«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Глава шестнадцатая Миссия в Палестину

«Господин майор, вас вызывает начальник штаба», — обратился как-то к Сергею Федорову его адъютант. На дворе уже стоял март, но в Петербурге все еще шел мокрый снег, и сквозь зарешеченные окна было видно, как он оседает на куполах церквей и крышах дворцов.

Адъютант обращался к Федорову с легкой улыбкой, так как знал, что тот презирает своего начальника и подчиняется ему по необходимости. Вот уже несколько недель служба в департаменте полиции[10] проходила на редкость монотонно. Никаких секретных операций не предвиделось, и сотрудники департамента слонялись по коридорам без дела. Однообразие плохо сказывалось на работе сыщиков, которым для поддержания формы требовались риск и напряжение. Обычно сотрудники тайной полиции, притворяясь рабочими и мастеровыми, втирались в доверие к революционерам и устраивали различные провокации. Когда же вместо этого им приходилось сидеть в конторе, они скучали и теряли бдительность.

Федоров пошел служить в тайную полицию из чувства национального долга. Министерство внутренних дел, которому подчинялся департамент полиции, вербовало агентов во всех государственных учреждениях и в армии. Речь шла о защите царской власти и отечества. Власти понимали, что русский народ, подобно разбуженному зимой медведю, готов крушить все на своем пути. Напряженная и опасная работа в тайной полиции привлекала Федорова еще и потому, что позволяла ему забыться после отъезда Ольги в Палестину.

Вначале он еще надеялся, что она вернется. Ведь, по ее словам, она уехала только на время — принять роды у сестры. Ольга обещала ему, что приедет обратно через несколько месяцев.

Вначале она писала ему письма, где рассказывала о встрече с родственниками и о новой стране, но в один прекрасный день перестала писать и не оставила адреса.

Много раз ездил Федоров в Одессу, надеясь встретить Ольгу в порту. Раз или два в неделю в порт приходили корабли из Яффы, и Федоров уже знал их названия, окраску и даже знаком был с некоторыми офицерами из экипажа. Он отправлялся в порт и ожидал прибытия корабля. Пароходные гудки бередили ему душу, усиливая тоску по Ольге, и он все ожидал, что увидит ее среди пассажиров. Но Ольга не появлялась. После многочасового ожидания Федоров возвращался в город, заходил в трактир и напивался пьяным. А на следующий день поезд уже вез его домой.

Со временем тоска только усиливалась — Федоров воочию видел Ольгу, разговаривал с ней, искал опасных приключений, чтобы забыть ее. Через год после ее отъезда он поступил работать в тайную полицию, разбросавшую свою агентуру по всей Европе. Федоров попросил дать ему задание, связанное с работой за границей. Его направили во Францию и Швейцарию собирать информацию о революционной деятельности политических эмигрантов из России. Прекрасное знание французского языка и превосходные манеры помогли Федорову успешно справиться с порученным ему делом. Он сообщил начальству о нелегальных журналах, выходящих в эмиграции, о путях их доставки в Россию и о заводах по производству динамита, предназначенного для покушений на царскую семью и высших сановников. После его возвращения прошло уже несколько месяцев, и Федоров чувствовал, что сейчас ему, видно, придется взяться за очередное глупое и бессмысленное задание властей, которые испытывают страх перед собственными гражданами.

«И что ему от меня нужно?» — спросил Федоров, не поднимая глаз от работы. Он был занят расшифровкой подпольной газеты и старался понять, кто скрывается за вымышленными именами и кличками. Газета попала в руки тайной полиции после обыска, устроенного на литейном заводике, в подвале которого революционеры держали нелегальную типографию.

«Не знаю, господин майор, но только он хочет видеть вас немедленно», — смущенно пробормотал адъютант. Это был светловолосый худенький весьма приятный юноша среднего роста. Свою офицерскую фуражку он носил чуть-чуть набекрень. Отвечая Федорову, он мягко, почти застенчиво улыбался.

Федоров отложил перо, погасил сигарету, стряхнув пепел в массивную мраморную пепельницу, надел фуражку и поднялся с места. После отъезда Ольги виски у него слегка поседели, движения потеряли легкость. Он не торопился, словно колеблясь или что-то обдумывая. Потом взял себя в руки и энергичной походкой вышел из комнаты.

