Лошадь Молния

ГЛАВА 4

Люк привел Энди в чердачное помещение, не такое темное, как внутренности печки, но не менее темное, чем шоколад от лучших кондитеров. Повиснув на руках, он не спешил спрыгивать вниз вслепую, из опасения опрокинуть какой-нибудь стеллаж с хрупкими стеклянными емкостями. В крыше над чердаком имелись несколько прикрытых ставнями вентиляционных люков. Они, плюс тот люк, что открыл Энди, пропускали лишь немного слабого лунного света, но, в конце концов, глаза Энди приспособились к мраку, и он смог бесшумно спрыгнуть на пол. Оглядев чердак, он прикинул, сможет ли управиться в почти кромешной тьме. Свет могут заметить через один из вентиляционных люков, кроме того, даже восковая свеча оставляет запах, который долго не выветривается и может подсказать Макгулу, что здесь побывал незваный гость. В итоге Энди решил рискнуть и зажечь свет. Осторожно опустив на пол холщовую сумку, он вынул из кармана огарок восковой свечи, а из другого – трутницу.[19] После нескольких щелчков кремнем, ему удалось зажечь свечу. Комнату залило теплое сияние, золотистый мерцающий свет отразился во множестве банок и стеклянных витрин. И при свете Энди понял, что столкнулся с проблемой.

Дело было не в глазных яблоках. Около сотни глаз и правда смотрели на него из своих емкостей с бальзамирующей жидкостью. Как Энди рассказал Финишу, подобное неожиданное зрелище чрезвычайно волнующе действовало на нарушителей. Некоторые из воришек, видимо, суеверные, позже признавались, что кошмары преследовали их во сне на протяжении долгих месяцев. И как минимум один наотрез отказывался есть яичницу-глазунью, как и любую другую еду, которая, якобы, смотрит на него с тарелки. Но Энди уже бывал здесь раньше, и глазные яблоки не вызывали у него страха.

Внутренние органы тоже не представляли проблему. Они мирно плавали в банках с формалином и спиртом. Правда, при взгляде на консервированные почки, желудок того, кто видел их только в виде начинки пирога, мог вывернуться наизнанку. А человеческие легкие особенно отвратительны, если принадлежали курильщику. Но с тех пор, как Энди стал ассистентом доктора Лахтенслахтера, он чего только ни повидал, и внутренности не производили на него впечатления. Кроме того, он уже был знаком с коллекцией Макгула.

Нет, проблема заключалась в этикетках.

Энди дважды бывал в музее доктора Макгула. Оба раза его, конечно же, сопровождал хозяин. Энди тогда не обращал особого внимания на этикетки, но отметил, что ими снабжены все экспонаты. Ему не было нужды читать надписи на этикетках, потому что стоявший рядом Макгул, как это свойственно коллекционеру, увлеченному своим хобби, с исчерпывающими подробностями объяснял: что представляет собой каждый предмет, откуда он взялся и почему этот экземпляр является лучшим в своем роде.

Энди поднес пламя свечи к этикетке на стеклянной банке так близко, что на стекле остался след копоти. Нахмурившись, Энди стер его, затем приблизил свечу к другой этикетке. Как и на первой, на ней имелась аккуратная надпись заморской тушью. Обе надписи не читались, как и большинство надписей в этом музее. Они были на иностранном языке, с которым Энди никогда раньше не сталкивался.

В люк над головой Энди заглянула луна. Он задумался, сколько у него осталось времени.

Вечерние посиделки Лахтенслахтера и Макгула обычно продолжались недолго. Не так уж было важно, чтобы Лахтенслахтер отвлекал Макгула и удерживал на первом этаже, но лишняя минута-другая не помешает. Энди положил ладонь на стенку шкафа и побарабанил пальцами, размышляя. В помещении на чердаке у Макгула хранилось несколько тысяч органов. Но мозги составляли лишь небольшую часть коллекции, и не на всех этикетках были надписи на незнакомом языке. Встречались обозначения на греческом, латинском и травалийском. Если орган принадлежал при жизни известному человеку, на этикетке указывалось его имя и дата смерти. Имена были на травалийском, даты – римскими цифрами. Энди припомнил, что мозги хранились где-то в центре чердачного пространства. Если на этикетке будет стоять имя лошади – Резинка – он найдет нужный мозг довольно быстро. К тому же, эта скаковая лошадь умерла не так уж давно, и тогда же Макгул добавил ее мозг в коллекцию. Дата на этикетке поможет сузить поиск.

