Кто ты на Кэтнет?

14 Стеф

Я оборвала разговор с диспетчером 911, хотя она хотела, чтобы я не клала трубку. Я не могла не положить; надо было спрятать мамин бумажник. И мой тоже. И все с личными данными. И… может быть, себя тоже? Что они сделают, если я буду с мамой в больнице и откажусь сообщать о ней что-либо? Но я не могла представить, чтобы нас разлучили. Я запихнула ее бумажник к себе под матрас. Потом сунула свой туда же. Потом мне стало казаться, что это плохой тайник (разве Ико только что не говорил, что это плохой тайник?), и я достала мамины права и засунула их под кошачий лоток. Под коробку, а не под сам наполнитель.

Раздается сирена, и через пару минут у дома остановилась «скорая». Я отперла дверь и впустила санитаров. Их было двое, мужчина и женщина.

Они не тратили на удостоверение личности ни секунды — сразу сосредоточились на маме. Женщина измерила ее дыхание, ее пульс и давление, а мужчина стал расспрашивать меня:

— Ты ее дочь?

Я кивнула.

— Сколько она уже в таком состоянии?

— Она несколько дней болела, в смысле ее тошнило. А вчера сказала, что ей лучше. Когда я утром уходила в школу, она лежала, но это бывает довольно часто, а потом, когда я пришла домой, она уже была вот такая.

Я не сказала, что спросила у своих онлайн-друзей, как быть. Это им не нужно знать.

— Как ее зовут?

Я решила сказать им настоящее имя и выдуманную фамилию.

— Дана Смит.

— Дата рождения?

Я придумала дату, которую будет просто запомнить.

— У тебя есть ее медицинский полис?

Я помотала головой.

— Можешь принести ее бумажник?

Я сделала вид, что ищу на тумбочке.

— Пульс 130, дыхание 32, систолическое давление 68, — сказала женщина. У нее был спокойный голос, но мужчина, задававший вопросы, тут же умолк и пошел за каталкой.

Что означали эти цифры? Пока они обвязывали маму ремнями на каталке, я попыталась измерить собственный пульс, но у меня ужасно колотилось сердце, потому что я боялась за маму. И я все время сбивалась со счета.

— Ты можешь поехать с нами в больницу, — сказала женщина. Я схватила пальто и заперла дверь. Они аккуратно спустили маму по лестнице. Она кричала что-то похожее на «Беги!», но я понятия не имела — это мне слышалось или она на самом деле кричала.

«Скорую» вела женщина; мужчина продолжал задавать вопросы. Например: когда она заболела, какие были симптомы, когда они начались, употребляет ли она наркотики, нет ли у нее диабета, эпилепсии или других заболеваний, о которых я знаю, принимает ли она какие-то лекарства, когда последний раз была у врача…

Я думала, не сказать ли ему, что она немного параноик. Надо ли им знать, что она параноик? В конце концов я решила сказать, что она очень много волнуется, но не принимает от этого никаких лекарств. Если она испугается, когда очнется в больнице, надеюсь, они будут к этому готовы.

Все это время мама была наполовину без памяти. Я слышала, как один из санитаров называл это измененным состоянием сознания, и было похоже на правду. Она не вполне понимала, где мы и что происходит, и все звала меня Стефи, как в детстве.

Когда мы подъехали к больнице, нас встретили медсестры, и мне разрешили пройти за ними в реанимацию. Маме выделили палату, поставили капельницу, а несколько медсестер взяли анализы.

— Справимся тут? — спросила одна другую, отчего я еще больше испугалась. Они начали делать анализы. Было уже так поздно, что большая часть персонала ушла. На пейджер хирургу позвонили.

У меня с собой не было ноутбука. Очень жаль, потому что я могла бы зайти на Кэтнет и все, кто советовал мне отвезти маму в больницу, могли бы заверить меня, что теперь, когда она в больнице, все будет хорошо. Я понятия не имела, что делать.

Кто-то сказал, что пришел хирург, и почти все вышли из-за загородки — видимо, чтобы готовиться к операции. Впервые с того момента, как мы оказались в больнице, я могла подойти к маме, не мешаясь под ногами. Ее перенесли на койку, и она лежала на спине. Ее ноги торчали из-под одеяла. Я касалась ее руки, ожидая, что она будет такая же горячая, как раньше. Мама открыла глаза и посмотрела на меня не отрываясь.

— Стеф, тебе надо отсюда уйти, — прошептала она. — Твой отец может нас искать. Он не должен найти тебя, даже если найдет меня.

— Я назвала им выдуманную фамилию, — прошептала я в ответ. — Все будет хорошо. Он тебя не найдет.

— Нельзя на это рассчитывать, — ответила она. — Ты должна спрятаться. Или уехать к Ксочи и попросить ее помочь. — И тут вернулись врачи и увезли ее на операцию.

Одна женщина в белом халате была одета иначе, чем медсестры из операционной. Она отвела меня в комнату ожидания с телевизором, стопкой старых журналов и аквариумом.

— Я знаю, что ты уже отвечала на эти вопросы санитарам, но мне придется попросить тебя повторить ответы, — сказала она. — Ты, случайно, не захватила мамин бумажник перед уходом?

— Нет, — сказала я. — Извините.

— Ничего страшного. Она здесь задержится на некоторое время. Мы еще успеем получить всю информацию по страховке и всему остальному, когда ей станет чуть лучше.

— На какое время? — спросила я в тот же момент, когда она спрашивала:

— Как зовут твою маму, скажи, пожалуйста?

