Круг перемен

Санкт-Петербург, 1914 год

Война… война… война… Вроде бы и ждали войну, но не верили, что она начнётся в действительности. Как можно? Просвещённый двадцатый век на дворе! Газеты пестрели сообщениями о напряжённой международной ситуации, теоретики всех мастей взахлёб обсуждали действия германского правительства и Австро-Венгерской империи. Ситуацию подхлёстывали волнения на Балканах, потом по Европе прокатилось эхо выстрелов в Сараево, когда сербский гимназист Гаврила Принцип застрелил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену. События нарастали как снежный ком, пока не взорвались окончательно.

Россия вступила в войну первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года на стороне блока Антанты, состоявшего из России, Великобритании и Франции. По улицам метались охрипшие мальчишки с кипами газет. Прессу моментально расхватывали. Какой-то господин с бородкой клинышком стучал тростью по театральной тумбе и визгливо кричал:

— Господа, господа, помяните моё слово, война очистит Европу и сделает Россию свободной! Война — двигатель прогресса!

Его схватил за грудки пожилой военный:

— В окопы бы вас, сударь, чтоб узнали, почём солдатский сухарь! А рассуждать лежа на диванах вы все горазды!

Мимо спорщиков проехало авто, где с сиденья пассажира барышня в шляпке размахивала российским флагом.

— Господи, пронеси мимо нас чашу сию, — крестился на купола Казанского собора нищий оборванец с торбой за плечами.

Из ресторана на Невском проспекте доносилась весёлая музыка и слышались тосты за победу русского оружия.

Пожилая дама прижимала руки к щекам и растерянно смотрела вокруг себя.

— Как же так? Как же так? Коленьке нельзя на войну, он замёрзнет в окопах.

Матвей поднялся в свободную пролётку:

— Знаешь общежитие Бестужевских курсов на Васильевском острове?

Извозчик пожал плечами:

— Ясно дело — не раз туда барышень возил. Но с ветерком не обещаю, сами видите, господин хороший, что творится. — Он указал на запруженный экипажами Невский проспект и натянул вожжи. — Но, пошла, милая! Не подведи!

Казалось, что манифест о начале войны привёл в движение весь город, который внезапно превратился в огромный пёстрый калейдоскоп человеческих лиц, то печальных, то радостных, то равнодушных. Забитую народом Дворцовую площадь пришлось объезжать по Конногвардейскому бульвару. У казарм на Крюковом канале пели «Боже, царя храни».

Матвей комкал в руках фуражку и думал лишь о том, удастся ли увидеться с Верой. Вдруг она ушла куда-нибудь или надзирательница в общежитии откажется вызвать её в комнату для визитов, и они больше никогда не встретятся.

На середине Николаевского моста пролётка встала в заторе, и Матвей понял, что пешком доберётся быстрее. Он сунул извозчику рубль и выскочил на мостовую, навстречу потоку людей, что пробирались в центр города.

В дверь общежития он ворвался как ураган, взлохмаченный, в расстёгнутой форменной тужурке и сразу же наткнулся на ледяной взгляд надзирательницы.

— Что вам угодно, сударь?

Он перевёл дух, провёл рукой по волосам, взлохматив их ещё больше.

— Добрый день (да уж, добрее некуда). Мне необходимо срочно повидаться с Верой Ивановной. — И для убедительности соврал: — Я её жених, и меня забирают в армию.

— О, уже? — Глаза надзирательницы округлились за стёклами очков, она указала рукой на комнату для свиданий: — Прошу вас, подождите. Я сейчас узнаю.

Она удалилась, шурша юбками, и почти сразу же в комнату ворвалась Вера.

— Матвей! Тебя призывают на фронт? Так сразу? Когда они успели?

Он поймал её руки и сжал в ладонях.

— Каюсь, соврал, чтоб тебя сразу вызвали. — Он увидел, как смятение в её взгляде сменилось вопросом, и быстро сказал: — Но могут призвать в любой момент. Ты это понимаешь?

Она кивнула:

— Да.

— Поэтому мы должны немедленно обвенчаться.

Её лицо из бледного стало румяным, а глаза заполыхали тёмно-синим огнём.

— Как? А благословение? Твоя мама, тётушка?

— Я не знаю, где моя мама. Если помнишь, я рассказывал, что мама меня бросила. А тётушка будет рада и всё поймёт, она чудесная.

Скоропалительное венчание оказалось верным решением, потому что ровно через месяц Матвей стоял на подножке вагона и смотрел на перрон, плотно забитый толпой народа. Он запретил Вере себя провожать, да и ехали пока недалеко, в Лугу, в лагеря.

На первых порах фронт всасывал в себя регулярные части, а новобранцы и вольноопределяющиеся подлежали экстренному обучению курсу молодого бойца. Куда переведут части из лагерей, ведомо лишь военному министерству, поэтому прощались, как навсегда.

Внизу колыхалось море людских голов. Рвала мехи итальянская гармошка-тальянка, и стоял лютый бабий вой, перекрывающий гудки паровозов.

На соседнем пути дышал пара ми сормовский паровоз марки «С» — экономичный и быстроходный, со скоростью до ста двадцати пяти километров в час! Матвей с закрытыми глазами мог бы в подробностях начертить каждую деталь паровой машины. Проектировать паровозы было его мечтой, которую жёстко и коротко отодвинула вглубь война с германцами. Надолго ли?

— Родимый, на кого ты нас покидаешь? — истошно голосила совершенно пьяная баба в сбившемся на затылок платке. Она цеплялась за щуплого мужичка с котомкой за плечами, который пробивался к поезду сквозь толпу с видом человека, который не понимает, куда его везут и зачем. Звук станционного колокола к отправлению привел толпу в неистовство.

— Бабоньки, не пустим наших мужиков на бойню! — резанул воздух высокий пронзительный голос, и женщины на перроне как по приказу бросились к паровозу.

Они цеплялись за колёса, висли на буферах, ложились на рельсы. Начальник станции вызвал специальную команду, женщин стали отлеплять от состава и уносить в здание вокзала. Они истошно орали, извивались, дрались и плевали в лицо полицейским[13].

Женщины задержали отправление поезда на несколько часов, и, когда состав тронулся, за окном замаячили сизые дымные сумерки с кровавой полосой заката, словно машинист направил состав в самое пекло военных действий.