Федоров долго шел по нескончаемому коридору, скудно освещенному тусклым светом огромных полупотушенных хрустальных люстр. Толстый ковер на полу делал его походку бесшумной, несмотря на то что обут он был в тяжелые сапоги с длинными голенищами. По обеим сторонам зловещего коридора располагались многочисленные запертые на ключ комнаты. Отсутствие на дверях табличек лишало непосвященного возможности догадаться о том, что находится внутри. Федоров, однако, шел обычно по мрачному коридору, не испытывая никаких эмоций. Он давно уже привык к атмосфере страха и подозрительности, которой, казалось, были пропитаны даже стены здания, где размещалась тайная полиция. Кроме того, он прекрасно знал, что за наглухо закрытыми дверями, мимо которых он проходил по нескольку раз в день, нет ни важных чиновников, вершивших судьбы людей, ни страшных пыточных камер. Все это находилось совсем в другом месте. Сейчас, однако, ему было не по себе, и он невольно замедлял шаги, стараясь понять, зачем мог так срочно понадобиться начальнику штаба полковнику Долгину. В последнее время Федоров все чаще чувствовал, что служба в тайной полиции утомляет его и не доставляет прежнего удовлетворения.

Вот уже несколько месяцев министерство иностранных дел обнаруживало повышенный интерес к эмиграции евреев в Оттоманскую империю. Россия поддерживала с соседней Турцией тесные дипломатические отношения, и, когда между ними возникали сложности политического характера, обе страны делали все возможное, чтобы не допустить конфликта и сохранить статус-кво. Сейчас недовольство проявлял турецкий султан, крайне озабоченный переселением в Палестину сотен евреев из России.

Однажды, летним утром 1892 года русский консул в Яффе был приглашен к турецкому правителю, который потребовал объяснить, почему и на каком основании сотни российских подданных каждую неделю прибывают в Палестину и до каких пор это будет продолжаться. Консул обратился за разъяснениями в Петербург, после чего министерство иностранных дел было вынуждено прибегнуть к помощи тайной полиции. Просьба министра иностранных дел заключалась в том, чтобы выяснить, действительно ли евреи замышляют создать в Палестине центр, из которого намереваются управлять миром.

Свернув по коридору направо, налево и опять направо, Федоров наконец миновал бесконечный строй запертых на ключ дверей-близнецов и очутился перед кабинетом начальника штаба. Это была просторная комната со стенами, сплошь уставленными книжными стеллажами. В углу кабинета стоял уютный диван и несколько кресел. Там полковник Долгин имел обыкновение вести неофициальные беседы и переговоры. Сейчас же он сидел за необъятным дубовым столом, погрузившись в чтение каких-то документов, и едва взглянул на вошедшего Федорова. Только когда тот молодцевато прищелкнул каблуками, Долгин наконец посмотрел на него поверх очков в массивной оправе. Руки его при этом продолжали медленно перелистывать бумаги. Круглые стекла очков старили полковника, но его щетинистые усы были черны как смоль. «Ну не надо церемоний, садитесь, пожалуйста», — сказал он Федорову, снова склоняясь над бумагами и предоставляя своему подчиненному в течение нескольких минут любоваться круглой и блестящей начальственной лысиной.

«Вы что-нибудь слыхали о бароне Ротшильде?» — спросил Долгин, внезапно отложив в сторону недочитанные бумаги.

Федоров не спешил отвечать, пытаясь припомнить, что ему известно о человеке с таким именем.

«Возможно, в Париже вы видели его дворец или читали о нем в газетах, — продолжал Долгин. — Вам могли попасться на глаза объявления о его банковских сделках или о продаже вин с его виноделен. Он владеет множеством предприятий и земель, в том числе и виноградниками в Бордо и Провансе».

«А почему он заинтересовал наше ведомство?» — спросил Федоров, чувствуя, как растет в нем раздражение. Во время беседы Долгин не смотрел ему в глаза, а это означало, что он собирается навязать подчиненному какое-то малоприятное поручение. Федоров понимал, что спорить с ним будет бесполезно.

«Барон Ротшильд — еврей. В последнее время он начал давать слишком большие деньги жидам в Палестине».

Федоров поморщился. Каждый раз при слове «жид» он ощущал внутренний протест и даже гнев. И не только потому, что любил Ольгу. Он хорошо помнил разговоры, слышанные им в домах еврейской интеллигенции, и стремление евреев жить независимо и самостоятельно на своей земле вызывало у него большое уважение.

«А какое нам до этого дело? — спросил он. — Это ведь происходит там, а не здесь. Главное, что они не занимаются подрывной деятельностью в России. Их выгнали из Москвы, вот они и отправились в Оттоманскую империю. Какое нам дело до помощи, которую они там получают?»