Она смотрит на меня с ожиданием, не отвечая на мой вопрос.

— Ее зовут Дана Смит. Сколько она здесь пробудет? С ней все будет хорошо?

— Врачи считают, что у нее перитонит от разрыва аппендикса. Судя по симптомам, которые ты описала и которые мы наблюдаем сейчас. Ей сделают операцию, чтобы удалить аппендикс, но некоторое время придется принимать антибиотики, как долго — зависит от многих показателей. Может, неделю, а может, и две.

Я представила маму, которая не может убежать, потому что привязана к больничной койке. Для нее это будет невыносимо.

Женщина озабоченно заглянула мне в лицо. Она слишком старательно пыталась заставить меня посмотреть ей в глаза. Ненавижу, когда так делают. Я смотрю на ее лоб.

— Ты большая молодец, что вызвала скорую для мамы, — сказала она. — Она могла бы умереть, если бы не ты. Это очень серьезное заболевание.

Она подвинула ко мне салфетки, как будто я собиралась расплакаться, но плачут от грусти, а мне не было грустно; мне было страшно и тошно от усталости. Мы можем застрять тут на недели. И даже если нам понадобится бежать, мы не сможем. Прячься, так мама сказала. Я даже не знала, с чего начать. Она хотела, чтобы я взяла фургон — который так и не научилась водить — и уехала в северные леса прятаться с медведями? Или чтобы я нашла Ксочи, с которой я незнакома и не знаю, где ее найти?

Но тут женщина принялась расспрашивать дальше: адрес, телефон, есть ли у тебя мамин номер страховки, а свой ты знаешь, милая? Как зовут твоего отца? И тут я поняла — если развести нюни в куче салфеток, она, наверное, ненадолго отстанет. Тогда я низко опустила голову, чтобы она не видела, плачу ли я на самом деле. Спустя минуту она уже коснулась моего плеча и сказала:

— Посиди немного, успокойся; спешить некуда, — и я услышала, как затихают ее шаги. Дождавшись тишины, я подняла голову и осмотрелась. Ее нигде не было. Тогда я встала и выглянула в коридор, чтобы найти выход. Нашла. И убежала через боковую дверь.

Дверь эта открывалась только изнутри, назад пути не было. В лицо мне дул холодный влажный ветер, и тут я поняла, что дома меня никто не ждет, а единственная, кто есть у меня на свете, сейчас готовится к операции и велела мне бежать. Я одна.

Я затряслась не то от холода, не то от чувства, что меня унесло в открытое море. И все-таки я пошла. На мне было пальто, но не было шапки и перчаток. Я сунула руки в рукава и пошла быстрым шагом, потому что боялась, что женщина из больницы пойдет меня искать. Или позвонит копам. Правда, с вероятностью пятьдесят процентов я шла в сторону, противоположную от дома.

У меня в кармане завибрировал телефон; кто-то прислал сообщение. Я открыла его и посмотрела.

Пять сообщений и два пропущенных звонка. Все от Рейчел. Эй, все хорошо? — в первом. Потом какая-то штука — наверное, эмоджи, которые не читаются на моем тупом телефоне, а превращаются просто в . Потом сообщение: Я слышала сирены в районе твоего дома. Потом пропущенный вызов. Потом: Просто напиши, когда будет время. Еще пропущенный вызов. Потом: Эй, с тобой все ок?

Я ответила: Пришла домой, маме было очень плохо. Поехали в больницу.

Почти тут же раздался звонок.

— Где ты сейчас? — спрашивает Рейчел. — Все еще в больнице?

— Нет…

— Просто скажи, где ты, пожалуйста.

Я прищурилась на знак.

— Четвертая улица.

— Стой там, — сказала она. — Я тебя подберу.

Я повесила трубку и пихнула телефон и ладони в карманы. Я стояла рядом с домом с большим деревом и деревянными качелями на ветке; качели покачивались на ветру. Я отморозила уши и ужасно проголодалась, и поэтому вспомнила кота, ведь он, наверное, ждет меня дома. Вот только я не смогу там остаться, я ведь должна спрятаться, а куда мне идти? Как спрятаться?

В конце улицы появились фары, а потом ко мне подъехала Рейчел. Пару секунд я тупо таращилась на нее, потому что часть меня до сих пор была убеждена, что я одна и мне не на кого положиться, кроме себя.

Рейчел опустила стекло.

— Это я, — сказала она. — Подвезти?

У Рейчел в машине на полную работала печка. Я вынула руки из карманов и подставила их теплу.

— Так в больнице сказали, что это разрыв аппендикса?

Я моргнула и заново проиграла этот разговор в голове. Откуда она знает? У нее сканер полиции? Она что…

Рейчел достала телефон, открыла приложение со значком в виде улыбающегося кота и протянула его мне.

Марвин: Я сегодня узнал о новой опасности! ГИДРОГЕНА ГИДРОКСИД.

Гринберри: Это же опять вода?

Firestar: Кто-нибудь связывался с Джорджией?

Рейчел забирает телефон и печатает большими пальцами.

Джорджия: Она позвонила, и я ее забрала.

Firestar: БЛМММММММММ ТЫ ТУТ?

Я как бы знала, что у Кэтнет есть приложение, но у меня никогда не было нормального телефона, и я им никогда не пользовалась. Я напечатала большими пальцами — очень медленно с непривычки, — и мое сообщение появилось как от Джорджии.

