброд брать не стал, но в глазах появилось что-то человеческое, сродни полному отчаянию, когда бесполезно объяснять, что никакие бутерброды не заменят того, что утеряно навсегда.

— Максимыч, трогай, — зазудел Колька, — мне Анжелка всю плешь проест, если я к ужину опоздаю. Завела, понимаешь, порядок: в семь часов как штык за стол. А опоздаешь — сам разогревай.

— Ну и разогреешь, не маленький. — Максим кивнул собаке на салон машины: — Полезай, поедешь со мной.

— Макс, ты сдурел, — ошеломлённо пробормотал Колька, — лучше пристрели.

Максим строго взглянул на собаку и твёрдо приказал:

— Полезай немедленно. Тебе что, удостоверение офицера полиции показать, чтоб ты послушался?

Пёс обречённо вздохнул и залез в салон, оставляя за собой потоки грязи и вонь от мокрой собачьей шерсти.

— Ну ты даёшь, — выдохнул Колька. — Силён, брат! Не зря тебя в школе сумасшедшим прозвали. И как я с тобой за партой одиннадцать лет отсидел?

— Девять, — сказал Максим. — Девять лет. Ты забыл, что тебя из школы выперли в колледж после того, как ты почти весь год прогулял.

— Ну и прогулял, зато ума хватает всякую тварь по дороге не подбирать. Он небось вшивый или вообще чумной.

— Ещё слово… — напомнил Максим.

— Молчу, молчу! — Колька опасливо оглянулся на пса и поелозил на сиденье. — И на фига тебе эта обуза?

— Чтобы мир стал лучше, — сказал Максим, стараясь не думать о трёх нераскрытых делах в сейфе и о завтрашнем совещании, на котором его наверняка пропесочат за «висяки».

У подъезда пёс немного помедлил, но, когда Максим распахнул дверь, покорно потрусил за ним наверх на третий этаж. Лифтом Максим никогда не пользовался.

— Пожалеешь, Максимыч, такую псину домой приволочь. Он тебя вмиг обожрёт и не поперхнётся! — крикнул вслед Колька.

— За собой смотри, — буркнул Максим, чувствуя такую сокрушительную усталость, что впору было свернуться калачиком на коврике у двери и уснуть.

Дотащиться до холодильника помогла мысль о пакете сока, магазинной селёдке под шубой и пёс, что сопел и топал позади него, размазывая на лестнице грязные следы крупных лап.

Максим потрепал его по холке:

— Ну что, друг, предали тебя?

Пёс поднял голову и пристально посмотрел на Максима, безмолвно требуя у него ответа за людские грехи и обиды. Максиму вдруг захотелось поговорить с псом, объяснить ему устройство Вселенной, на первый взгляд кажущейся несправедливой, но иногда приходящей в равновесие, чтобы добротой исправить людские ошибки. Он вздохнул:

— Меня тоже много раз предавали.

Пёс наклонил лохматую башку и шевельнул ушами.

— Знаешь, когда так случается, то первая реакция: нет! Нет! Не может быть! Только не этот человек! Ты долго не веришь, пытаешься найти оправдания, мучишься, что где-то сам поступил неправильно и поэтому тебя предали. Но постепенно ты понимаешь, что мир так устроен, что утром по-прежнему восходит солнце и день всё так же сменяет ночь. И вот однажды, когда всё пережито и прожито, на ум приходит простая истина: главное, что предали тебя, а не ты предал! Понимаешь? Так что давай ешь и радуйся, что остался самим собой — верным и преданным.

Максим пододвинул псу миску, в которую накрошил хлеба с тушёнкой (между прочим, отменной, высшего сорта) и стал смотреть, как пёс сначала с показным безразличием, а потом с горячей жадностью стал глотать куски.