Энди опустился на корточки рядом со своей холщовой сумкой и поставил свечу на край стола, чтобы свет падал сверху. Он развязал шнурок и не без труда выпростал из сумки некий предмет. Это была тяжелая стеклянная банка для образцов, похожая на те, что Макгул использовал в своем музее. Вообще-то точно такая же банка, потому что раньше в ней плавала двенадцатиперстная кишка, приобретенная Лахтенслахтером у Макгула, вместе с привратниковым клапаном, за который пришлось доплатить. Лахтенслахтер всегда настаивал на установке новых клапанов, когда заменял органы брюшной полости. "Они совсем немного влияют на общую стоимость, а надежность значительно повышается", – говорил он Энди. Теперь в банке покоился мозг Чалого Бродяги, аккуратно извлеченный доктором накануне.

Энди зажал банку подмышкой, взял свечу, встал и направился в центр помещения, где три стеллажа образовывали подобие буквы U. Стеллажи доходили почти до потолка, сплошь заставленные емкостями с образцами. Тут были выставлены как человеческие мозги, так и мозги животных. Медленно водя свечой вдоль полок, Энди не мог сдержать легкого приступа зависти. У Макгула действительно была превосходная коллекция мозгов. Энди напомнил себе, что мозги, которые использовали в работе они с Лахтенслахтером, всегда находились в рабочем состоянии, а Макгул собирал их в основном как экспонаты. Конечно, выглядели они здорово, но будут ли они работать, когда до этого дойдет?

Внезапный порыв ветра задул свечу. Энди раздраженно цыкнул, опустился на корточки, поставил на пол банку с мозгом Чалого Бродяги и снова полез за трутницей. На этот раз огниво заупрямилось и не захотело высекать искры из кремня. Энди припас на такой случай пару фосфорных спичек, но они выделяли воняющий серой дым, запах которого ощущался несколько часов. Он не хотел использовать спички без крайней необходимости. На то, чтобы вновь зажечь свечу, ушла почти минута, хотя Энди, который с течением времени нервничал все больше, показалось, что он возился битый час. Когда ему наконец удалось затеплить огонек, он оставил принесенную банку на полу и, прикрывая пламя свечи ладонью, поднес свет поближе к полкам. Он почти сразу же заметил нужную банку. Вне всяких сомнений это был лошадиный мозг и, хотя на этикетке смешивались строки на разных языках, Энди успел разобрать аккуратную надпись печатными буквами: РЕЗИН… – а затем свеча снова погасла.

"Ничего страшного", сказал себе Энди. Он видел нужную банку и запомнил, где она стоит. Он решил обойтись без свечи, огонек которой мог его выдать, и закончить дело при лунном свете. Поднеся банку с мозгом Чалого Бродяги к полке, Энди сравнил ее со стоявшей на стеллаже, поворачивая из стороны в сторону, чтобы стекло отражало слабое свечение луны из люка. Никакой разницы между банками или мозгами внутри он не заметил. Поставив мозг Чалого Бродяги на свободное место на полке, Энди вернулся к своей сумке и достал маленький пузырек с эфиром и кисточку. Эфир, будучи нанесен на этикетку, растворял клей, но не размазывал чернила. Отлепив этикетку со стекла, Энди немного помахал ей, чтобы эфир окончательно испарился, затем достал из сумки баночку с клеем и переклеил этикетку на новую банку. Пока он занимался этим, ему пришла в голову мысль, что клей, вероятно, сварен из лошадиных копыт – вот ведь ирония.

Отступив на шаг назад, Энди осмотрел свою работу. В слабом лунном свете ряды банок казались нетронутыми. Довольный, Энди сложил все принесенные с собой вещи в холщовую сумку, закинул на плечо и выбрался через люк на крышу. Он был в восторге от своего ночного приключения, воображая себя одним из благородных грабителей из рассказов в дешевых журнальчиках. Увидев внизу Голди и Финиша, Энди помахал им. Финиш ответил ему угрюмым взглядом и сделал резкий жест рукой.