Джорджия: Я вызвала скорую, и маму увезли в больницу, но она сказала мне прятаться, а я понятия не имею где.

— Можешь спрятаться у меня дома, — сказала Рейчел твердо. — Даже если твой отец заявится в город, он точно не догадается там искать.

— Мне надо забрать компьютер.

— Ничего, заедем к тебе за вещами.

В доме было темно, как и когда я уезжала. Мы включили свет, и я начала собирать вещи. Кот громко мяукал. Я опоздала с ужином. Я насыпала ему в миску корм.

— И что мне теперь делать с этим несчастным котом? — спросила я Рейчел.

— Выстави его обратно на улицу, — сказала она с сожалением.

Но когда я заглянула под кровать, оказалось, что кот окотился.

— Я думала, что рыжие бывают только коты! — сказала я в ужасе. — Теперь-то что делать?

Рейчел тяжело вздохнула.

— Мне нельзя взять домой кошку. Оставь окно открытым, чтобы он мог входить и уходить, — ответила она. — То есть чтобы она могла. Нельзя выставить кошку с котятами на улицу, но и кормить ты ее не сможешь, так ведь?

— Может, я буду заходить? — сказала я. Моя кровать будет вся мокрая от дождей, но это не страшно. Вряд ли я еще когда-нибудь буду тут спать.

Я собрала одежду, книжки, вынула мамины права из-под кошачьего туалета. Быстро огляделась — санитары скорой знали, откуда маму привезли. Что тут может выдать ее имя? Кошелек, ноутбук, пластиковая коробка с важными документами, вроде моих школьных табелей. Забрав все, я проверила, не забыла ли чего в маминой спальне. В этом доме у нее была прикроватная тумбочка с ящиком. Я открыла его: пусто.

— Джорджия, — сказала я Рейчел. — Это ты Джорджия. Ты вошла в Котаун вчера, но и двух минут не пробыла! Как ты узнала, что происходит?

— Я вернулась. Я чуть-чуть тебя не застала, потому что все как раз переживали за тебя и твою маму.

— Как ты вообще нашла этот сайт?

— Получила приглашение. Мне показалось круто. Немного слишком, когда я первый раз зашла.

— Как тогда ты узнала, что они говорят про меня?

— Бурая Летучая Мышь, — ответила она. — А еще Гермиона сказала, что ты все время переезжаешь. И они все знали, что ты в Нью-Кобурге.

Я резко обернулась:

— Что? Они знают, что я в Нью-Кобурге? Откуда? Я никому никогда не говорила…

Рейчел открыла сайт на телефоне и показала мне. Я увидела репортаж Си-эн-эн про сегодняшний взлом робота-наставника Робоно Адепт 6500 на уроке в Нью-Кобурге, штат Висконсин.

— Догадались.

Когда мы подъехали к дому Рейчел, она некоторое время не выходила из машины и сидела, положив руки на руль.

— Прежде чем войдем, мне надо кое-что сказать.

Звучало довольно зловеще, и я подумала: мало ли что? Наркотики? Трупы? Что?

— Ладно, — ответила я.

— У нас очень много птиц.

— Птиц? — переспросила я, думая, что ослышалась.

— И они не в клетках, и гадят где хотят, так что, если ты не будешь ходить с зонтиком, тебе на голову могут накакать.

— А… — Я переваривала информацию. — А это не жжет кожу?

— Что? Нет!

— Можно просто смыть?

Она кивнула.

— Тогда ничего страшного. Если что, приму душ.

Рейчел глубоко вздохнула.

— Хорошо, — говорит она. — Тогда пойдем.

Я забрала ноутбуки и сумку с маминым бумажником и поднялась за ней по ступенькам. Она распахнула дверь, мы оказались в маленькой гардеробной. Над дверью висела белая картонка с надписью: НЕ ЗАБУДЬ ЗАКРЫТЬ ТАМБУР.

— Надо закрыть внешнюю дверь, а потом уже открывать входную, — сказала Рейчел. — Это как шлюз, только для птиц.

Мы захлопнули внешнюю дверь. По лицу Рейчел было видно, как она ужасно волнуется, когда открывает внутреннюю. Мы зашли к ней домой.

Вокруг меня все взорвалось крыльями, когда Рейчел закрыла внутреннюю дверь, и какое-то мгновение мне кажется, что птиц гораздо больше, чем на самом деле. Практически весь первый этаж — это одна большая комната с сетками на окнах и пластиковыми покрышками на диванах. А все стены покрыты картинами — огромными стенными росписями с кучей деталей. На самой большой стене красовалось изображение Ноева ковчега, только у огромного корабля были крылья и глазки на рожках, а погружались на него существа вроде единорогов, карманных дракончиков и болотных чудищ.

Я медленно осматривалась, потеряв дар речи.

И тут мне на голову спикировала птица.

— Кыш! — крикнула Рейчел и смахнула ее с меня.

— Ничего страшного, — сказала я.

— Нет, эту лучше к себе не подпускать, — ответила она. — Это Караваджо, он кусается.

— А кто расписал стены? — спросила я.

— Моя мама, — ответила Рейчел. — Она художница. Хочешь подняться наверх? Там не такой бардак, потому что там живет только одна птица. И она не кусается.

У Рейчел в комнате тоже все в росписях, а еще везде висят странные коробочки. Я присмотрелась к одной из них. Она была сделана из дерева и раскрашена, а внутри ее — маленькие игрушечные птички. Я была почти уверена, что это игрушки, а не чучела, но они сделаны из настоящих перьев. Птичка сидела в кресле-качалке и курила трубку.