Они с псом, которого Максим по-скандинавски нарёк Понтусом, привыкли друг к другу так быстро, словно никогда не расставались. Теперь Максим не представлял, как прежде обходился без счастливого виляния хвостом и влажного носа по утрам у самой подушки. Он отталкивал нос рукой, ругался, поворачивался спиной, но сквозь сон понимал, что живая душа рядом, ждёт его, радуется и торопит встречу, и от нетерпеливого сопения рядом с ухом сразу же повышалось настроение.

«Если ждать вопреки всему — то дождёшься», — сообщил он однажды Понтусу после долгого ожидания в засаде. И пёс сразу же с ним согласился.

Развалины особняка манили своей загадочностью, как если бы посреди леса внезапно возник замок заколдованной царевны. По высоким арочным окнам, по портику с двумя колоннами угадывалась, что когда-то дом отличался тем особым, скромным достоинством, что отлично впишется в любой пейзаж: хоть в регулярный парк с упорядоченными клумбами, хоть в пасмурную сень русской дворянской усадьбы с двумя рядами неизменных лип вдоль песчаной прогулочной дорожки.

Пару раз оглянувшись на хозяина, Понтус рванул под ель, откуда, тяжело хлопая крыльями, взлетела вверх крупная ворона. Скользнув взглядом по окрестностям, Максим с удивлением заметил притулившуюся под берёзой малолитражку. Наверняка скоро вынырнут из кустов грибники с полными корзинами ядрёных боровиков и красноголовиков и гордо прошествуют мимо, вызывая жгучую зависть.

За последнее время он так измотался, что минуты лесной тишины воспринимались как чудо, искоркой блеснувшее посреди серых будней. Откусывая прямо от буханки ржаного, Максим присел на ствол поваленной берёзы и стал бездумно смотреть на медленное движение серебристых облаков по голубой глади. С отчётливой грустью ощущалась мимолётность момента покоя, когда знаешь, что вскорости придётся встать и уйти прочь, с трудом вырывая себя из зоны комфорта.

Понтус с деловитым ворчанием копался в куче песка, но вдруг залился лаем и юркнул в руины.

— Понтус, ко мне!

Хитрая морда пса мелькнула в тёмном дверном проёме и снова исчезла в глубине дома.

— Понтус, кому говорю!

Максим нехотя встал и пошёл следом за псом, хотя экскурсия по развалинам не входила в программу его импровизированного пикника на обочине, да и сам он не сталкер, а донельзя усталый опер в звании майора полиции. Но ногам хлестнули заросли крапивы. Он перешагнул через кучу раскрошенного кирпича вперемешку с истёртой в пыль штукатуркой.

Стены внутри здания носили следы давнего пожара. На разинутой пасти камина чудом сохранилась витая чугунная решётка, и осколком глаза зияла единственная ярко-синяя плитка изразца над топкой. Но даже в состоянии полного разорения было видно, что когда-то зал поражал роскошью и изысканной лепниной на потолке. Максим поднял голову и обомлел, потому что на одной из потолочных балок сидела девушка и пристально смотрела на лающего Понтуса.

Однажды, ещё будучи курсантом Университета МВД, ему доводилось снимать с крыши попрыгунчика — здоровенного мужика, который обиделся на свою мать за то, что она не дала денег на автомобиль. Упираясь ногами в стену, он стаскивал мужика с карниза, а тот нелепо взмахивал руками и от страха всё время подгибал ноги, а потом, уже в безопасности, обнял за шею и разрыдался, как маленький мальчик.

Девушка сидела вроде бы безопасно, но кто знает, что на уме у этих сумасшедших. Спугнуть нельзя, надо действовать осторожно, а то крикнешь, чтоб держалась, а она оттолкнётся да и сиганёт вниз на холодный цемент с остатками паркетных плиток. Хорошо, что Понтус пока её отвлекает.

Стараясь не делать лишних движений, Максим переместился в сторону лестницы. Мраморные ступени выдержали проверку временем и сохранились почти полностью, вместе с железными штырями, на которых прежде крепились перила. Максим представил, что произойдёт, если девица ухитрится рухнуть на штыри, и рванул вверх, не переводя дыхания.

