Круг перемен

Санкт-Петербург 2019 год

Суббота… дача… родители Максима… Родители!!! Ой, мамочки! В полном ужасе Анфиса опустилась на пол и сделала несколько энергичных отжиманий, чтобы организм выработал хоть немного эндорфинов, которые понижают уровень стресса. Не помогло. Вскочив на ноги, она подбежала к зеркалу и едва не заплакала от вида замухрышки, что таращилась на неё из холодной стеклянной глубины. Как такое чучело может понравиться родителям Максима? Никак. Огненным смерчем пометавшись по квартире, она решила, что ни за что не поедет на позор — хоть на куски кромсайте.

С некоторым успокоением Анфиса выпила чашку какао, съела печеньку и снова подошла к зеркалу. Нет! Нет! И нет! Но ведь Максим сказал, что отказы не принимаются и если она откажется, то он обидится и больше не позвонит.

В отчаянии Анфиса до боли закусила губу. Сердце колотилось в бешеном ритме, словно она в спринтерском темпе пробежала марафонскую дистанцию. Чувствуя себя полностью уничтоженной, с завистью подумала о полевой мыши, которая имеет возможность закопаться глубоко под землю и пересидеть опасный период. Хотя мышей не приглашают на дачу к родителям: на дачу мыши приходят по собственной инициативе под покровом ночи.

Забавное сравнение с мышью немного улучшило настроение, но руки трястись не престали.

Сев за компьютер, Анфиса попробовала поработать, но поняла, что бесцельно уставилась в одну точку и лихорадочно думает, во что одеться. Получалось, что из приличной одежды есть только джинсы, серая шёлковая блузка в мелкий цветочек и спортивная ветровка ярко-красного цвета. И волосы! Она в третий раз сбегала к зеркалу и решила, что с такими блёклыми волосами в гости не ходят.

Субботним утром дверь Максиму открыло измученное несчастное существо с ядрёным золотистым блондом на голове и покрасневшими от страданий веками.

— Доброе утро, ты гото…

По тому, как Максим оборвал фразу и изумлённо замер, Анфиса поняла, что это конец.

— Я… я… я никуда не поеду, я занята… — Слова завязли в горле тугими комками.

Она рванулась в кухню и не поняла, как в одной руке оказались ножницы, а в другой прядь отрезанных волос. Она разжала пальцы, и волосы плавно спланировали вниз, рассыпавшись по полу.

— Анфиса, глупенькая, ну зачем? — Максим вынул из её рук ножницы и аккуратно вставил в подставку для ножей.

— Я страшная, — безнадежно сказала Анфиса. — Надо знать себе цену.

Она посмотрела на Максима, который мягко улыбнулся, а потом сделал шаг вперёд и сгрёб её в охапку.

— Да я ещё там, у развалин, налюбоваться тобой не мог! Ты была вся как огонёк в ночи.

Помнишь, когда поймала свой ракурс и совместила силуэт с закатным солнцем?

Уткнувшись носом в его грудь, она помотала головой.

Он шутливо дунул ей в затылок, ероша своим дыханием волосы:

— А насчёт причёски не беспокойся. Моя мама по образованию химик, а по призванию парикмахер и стрижёт всех дачных соседок. Она будет в восторге, что у неё появится ещё один объект для творческих экспериментов. Ну, поехали?

В объятиях Максима она могла бы стоять вечность.

…Ножницы в руках Максимовой мамы касались то макушки, то виска, то щёлкали по лбу над бровями, осыпая на накидку ярко-жёлтые брызги состриженных волос. Мягкой лапой солнце грело правую щёку и гладило по спине, словно прощаясь в преддверии долгой осенней слякоти.

Родители Максима встретили её как родную. Высокая статная Ирина Фёдоровна была на полголовы выше мужа, но, несмотря на разницу в росте, они смотрелись очень органично, как бывает между супругами, неотделимыми друг от друга. Ситуацию с волосами Ирина Фёдоровна оценила мгновенно и на робкий Анфисин взгляд весело улыбнулась:

— Ну что, девочка. У тебя ещё ничего. Вот я один раз покрасилась… — Она обернулась к мужу: — Помнишь, Витя, бешеную морковку?

Они оба зашлись от смеха, и Анфисе тоже стало легко и весело.

Когда Ирина Фёдоровна предложила исправить положение с причёской своими силами, Анфиса с радостью подчинилась.

— Мужчинам не смотреть, — приказала Ирина Фёдоровна, — оце ните конечный результат.

Она увела Анфису за дом к кустам смородины, где около большого валуна ранний сентябрь колыхал сиреневые гроздья флоксов. Из-за зелёной изгороди кизильника выглядывали крыши соседских домов, несколько яблонь дразнили аппетит крупными красными яблоками, из трубы небольшой баньки, похожей на огромную бочку, лёгкой спиралью вился сизый дымок.

Максим с отцом что-то пилили, и до слуха доносилось тарахтение бензопилы и задорный лай Понтуса.

— Сейчас я нанесу тебе на волосы тонировку, и накроем на стол. Ты проголодалась?

— Нет, — зачем-то соврала Анфиса.

Ирина Фёдоровна рассмеялась:

— Знаю, что проголодалась. На свежем воздухе всегда есть хочется. У меня борщ с чесноком наварен. Максим любит к борщу чёрный хлеб с салом и много зелени. А ты?