— Это мамина работа, — сказала Рейчел. — Не продалась, вот мне и разрешили ее оставить.

— Твоя мама продает свои работы?

— Ага. — Рейчел вздохнула, словно это была очередная тайна, как птицы. — Мама не училась на художника, это у нее было такое хобби, но несколько лет назад какой-то чувак увидел ее вещи и сказал, что хочет их продавать. На жизнь этого не хватает. Мама говорит, что откладывает все на мой колледж.

— Это так круто. — В другой коробочке тоже оказалась скульптурка птички. — А что было сначала, птицы или работы?

— Ну, птицы у нее были до того, как она стала делать коробочки, но она и до птиц занималась искусством. Стены она всегда расписывала. Если надоест, она покрывает старые росписи новыми. Мне до сих пор обидно, что она переписала дракона на кухне. Она утверждала, что по утрам, когда она пила кофе, он слишком угрожающе на нее смотрел.

— Сколько у вас птиц?

— Внизу четыре воробьиных попугайчика и один краснохвостый. Плюс мой попугайчик наверху.

Она задергивает шторы и выпускает попугайчика из клетки.

— Это Пикассо.

Пикассо — крошечная зеленая птичка — радостно прыгнул ей на руку.

— Хочешь подержать?

Я села к Рейчел на кровать. Она не была покрыта пластиком. Рейчел взяла мою руку и перевернула, чтобы я держала ее плоско, потом насыпала на ладонь немного семечек из банки и спихнула птичку мне на руку. Та заглатывала семечки, вертя головой и поглядывая на меня.

— Он очень милый, — сказала я. — Скинь его фотографии на Кэтнет. Только не со мной.

— А что, если я очень приближу, чтобы только руку было видно?

— Тогда, думаю, можно.

Рейчел достала телефон и направила камеру в сторону от моего лица.

— Так откуда ты взяла имя Джорджия? — спросила я. — Ты там родилась?

— Нет, это в честь Джорджии О’Киф, художницы. Все наши птицы названы в честь художников. Внизу Караваджо, Вермер, Шагал и Моне, а краснохвостого зовут Фрида Кало.

— Как ты можешь бояться летучих мышей, когда у тебя над головой все время летают птицы?

— Ну, к птицам мне пришлось привыкнуть.

— Почему ты держишь все это в секрете?

— Я же говорила. Потому что они гадят на людей. Последний раз, когда у меня были гости… — Рейчел вздохнула так тяжело, что птица вспорхнула у нее над головой. — Последний раз у меня были гости, а именно Брайони, в седьмом классе. Да Винчи тогда нагадил ей на голову, и она потом годами мне это припоминала. Годами, без преувеличения. К тому же у нас больше птиц в доме, чем положено по правилам. В Нью-Кобурге нельзя иметь больше четырех домашних животных, хотя на самом деле никому нет дела, где ты их держишь.

— Поэтому у вас все окна зашторены?

— Нет, это чтобы птицы не бились в окна. Странно, птицы в целом довольно умные, особенно попугаи. А воробьиные попугайчики тоже попугаи, просто маленькие. Но окна — это для них все равно слишком сложно. Эй, куриные мозги.

Последнее было обращено к птице, которая снова запрыгнула ей на палец и позволила Рейчел погладить ее хорошенькую головку.

— Покажешь моей подруге, как мы играем в ку-ку?

Птичка чирикнула, и Рейчел достала из коробки у кровати салфетку. Она набросила салфетку на птичку.

— Где Пикассо? Где Пикассо?

Она стянула салфетку. Птичка затрещала в ответ. Получались не совсем слова, но звучало совершенно как «ку-ку».

— Слышала? — спросила Рейчел.

— Ага! — ответила я.

Она несколько раз проделала этот трюк. Птица начала повторять за ней каждое «где Пикассо». Как следует повторить слова она не могла, зато интонация была один в один.

Я бы очень хотела просто сидеть и слушать эту птичку, а не думать о бегах, о маме, о том, что историю с роботом показывали в новостях, но мне надо было понять, что знает Рейчел, хотя бы о последнем.

— Значит, в новостях говорят, что это произошло в Нью-Кобурге. А что насчет меня? В новостях упоминают мое имя?

— Нет. — Она подняла глаза, а потом снова опустила и посмотрела на птицу. — Мне так жаль; не надо было тебя подговаривать…

— Ничего страшного. В смысле ты меня не заставляла это делать. Просто мне нужно знать… что теперь известно.

— Я не видела, чтобы тебя упоминали в новостях. В школе почти никто не знает, как тебя зовут, понимаешь? Ты в безопасности.

Она снова сунула птицу в клетку.

— Что ты знаешь о своем отце? Знаешь, как он выглядит?

— Ну, я знаю, что у него карие глаза, потому что у меня карие, а у мамы голубые. Это если верить уроку биологии по генетике, на котором, если верить моей маме, все так упрощают, что это на пятьдесят процентов лажа. — Я посмотрела на птицу и задумалась о генетическом происхождении ее окраса. Внизу одна из птиц была голубая, одна частично желтая, а все остальные — зеленые. Интересно, воробьиные попугайчики всегда зеленые или это просто особенно зеленая стая?

Мы спустились обратно на кухню, и Рейчел стала готовить замороженную пиццу и разогревать суп.

— Папа задерживается на работе, а мама в мастерской, — сказала она.