Энди не мешкая растянулся на крыше. Небо было ясным, и луна светила ярко. Любой, кто хотя бы мельком взглянет вверх, без труда заметит его. Прижимаясь животом к кровле, Энди подполз к краю и осторожно выглянул.

По улице мимо дома Макгула шел констебль, замысловатым образом помахивая своей дубинкой и посматривая на разговаривающих между собой Финиша и Голди. Те прервали разговор и приветливо кивнули стражу порядка. Бросив на них полный подозрений взгляд, констебль продолжил свой обход и, наконец, исчез из виду.

Энди облегченно вздохнул. Он привстал на колени и потянулся к водосточной трубе. Финиш заметил его и снова дернул рукой, мол, пригнись.

На этот раз появилась старушка. В одной руке она несла авоську с картошкой, другой, словно клешней, сжимала раскрытый зонтик. Энди задумался, где она закупилась картошкой в столь поздний час? Старушка шла медленно, словно страдая от артрита, но улыбнулась Голди. Финиш взял авоську и перевел старушку через улицу. Через некоторое время она растворилась в ночи, и Энди вновь приготовился спускаться.

И снова лег, услышав плач ребенка. Мимо дома прошел мужчина в рабочей одежде, с орущим младенцем на руках.

– Зубки режутся, – пояснил он Голди. – Орет весь день напролет. Я решил прогуляться с ним, дать жене возможность хоть немного отдохнуть.

– Эмм, – произнесла Голди с застывшей на лице улыбкой. Она не тронулась с места, хотя мужчина, видимо, ожидал, что она, как и любая встреченная им женщина, захочет взглянуть на ребенка. Не дождавшись, он пожал плечами и продолжил свой путь.

Теперь Энди даже не стал утруждать себя, вставая. Один за другим появились: дворник, разносчик газет, посыльный и еще один констебль. Затем быстро пробежал курьер в обтягивающей униформе и маленькой шапочке, сжимая в руке конверт. За ним следовала компания из полудюжины человек в вечерних нарядах, вероятно, направляющаяся в театр. Мимо промчалась группа музыкантов в черном, с инструментами в футлярах, зажатых подмышками. Двое констеблей протопали обратно, преследуя какого-то негодяя. Потом явилась еще одна группа театралов, дюжина, а то и больше. Они направились в другом направлении, нежели первая группа; вероятно, перекусить в ресторане после завершения представления. За ними прошаркал пожилой мужчина, совершающий вечернюю прогулку. Он двигался медленно, опираясь на трость и часто останавливаясь. Финиш и Голди провожали взглядом каждый его шаг. Финиш приподнял шляпу, когда мужчина поравнялся с ним. Голди стиснула зубы. Энди начал жалеть, что не захватил с собой какую-нибудь книжку почитать.

Он терпеливо ждал. Внизу его подельники присматривали за улицей. Голди оставалась на прежнем месте, а Финиш бродил вокруг, заглядывая в переулки и подворотни. Наконец, Финиш подал Энди знак, что улица пуста. Тот кивнул, перекинул ногу через край крыши и нащупал водосточную трубу.

Едва Энди начал спускаться, как из окрестных домов вдруг повалил народ. Энди застыл. Финиш и Голди в панике озирались по сторонам; сотни мужчин и женщин появились словно из ниоткуда и заполнили тротуары. С дальнего, теряющегося во тьме конца улицы внезапно донеслась угрожающая барабанная дробь. Грохот барабанов становился все ближе. Затем к общему шуму добавились фанфары, толпа разразилась рукоплесканиями, и духовой оркестр из трех десятков человек грянул песню. Они маршировали по улице в парадной форме, с блестящими в свете фонарей пуговицами, возглавляемые тремя мажоретками и сопровождаемые группой поддержки с жезлами. Вся процессия прошагала прямо под повисшим на водосточной трубе Энди под звуки "О, возьми меня с собой на ранчо". К счастью, никто не смотрел вверх.

