«Если ты пойдешь со мною…». Документальная повесть

Эпилог Песнь моря

Летним днем 1996 года армейский тендер марки «форд» остановился возле заброшенного бетонного строения на морском берегу между Атлитом и Хадерой. Здание одиноко высилось над морем, обрушивавшим на прибрежный песок бесконечные волны прибоя. В машине сидел майор запаса, а рядом, с ним — женщина лет сорока пяти с толстой косой, уложенной на затылке. Они вышли из машины и пошли к дому, стоящему на пустынном берегу.

«Вот», — сказал офицер.

Это был человек широкоплечий, нетерпеливый, улыбающийся. «Вот об этом доме вы и спрашивали», — произнес он. Темноглазая женщина с густыми бровями молча смотрела. Офицер резервной службы служил адъютантом в медицинских частях, и ему поручили сопровождать гостью, потому что он владел русским языком. Сама гостья была врачом и приехала с делегацией высшего офицерского состава российской армии. В соответствии с программой визита члены делегации располагали одним свободным днем. Врач Соня Федорова пожелала увидеть «дом Ольги» на морском берегу.

«Мы такого дома не знаем», — сказали в ответ хозяева-израильтяне, но Соня настаивала на том, что такой дом существует, стоит у моря и, если даже в нем не живут, само строение сохранилось. Женщина достала ветхую, поблекшую фотографию неоштукатуренного бетонного строения с овальным фасадом, стоящего на морском берегу.

«Этот дом построили для Ольги Белкинд, — настаивала она. — Я хочу увидеть его, прежде чем возвращусь в Россию».

Офицер ничего не слыхал об Ольге Белкинд. Тем не менее он навел справки и выяснил, что речь идет о жене Иеѓошуа Ханкина, скупившего большую часть земель в Израиле. Тогда он обратился к одному из следопытов в своем военном лагере, и тот сказал ему, где находится это здание.

«Ольга Белкинд была женой Иеѓошуа Ханкина, — сказал офицер, когда гостья начала проявлять признаки нетерпения. — Какое она имеет отношение к вам? У вас разве есть еврейская кровь?»

«Еврейской крови у меня нет, но у Ольги был роман с моим дедушкой. Я много о ней слышала».

«А кто такой ваш дедушка?»

«Он занимал высокий пост в царской тайной полиции. Сегодня уже можно говорить об этом откровенно. „Охранка“, безусловно, отличалась меньшей жестокостью, чем НКВД или КГБ, но и она занималась террором, провокациями и шпионажем. В частности, на Ближнем Востоке».

«Например?»

«Например, мой дедушка приезжал сюда с разведывательной миссией и даже помогал сионистам, хоть и не имел на это права. Вы первый, кому я говорю об этом. Прошло ведь больше ста лет…»

«Что значит „помогал сионистам“? Разве существовала какая-то связь между русской тайной полицией и Палестиной? Здесь ведь правили турки…»

«Вы слыхали о „Протоколах сионских мудрецов“?»

Офицер вспоминал с трудом. На армейских курсах по истории сионизма он сдавал по этой теме экзамен и смутно помнил, что «Протоколы» послужили обоснованием антисемитизма нацистов, хоть и были сочинены в кругах русской тайной полиции с целью доказать существование еврейского заговора, направленного на овладение миром.

«Каким образом „Протоколы“ связаны с вами?»

«Моего дедушку прислали сюда собирать информацию о происходящем в Палестине, но в сведениях, которые он собирал, его начальство не нуждалось. Ведь он сообщал вещи прямо противоположные тому, что от него хотели услышать. Потому его и отозвали обратно в Россию. Можете себе представить, какая отвага нужна и какое хладнокровие, чтобы, оставаясь в рядах тайной полиции, действовать против нее. Вот ваша разведка „Мосад“ прославилась на весь мир своей надежностью. А ведь это так непросто — собирать положительную информацию о враге, которого хочешь уничтожить! Какая сильная для этого нужна мотивация!»

«А при чем здесь дом, который вы так упорно хотите увидеть?»