— Я всё ем, — призналась Анфиса. — Я ведь долгое время была в спортивной команде и жила на сборах, а там капризничать не приходилось.

— Вот и славно! — Ирина Фёдоровна взъерошила ей макушку и отошла на пару шагов. — Готово! Пойдём к зеркалу.

Нет! Этого не могло быть! Девушка со стильной короткой стрижкой не имела ничего общего с простенькой невзрачной Анфисой. Анфиса провела рукой по лбу, удивляясь, что её глаза, оказывается, не маленькие, а большие и голубовато-зелёные, как прибрежная вода в озёрах. И брови совсем не клочковатые. И высокая тонкая шея — с красивым изгибом.

— Ну как, нравится? — нетерпеливо спросила Ирина Фёдоровна, и Анфиса, едва дыша, сумела выдавить из себя лишь короткое «да».

Когда Максим вошёл в дом, Анфиса помогала Ирине Фёдоровне накрыть на стол. Он потёр руки:

— Что тут у нас на обед?

— Борщ. — Анфиса обернулась, с трепетом ожидая реакции по поводу её нового вида, и осталась довольна, усмотрев, как в глазах Максима застыл восторг, смешанный с изумлением.

— Я и не знал, что ты такая.

— Какая?

На мгновение он смешался, а потом подошёл и коротко прикоснулся губами к её щеке:

— Необыкновенная во всём.

На ночь её устроили в чердачной комнатке с широким окном прямо в небо. Лежа на спине, Анфиса смотрела на россыпь звёзд посреди тёмно-синего небесного бархата с дымчатой канвой из кружева облаков. Останавливая бег времени, далёкие миры притягивали взгляд в непостижимую разуму бесконечность.

Прошедший день переполнял её каким-то необыкновенным, волнующим счастьем, похожим на изменчивую реку, которая то плавно скользит по речному песку, то подбрасывает вверх на бурных порогах, когда брызги летят в лицо, и весело, и страшно.

Самая яркая звезда светила чуть красноватым цветом старинного червонного золота, и Анфиса знала, что будет помнить эту звезду и эту ночь до гробовой доски. И запах мяты запомнит, потому что по чердаку Ирина Фёдоровна развесила для просушки пучки мяты. И ещё корзину яблок на полу у двери.

— Ешь сколько хочешь, — сказал Максим, — но лучше спи, потому что завтра рано утром я разбужу тебя за грибами. Ты какие грибы любишь, жареные или грибной суп?

«Я тебя люблю», — хотела честно признаться Анфиса, но не посмела и спрятала взгляд, чтобы его сияние не выдало правды.

Наглядевшись на небо, она повернулась на бок, свернулась калачиком и стала думать, с чего началось её нынешнее счастье. Со встречи на развалинах или раньше, когда взяла заказ на серию фотографий усадьбы Беловодовых? Но если бы она не стала фотографом, то, скорее всего, работала бы сейчас в какой-нибудь спортшколе и не встретилась бы с Максимом. А в фотографа она превратилась из-за шикарной дорогой фотокамеры, принесённой незнакомой девушкой Инной. В свою очередь камера появилась из-за того, что её сбила машина… Если вдуматься, то иногда чёрная полоса превращается в стартовую черту.

Мысли начали путаться, перемешивая сон с явью, в которой больше ничего не имело значения, кроме Максима, его рук, его голоса и его глаз, которые смотрели на неё так, что хотелось раствориться в счастье.

— Максим, ты идёшь спать? — выглянула с веранды мама.

— Нет, я ещё немного подышу.

Ему нравилось смотреть на дом со стороны, особенно в тёмную ночь, когда свет из окна накладывается наискосок от бетонной дорожки и неярко подсвечивает кусты калины с крупными кистями рубиновых ягод — красивых, но горьких.

Дом и сарай Максим с отцом строили сами, благо теперь нет дефицита материалов и инструментов, а вот баню купили в прошлом году «под ключ». Вместо купели папа поставил рядом с баней огромную пластиковую бочку и парился до одури, периодически выбегая, чтобы окунуться в холодную воду, пронзающую тело миллионами горячих иголочек. Такого жара, как отец, Максим не выдерживал и предпочитал мыться по второму пару, более мягкому и лёгкому, с ароматом берёзового веника.

С того места, где стояла скамейка, отлично просматривался весь дом и окно мансарды, за которым была Анфиса. Он знал, что она не спит, потому что от вида звёздного неба, который открывался сквозь оконное стекло, у всех сразу захватывало дух. Обычно гости спускались к завтраку в полном потрясении. При мысли, что скажет наутро Анфиса, Максим улыбнулся.

Она потрясающая. И совершенно всё равно, модная у неё стрижка или нет и какого цвета глаза. Главное, что они не обманывали, а смотрели с ясной простотой человека, который не продаст и не предаст. Максим подумал, что Понтус понял это раньше его, поэтому и ластится к Анфисе всеми возможными способами. Те, кого хоть раз предали, как никто умеют ценить верность.

Нагнувшись, Максим почесал за ухом Понтуса:

— Разжирел, бандит, обленился, точь-в-точь как уголовник на покое.

Приоткрыв один глаз, Понтус вяло махнул хвостом в знак того, что он начеку, и снова уронил на лапы тяжёлую сонную голову.