«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Глава двадцать четвертая Андромеда[15]

Через неделю после Пасхи Федоров внезапно получил приказ возвращаться в Россию, где вспыхнули рабочие волнения, ставившие под угрозу существование монархии. Правительство понимало серьезность положения и пыталось как можно скорее прекратить беспорядки. По сравнению с этой задачей слежка за деятельностью российских евреев в Палестине и за строительством железной дороги Яффа — Иерусалим было делом второстепенным. Большинству разведчиков — офицеров тайной полиции — пришлось тогда вернуться на родину. Оказался среди них и Федоров. Неожиданный приказ снял камень с его души.

Самый тяжелый период в жизни Ольги и Иеѓошуа совпал с эпохой больших перемен в России. После отмены крепостного права тысячи крестьян устремились в город на заработки. Переход от рабства к относительной свободе породил неразрешимые социальные проблемы и нарушил вековой образ жизни различных слоев населения. Бывшие крепостные и их потомки пополняли ряды пролетариата, который стал источником революционного брожения и постоянной угрозой дому Романовых. Окрепло революционное движение. Активно действовала и «Народная воля», членами которой были в молодости Иеѓошуа и Ольга, несмотря на почти ежедневные аресты, ссылки и казни ее активистов. Повсюду распространялись листовки с призывами к народовластию. На крупных фабриках вспыхивали забастовки.

Пытаясь справиться с ситуацией, власти пошли на создание легальных рабочих организаций под полным контролем полиции, которые провозглашали своей целью улучшение условий жизни рабочих, не выдвигая, естественно, никаких политических требований. Предполагалось, что сытые рабочие успокоятся и будут менее опасны для существующего строя. Принадлежала эта провокационная идея жандармскому полковнику Сергею Зубатову.

Новое движение возглавила еврейка Маня Вильбушевич — сестра инженера Гедалии Вильбушевича, жившего в Яффе в те же времена, что Ольга и Иеѓошуа. В юности Маня попала в тюрьму за революционную деятельность. Она не выдала своих товарищей даже под пытками. Ею заинтересовался Сергей Зубатов, бывший тогда начальником тюрьмы, и нашел к ней особый подход. Вместо пыток и оскорблений он стал обсуждать с девушкой мировоззренческие вопросы и сам давал ей читать социалистическую литературу. Неопытная энтузиастка без труда попалась в расставленные сети. Более того, хитрому полковнику удалось влюбить в себя молодую революционерку. В конце концов Маня Вильбушевич, не слишком сознавая, что делает, согласилась возглавить рабочее движение, находящееся под крылом тайной полиции. Она искренне стремилась улучшить жизнь рабочих, а Зубатов намеревался с ее помощью получать необходимую информацию.

В апреле 1903 года разразился кишиневский погром. В Кишиневе было убито пятьдесят евреев, ранено около пятисот, разграблены многочисленные дома и лавки. Выдающийся еврейский поэт Хаим Нахман Бялик, побывавший на месте погрома в качестве журналиста, написал тогда свою знаменитую поэму. Публицист Ахад Гаам призвал к созданию организаций самообороны. В числе немногих, кто откликнулся на этот призыв, были члены зубатовской организации, официально имевшие право носить оружие. Кишиневские события потрясли Маню Вильбушевич — в списке женщин, изнасилованных во время погрома, она нашла имена своих знакомых. Одна из них покончила с собой несколько месяцев спустя.

За погромами стоял министр внутренних дел антисемит Вячеслав Плеве. В сентябре 1903 года он объявил зубатовские организации вне закона. В отместку «независимые» решили убить министра. Маню Вильбушевич отправили в Германию доставать деньги и взрывчатку. Во время ее отсутствия полиция арестовала большинство заговорщиков. По возвращении в Россию Маню также ожидал смертный приговор.

Старший брат Мани Гедалия очень опасался за жизнь сестры. Он решил сделать все, чтобы она приехала в Палестину. В Яффе жил еще один брат — Нахум, которого Маня очень любила. Гедалия уговорил Нахума написать Мане, что он очень болен и просит, чтобы она приехала ухаживать за ним.

Нахум, работавший тогда на литейном заводе Лиона Штейна, сделал это.