— Они не будут против, что я тут?

— Нет, они будут рады. Я скажу, что твоя мама попала в больницу, но не буду ничего говорить про твое бегство и отца-монстра, хорошо?

— Звучит разумно.

На кухню залетела птица и уселась на холодильник.

— Лапша, — сказала птица.

— Не буду я делать лапшу, — раздраженно ответила Рейчел. — Получишь корку от пиццы, если хочешь.

— Лапша.

Рейчел вынула пиццу и разрезала на куски.

— Как давно твоя мама в бегах?

— Сколько себя помню.

— А сколько ты себя помнишь?

— Не знаю. — Чем дальше я вспоминала, тем больше лица, места и бесконечные поездки на машине сливались в одну кучу. Я старалась разобраться, вспомнить что-нибудь похожее на детство, и кое-что всплыло.

— Я точно помню детский сад, потому что там была приятная комната с ковром.

— Самое раннее, что я помню, — это три года, — сказала Рейчел. — Папа взял меня на фабрику в день семейных посещений, и я смотрела, как огромная машина заворачивает брикетики — злаковые батончики. Правда, про три года я знаю только от родителей, они говорят, мы это делали в три. А день помню только потому, что он был особенный.

Спустилась мама Рейчел. На ней были синие джинсы и забрызганная краской рубашка на пуговицах.

— Это кто? — спросила она.

— Моя подруга Стеф, — ответила Рейчел. Просто сказать «Стеф побудет у нас, потому что ее мама в больнице» оказалось мало — ее мама захотела знать, нет ли у меня родственников, которым надо позвонить? Друзей? Кто останется с моей мамой в больнице? Она предложила договориться, чтобы маму навещали женщины из ее лиги боулинга, начиная с утра, но, боюсь, маму это только встревожило бы, а не успокоило.

— Разве в больнице нет медсестер? — спросила я.

— Медсестрам нельзя доверить человека; они же первые так и скажут… — Она замолкла, посмотрела на меня и наконец сказала, пожав плечами: — Рейчел показала тебе дом?

В доме было две комнаты на втором этаже: одна — Рейчел, а другая — мастерская. А настоящая родительская спальня находилась внизу в подвале. Птиц туда не пускали, как и в мастерскую.

— Слишком много помета, — весело заметила ее мама. У нее в мастерской в углу были сложены разные инструменты для работы по дереву, чтобы делать коробочки: собирать, обрабатывать, красить. Я думала, что она подбирает выпавшие перья своих птиц, но оказалось, она закупала их мешками.

— Это куриные перья с ближайшей фабрики, — сказала она, как будто это самое обычное дело. — Я их крашу целыми пачками.

Она начала делать эти коробочки после того, как переслушала песню, в которой поется про домик для птичек, любовь и привязанность. Какое-то время она дарила их друзьям, потом пробовала продавать в интернете. Она сказала, что продаются они не в галереях, а в сети магазинов подарков, которыми владеет какой-то парень в Миннеаполисе. Рукодельных подарков. Я не была уверена, что магазин рукодельных подарков сильно отличается от галереи, но ей это почему-то было важно. Я кивнула, как будто все поняла.

У двери на стене висел десяток готовых коробочек, накрытых защитной тканью от пыли. Она сняла ткань, показала их мне. Они все были раскрашены яркими красками, как леденцы. Больше всего мне понравилась компьютерная. Птички в ней были окружены какими-то механизмами — и старые клавиши от клавиатуры, и карты памяти, и виджеты — сразу видно, что-то компьютерное, хотя я и не поняла, для чего все это. Тут было и железо попроще — крошечные гаечки с винтиками и болтиками, и все это висело на проволоке, обмотанной вокруг верхушки коробки.

— Можешь потрогать, если хочешь, — сказала мама Рейчел. Я осторожно коснулась крошечных гаечек, чтобы проверить, ездят ли они по проволоке. Ездят.

— Сколько такая стоит? — спросила я и сразу испугалась, не слишком ли бестактный вопрос.

— Я продаю по сто пятьдесят долларов, а парень, который их у меня покупает, продает их за двести пятьдесят, — ответила она.

— И сколько времени уходит на одну?

— Об этом я стараюсь не думать, — ответила она со смехом.

Внизу некоторые птицы уже не чирикали, а вопили. Как будто я слушала ссору на непонятном языке. Мама Рейчел кормила одну из них коркой от пиццы, а другая уселась ей на плечо и тут же накакала на него. Мама Рейчел заметила мой взгляд, рассмеялась и, даже не стирая помет, сказала:

— Это рубашка для краски и какашек, не волнуйся.

— Пойдем заберем твои вещи, — сказала Рейчел.

Я стала рыться в большой сумке у Рейчел в багажнике в поисках пижамы и зубной щетки. Когда я выпрямилась, оказалось, что у Рейчел неожиданно расстроенный вид.

— Что-то случилось? — спросила я. Я что-то не так сделала? — Спасибо, что пригласила меня остаться у тебя. Мне очень… в смысле у тебя крутые птицы.

— Они все время обещают, что у нас будет их меньше, — яростно сказала Рейчел. Я с облегчением поняла, что злится она явно не на меня. — Сейчас их очень много. Они будят меня каждый день своим щебетом и ссорами, в доме вечно бардак, потому что у них нет клеток, кроме Пикассо. У нас оставалось три попугайчика, когда Да Винчи и Ван Гог улетели, но потом Караваджо отложила яйцо, а мои родители не заметили, и теперь у нас опять четыре попугайчика внизу, плюс краснохвостый. Они думали, что Караваджо мальчик, поэтому не заметили.

