«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Глава семнадцатая Этот безумец Ханкин

По вторникам, когда в Яффу приходил корабль из Одессы, сотрудники русского консульства направлялись в порт. Они встречали прибывших пассажиров, помогали им управиться с багажом, пройти таможню и пограничную службу. Пассажирами были большей частью паломники, евреи-репатрианты и родственники российских подданных, проживающих в Палестине.

В порту в это время обычно творилось настоящее столпотворение. Помимо консула и его свиты, он был заполнен родственниками пассажиров корабля, едва сдерживающих рыдания при звуках пароходного гудка, турецкими полицейскими и таможенниками, да и просто бездельниками и зеваками, которые мешали всем и создавали невообразимую толчею.

На одном из таких кораблей в Яффу прибыл широкоплечий бородатый мужчина, одетый в черный сюртук. На голове у него была европейская шляпа, в руке — большой чемодан. Когда пассажир выходил из лодки на берег, навстречу ему устремился сотрудник консульства. Он забрал у прибывшего чемодан, и они двинулись на таможню. В этом не было ничего необычного — работники консульства часто помогали проходить таможню людям, приплывшим на российском корабле, так что бородач не привлек ничьего внимания и не вызвал подозрений.

В консульстве в честь гостя был устроен небольшой прием, в котором, среди прочих, приняли участие священник русской церкви в Яффе и несколько европейских дипломатов. Новоприбывшему был разъяснен статус российских представителей на Святой Земле и те вопросы, с которыми они сталкиваются в повседневной деятельности. Затем его проводили в комнату, снятую в доме православного грека.

Комната была крошечная и почти пустая. Только деревянные лежаки, покрытые циновками, да стол. Службы находились во дворе, столовая — на веранде с видом на море.

Оставив вещи в комнате, Федоров и его спутники вышли в город. Узкий переулок, ведущий на единственную мощеную улицу Яффы, встретил их куриным кудахтаньем и воплями ишаков. Россияне шли по зловонному песку, усыпанному полуразложившимися корками и клочьями бумаги. Навстречу цокал копытами верблюд, груженный бутылями керосина в двух деревянных ящиках, свисающих по обе стороны горба. Женщины с прямыми спинами и в черных длинных платьях шли, неся на головах глиняные кувшины. Оборванные дети играли прямо в грязи. Путники приближались к рынку, оглушавшему овечьим блеянием и гортанными арабскими криками. Федоров уже понимал, что Яффа — далеко не Париж.

В первые же дни по приезде он посетил греческую православную церковь, канцелярию общины тамплиеров и совершил несколько прогулок по берегу. На душе у Федорова было неспокойно. В каждой проходящей женщине ему виделась Ольга.

Федоров бесцельно гулял по улицам, по вечерам, погруженный в свои мысли, выходил в порт. Как-то под вечер проходил он по главной улице. Возле лавки, торгующей тканями, толпился народ. Люди выдирали друг у друга из рук и рвали на части длинные рулоны ткани, стоявшие у входа. Большинство в толпе составляли бородатые евреи в черных кафтанах, но попадались и арабы в джалабиях, и армяне в цветных шапочках. Люди кричали на русском, на идише, на арабском, толкались, выхватывали друг у друга ткань, рвали ее, но внутрь проникнуть не могли, так как дверь была заперта. Дело кончилось тем, что кто-то разбил витрину лавки, и народ начал расходиться. К Федорову подошел араб в красной феске и жестом пригласил его сесть за деревянный столик, стоящий на песке, и выпить с ним кофе. Не зная языка, Федоров лишен был возможности поговорить с арабом. Он только указал на лавку, а араб жестами и ломаными фразами объяснил ему, что лавка эта, крупнейшая в Яффе, принадлежит человеку, чей сын — форменный сумасшедший, который мотается на своей кобыле по всей стране, жену совсем забросил и своими авантюрами загнал родственников и членов семьи в огромные долги.

Первое, что решил сделать Федоров, — это зайти в яффскую контору «Ховевей Цион» и узнать, кто туда приходит, с какими целями и каковы планы этих людей на будущее. Как обычно в таких случаях, он сделал все, что в его силах, чтобы не выделяться на общем фоне: надел русскую рубаху с высоким воротничком, старые темно-серые брюки и картуз. Его борода и задумчивый вид также не вызывали подозрений.