Как-то раз Ольгу позвали на завод, расположенный в квартале Неве Цедек. Лион Штейн и Ольга знали друг друга давно — их познакомил Марк Штейн, брат Лиона. Она подумала, что речь пойдет об осушении плантаций Хадеры, куда в то время завезли насосы. Однако разговор принял неожиданный оборот. Лион Штейн, чьим компаньоном в свое время был Гедалия Вильбушевич, рассказал, что сестра Гедалии находится в тяжелом положении и ей надо помочь.

«А кто его сестра?» — удивленно спросила Ольга.

«Ее здесь нет. Она революционерка и скрывается в Минске. Сестра Гедалии замешана в заговоре, все участники которого арестованы, кроме нее. Если она попадет в руки полиции, ее казнят. Речь идет о покушении на Плеве».

«Как, на Плеве готовилось покушение?»

«Да, причем большинство заговорщиков евреи. Сестра Гедалии — в их числе. Когда заговор провалился, она попыталась наложить на себя руки. За ней нужен постоянный присмотр. Гедалия хочет привезти сестру сюда. Сама она этому противится, так что, если она окажется здесь, надо будет не только найти ей работу, но и позаботиться, чтобы она вернулась к жизни и взглянула на мир другими глазами. Эта задача тебе по плечу. Ты готова? Я перед Гедалией в неоплатном долгу — в свое время он спас мой завод. Сейчас он вернулся в Россию из-за болезни жены. Я обязан ему помочь и надеюсь, что Гедалия с женой когда-нибудь возвратятся в наши края. У Вильбушевичей есть еще один брат, Нахум. Маня думает, что ее приезд в Палестину вызван необходимостью за ним ухаживать — Гедалия сказал ей, что он болен. Нахум здоров, но сестра с ее душевными бурями и перепадами настроения станет для него слишком тяжкой ношей. Это, знаешь ли, революционерка милостью Божьей — дважды она уже покушалась на чужую жизнь и один раз на свою. С ней нужно невероятное терпение. Я расcчитываю на твое душевное тепло и поддержку, иначе от юной Вильбушевич можно ожидать чего угодно. Ничто, кроме положения русских рабочих, ее не интересует. Поэтому жить тут она не собирается, а приезжает только погостить — брату удалось склонить ее хотя бы на это. Однако истинная цель визита, как ты понимаешь, — спасти ее от гибели. Если наш план провалится, Маня покончит с собой или сбежит отсюда — тормоза у нее отсутствуют».

Слова Лиона Штейна напомнили Ольге ее собственный приезд в Палестину. Она тоже собиралась только погостить, а осталась навсегда. Вправе ли она убеждать Маню поселиться в чужой негостеприимной стране? Счастлива ли здесь она сама?

Ольга не посвятила Штейна в свои сомнения, но лицо у нее было невеселое, и ее собеседник на всякий случай еще раз напомнил, что в России Маню ждет смертная казнь.

«Чего же ты хочешь от меня?» — спросила Ольга с явным напряжением.

«Ты умеешь подбадривать больных, выводить людей из отчаяния, спасать рожениц. Мои советы тебе не нужны. Я прошу только помочь Мане выйти из тяжкого душевного кризиса. Вильбушевичи вообще склонны к меланхолии — ты сама знаешь, какое это страшное состояние. Помочь здесь могут только тепло и забота. У Мани есть все основания быть подавленной — ее организация разгромлена, любовь оказалась обманом, близкие друзья погибли на виселице… Неужто ты ей не поможешь?»

Ольга молчала, обдумывая столь неожиданную просьбу.

Маня прибыла в Палестину на русском корабле «Елизавета Федоровна». День выдался сумрачный и ненастный. Мрачные зимние тучи застилали небо, которое почти сливалось с бурным темно-серым морем. Большие волны со злобной яростью разбивались о прибрежные скалы. Ни один корабль не отваживался близко подходить к этому неприветливому берегу из-за многочисленных рифов. Поеживаясь от холода, Ольга смотрела, как лодки с грузчиками подплывают к «Елизавете Федоровне». Широкоплечие парни ловко взбирались на палубу, торговались с пассажирами и отвозили их на берег. До Ольги доносились испуганная и радостная русская речь, плач, причитания. Некоторые, выйдя из лодки, с трепетом целовали мокрый песок. Седобородые старики, приехавшие умереть на Святой Земле, шептали молитвы, детишки испуганно толпились возле родителей, бедно одетые юноши крепко сжимали в руках кожаные чемоданчики с вяленой рыбой и другими припасами, орошенными горькими слезами их матерей. Глядя на растерянных иммигрантов, Ольга пыталась отыскать в толпе маленькую фигурку Мани и вспоминала, как сама приехала сюда много лет назад.