Несколько детей увязались за процессией, но остальные жители быстро разошлись по домам, когда зрелище закончилось. Руки Энди, вцепившиеся в трубу, дрожали от напряжения. Емкость с мозгом, казалось, становится тяжелее с каждой секундой. Он вопросительно посмотрел на Финиша. Тот, после всего произошедшего окончательно сбитый с толку, лишь пожал плечами.

Энди пулей слетел по трубе на землю. Он потянулся, чтобы размять затекшие мышцы, пока Финиш с Голди пересекали улицу.

– Я начинаю думать, что Фарлонг не такой уж маленький городок, – сказал Финиш.

– Что это еще такое было? – спросила Голди.

– Без понятия, – ответил Энди. – Я редко бываю здесь летом. Я бы приезжал почаще, если б знал, что упускаю такое зрелище. В любом случае, я добыл мозг.

Естественно, всем захотелось на него взглянуть, даром что Финиш и Голди не могли отличить один мозг от другого. Энди тоже хотел рассмотреть добычу при хорошем освещении. Само собой, было не очень хорошей идеей открывать сумку прямо напротив дома Макгула, поэтому они дошли до конца квартала, завернули за угол и встали под уличным фонарем. Энди достал из сумки банку, и каждый из троицы поочередно поднес мозг к свету и полюбовался им. Подобно людям, не способным отличить хорошую скаковую лошадь от плохой, Финиш при этом не удержался от хвалебного комментария:

– Если вы спросите меня, то он выглядит как чертовски быстрый мозг, – сказал он.

Голди и Энди согласились, что это явно мозг победителя.

– Полагаю, – сказал Энди, когда они удовлетворили свое любопытство, – не стоит возвращаться вместе с этим мозгом к дому доктора Макгула. Подержите его, пока я поверю – там ли еще доктор Лахтенслахтер?

Он вернул емкость с мозгом в сумку и передал ее Финишу, осторожно принявшему ношу, как холостяк, которому дали подержать маленького племянника. Энди вернулся к дому Макгула и постучал дверным молотком. Когда привратник впустил его, Энди спросил доктора Лахтенслахтера. К его удивлению, его вышел поприветствовать сам хозяин дома.

– О, рад тебя видеть, Энди. – Макгул был старше Лахтенслахтера. Седины в волосах побольше, а в походке ощущалась некоторая скованность. – К сожалению, доктор Лахтенслахтер уже ушел. Он просил передать, что будет ждать тебя дома.

– Я так и подумал, – сказал Энди. – Я немного припозднился. В любом случае, спасибо, доктор.

Макгул взглянул на улицу за спиной Энди.

– Какой приятный вечер. Вот, что мне нравится в этой части города – по вечерам на улицах так тихо и спокойно. Там никогда ничего не происходит.

– Эээ, да. – Энди постарался сохранить бесстрастное выражение на лице. – Так, значит… доктор Лахтенслахтер сказал, что вернется в Барренсток, не дожидаясь меня, да?

– Ты разминулся с ним, Энди. Он ушел всего несколько минут назад. Но нет, он не собирался сразу возвращаться. Сказал, что должен кое-куда зайти, прежде чем отправляться домой. Возможно, ты еще успеешь его перехватить.

– Здесь, в Фарлонге? Вы знаете, куда он пошел?

– Он не сказал. Но, думаю, мы оба можем догадаться. – Макгул одарил Энди сочувственной улыбкой. – Я почти уверен, что он пошел повидаться с Эдди.

Клуб "Мотив Блюза" находился в получасе ходьбы от ресторана, где поужинала троица похитителей мозгов, на цокольном этаже здания, главной достопримечательностью которого являлась дешевая арендная плата. Прежде чем войти, нужно было опуститься на три ступеньки ниже уровня земли, и многие посетители считали это путешествие не только физическим, но и духовным падением. Внутри было темно и грязновато, как в любом уважающем себя блюз-клубе. Худощавые черноволосые прислужницы злоупотребляли тенями для век. Столы и стулья видали лучшие времена. Пожелтевшие обои отслаивались от стен. "Мотив Блюза" производил впечатление, словно существовал всегда, и что многие из популярных исполнителей Травалии начинали свою карьеру именно здесь. На самом деле, это было правдой, если говорить о прежнем, настоящем клубе "Мотив Блюза", который уж несколько лет, как закрылся. А этот открылся всего восемь месяцев назад и не имел никакого отношения к оригиналу, кроме названия. Владельцы потратили немало времени на отпаривание обоев, чтобы они как следует отслоились.