«Вы ошибаетесь, Сергей», — сказал начальник штаба. То, что Долгин обратился к Федорову по имени, а не по фамилии, свидетельствовало о его намерении расположить майора к себе. Федоров был совершенно уверен, что полковник с минуты на минуту поручит ему выполнение пренеприятнейшего задания, от которого, вероятно, сумели отвертеться другие офицеры. Он не ошибся.

«Турецкий султан неоднократно обращался к нашему послу с просьбой осторожно и соблюдая строжайшую секретность выяснить, что происходит в Палестине», — сказал Долгин.

Федоров вдруг почувствовал, как сильно забилось у него сердце. Прилившая к вискам кровь словно разожгла пожар во всем теле. «Не может быть, что меня пошлют в Палестину, — мелькнула мысль, — а если пошлют, то встретимся ли мы?» Досада, с какой он ожидал предстоящего задания, сменилась страстным желанием поскорее взяться за дело. Федоров разволновался не на шутку. Он даже стал опасаться, что не сможет скрыть от полковника своего внезапного стремления немедленно отправиться в путь. «Нет, они не собираются отправлять меня в Палестину, — пытался он успокоить себя, — и у меня нет никаких шансов встретить ее там. Они только хотят, чтобы я раздобыл дополнительную информацию о банкире Ротшильде».

«А почему вы хотите поручить это именно мне? — спросил он деловым тоном. — Почему наше ведомство должно заниматься еврейским миллионером? Разве у нас мало дел здесь, в Петербурге? Разве нам недостаточно бунтовщиков-самоубийц с их постоянными заговорами против государя, недовольных рабочих, которым нечего терять, и бастующих студентов? Зачем нам еще заграничные евреи?» В голосе Федорова отчетливо слышалось недоумение. Он был опытным сыщиком и умело скрывал свое желание поехать в Палестину под маской удивленного недовольства.

«Нет, Сергей, все гораздо сложнее, чем вы думаете. Речь идет о мировом еврейском заговоре. Позволить ему осуществиться гораздо опаснее, чем разрешить евреям жить в Москве или даже в Петербурге. На наших глазах возникает империя, основанная на еврейском капитале. К ее строительству жиды привлекают своих богачей со всего света. Этот народ состоит из общин, помогающих друг другу, даже если они находятся в разных странах. Ну-ка, назовите мне еще один такой народ! Барон Ротшильд начал помогать евреям после неприятностей, которые мы причинили им в России. Тогда это была с его стороны просто филантропия. Последствия этих неприятностей, кстати, тоже чрезвычайно беспокоят высшее начальство. Конечно, никто ни в чем не раскаивается. Но подумайте сами, евреи не только не пали духом после погромов, но, наоборот, стали еще сильнее и сплоченнее. Вот это и вызывает опасения у министра внутренних дел. Он не может относиться серьезно к легенде, будто огромные деньги, которыми барон Ротшильд снабжает евреев в Палестине, — простая благотворительность. После погромов барон, видите ли, организовал филантропический „Комитет всеобщей помощи“, чтобы помогать жидовским беженцам, а теперь оказывает такую же поддержку переселенцам в Палестину. Полная ерунда, конечно. И знаете, кто у него там всем этим занимается? Конечно, русские подданные! Вообще, связи между еврейскими общинами в разных странах чрезвычайно беспокоят наше правительство. Есть в них нечто совершенно непостижимое. Хотите сигару?» Не дожидаясь ответа, начальник штаба открыл серебряную коробку, на крышке которой был выгравирован нежнейший узор из листьев, цветов и бутонов. Пальцы у полковника были короткие и волосатые. Вынув одну сигару, он протянул Федорову коробку, пахнущую отборным табаком.

«Нельзя забывать, — продолжал Долгин, — что народ этот рассеян по всему миру и может принести человечеству большое несчастье. Российское правительство надеялось ослабить его, изгоняя евреев из Москвы. Последствия оказались прямо противоположными. Поэтому сейчас беспокоится не только наш Плеве[11], но и оттоманское правительство», — закончил полковник с улыбкой, в которой чувствовалась скрытая угроза. Федоров снова ощутил прилив неодолимого отвращения к своему начальнику.

«От тайной полиции требуется выяснить, каким образом деньги поступают в Палестину, — продолжал Долгин, бесцеремонно выпуская клубы табачного дыма прямо в лицо Федорову. — Как удалось нищим беженцам за несколько лет научиться делать вино и выращивать апельсины и даже продавать их за границу? Зачем они собираются строить сеть железных дорог, которая соединит Турцию с Египтом? Откуда у них на это деньги? Разве не ясно, что их цель — экспансия на север? Все это вы обязаны выяснить. Я немедленно посылаю вас в Палестину».