Наконец горластые арабские лодочники привезли с «Елизаветы Федоровны» последних пассажиров, небрежно сбросив на песок их ящики и тюки. Нахум узнал Маню и побежал ей навстречу. Она же, наоборот, шла медленно и неуверенно, словно вопреки собственной воле. Это была маленькая худенькая девушка в очках. Безрадостно плелась она по пляжу и, казалось, не вполне сознавала, что с ней происходит. Ольга почувствовала прилив жалости и сочувствия. «Вот такой могла бы сейчас быть моя дочь», — подумала она с болью.

Она подошла к Мане и, когда девушка высвободилась из объятий брата, крепко прижала ее к своему плотному, теплому телу. Маня вдруг начала дрожать. Дрожь сотрясала все ее тщедушное, хлипкое тело, и она ничего не могла с ней поделать. Ольга по-матерински ласково и решительно обняла девушку за плечи и попыталась заговорить с ней на иврите. Маня молчала, погруженная в себя, безразличная ко всему на свете. Ольга повторила вопрос, но ответа так и не добилась.

Потом все отправились к родителям Иеѓошуа, пили там чай и угощались изюмом и сушеным инжиром. Визит, однако, оказался очень коротким. Неожиданно Нахум заявил, что его сестра устала, и увел ее к себе домой.

Пробудить в Мане интерес к Палестине и ее жителям оказалось делом чрезвычайно сложным. Замкнутая и молчаливая, она никому не позволяла нарушить свое душевное одиночество. Прожив у Нахума всего несколько дней, она подыскала себе темную комнатушку возле порта, из которой намеревалась целыми днями смотреть на море, вспоминая друзей. Все попытки отговорить ее от этой затеи не привели ни к чему. Изо дня в день Маня вставала чуть свет и бесцельно бродила по пляжу, устремив взгляд куда-то за горизонт. Каждое утро к ней приходил Нахум, приносил ей еду, воду и свежее белье, пил с ней чай и убирал комнату. Потом с тяжелым сердцем шел работать на завод. Примерно через час после него являлась Ольга, вновь и вновь пытавшаяся вернуть девушке тягу к жизни. Несмотря на замкнутость, подозрительность и враждебность своей подопечной, она сразу же поняла, что душу ее раздирают сильные противоречивые чувства. Она знала о прошлом Мани в России и считала, что ей можно помочь, только заставив ее заговорить о пережитом. Ольге даже удалось добиться некоторых успехов: Маня стала относиться к ней гораздо менее подозрительно, хотя по-прежнему отказывалась говорить откровенно.

Ольга скоро убедилась, что не стоит обращаться к Мане на иврите. Сама она выучила язык пророков еще в детстве, в хедере своего отца и поэтому легко и естественно начала говорить на нем сразу же по приезде в Палестину. Совсем другое дело — Маня. Она не понимала и не хотела понимать иврит. Ольга чувствовала, что сможет вырвать девушку из русского прошлого, только разговаривая с ней по-русски. Беседа на родном языке иногда залечивает душевные раны и почти всегда способствует взаимопониманию. Маню нужно убедить, что ее деятельность не закончилась с отъездом из России, думала Ольга, интерес к Палестине проснется в ней, когда она увидит, что здесь воплощаются в жизнь ее мечты и идеалы ее русских друзей.

Ольга решила познакомить Маню с Авшаломом, сыном Фанни и Лолика. Это был пылкий, чувствительный юноша, отважный в поступках и речах. Ольга надеялась, что он окажет на девушку благотворное влияние. Авшалом жил тогда у Ольги и Иеѓошуа и изучал французский язык. В своем племяннике — личности яркой, незаурядной — Ольга видела некоторое сходство с Маней. Она считала, что знакомство пойдет на пользу обоим молодым людям.