Лестница оборвалась так внезапно, что он едва успел удержать равновесие. Дальше пришлось отмерять расстояние по сантиметрам, цепляясь за остатки балок и арматуры. Карабкаясь на четвереньках, он выполз на шаткие остатки перекрытия и негромко позвал:

— Эй, девушка, я могу помочь?

Она сердито мотнула головой и, похоже, совсем не удивилась его появлению.

— Не мешайте мне фотографировать.

Фотографировать? От приступа гнева Максим взорвался:

— Идиотка, дура безголовая! Совсем сдурели со своими селфи! Ты посмотри вниз — упадёшь, разобьёшься насмерть и будешь здесь год валяться, пока туристы не найдут.

В ответ на его окрик девушка равнодушно бросила:

— Какое селфи? Я вообще-то тут работаю, а вы… ты мне мешаешь своими истериками. Да и собачку лучше убрать. Она мне ни к чему. — Девушка развернулась корпусом, и он увидел у неё в руках профессиональную камеру с широким раструбом объектива. Час от часу не легче!

— Камера не спасёт от падения, — едко сказал Максим. — Подай руку, я тебе помогу.

— Лучше о себе позаботься. И не надо меня спасать, я не самоубийца.

Опустив камеру, она похлопала себя по талии, и Максим увидел оранжевый страховочный пояс с тросом, прочно закреплённым на металлический крюк в балке.

Мысленно он выругал себя за невнимательность: «Опростоволосились вы, господин опер. Где ваша хвалёная наблюдательность?»

Опасно наклонившись вниз, девушка сделала несколько снимков и только тогда посмотрела на него.

— А вот ты, судя по всему, в опасности. Стой, не шевелись, сейчас я закончу, и спустимся вместе.

Непринуждённо, как акробатка, она изогнулась дугой, и фотокамера послушно защёлкала дробной россыпью звуков.

— Ещё чего, я сам справлюсь, — пробурчал Максим, чувствуя некоторое унижение своего офицерского достоинства от такой легковесной особы, похожей на пичужку, случайно залетевшую под высокую крышу. Без особого труда он преодолел лестничные пролёты и подозвал Понтуса:

— Хватит гавкать, давай не будем мешать человеку.

— А за это спасибо!

То, что девушка спустилась и стоит позади, он понял по реакции Понтуса. Как она могла подкрасться совсем незаметно? Он удивился ещё больше, когда девушка наклонилась и погладила Понтуса между ушей. Подобное не позволялось никому, кроме хозяина, но здесь, глядя на морду пса, Максим мог бы поклясться, что предатель довольно улыбнулся.

Девушка была невысокой, с тёмно-русыми волосами, забранными в пучок на затылке, и светлыми глазами цвета болотной тины. Максим мог бы сказать, что девушка некрасивая, с резкими чертами, если бы не мягкая улыбка, внезапно озарившая лицо.

— Нашла где фотографировать, — недовольно выговорил Максим. — Что, лучше руин ничего не придумала?

Она дёрнула плечом:

— Я не выбираю объекты. Что заказывают, то и снимаю. Я промышленный фотограф.

Включив камеру, она быстро просмотрела снимки на мониторе:

— Вроде сумела поймать нужный ракурс. Мне трудно вовремя остановиться, всегда кажется, что следующий кадр будет лучше. — Девушка отстегнула страховочный пояс и перекинула его через руку. — Пойдём, спаситель, напою чашкой кофе с пряниками. — Она мельком глянула на Понтуса, нахально отиравшегося о её ноги: — Тебя тоже приглашаю.

Анфиса терпеть не могла, когда ей мешали работать. Частенько досужие зеваки лезли под руку или обсуждали между собой работу фотографа, самые настырные принимались давать ценные советы, так что тянуло запаковать их в посылку и отправить на Кудыкину гору.