У Федорова перехватило дыхание.

«Что я конкретно должен делать?» — спросил он слабым голосом. Нахлынувшие воспоминания стесняли ему грудь и затрудняли речь.

«Разузнать, что происходит в Палестине, — отрезал Долгин. — Они ведь там все говорят по-русски. Вы сойдетесь с ними легко и естественно. Никто не должен догадываться о вашей миссии — даже наши консулы в Яффе и Иерусалиме. Начинайте отпускать бороду прямо с сегодняшнего дня. Даже если вы случайно встретите там знакомых, борода собьет их с толку. И, конечно, избегайте прямых вопросов. Официально вас назначат вторым секретарем консульства. Встречаясь с представителями турецких властей и поселенцами („ѓа-ишув“, как они себя называют), старайтесь не возбуждать излишнего любопытства. Прежде всего выясните, кто из русских подданных связан с ними. Имейте в виду, что судьбой палестинских жидов барона заинтересовал некий раввин Могилевер. Наш подданный, между прочим. А еще есть такой Темкин — тот вообще из Петербурга. Вот этим международным заговором российских, французских, английских и палестинских евреев вы и займитесь, пока не поздно. Между прочим, под еврейское влияние попадают и чистокровные русские дворяне, они селятся в этой Палестине и вывозят туда большие деньги. Это очень опасно, и вы должны как можно подробнее все разузнать об их деятельности. Особое внимание обратите на барона Платона Устинова. Говорят, ему удалось вывезти из России большое состояние. В Яффе он построил дворец и скупает древности со всего Ближнего Востока. В его коллекцию вложены огромные деньги. Русские деньги! К тому же он открыл в Яффе больницу, в которой лечится много евреев. Узнайте точно, что там происходит и связан ли этот человек с жидовским заговором», — и Долгин резким движением стряхнул сигарный пепел в мраморную пепельницу.

Федоров искусно скрывал волнение, и только внезапная бледность выдавала его чувства. Он с деланным равнодушием поинтересовался, когда ему предстоит выезжать.

Долгин, успевший тем временем закурить очередную сигару, ответил, что миссия начинается через две недели — за месяц до Пасхи.

«Наши власти волнует еще одно обстоятельство, — продолжал он, положив недокуренную сигару на мраморную пепельницу. — Каждый год в Палестину отправляются тысячи наших паломников. Дело это святое и нужное — паломники очищают свою душу и укрепляются в вере. Это усиливает их любовь к государю — помазаннику Христа на земле. Чем больше паломников устремится на Святую Землю — тем меньше русский народ будет слушать бунтовщиков. На берегу Тивериадского озера и в святом Иерусалиме русские мужики забывают о тяготах жизни в России и возвращаются домой умиротворенными и счастливыми. Тем не менее до нас доходят слухи, что условия пребывания паломников в Палестине очень тяжелы. В ваши обязанности входит разобраться в этом. Проверьте, действительно ли паломники подвергаются разбойным нападениям, страдают от голода и отсутствия ночлега. Если это правда, мы должны вмешаться. Нам ведь нужно, чтобы паломничество было благом для них и для русского государства, а не источником озлобления. Вы поняли?»

Федоров мысленно был уже рядом с Ольгой, вглядывался ей в глаза и вел беседы о дорогих ее сердцу святых местах. Погруженный в мечты, он рассеянно слушал полковника.

«Мы пошлем вас через неделю, чтобы вы успели к Пасхе в Иерусалим. На Пасху паломники собираются в округе Троицкой церкви[12]. Кого там только не будет: простые мужики, бедные женщины, всю жизнь копившие деньги на паломничество, дворяне и богатые дамы, стремящиеся замолить грехи. Вы должны разузнать, что это за люди и в каких условиях они живут на Святой Земле. Вам тоже полезно там побывать; глядишь — и очиститесь», — ехидно усмехнулся Долгин. Порывшись в каких-то бумагах, он добавил, что Федоров сможет беспрепятственно перемещаться по Палестине, благо расстояния там невелики, а то и съездить в Бейрут или Дамаск, которые куда ближе к Иерусалиму, чем Москва к Петербургу.

«Я позабочусь, чтобы вы смогли выехать до Пасхи. Возможно, вам придется взять с собой вашего адъютанта-армянина. Армян там много, и его присутствие может принести пользу. Вы поплывете на одном из кораблей с паломниками, не вызывая подозрений. Жду от вас ежедневного отчета обо всем, что увидите и услышите. Вы поняли?»

«Так точно, господин полковник!»