«Этот дом имеет прямое отношение к моему дедушке. Его построили для Ольги, чтобы в часы одиночества она могла сидеть у окна, смотреть и размышлять. В это время он тоже выходил в Петербурге к заливу и разговаривал с морем. Море безгранично, как любовь, — улыбнулась она, обнажив два передних золотых зуба. — Когда любовь начинается, никогда не знаешь, к чему она приведет. Ольга попросила, чтобы ей построили дом на берегу, и муж выполнил ее просьбу. Я знаю, что его звали Иеѓошуа Ханкин и он скупал земли. Ольга ему очень помогала. Благодаря этим людям вы снова стали нормальным народом, владеющим землей. Но одновременно Ольга любила моего деда, а он ее. Из-за любви к ней он назвал свою дочь Ольгой. Но он был православным, а Ольга Белкинд — еврейкой. Она не хотела отказываться от своего народа и не согласна была принимать жертвы от любимого человека. От деда остались дневник и неотправленные письма. Многие годы о них никто не знал, даже бабушка, но после ее смерти мы обнаружили их в старом кожаном чемодане на чердаке. В дневнике он писал о своей любви к Ольге и о том, что он делал для нее и для вашего народа. Он также высказывал пожелание, чтобы кто-нибудь из потомков когда-нибудь посетил Палестину и разыскал дом на морском берегу. Поэтому я сюда и приехала. Хотела побывать и в Иерусалиме, но времени уже не осталось — самолет вылетает в полночь, а мне еще нужно купить сувениры для родственников. Они, кстати, тоже много знают о вас».

Офицер и гостья вышли из машины и двинулись по гравиевой дорожке в сторону заброшенного здания. Круглый балкон выходил на море. Дом был бы очень красивым, если бы не такая запущенность. Повсюду валялись окурки, пустые жестяные банки, осколки стекла, обрывки старых газет, присыпанные песком.

«Я слыхала, что соседний поселок тоже называется Гиват Ольга, по имени Ольги Белкинд. Не думаю, однако, что многие знают, кто это такая».

«Я бы тоже никогда не узнал, если бы не ваше упорство», — пробормотал офицер. Ему не терпелось вернуться на базу и как следует выспаться в комнате с кондиционером. Было очень жарко, и неделя хлопот, связанных с приемом российской делегации, измотала его. «Названия мест меня не интересуют. Не знаю, в чью честь названы Гиват Ада, Пардес Хана или Рамат Рахель. Мне это не интересно».

Соня Федорова сделала вид, что не услышала его реплику. Потом она сказала: «Еще одну вещь я не понимаю и никогда не пойму».

«Хорошо, что только одну. У нас в Израиле много странного и непонятного», — улыбнулся офицер и решительно направился к тендеру в надежде, что гостья идет за ним.

«Удивительный вы народ. Двадцатый век породил много общественных движений, которые в конце концов обанкротились, — нацизм, фашизм, коммунизм… А сионизм выжил. Вы похожи на вековую оливу с высохшим стволом и корнями, ушедшими глубоко в землю, на ветках которой все время появляются новые листья. Пробуждение вашего народа было незаметным, осуществлялось силами горстки людей, наделенных большой верой в будущее. Все великие общественные движения, появившиеся в конце девятнадцатого века, потерпели фиаско, а сионизм отпраздновал столетний юбилей и благополучно здравствует. Вторая мировая война чуть было не уничтожила еврейский народ, но вы возродились как независимая нация со своим государством, правительством и армией. Знаете, зачем Ольге нужен был дом на морском берегу?»

Офицер не знал и не хотел знать.

«Ольга ощущала свою принадлежность к поколению, вышедшему из Египта, из дома рабства, и прибывшему на родную землю, чтобы жить нормальной жизнью. По дороге нужно пересечь море, что невозможно. Нельзя переправиться через море без посторонней помощи. Ваш Моисей это понимал и высушил полоску земли, чтобы море осталось за спиной. Переход через него труден, продолжителен и опасен. Всю жизнь Ольга переправлялась через свое море. Не только она, но и ее муж, скупщик земель, которого звали, как нашего Искупителя. Благодаря им у вас есть земля, но процесс превращения в свободный народ — процесс длительный и болезненный. Каждому нужно перейти свое море, а это трудно и опасно. Ольга это понимала. Она знала, что никто не вправе забывать, откуда пришел и куда идет. Созерцание моря помогало ей помнить. К тому же она знала, что море, небо и песок существуют вечно, только меняются: иногда они серы, печальны, хмуры, а иногда мягки и светлы».

Яркое солнце слепило глаза, и ветер бросал песчинки в лицо. Стояла жара. Море походило на голубое шелковое платье с блестками, мягкими складками спускающееся на песок.