«Звезды русской провинции»

Я жил в поездах месяцами, и вот, устав,

жду указаний сверху, но им до лампочки.

И когда за мной на вокзал присылают состав,

проводницы в плацкартных вагонах готовят мне тапочки.

Я пью с проводницами чай. Я вру им про города,

в которых я был и не был во время рейсов.

Они говорят: «Хороший ты парень». «Да, —

я им отвечаю. — Я крепко стою на рельсах».

А потом, уже ночью, в, казалось бы, темном окне

(будто за полночь взял машинист и маршрут поменял)

проплывает большая земля, неизвестная мне.

Но рельсы держат меня.

Если Ты, водрузил меня, Боже, на эти стальные пути —

Ты скажи, и я замолчу, обид не тая.

Только право молчать Ты себе оставляешь… Прости,

проводницы интересуются, с кем это я.

В гостиничном номере, было дело,

я жил — не тужил, в карманах звенело,

и думалось мне: обрету свободу

себе и богу в угоду.

Стану эдаким воином, птицей

эдакой, миру смогу открыться,

освободиться,

душа очнется,

и жизнь начнется.

Город весьма был далек от столицы;

меня устраивала роль единицы

без имени, качества, вкуса и цвета;

стояло лето.…

Молодняком полны были парк культуры

и пляж.

Обилие женской натуры

мучило глаз.

Душа томилась,

и время длилось.

Я, как умел, вливался в массы

бронзовой биомассы,

асом

я пролетал по танцплощадкам —

шатким

был мой успех…

Всегда сторонним

я был наблюдателем. Посторонним.

Душа из тела, как из тулупа,

смотрела тупо

на эквилибр безымянной плоти.

Жизнь катилась на автопилоте.

И я, как Сизиф, собирал свои силы

в ком — но меня сносило…

…Все дальше и дальше от мэйнстрима

жизни, событий, мира мимо

несет щепу корабельного днища.

Она не ищет

соединенья с разбитым судном,

не целое — стало быть, неподсудна,

не часть — и стало быть, безымянна…

«Странно, —

шипит, как „боржом“, морская пена.

— Что это? Мусор иной Вселенной?

Разве не все, что есть на свете, —

солнце, волна и ветер?»…

Каждую ночь, возвращаясь в номер,

я говорил себе: «Ты не помер

от тоски, от суеты не избавлен —

ты не раздавлен

во время народных гуляний толпою,

жертвой не пал теракта, тобою

не подавилась кишка трамвая.

Не переставая,

гнать рекламу в открытом эфире,

мир не помнит, что ты есть в мире —

мир питаться привык мертвечиной.

И это причиной

тому, что жизнь, будучи в сделке

с миром, всегда в чужой тарелке…»

…Поистине, быть человеку битым

легче, чем быть забытым.

Память. Зеркало. Амальгама.

Вряд ли таким меня помнит мама.

Но всякое зеркало с изъяном.

Пьяным

быть от жизни — полюбить искаженье

зеркала. То есть принять отраженье

жизни за жизнь саму, в оригинале…

Мы этот фокус видали.

Нож перочинный. Прочь, амальгама.

Это, скорее, поступок не Хама,

а братьев — Сима и Иафета.

Лето

прощается звездопадом, крушеньем

светил — так со мною мое отраженье

прощается. Все. Остатки «нала»

завещаются персоналу,

ибо то отражение, что исчезло,

не может платить за диван и кресло,

санузел, испорченное «зерцало»,

белье, одеяло…

Кто я, если не отраженье

тех, кто видит меня? Движенье

по комнате световых пятен,

впадин

на потолке, морщин обоев,

будто застывших октав прибоя,

в желтых разводах уснувших навеки,

шелест ветки

в клюве птицы, ищущей Ноя

и находящей щепки каноэ,

ковчега, фрегата, иного ли судна?

Трудно

сказать теперь… Но над щепою,

над опредмеченной кем-то тщетою,

символом канувшей в небыль эпохи —

вздохи

одушевленной любовью Вселенной,

тайный сговор Солнца с Селеной…

Это, плача и торжествуя,

душа говорит: «Существую!»

Мы боги черных паровозов.

Мы водим в вечность поезда.

И в топках наших под наркозом

горит вечерняя звезда.

Звезда пленительного счастья!

Проводники твои суть мы.

Наш паровоз вороньей масти

летит на крылышках судьбы.

Мы знаем путь в степях моздокских

и сроки всех календарей,

стихи всех девочек тамбовских

и всех ростовских блатарей.

Веди, веди нас, ради бога —

где остановка, там тупик —

веди, железная дорога,

по бездорожью, напрямик.

Без торфа, спирта, целлюлозы,

гори-гори, моя страна,

покуда в топках паровоза

гремит байкальская струна,

кипят алтайские массивы,

звезда вечерняя плывет

и хор бессмертных и красивых

печальной женщине поет:

Твой друг уехал на кочевье

без документов проездных…

Прости нам путь звезды вечерней,

прощай до утренней звезды.