По ночам Маня в одиночестве отправлялась на берег моря. Рев волн сливался с криком ее души и немного облегчал страдания несчастной. За ней на большом расстоянии следовала мужская фигура. Это был Нахум, озабоченный, напряженный, готовый к действию. Маня наотрез отказывалась, чтобы кто-нибудь, даже брат, сопровождал ее в ночных прогулках. Поэтому Нахуму приходилось держаться от нее вдалеке. Иногда она уходила бродить среди песков, а иногда бежала по воде, покуда хватало сил, и останавливалась, задыхаясь, протягивая руки к морю, словно совершала магический обряд, возвращавший ее туда, к далеким друзьям. В ненастные дни, когда страшные ливни и молнии низвергались в грозную морскую пучину, она убегала из дому, чтобы раствориться в бушующей стихии.

Тянуло Маню и в порт, куда она ходила по ночам, чтобы смотреть на прибывавшие корабли. Долгие часы простаивала она, глядя на черную бурлящую воду, освещаемую лишь мерцанием маяка. Каждый раз при виде высаживающихся пассажиров девушка испытывала невыносимое болезненное ощущение отлученности от дорогих ей людей.

Нахум рассказал Ольге о ночных прогулках сестры, и необычное поведение Мани вызвало у нее одновременно жалость и уважение. Она ведь сама мучительно переживала, когда, приехав «навестить» родных, обнаружила, что они решили хитростью разлучить ее с Федоровым. Ольга — единственная из всех — понимала эту девушку с разбитым сердцем, в ней она словно видела свое отражение в зеркале.

Однажды зимней ночью Ольга решила пойти вслед за Маней. На дворе бушевало ненастье. С моря донесся прерывистый гудок, и маяк ответил ему вспышкой света. Горько-соленая темная вода разбивалась о скалы и пенилась, точно в дьявольском котле. Маня сидела на большом камне, обняв голову руками, и глухо, безнадежно рыдала. Через несколько минут, показавшихся Ольге часами, она встала со своего мокрого, холодного сиденья и поплелась в сторону дома. Тогда Ольга догнала девушку и ласково тронула ее за плечо.

«Видишь вон там скалу, которую освещает маяк? Волны заливают ее, а она все равно серебрится при луне…»

Маня шла дальше и не отвечала.

«С нами ты будешь свободна, понимаешь? Ты меня слышишь?»

Мощный удар морской волны о берег заглушил слова Ольги. Ветер сбивал с ног, обдавая женщин холодной соленой водой.

Маня молча шагала дальше.

«Здесь даже Андромеда вышла на свободу. Ее хотели принести в жертву чудовищу, а она спаслась у этой скалы. Здесь и ты спасешься, обещаю!»

Слова Ольги тонули в завываниях ветра. Дождь хлестал прямо в лицо.

«В России тебе была предназначена роль жертвы. Там тебе пришел бы конец. Чудовище по имени „русская революция“ поглотило бы тебя. Хватит! Андромеда спаслась, и ты спасешься. За ней пришел Персей и превратил чудовище в камень, а тебе на выручку пришли твои братья. Им ты обязана жизнью, понимаешь?»

Маня не отвечала. Может быть, она плакала, но плач ее сливался с ревом ветра и дождя.

То, что Ольга тратила на несчастную девушку огромные душевные силы, было нужно прежде всего ей самой. Удивительная вещь — эта маленькая молчаливая революционерка со своим душевным смятением давала ей то, чего не могли дать муж, родители, братья и сестры. Помогая Мане, Ольга помогала себе.

Спасаясь от дождя, женщины зашли в хибару, где жила Маня. Ольга попыталась зайти с другой стороны: «То, что мы здесь делаем, по существу, мало отличается от того, что ты делала в России. Мы тоже боремся за новое общество, только здесь этим занят твой народ».

Маня по-прежнему молчала, но Ольга не сомневалась, что она услышала каждое слово.

Как-то раз, идя к Мане, Ольга подумала, что имеет смысл познакомить ее с молоденькой учительницей Софьей Звенигородской, которая привезла из России группу детей, осиротевших после кишиневского погрома. Ольга знала, что кишиневские события сыграли определенную роль в прошлом Мани, и надеялась, что встреча с сиротами пробудит ее к жизни. Страдания сирот были невыдуманными, в отличие от болезни Нахума. Это было важно; Ольга по себе знала, как тяжело во что-либо поверить, единожды обжегшись на лжи.