— У меня никогда не было птиц, — сказала я, сама не зная зачем. — Никаких животных не было. Если не считать кошку, про которую моя мама не знает.

— Просто я хотела бы позвать тебя куда-то, где нет такого срача.

Я не могла поверить, что ее волновало мое мнение. Сказать ей, что все нормально? Это прозвучит, как будто я снисходительно принимаю ее приглашение. Но правда же все нормально. В этом доме все даже более чем нормально, включая и то, чего Рейчел так мучительно стесняется.

— Спасибо, ты настоящий друг, — сказала я. — Не знаю, куда бы я делась.

— Пожалуйста, не говори никому в школе, что на тебя нагадили.

— Не скажу ни душе, — ответила я. — Никогда, ни за что, никому. Даже на Кэтнет никому.

— На Кэтнет можешь рассказать про птиц, — ответила Рейчел. — У меня такое ощущение, что там их все заценят.

Зайдя в комнату Рейчел, мы закрыли дверь, я сложила свое одеяло и устроила себе мягкое место на полу. Мама Рейчел крикнула ей про домашку, а я подключила ноут к сети и зашла на Кэтнет.

Все смотрели новости про эпизод со взломом. Так теперь эту историю называли по всем каналам: Эпизод со взломом. Интервью с Эмили крутят и крутят вместе с интервью с Брайони, где она говорит, что настоящий позор — это то, что учивший нас робот был запрограммирован отвечать «не знаю, спросите родителей» на любой вопрос, кроме «В чем преимущества воздержания до брака?». Поначалу это были чисто местные новости, но потом их подхватила газета в Сиэтле, где все пришли в восторг от истории (и были полностью на стороне Брайони), а к семи вечера сюжет показали на Си-эн-эн.

Рейчел достала планшет из ящика стола и открыла новости, чтобы самим все посмотреть.

Репортер Си-эн-эн беседовал с менеджером по связям с общественностью Робоно, и тот растерянно говорил, что такого происходить не должно, упоминал патч безопасности, который, очевидно, не был установлен. Еще он добавил, что заявление директора школы, будто это какая-то атака извне, звучит сомнительно.

— Такое, знаете ли, не провернешь с помощью какого-нибудь имейла с трояном, — говорил он. — Чтобы такое сделать, необходим прямой доступ к роботу. Так что, если никто не вламывался в школу, это точно был кто-то свой.

Я нервно посмотрела на Рейчел. Она щурилась.

— Он ужасный пиарщик, — сказала она. — Они еще пожалеют, что не вызвали кризис-менеджера, когда все только началось.

— Ты что, спец по пиару?

— Понимаешь, два года назад в злаковых батончиках «Солнечная ферма» нашли сальмонеллу, и был скандал. Мамина подруга Венди работала на фабрике в отделе связей, то есть вела миленький твиттер про батончики и хлопья и писала пресс-релизы. После истории с сальмонеллой ее выставили перед камерами, и, когда ее спросили про сальмонеллу, она сказала: «У всех свои недостатки». Пришлось нанять кризисную фирму, а Венди отправить в почтовый отдел на шесть месяцев.

— Ее вернули в отдел связей? — спросила я.

— Да, она пишет очень даже смешные твиты. К тому же в сальмонелле были виноваты не мы, а поставщик.

Я открыла твиттер Солнечной фермы. Судя по всему, основная работа Венди состояла в том, чтобы предлагать купоны на батончики любому, кто напишет, что проголодался: «Вам точно понравится наш новый батончик с ягодами асаи и йогуртом! Вот вам купон на 15 % на первую покупку! #перекус #здоровыйперекус».

— Джорджия считает, что Че Запечкина отправят на покой, — написала я в Кэтнет. — Он не справляется с задачей.

— И она права, — ответил Марвин.

— Что это вообще за новости? — спросила я. — В смысле всего лишь одного робота взломали…

— Взлом робота — это новости, потому что на прошлой неделе «Дженерал моторс» объявила, что теперь двадцать пять процентов машин на дорогах — на самоуправлении, — написал Ико.

— Что? Да быть не может, — написала Гермиона. — В моем городе их ну типа две.

— Ты ведь живешь где-то в Мэне? — спросил Марвин.

— Да, — сказал Ико. — Калифорния их спонсирует, потому что они безопаснее и экономят топливо, поэтому тут их куча.

— Не вижу связи, — ответила я.

— Взломанная машина на дороге — очень большая проблема, потому что она может давить людей. Думаю, отчасти поэтому всех так зацепила эта история. Плюс в ней есть секс и подростки.

— Разговоры про секс и подростков, — сказали ЧеширКэт. — В любом случае он не прав, говоря, что Робоно такие безопасные. Их домашние роботы очень уязвимы для серьезных взломов, если не установить патч, который никто не устанавливает.

— Надо их все взломать, — сказал Марвин. — И сделать так, чтобы все роботы-уборщики в стране вышли мыть полы сегодня в два часа ровно, просто чтобы отвлечь прессу от Нью-Кобурга.

— Так у твоей мамы был разрыв аппендикса? — спросила Гермиона.

— Да, — ответила я. — Так, по крайней мере, решили в больнице. Ее забрали на операцию, а потом ей еще несколько дней или недель лежать на антибиотиках.

— Значит, ты никуда не уезжаешь.