Кроме всего прочего, в помещении стояла духота. Не потому, что среди посетителей было много курильщиков, а из-за дрянной вентиляции. В том, что касается курения, завсегдатаи разочаровывали владельцев клуба. Те считали, что люди, проводящие каждый вечер в блюз-клубе, непременно должны дымить и дышать этим дымом. Их напрягало, что клиенты слишком часто просят открыть еще одно окно.

Интерьер клуба освещали всего несколько свечей, отчасти для создания мрачной приглушенной атмосферы, но в основном просто из экономии. "Мотив Блюза" едва держался на плаву.

Эдди здесь нравилось. Благодаря знакомству с управляющим, ему удалось получить первую оплачиваемую работу на юге, в городке под названием Дездемона. Он всегда выбирал "Мотив Блюза", когда давал концерт в Фарлонге, и тут всегда находилось место и время для его выступления, как в составе группы, так и соло. Когда он не играл, то сидел за столиком у сцены и болтал с завсегдатаями. Сегодняшним вечером он отложил гитару в сторону и позволил одной горячей цыпочке подсесть к его столу. Девушка была в темно-бордовом платье, обтягивающем ее в нужных местах, что в случае с этой девушкой означало – везде. За исключением тех мест, где платья вообще не было, например, декольте.

Она слегка наклонилась, открыв для Эдди превосходный обзор, и просунула руку ему под рубашку.

– О, Эдди, как много у тебя шрамов.

Эдди направил ее ладонь к груди напротив сердца.

– Шрамы, что ты видишь – ничто, по сравнению со шрамами внутри, которые никогда не заживают.

– Ооо, – произнесла девушка. – Ты такой чувствительный. – На ее глаза навернулись слезы. – И все же такой сильный, способный вынести боль и одиночество.

Быть музыкантом в некотором роде обалденно, думал Эдди. Помимо того, что можно спать весь день и бодрствовать ночь напролет, отбоя не было от девиц. Будь Эдди обычным посетителем этого клуба, желающим свести знакомство с девушкой, ему пришлось бы убалтывать эту красотку, угощать ее выпивкой, и надеяться, что в итоге она проявит к нему достаточный интерес и согласится на свидание. Но после того, как Эдди спускался со сцены, девушки звали его на свидание, и даже угощали выпивкой. По мнению Эдди, в этом было что-то странное, но не он устанавливал правила. Девушки решали, с кем пойти на свидание, а парням оставалось только играть по их правилам.

Несомненно, его привлекательная внешность тоже играла важную роль. Некоторые девицы говорили, что у Эдди тело и лицо юного бога. И они были совершенно правы. Лахтенслахтер смоделировал Эдди по образу и подобию статуи Диониса, которую купил в антикварном магазине. Он поставил статую в лаборатории, чтобы она всегда была на виду. Руки, ноги, плечи и грудь Эдди обладали идеальными пропорциями, в соответствии с классическими представлениями о мужской фигуре. Живот был плоским, а спина стройной. Эдди мог похвастать красивыми, но отнюдь не женственными чертами лица, крепкой челюстью, ровными зубами, орлиным носом и высокими скулами. Все части его тела соединялись между собой сетью шрамов. Заметьте – не уродливых шрамов. Репутация Лахтенслахтера, как опытного хирурга, была вполне заслуженной. Швы на лице Эдди были не толще волоска, к тому же бледные, хотя при ярком солнечном свете и могло создаться впечатление, что Эдди смотрит на вас сквозь сетчатый чулок. В швах и шрамах не было ничего отталкивающего. Они просто немного нервировали, пока к ним не привыкнешь. На дневных выступлениях Эдди накладывал на лицо сценический макияж.

