«Звезды русской провинции»

Вот теперь я много умею!

Эксгумирую труп — заложу камею.

Той процентщице, что ухайдакал Родя,

А через век с лишком обдурил Мавроди.

Мир стоял на китах, теперь на кобрах.

Смердяков катается в моих ребрах,

Я убью, как он — лакей! эпилептик,

Если днесь не куплю тебе нейролептик,

Если днесь не скормлю тебе млека, хлеба,

Не сведу туда, где есть только небо,

И в лучах всего не смочу слезами…

Но Господь не примет такой экзамен.

Помнишь, любимый мой, как я просила

Самого черного хлеба и мыла,

Самой бессонной лучины и склера?

— Слишком красива для истиной веры,

Слишком стремительна, — ты мне поведал.

Кронос отечества нами обедал,

Вот мы и стали дурны и болимы.

Самое время, любимый, для схимы.

Я услышала ночью: рядом шумел прибой,

Золотую рыбку держа за своей щекой,

Я услышала шлюпки плеск, хоть спала в степи,

«Степь да степь кругом» спустила меня с цепи,

И, забывши о СМИ, о траншах, о МВФ,

Мы, шатаясь от счастья, плыли в греческий блеф,

По алмазу воды, через всю пропонтидскую нить.

…Братобойня богов не смогла нас ничем удивить.

Наготу прикрывая, друг дружку плавя в горсти.

…Братобойня богов не смогла нас с ума свести.

Миновали Дельфы, с террас небритый оракул

В синий кратер небесный что-то свистел и крякал,

Приподнял наши волосы вопль птичий,

Ты курил на корме, приуныл возничий…

Онемевших, бледных, почти раздетых,

Нас продали в рабство за две монеты.

Бирюзовая шапка кирхи

Высока, как чалма мечети,

Человеки шаркают резво,

Те же, в сущности, йети, йети.

Выпивохи поют в корчмах,

Изнывают кровли от зноя,

И пронзает солнце пустой

Этот глобус до мезозоя,

И роняет трели трамвай,

И, зажмурившись, ездоки

Пропускают гринпис-пейзаж

С золотистой рябью реки

Перегретой, на плавниках

Ходят рыбы пешком по дну,

Рыболов онемел, как сфинкс,

В лопухах; и клонит ко сну,

И бредет залетный турист,

Козырек надвинув на глаз,

Искушенный в красотах, спит

Его юркий зрачок-алмаз,

И пернатые в облаках

Пьют небесное молоко,

Ледяное, как талый снег;

До гостиницы далеко,

И цепляет асфальт каблук,

И скрипит механизм души;

Бесприютность свою, мой друг,

Географии припиши.

Анонимы заводят моторы в такую рань,

Что балконы напротив прячут свою герань,

А в готическом сне окна дребезжит стекло,

Забирается свет в глаза — что твое сверло.

Вещный мир не жалует рук (о, колючки роз),

Гофман, грезы, витальный сон, привозной невроз.

Запахнув халат, блуждая, как та овца,

Обнаружь трельяж, а позже черты лица,

Шевелись, яга, живей малюй марафет,

Но в душе уже, амен, места живого нет,

И хотя ты с виду легка и еще — ого,

Но в груди пригорела злоба, как молоко,

И одна, как перст, ты с ней, никого, нигде,

В дольнем воздухе, в плоской до слёз воде.

Ты, горбунья и нищенка, в дальних краях за антик

Не сойдешь, но святую чушь недалече порол романтик

Так давно, что местные, в общем, ни в зуб, ни слова,

Посему населенье практически всё здорово

И приветливо, разве какой-никакой отшельник

Предается угрюмству и здорово пьет в сочельник,

И тоскует, незнамо зачем, о стеклярус звезды

Уколовшись глазами без толстых линз, без узды,

Но, спровадивши рацио, он не впадает в раж

И не сходит с ума, бережет что-нибудь, цветы, кота, антураж,

Флору, фауну, просто часть суши, божественные дворцы,

Что в пути пилигримам кажут свои торцы;

Так, со счетом зеро, побеждает житейская сторона,

Обжигает мороз, отворяя окно; льется кварта вина,

Просыпается кот, ворчит, очи его полны

Электричеством с той стороны Луны.