— Да, если только не брошу ее тут. — Она сказала — беги. Я снова пыталась придумать куда.

Я подключила к сети мамин ноутбук, открыла его и включила. Появилось окошко для пароля. Естественно, на ее компьютере стоял пароль. На моем тоже, вот только мой пароль мама знала.

— Вопрос для любителей хакерства, — спросила я Кэтнет. — Как влезть в ноутбук, если не знаешь пароль.

Марвин спросил, какая на нем стоит операционная система и какая версия, а потом объяснил пошагово, как войти, но ничего не получилось. Вместо этого на экране появился пиксельный череп с костями и надпись ТЫ НЕ ПРОЙДЕШЬ.

— Череп с костями? — спросили Firestar.

— Откуда, ты говоришь, этот ноутбук? — спросил Ико.

— Мамин.

— Она программист, да? — спросил Ико.

— Думаешь, она сама написала эту программу? — спросил Марвин.

— Может быть. БЛМ, что более вероятно: что твоя мама воспользовалась бесплатной программой, чтобы защитить свой ноутбук, или написала что-то свое?

— Скорее второе.

— У меня больше нет идей, — ответил Ико.

— Вернись на главный экран и попробуй ввести свое имя, — сказал Марвин. — Или свое прозвище, если она тебя как-нибудь называет.

— У моих соседей паролем от вайфая была кличка их собаки, — сказал Ико.

— Сколько у меня попыток, прежде чем все мамины файлы удалятся?

— В обычном случае я бы сказал — бесконечное количество, но я не представляю, как работает защита на ноуте твоей мамы, — сказал Марвин.

— Она очень больна? — спросил Ико. — Ты не можешь съездить в больницу и просто спросить у нее, если операция уже закончилась?

— Ико, нееееееееет, — сказали Firestar.

Я попробовала ввести СТЕФАНИТЕЙЛОР. Ничего не вышло, но выскочила подсказка: ВОСЬМОЙ_ДЕНЬ_РОЖДЕНИЯ. Я сообщила об этом в чат.

— А что ты делала на восьмой день рождения? — спросила Гермиона.

Я ничего не помнила про свой восьмой день рождения. От злости я захлопнула оба ноутбука.

— Что ты делала на свой восьмой день рождения? — спросила я Рейчел.

Она оторвалась от планшета, подняла на меня глаза.

— Э-э. Может быть, мы в тот год поехали кататься на роликах. Или это было, когда мне исполнилось девять? Не помню. А что?

Я рассказала ей про пароль.

— Хочешь, вернемся к тебе домой? — спросила Рейчел. — Иногда люди записывают пароли…

— Дома его не будет точно, — сказала я, и тут меня осенило, что, если она и записала пароль, он может оказаться в коробке, которая все еще лежит в машине Рейчел. Я сходила за коробкой, принесла в комнату Рейчел и сняла крышку. Рейчел подвинулась поближе и заглянула через плечо.

Я перебирала папки в коробке, но они все были не подписаны. Нашла договор и адрес какой-то «Безопасной пересылки» в Миннеаполисе, штат Миннесота, и договора на мобильные телефоны. Нашла карту страхования Даны Тейлор, просроченные водительские права и еще какие-то документы. Еще папку из Айовы, где она последний раз обновляла права, и скрепленную стопку моих школьных документов и табелей (тех, что мы получили) вплоть до какого-то класса начальной школы.

Покопавшись еще, я нашла документ, на котором значилось, что неким Майклу Квинну и Лоре Пэкет дан развод в Купертино, штат Калифорния. Я не понимала, что тут делает эта бумажка, но потом еще глубже нашла документы на смену имени с Лора Пэкет на Дана Тейлор. А еще дальше — свидетельство о рождении Стефании Квиннпэкет с моим днем рождения.

— Значит, мою маму на самом деле зовут не Дана, а моя фамилия не Тейлор? — сказала я громко и нервно засмеялась. На самом деле мою маму зовут Лора, а я Стефания Квиннпэкет.

— Странное имя.

— Видимо, это фамилии моих родителей, соединенные в одну.

Дальше были еще какие-то официальные документы, в том числе некое защитное предписание и еще на опеку. Там же лежало завещание, сделанное по образцу (это было видно по колонтитулу) и заверенное нотариусом. В нем говорилось, что я должна жить с какой-то Хочу Марианной. На дне лежала потрепанная книжка в мягкой обложке с изображением печатной машинки в коробке, и фотография четырех улыбающихся людей перед знаком «Гомерик софт». Похоже, одной из них была мама. Я перевернула фотографию и увидела имена: Лора, Раджив, Майк и Хочу. Я понятия не имела, что это за имя такое — Хочу.

Пароля не было.

— Ладно, — сказала Рейчел. — Твой восьмой день рождения. Ты совсем не помнишь?

Я помотала головой.

— А что с тобой было в семь лет, помнишь?

— Да, — сказала я. — Я помню, потому что у меня больше никогда с тех пор не было друзей. То есть вплоть до сих пор.

Я рассказала Рейчел про лето с Джули, про одинаковые платья. Про летучих мышей, про комнату в подвале и странный запах. Про Стеллалуну. И теорию Ико, что мама дала Джули неправильный номер. И сколько в Соединенных Штатах людей с фамилией Смит.

— А книжка у тебя сохранилась?

— О да. — Я достала «Стеллалуну», и Рейчел сразу пролистала на первую страницу, где стояла подпись: «С Рождеством, Джули, наша звездочка. С любовью, бабушка и дедушка».