Но при свете свечей шрамы вообще были незаметны, и это еще одна причина, почему Эдди облюбовал "Мотив Блюза". При свете свечей глаза девушки напротив отливали золотом. Эдди смотрел в них поверх оплетенной в солому бутылки кьянти, пока не уделяя внимания декольте.

– Это музыка поддерживает меня. Она всегда поддерживает меня в ночи, полной одиночества и отчаяния. Ничто не может сломить меня, пока у меня есть музыка и… – Эдди замолчал и крепче сжал руку девушки, словно пытаясь передать так свои чувства. – …кто-то рядом со мной. Кто-то, кто меня понимает.

– Я тебя понимаю, Эдди, – томно прошептала девушка.

– Верю. Если бы я только мог… Черт!

– Что там? – Девушка обернулась.

– Один тип, которого я не хочу видеть. – Эдди наблюдал, как пожилой мужчина с седеющей шевелюрой вошел в клуб, огляделся и направился к бару. – Но он-то хочет меня видеть. – Он чмокнул девушку в щеку и спровадил ее из-за стола. – Может, что-то стряслось. Слушай, погуляй пока, и мы продолжим разговор после моего следующего выступления, хорошо?

Зеленоглазая красотка была немного озадачена столь внезапной сменой тона, но кивнула и вернулась к себе за столик.

– У него такая прекрасная душа, – расслышал Эдди ее слова своим подружкам.

Интересно, привыкли глаза Лахтенслахтера к полумраку или пока нет, подумал Эдди. Может, еще есть возможность ускользнуть? Но нет, ему предстояло исполнить еще одну песню. А отец уже направлялся к нему.

Лахтенслахтер нес свой бокал с коктейлем очень осторожно, как человек, нечасто заказывающий выпивку в баре и не привыкший платить за нее по ценам ночных клубов. Он поставил бокал на столик, опустился на стул напротив Эдди, огляделся и произнес:

– Что ж, Эдди. Милое местечко ты выбрал для выступлений.

Предполагалось, что милым "Мотив Блюза" будет в последнюю очередь. Клуб должен был стать безрадостным местом, привлекающим людей, желающих напиться, чтобы забыть кого-то, и послушать грустные песни о неразделенной любви, напоминающие им о том, кого они хотели бы забыть. Этого пока не произошло, но владельцы не оставляли надежд.

Эдди не хотел превращать "Мотив Блюза" в арену для семейных разборок. Он не хотел устраивать такие разборки где бы то ни было, особенно в месте, где выступал. Но он ощутил, как Лахтенслахтер вторгается в его пространство. Из глубины горла Эдди вырвалось тихое рычание, затем он спросил:

– Что ты здесь забыл?

– А что? – сказал Лахтенслахтер. – Разве мужчина не может сходить куда-нибудь пропустить стаканчик? Я был в городе, неподалеку, услышал, что ты выступаешь, и решил навестить. И вот я здесь. Итак, как твои дела?

– Отлично. И, получив ответ, ты можешь уйти.

– Я думаю немного задержаться и послушать, как ты играешь. Привратник сказал, что ты выступишь еще разок.

– Ты уже слышал, как я играю. Ты слышал мои песни. Тебе же не нравится моя музыка.

– Возможно, в таком месте она звучит иначе, – предположил Лахтенслахтер. – Может, тут другая акустика. Более… гм… душная. – Эдди уставился на него, но Лахтенслахтер избегал встречаться с ним взглядом, продолжая оглядываться по сторонам. – Подобралась неплохая публика для буднего вечера, да? Наверное, здесь бывают интересные люди. Они пришли на твое выступление? А вон тот тип с трубой – он играет вместе с тобой?

– Слепой Харпер. Нет, он больше не играет. Он просто проводит здесь время. Он закатал губы много лет назад.

– Правда? – Лахтенслахтер просиял, ощутив знакомую почву под ногами. – Ему нужны новые губы? Я могу сделать пересадку губ. Спроси его, хочет ли он получить новые губы? Я предложу ему очень выгодные условия.

– Чего он сейчас хочет – так это выпить, и чтобы его оставили в покое. И я хочу того же.

Лахтенслахтер сделал вид, что не заметил намека. Он продолжал рассматривать помещение клуба.