В убогой приемной было тесно. Федоров с трудом нашел место на деревянной скамье, стоявшей у стены. Через открытое окно вместе с горячим влажным воздухом проникал отвратительный запах сточных вод. «Это похуже одесских трущоб», — подумал Федоров, сидя с опущенной головой и с руками в карманах. Худые мужчины с пейсами и в полинявших картузах сидели на скамейках и стояли вдоль стен. Это были представители землячеств и еврейских организаций, купивших землю для заселения или планировавших такую покупку. Федоров намеренно примостился рядом с русскоязычной группой, чтобы с ним случайно не заговорили на идише.

«А вы что здесь делаете? — спросил худой еврей, сильно пахнущий потом. — Чего ждете?»

«Того же, что и вы».

«Из какого вы землячества? Не из рижского, я полагаю?» — вновь спросил худощавый и почесал жидкую бороденку.

«Нет».

«Счастливый вы человек…» Собеседник Федорова попытался улыбнуться, но получилась лишь странная гримаса. Очевидно, не до улыбок ему было. Да и другие посетители приемной выглядели подавленными и озабоченными. «Видите вон тех двух? — продолжал худощавый еврей. — Это отец и сын, купившие землю в Хадере для родственников и друзей из Белостока. И что оказалось? Земля принадлежит местному богачу, и они не имеют права там селиться из-за ошибки в записи… Люди потратили все свои сбережения, а когда попросили вернуть деньги, им ответили отказом. Не возвращают — и все тут!»

Федоров понимал, что ему сейчас лучше помалкивать и дать своему собеседнику выговориться.

Покуда Сергей слушал печальную повесть, из секретарского кабинета вышла заплаканная женщина. Тело ее сотрясалось от рыданий. Она вытерла слезы выцветшим платком и нетвердым шагом направилась к выходу. Женщина явно старалась взять себя в руки, но горе было сильнее ее. Федоров снова уставился взглядом в серый пол. С момента прибытия в Яффу он видел здесь одну нищету и страдания. Какие всё же идиоты его начальники со своими бредовыми страхами!

Заплаканная женщина вышла на улицу, и к секретарю зашла целая семья: мужчина лет сорока, его жена, выглядящая моложе, и сын лет семнадцати. Юноша был обут в высокие кожаные сапоги.

«А чем может помочь здешний секретарь?» — с деланным простодушием спросил Федоров. Он хотел узнать что-нибудь об этом чиновнике и спровоцировать собеседника на новые жалобы. Расчет оказался верным.

«Да ничем! — со злостью и одновременно с горечью ответил сосед Федорова. — Его прислали из Петербурга, чтобы он здесь уладил земельный вопрос. Но секретарь не справляется — идет на поводу у местных спекулянтов, которые используют его как хотят. Ни с кем не хочет ссориться, и в результате все против него. Обратите внимание — семья, которая сейчас зашла, тут же выйдет обратно. Я этих людей знаю — они из Хадеры приехали. Двое детей у них умерло от малярии. Они требуют деньги назад, чтобы вернуться в Россию. Без денег им отсюда не уехать. Продать участок не могут — кому теперь нужно это проклятое место? И все этот безумец Ханкин, который покупает землю, не разобравшись! Нет предела его нахальству! Скупает тысячи дунамов, за которые не может расплатиться, а потом продает людям участки, на него даже не оформленные должным образом!»

Внезапно входная дверь распахнулась, и в комнату ворвалось несколько арабов в головных платках. За ними следовал армянин в засаленной цветной шапочке и еще два странных типа в кафтанах и надвинутых на глаза фетровых шляпах.

«Видите этих людей? — обратился к Сергею его собеседник. — Сейчас уж не разберешь, кто еврей, а кто араб. Я, например, уверен, что в шляпах арабы, а в платках евреи из Вильны или Белостока. Всем им нужны только деньги. Они выступают под чужой личиной и занимаются аферами — например, продают уже проданные земли. Наживаются на нас, бедных!»