Но нынешний незваный гость кинулся её спасать и, рискуя собственной жизнью, карабкался по сломанным балочным перекрытиям! Одного беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы оценить его отличную физическую форму, без уныло опущенных плеч человека, далёкого от спортивной жизни. Он был среднего роста, русоволосый, с переливчато-карими глазами и твёрдой линией крепко сомкнутых губ.

Из кармана джинсов свешивались… От неожиданности она даже сморгнула. Незнакомец шевельнул бровью, улыбнулся и небрежно выудил из кармана наручники:

— Я же не знал, что ты не самоубийца. Знаешь, всякое бывает.

— И часто ты так? С наручниками?

Он хмыкнул:

— Почти всегда. Такая работа. Кстати, меня зовут Максим.

— Анфиса.

Максим убрал наручники и выжидающе посмотрел на неё:

— Кажется, кто-то предлагал кофе с пряниками? От нас с Понтусом на общий стол могу добавить только хлеб. Правда, свежий, почти тёплый.

После того как он орал на неё на верхотуре, его голос располагал к себе неожиданной мягкостью. Анфиса подумала, что надо бы сразу перегнать новые снимки в компьютер, но решила сделать исключение и дать себе отдых. Ведь не каждый день встречаются рыцари, желающие приковать тебя наручниками.

Кофе на походной плитке источал терпкий городской аромат, никак не вязавшийся с лесным духом. Кофе ассоциировался с работой, с усталостью, с ночными дежурствами, когда, чтобы не заснуть, приходится вливать в себя кофейник за кофейником.

«В лесу надо пить клюквенный морс из деревянного ковша или холодное молоко из стеклянной баклажки в ивовой оплётке, а закусывать бабушкиными пирожками с морошкой или брусникой», — подумал Максим.

Оказалось, что у Анфисы имеются два крохотных раскладных стульчика и такой же малюсенький столик на шатких ножках.

Он взял кружку с кофе, но отказался от сахара:

— Не кладу ни в чай, ни в кофе. Я смотрю, ты тут с комфортом обустроилась.

— Ну, а как иначе? — Анфиса села напротив и выставила на стол пакет пряников. — Я на объектах по нескольку дней бываю, пока не поймаю нужный момент. Правда, в палатке не сплю, предпочитаю в машине.

— А не боишься одна? Мало ли, хулиганы привяжутся, что тогда будешь делать?

Она хмыкнула:

— Убегу.

Максим подул на чашку, исходящую па ром:

— Зря ты так беспечно относишься. Здоровые парни или мужики тебя вмиг догонят, даже если пьяные будут.

— Не догонят.

Она сказала так убеждённо, что Максим вспылил:

— Знаешь, сколько я таких видел, которые думали, что с ними ничего не случится! Даже наука есть такая: виктимология — наука о жертве. А ты убежать хочешь! Было бы смешно, если бы не было так грустно.

— А спорим, убегу?

— А спорим, поймаю! — Он поставил кофе и встал. — Даю тебе фору две минуты.

Гибко потянувшись всем телом, Анфиса посмотрела на него через плечо и улыбнулась краешком рта:

— Форы мне не надо. Давай вон до того дерева, за ним пруд и остатки беседки. Ну! На старт, внимание, марш!

Он даже не понял, почему Анфиса оказалась далеко впереди, вместе с Понтусом, который с восторгом нёсся рядом. Она бежала легко, едва касаясь земли носками кроссовок, не размахивая руками по-женски, не вихляясь из стороны в сторону, словно стрела, пущенная из арбалета точно в цель.

Когда он добежал до дерева, Анфиса поджидала его, покусывая травинку. Даже не запыхалась! Максим опёрся руками о колени, чтобы перевести дух.

— Здорово! Ты, наверное, спортсменка-разрядница.

Он увидел, как её глаза еле заметно напряглись:

— Мастер спорта по бегу. Была.

— Почему была? С такой шикарной техникой тебя хоть сейчас в сборную России!

— Я и была в сборной России, до тех пор пока меня не сбило машиной. — Её губы сжались в жёсткую линию. — Я вся переломанная, а одна нога короче другой, и я хромаю.