– Надо же, сколько разных гитар, – заметил он, указывая на полдюжины выставочных гитар, развешанных по стенам. Некоторые из них были с автографами. – Все разных размеров. Я и не знал, что выпускается столько разновидностей гитар.

– Каждая создана на заказ, – пояснил Эдди. – У музыкантов разные пальцы, разная длина рук. Поэтому гриф и корпус делаются так, чтобы они подходили гитаристу.

– Это помогает им играть лучше?

– Нет, не совсем так. Ну, может, немного. Но в основном играешь, как получается.

– Особые грифы для разных пальцев, – задумчиво произнес Лахтенслахтер, покачав головой. – Нет, это неверный подход к проблеме. Лучше использовать одинаковые гитарные грифы, а настраивать пальцы.

– Чего?

– Тебе еще не нужны новые пальцы, Эдди? Эти как – держатся? Я мог бы привести их в порядок. Или даже добавить дополнительные пальцы, чтобы ты мог играть на бо́льшем числе струн.

– Чего?!

– У меня получится! А ногти повышенной прочности позволят обходиться без плектра.[20]

– О, ради бога. – Эдди ударил ладонью по столу. – Пап, ты хоть представляешь, что за чушь ты несешь? Сделай одолжение мне и окружающим – постарайся время от времени выглядывать за пределы операционного стола. Человек – это нечто большее, чем набор частей тела.

– Я просто предположил. Стараюсь оказать услугу.

– Мне не нужны твои услуги! Я в полном порядке, занимаюсь чем хочу. Я больше не твой пациент. Я профессиональный музыкант.

– Профессиональный музыкант? – Лахтенслахтер взмахнул рукой, обводя этим жестом полутемное помещение. – Ты это называешь профессией? Врач, юрист – это профессии. – Лахтенслахтер прикусил язык, но слова уже вырвались. Это был наболевший вопрос, и он знал, что лучшее его не затрагивать. Но раз за разом не мог удержаться.

– Да, я называю это профессией, – парировал Эдди. Для него это тоже было острой темой. – А как ты называешь то, чем занимаешься? Одержимостью? Сшиванием частей мертвых тел во имя науки?

– Не пытайся унизить меня, Эдди. Ты появился на свет благодаря науке и в результате многолетних исследований. – Лахтенслахтер повысил голос. – Моих исследований! Я единственный, кто владеет секретом сотворения жизни.

– Да? А как же тот шотландец? Который создал овцу.[21]

– Он использовал полуфабрикат! Они никогда не сравнятся с тем, что ты создаешь с нуля.

– А, ну ладно. Я впечатлен. Пап, у меня для тебя новость: любая женщина может создавать жизнь. – Эдди бросил взгляд на зеленоглазую девицу, все еще сидящую за столиком в другом конце клуба. – Они занимаются этим постоянно, и отнюдь не в фантастических лабораториях. Черт возьми, приходится предохраняться, чтобы они ненароком не создали жизнь. Все, что нужно женщине – подходящий парень. И, возможно, немного выпивки, чтобы раскрепоститься.

– Устаревшая технология! Это больно, грязно, отсутствует контроль качества… – Оба замолкли, когда к столику приблизилась прислужница, и откинулись на спинки стульев, дуясь друг на друга. Прислужница указала Эдди на край сцены, где обеспокоенные барабанщик и бас-гитарист делали вид, будто смотрят на часы. Хотя ближайшие часы находились на городской площади в шести кварталах отсюда, Эдди понял, на что намекают его коллеги. Он резко поднялся.

– Мне подают сигнал, что пора на сцену, пап. Не думаю, что тебе стоит оставаться.

– Что ж, мне все равно пора в обратный путь. – Лахтенслахтер тоже встал. Он задумался, подыскивая слова примирения, но Эдди уже повернулся к нему спиной. Привратник придержал для доктора дверь. Когда Лахтенслахтер поднялся по трем ступенькам и оказался на улице, заиграла музыка, и доктор остановился, чтобы послушать песню. Это был блюз "Удар молнии". Лахтенслахтер поднял воротник и шагнул в темноту.