— Жаль, они город не приписали. — Рейчел была разочарована.

— Я бы все равно не вспомнила, куда мы пошли на мой восьмой день рождения.

— Приляг сюда, — сказала Рейчел, слезая с кровати. — Закрой глаза.

Она открыла книгу и аккуратно положила мне на лицо. Я захихикала, а она сказала:

— Тихо! Это признанная техника восстановления памяти! Сосредоточься на запахе.

Я вдохнула запах книги. Пахло просто книгой, а не нашей комнатой в доме Джули. Рейчел молчала, и минуту я просто дышала и снова вспоминала дом Джули.

Спустя несколько минут Рейчел сняла книгу с моего лица и сказала:

— Не открывай глаза. Ты ведь сегодня говорила, что твое самое раннее воспоминание — из детского сада? С него и начни.

— Я пыталась вырезать фигурки безопасными ножницами, очень разозлилась и бросила ножницы, а они попали в лицо мальчику, и он расплакался. Я пыталась объяснить, что не целилась ему в лицо, просто кинула ножницы, но никто меня не слушал. Меня отправили в какую-то комнату для провинившихся. Я ждала не знаю сколько, а потом мама меня забрала. Все вещи уже были в фургоне. Значит, мы уже тогда постоянно переезжали, ведь я сразу поняла, что это значит. Я хорошо помню, потому что очень разозлилась. Разозлилась на всех, кто меня не слушал, когда я пыталась объяснить, что это случайность. На мать, которая решила, будто я такого натворила, что единственный выход — бежать. Не знаю, почему она так решила. Все-таки я была просто детсадовцем, и меня всего лишь отправили в кабинет директора — никакой полиции, ничего такого.

— Ты помнишь, где это случилось?

— Там было жарко. Воздух липкий. До следующего города мы ехали почти целый день. И кажется, у штата было двойное название, типа Северная Дакота или Южная Дакота.

Я рассказала Рейчел, как раз за разом попадала в неприятности, пока не научилась просто затыкаться, а не злиться. Рассказала про девочку в первом классе, которая подошла ко мне и сказала: «Слышала, ты живешь над химчисткой». Ее звали Энджи, у нее был идеально ровный пробор и две толстых блестящих косы, волосок к волоску. Рассказываю, как в тот раз решила, что это стоит переезда, и выдрала у Энджи хороший клок волос и так и не выпускала его из кулака, когда мы уже ехали в фургоне в другой город.

Когда мы снова дошли до Джули, я вспомнила, что мы жили в том доме летом, а потом мама сказала, что хочет уехать до наступления осени. Мы въехали сразу, как только закончился учебный год, и уехали прямо к его началу. Джули говорила, что у нас будет миссис Зигмиллер, старая карга, но со мной в классе будет не так страшно. Может быть, поэтому мама и захотела уехать до начала школы. Скорее всего, я бы не поладила с учительницей, которую заранее называют старой каргой.

— Юта, — сказала я вдруг. — Джули жила в Юте.

И тут я вспомнила свой восьмой день рождения: я умоляла маму съездить к Джули в качестве подарка, но мама не разрешила и вместо этого отвела меня в парк аттракционов. Не помню его название, но помню, что там были огромные качели над водой и горка, которая казалась абсолютно вертикальной.

— Ладно, давай посмотрим фотографии, — сказала Рейчел.

Я подсела к ней, и мы стали искать в интернете картинки горок, которые идут вверх вертикально. Ни одна даже отдаленно не была похожа на мое воспоминание, и ни в одном парке не было гигантских качелей над водой. Чем дальше, тем больше мне казалось, что я все придумала.

— Ты хотя бы помнишь парк аттракционов, — сказала Рейчел. — Попробуй вспомнить штат, где это все было? Тогда будет проще искать…

— Я кое-что нашла в документах, хочу посмотреть в интернете, — ответила я.

Хочу Марианна оказалась программистом, работала в Бостоне. В ее резюме была фотография. На вид она была маминой ровесницей, наверное. Я закрыла страницу.

— Вот блин, смотри, — сказала Рейчел и повернула ко мне экран своего компьютера. Она набрала в поиске «Стефания Квиннпэкет» и открыла первую же страницу.

Это был очень простой сайт под названием «В поисках Стефании Квиннпэкет». Под заголовком — фотография щекастого младенца с темными волосами и недоверчивым лицом. Теоретически, это могла быть я.

«Стефания Квиннпэкет — моя шестнадцатилетняя дочь. Мать забрала ее и пропала, когда ей было четыре. Моя бывшая жена мстительна и наверняка настраивает дочь против меня и рассказывает всякие ужасы о нашей совместной жизни. Я хотел бы восстановить связь со Стефанией. 1000 долларов за любую информацию».

Рейчел уставилась на экран.

— Как думаешь, это правда?

Я покачала головой, вспоминая все, что знаю об отце: поджог, сталкинг, тюрьма.

— Он в тюрьме сидел.

— Ты уверена? Может, тебе просто мама так сказала.

А была ли я уверена? Мама показывала мне вырезку из газеты, но их ведь можно подделать. Рейчел зачитала страницу про похищение детей родителями. Описание очень напоминало мою жизнь: частые переезды, вымышленные имена, никаких обращений к врачам…

И тут вдруг я вспомнила, что в вырезке из газеты, которую мне показывала мама, отца называли Тейлор, как нас.

Но его фамилия Квинн. Статья поддельная.