— Хромаешь? — Максим не смог удержаться от возгласа. — Все бы так хромали!

Анфиса улыбнулась:

— Ортопедические стельки, конечно, творят чудеса, но для спорта я не гожусь.

— И ты выдержала? Не сломалась? Круто! Я знаю, как некоторые переживают уход из большого спорта. Один раз даже приходилось знаменитого хоккеиста из петли вынимать.

Максим посмотрел на неё с таким неприкрытым восхищением, что Анфиса зарделась и опустила глаза.

Таким взглядом мужчина смотрел на неё впервые. Нет, конечно, после удачных забегов ребята из сборной поздравляли, дружески хлопали по плечам, даже кричали «ура!», но вот так — пристально, ясно, глаза в глаза — никогда не смотрели.

Она зачем-то сорвала веточку орешника и стала перебирать пальцами листочек за листочком. Максим сделал шаг вперёд, словно хотел обнять в утешении, но остался стоять неподвижно. Понтус тут же вклинился между ними и забил хвостом.

Максим посерьёзнел:

— Надеюсь, виновник ДТП понёс наказание?

Анфиса кивнула:

— Понёс. Он умер. Утонул в бассейне. — Она помолчала и горячо добавила: — Но я его простила. Правда простила. Ты не думай, я не лукавлю. Я много думала об этом, но потом поняла, что каждое испытание открывает для нас новые возможности. Вот для меня спасательным кругом стала фотография. Посмотри, как красиво, разве не чудо? — Она указала рукой на дом, чуть подкрашенный полосой заката, и вдруг охнула: — Ой, именно этот ракурс я и ждала всю неделю! Стой здесь, я сейчас.

Она умчалась со скоростью ветра и через несколько минут вернулась с камерой и треногой.

Чтобы Понтус не лез под ноги, Максим взял его за ошейник и стал смотреть на Анфису. Когда она фотографировала, её лицо словно светилось изнутри затаённой радостью и той непостижимой красотой, какую не купишь в самом дорогом косметическом салоне. Он замечал, как она сдвигает брови, настраивая фокус, меняет объективы и фильтры, как сосредоточенно проверяет качество снимка, как отступает то влево, то вправо, делает шаг назад и взмахивает рукой, отводя со лба волосы. Наверное, он мог бы сидеть так бесконечно. Наконец она опустила камеру:

— Кажется, всё.

— Покажешь?

Максим подошёл к Анфисе, и она пролистала ему несколько последних снимков на мониторе.

Руины здания были завораживающе прекрасны какой-то неповторимой, волнующей аурой места, где на землю сходят стихии рассветов и закатов, чтобы прикоснуться к тёмному бархату старой кирпичной кладки. На миг показалось, что за выбитыми окнами можно разглядеть силуэты людей, а при некоторой доле воображения услышать их голоса и разглядеть лица, пересекая время и пространство на невидимой машине времени.

Если восстановить или перестроить особняк, то имеет смысл открыть гостиницу, но не скромный дешёвый мотель, а что-нибудь этакое, романтичное, в стиле барской усадьбы девятнадцатого века.

Максим отдал Анфисе камеру и покачал головой.

— У тебя большой талант. Даже я захотел приобрести развалины в собственность, хотя зарплата майора полиции далека от совершенства.

Она мимолётно улыбнулась:

— Плюс покупки ещё в том, что усадьба не включена в Список культурного наследия, поэтому новый хозяин может реставрировать её на своё усмотрение, и никакие конторы не станут чинить препятствий. — Она вопросительно посмотрела на Максима: — Какие у тебя задумки?

Ответ Максима вылетел сам собой:

— Я бы договорился с Дворцом бракосочетания и открыл уединённый отель для молодожёнов.

Он заметил, что Анфиса едва сдержала смешок:

— У тебя был опыт слишком шумного свадебного путешествия?

— Нет. Вообще никакого не было. А у тебя?