Встреча Мани и Софьи Звенигородской растрогала бы даже самое каменное сердце. Девушки долго плакали в объятиях друг друга. Рыдания облегчили Мане душу. Софья, оказывается, дружила с одной из приятельниц Мани, которая покончила с собой после изнасилования. Беседа о кишиневском несчастье на время отвлекла Маню от мыслей о разгромленной организации и погибших товарищах.

Исраэль Белкинд тем временем хлопотал о создании приюта для кишиневских сирот, где Софья должна была работать воспитательницей. На праздник «Ту бишват» старшие Белкинды пригласили к себе вместе с Ольгой Маню и Софью.

Утром Ольга и Маня пошли на рынок покупать сушеные фрукты. По улице шествовали груженые ослы, под ногами хлюпала грязь вперемешку с помоями, голодные кошки рылись в мусоре. Ольга придирчиво выбирала сирийские фисташки, ливанский орех-пекан и сушеные абрикосы из Египта. Рядом с одной лавкой стояла на привязи кобыла. Когда Ольга отвлеклась, Маня вдруг отвязала лошадь, вскочила на нее и ускакала. Не успели торговцы сообразить, что происходит, как Маня была уже на морском берегу. Ольга кое-как успокоила их, заверяя, что ее спутница скоро вернется. И правда, минут через двадцать Маня прискакала обратно с сияющими от восторга глазами. Казалось, камни отчаяния и гнева, давившие ее душу, превратились в капельки пота, которые словно росой покрыли ее лоб, грудь, все тело. Воочию было видно, как жизнь возвращалась к ней, когда она, спешившись, уверенным движением привязывала лошадь к столбу. Похоже, девушка умела и любила ездить верхом. Ольге захотелось познакомить ее с Иеѓошуа — пусть они вместе носятся по пустыне. По крайней мере, он будет не один.

Возможность знакомства представилась в тот же вечер. Седовласая Шифра сидела за столом, покрытым скатертью, на котором стояла бутылка вина. Сестры Ольги принесли оладьи и сушеные фрукты. Поседевший реб Меир благословил вино. После кидуша Ольга познакомила Маню с Иеѓошуа, и они сразу нашли общий язык. Иеѓошуа был старше Мани. Его длинные волосы и растрепанная борода напомнили ей русских революционеров. В отличие от Ольги, он сразу же заговорил с ней по-русски, рассказал о поездках по стране, о горах Галилеи и Голана, Изреэльской долине и пустыне Негев. Глаза ее засветились. Она явно начинала интересоваться новой страной.

Брат Мани Нахум занимался поисками полезных ископаемых и источников воды в Палестине. В то время он как раз собирался в долину Иордана, где хотел разведать русла рек и собрать образцы почвы и минералов. Маня уже слышала об этих планах. После знакомства с Иеѓошуа она загорелась желанием принять участие в экспедиции. Участвовать в ней должны были четверо: Нахум, Маня, Софья Звенигородская и Мендель Ханкин — брат Иеѓошуа, занимавшийся организацией этой поездки. Он достал четырех лошадей, двух мулов для поклажи, погонщиков, заготовил палатку, одеяло и запас пищи.

Во время экспедиции Маня возродилась к новой жизни — к ней вернулись силы и энергия. Целые дни она проводила на лошади, впитывая в себя окружающий пейзаж, знакомилась с арабами и бедуинами, совершала долгие ночные прогулки верхом, сидела у источников, опьяненная новыми впечатлениями. Первая остановка была в Иерихоне. Уже началась зима, но в Иерихоне было жарко. Маню привела в восхищение Иорданская долина. Они проезжали мимо пастушеских хижин, бродили по берегу Иордана, разъезжали по долине и, наконец, приехали в Шхем. Маня частенько слезала с лошади, взбиралась на крутые утесы, знакомилась с арабками, пасшими скот.

Шесть недель не видела Ольга свою молодую подругу и очень по ней соскучилась. Эта девушка, годившаяся ей в дочери, значила для нее значительно больше, чем она думала вначале. Ольга жила своей обычной жизнью — принимала роды, захаживала к барону Устинову, а иногда вечером отправлялась на берег моря и долго ходила босиком по песку, глядя далеко, далеко за горизонт.