Собеседник Федорова с возмущением продолжал свой рассказ. Сергей по-прежнему не задавал прямых вопросов, а помалкивал да поддакивал.

«Но все-таки у Ханкина были добрые намерения, не так ли? Он народу добра хотел, а не зла», — заметил Федоров, когда его собеседник умолк.

«Да кому нужны его намерения?! Зачем покупает землю, не проверяя? Зачем понуждает землячества приобретать у него участки, за которые сам еще не расплатился? И приобретают, знаете ли! Вот наше рижское землячество тоже купило у него участок. Я их здешний представитель. Теперь мы жалеем об этом — земля оказалась заболоченной. Требуем деньги обратно…»

Худощавый еврей продолжал говорить, глотая слова от возмущения, а Федоров решил получше разузнать про Ханкина. Может, у него есть деньги, которые он скрывает? Иначе не объяснишь его безрассудное поведение…

«Вот и сейчас его здесь не сыщешь, — продолжал худощавый собеседник Сергея. — Прекрасно ведь знает, до чего довел людей, а все ищет новых сделок. Видали наглеца? Говорят, он уехал в Бейрут уламывать одного богача продать ему землю, а я так думаю, что он просто сбежал. Может, прячется где-нибудь и распускает слухи, будто он в Бейруте. Да за ним столько людей гоняется, что я бы на его месте и сам сбежал. Хорошо еще, что на них можно пожаловаться через здешнюю контору. Еще этот Темкин заодно с Ханкиным; я отсюда не уеду, пока не найду на них управу и не получу деньги обратно».

Фамилия Темкин показалась Федорову знакомой.

«Вы говорите о Владимире Темкине?» — спросил Федоров, изобразив рассеянность.

«О ком же еще? Неужто не знаете? — Собеседник удивленно поглядел на Сергея и поправил картуз. — Вы, похоже, и правда вчера приехали. Каждый ребенок в Яффе знает, что Темкина прислали петербургские сионисты, чтобы он здесь представлял их. А он вместо этого связался с Ханкиным и помогает ему в его авантюрах. К тому же они все время ругаются с Пинесом, а Пинес человек весьма достойный: учит поселенцев сельскохозяйственному труду; это он поселил билуйцев в Гедере».

Увидев удивление на лице Федорова при упоминании о билуйцах, он принялся подробно рассказывать об этой группе, с которой приехали в Палестину двое братьев Ольги. Было это в те времена, когда Федоров только познакомился с ней в Могилеве… Внезапно собеседник Сергея прервал рассказ и спросил его, откуда он сам.

Федоров ответил, потупив взор, что приехал из Ковеля Волынской губернии. Он знал, что из этого украинского городка в Палестину почти никто не едет, так что он застрахован от нежелательных вопросов. Затем Сергей снова приступил к расспросам о Ханкине.

…А Ханкин в это время и правда затаился. Это был самый трудный период в жизни Иеѓошуа и Ольги, у них совсем не было денег, и все от них отвернулись. Иеѓошуа не выходил из дома, боясь, что на улице на него нападут. Он не работал, и Ольге приходилось кормить семью. Плохо было не только Ольге и Иеѓошуа, но всем Ханкиным, Белкиндам и Файнбергам.

Чтобы оплатить сделку и выкупить землю Аль-Хадыры, Иеѓошуа заложил имущество всех трех семей. Он влез в огромные долги — в частности, получил ссуды от арабских богачей, в семьях которых Ольга принимала роды. Деньги собирали братья и сестры Ольги — Фанни, Шимшон, Исраэль, их мужья и жены, даже их дети. Фанни отдала серебряную посуду, которую получила из Египта, Иосиф Файнберг заложил свою аптеку, Лейб Ханкин — весь товар из своей лавки. Женщины отдали ювелирные изделия и даже праздничные платья. Все жили одной семьей, предельно ограничивали себя в расходах и держали круговую оборону. Евреи и арабы ожидали расторжения сделки и банкротства Ханкина. За ним гонялись кредиторы и разъяренные поселенцы. И только Ольга понимала своего мужа и по-прежнему верила в него.