— У меня тоже, — ответила она моментально. — Меня не интересует тема замужества.

Она ответила слишком быстро и слишком браво, как бывает на допросах, когда человек тщательно скрывает правду, в том числе и от себя самого. Чтобы спрятать замешательство, она наклонилась погладить Понтуса:

— Ну что, пёс, тебе пора домой?

— А тебе? — ответил за Понтуса Максим. — На твоей машине петербургской номер. Давай поедем вместе, караваном.

Он помог Анфисе сложить треногу и понёс её к машине. Она пошла следом, неслышно ступая по мягкой траве, и остановилась у открытого багажника.

— Я останусь тут ещё на ночь. Поеду утром. Так что давай попрощаемся.

Максим переступил с ноги на ногу и вдруг понял, что боится оставить её здесь одну. Он почесал пятернёй в затылке:

— Знаешь, если ты не прогонишь, то я, пожалуй, тоже останусь.

Лёгкая тень, набежавшая на её лицо, исчезла, как только Анфиса подняла голову.

— Оставайся, пока особняк господ Беловодовых остаётся общедоступным местом отдыха, а то вдруг предполагаемый хозяин объявит его закрытой территорией.

— Беловодовых? Ты назвала Беловодовых? — не поверил ушам Максим.

Анфиса вопросительно подняла брови:

— Мне так сказали. А в чём дело? Тебе известна фамилия?

— Ещё как, — протяжно произнёс Максим. — Ты себе даже не представляешь, насколько хорошо известна. Это моя фамилия.

Пламя ночного костра взметало вверх россыпь крошечных золотых мошек, словно они роились в сердцевине сухих веток и нетерпеливо ждали, когда к ним поднесут огонёк зажигалки. Растворившиеся в ночи сумерки унесли с собой дневные тени, и тёмная громада леса подступила так близко, что, казалось, ещё чуть-чуть, и ели протянут лапы к плечам. Максим подбросил в костёр пару шишек и посмотрел на очертания особняка.

— Вот так поедешь выяснять алиби вора-рецидивиста Колокольцева по кличке Бубенец, а наткнёшься на фамильное имение. — Он перевёл взгляд на Анфису: — Шучу, конечно. Мало ли Беловодовых на Руси, но вообще-то интересно и загадочно. — Он оглянулся на остов здания и лёгким жестом прикоснулся к руке Анфисы. — Спасибо тебе, Анфиса.

— За что?

Максим шевельнулся, и его губы тронула улыбка:

— А за всё: за ночь у костра, за усадьбу, за фотографии, которые ты мне обещала переслать, за то, что ты такая отважная.

Она резко повернулась в его сторону, и Максим увидел, как в её глазах отразились блики костра:

— Ты знаешь, кроме руин, здесь есть церковь, построенная госпожой Беловодовой. Если хочешь, то я тебя туда свожу.

— Хочу, конечно, ещё спрашиваешь. Хотя исторические загадки не моя область, но воображение будоражат. — Он помолчал. — Ты сказала, что хозяйка сожгла усадьбу собственными руками? Криминал, однако. Тут есть над чем подумать.

Анфиса запахнула накинутую на плечи куртку:

— Мне так сказала женщина в церкви, а больше она ничего не знает, да и никто, наверное, уже не знает. Как там у Пушкина? «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой».

Максим посмотрел в глубину леса на чёрные зубцы обломанной крыши, чуть подсвеченные рассеянным лунным светом.

Никогда прежде он не чувствовал свою связь с предками — ну были и были, у всех есть дедушки-бабушки, они прожили свою жизнь, у него своя, простая и ясная: любящие родители, университет, работа. Но здесь, вблизи развалин, явственно витали тени тех ушедших, чья кровь течёт в его жилах, и это новое ощущение придавало какую-то особую силу чувствам.

Он глубоко вдохнул горьковатый дымок костра с запахом летней ночи: помните о своих предках — это даёт ощущение вечности.