Ловчие

Глава 31

Последняя ступенька бетонной лестницы… Как барьер. Как граница. А вдруг там уже нет ничего? Нет запахов, которые, оказывается, я помнил всегда, хоть и бывал тут крайне редко. Нет картин, написанных Леной. Нет даже самой мастерской, ведь никто не даст гарантию, что чердачок не продала та же Верка, её деловитая сестра. Или ещё кто. Мало ли, что я наподписывал в пьяном бреду за прошедший год. Как ещё квартиру-то не отняли…

Было мрачно. Свет на последнем этаже горел унылый. Единственная квартира возле лестницы на чердак, сколько её помнил, всегда оставалась закрытой, словно в ней никто не жил. Я вздохнул, посомневался ещё пару секунд и поднялся. Коснулся холодного металла неустойчивой крутой лестницы, держащейся в бетоне на трёх хилых арматуринах, и пошёл вверх. Как она тут лазала-то каждый день? Шатается же всё…

На массивном, обитом крашеной жестью люке висел громадный замок, словно бы те, кто его сюда повесил, вполне серьёзно опасались непрошенных гостей. Только вот не туда, а оттуда…

Под самым потолком было ещё темней. Я вытянул руку и вслепую нашарил щель, которую всё грозились замазать при каждом ремонте, но так ни разу и не тронули. Протиснул в неё пальцы. Еле вышло почему-то. Замок перед лицом висел чужой, незнакомый. Некому было класть запасные ключи от него в эту потайную щель, ведь чтоб дотянуться до неё, нужно ещё знать, куда тянуться. Отсюда её не видно. Но Лэйла…

Не соврала!

Правда, вынуть их по-человечески не получилось — ключи выпали, звякнув об бетонный пол. Я обернулся, чтобы найти их. И увидел тень ниже пролётом. Человеческую. Без человека.

И стоило неловко оступиться на спуске, как её уже там не оказалось. Я быстро поднял ключи и убрал их в карман. Прислушался. Присмотрелся. Ничего. И без разведки и подготовки рухнул вниз, в сферу сущностей. Как ещё меч-то не призвал!..

Никакого бетона: ни вокруг, ни снизу. Под ногами огромное множество каменных шариков разных размеров, да на таком крутом склоне, что я еле удержал равновесие! Перехватило дух, я взмахнул руками, и лишь каким-то чудом не спровоцировал движение всей этой массы. Шумел ветер, воздух был как бы густой, осязаемый, и порывы ветра даже по касательной норовили столкнуть меня со склона. Я обернулся, насколько смог. Огляделся. Это была зыбкая гора какая-то. Насыпная, что ли. Снизу не подняться, никак.

Вот же японский бог… Надо усвоить, что так делать не стоит. Что ниже, в сфере сущностей, ландшафт может быть совершенно непредсказуемым. Сначала — затормозить вращение реальности, заглянуть. И только потом проваливаться. А то ведь так и убиться недолго!

Кто бы там внизу ни шпионил, шансов подобраться ко мне через “подвал” у него было откровенно мало. Я вернулся в парадную, и первым делом — к лестнице, перегнулся через перила, вытянув шею. Никого. Но такие вещи не мерещатся. После секса с Сабэль уже ничто нельзя списать на “показалось”.

Я снова поднялся по шаткой лестнице и провернул ключ в замке. Упёрся плечом, надавил. Ох и тяжёлым же оказался люк! Как же она каждый день… сама-то…

Чердак обнял кромешной тьмой — хоть глаз коли. Пока искал зажигалку, люк не закрывал. Какой-никакой, а свет. Но когда нашёл, первым делом опустил его, задвинул на нём защёлку и даже привалил каким-то ящиком потяжелее, что стоял рядом. Нафиг всякие тени без источников. С мопеда.

И если до этого меня одолевали отголоски сумасшедшего дня — все эти жемчужины, Лэйлы, исцарапанные монеты и настоятельные рекомендации прибыть на допрос в Вотчину, то сейчас их как отрезало. Отшибло всё захлопнувшимся люком. Почти всё…

Промолчи он в такой момент, ушастый сучонок в храме не был бы самими собой. Едва Жигуль зафальшивил “Only you”, я вышвырнул его обратно в заповедник, с безразличием наблюдая, как исчезает одно деление жизненной энергии. Почему он выбрал именно эту песню, я даже думать не хотел…

Выключатель нашёлся в том же месте. Где ж ему ещё быть? Я выдохнул, внутренне приготовившись ко всякому, и щёлкнул им. Но этот звук оказался звуком крушения моих надежд. Свет не зажёгся.

— Тв-в-вою мать.

Едва я отпустил нагревшуюся клавишу зажигалки, темнота взяла своё. Я ослеп.

Вдруг стало как-то… пусто. Как если бы я очутился не на чердаке посреди Питера, а в космосе, за пределами Солнечной системы, где до ближайшей задрипанной кометы хренова туча световых лет.

Блин, на что ты надеялся? Тут поди уж и картин-то нет. Всё вынесли, да продали. И её нет. Лены вообще больше нет. Давно. Холод остановил её сердечко, а ледяное крошево заполнило лёгкие, пока ты плёлся по снегу, невменяемый от шока. Она утонула вместе с твоим сыном, которого ты посадил на переднее сидение вместо себя… Которого заставил пристегнуть ремень грёбаной безопасности, в итоге его и убивший…

За чем ты сюда шёл? За кем? На что надеялся, болван, ведь даже…

Я затих на полумысли. Запах… Запах!

Я помнил его! В дни, когда работа не простаивала, Лена приносила его даже домой. Так пахла её жизнь, её суть, она сама! Так пахла краска, которой она писала, но исключительно… свежая.

Я сглотнул. Не хотелось даже шевелиться, чтобы не дай бог не прогнать наваждение, но я всё же опустился на пол. Стало жарко. Не внезапно — отопление тут и работало. Стянул шапку и медленно, — в жизни ничего так медленно не делал! — чтобы не шуметь, расстегнул пуховик. Казалось, я что-то слышал. Как… мотивчик какой-то. Негромкий, порой проваливающийся, срывающийся. Такой обычно напевают с сомкнутыми губами, когда работа в радость, когда мысли сопровождают светлые, чистые. Я сглотнул, чувствуя близкие слёзы.

Нет! Даже не дышать громко! Лишь бы не спугнуть, лишь бы не нарушить морок!..

Кто-то напевал совсем рядом. Я глушил приставучие мысли, сопротивлялся им как мог, хоть за ними-то и пришёл сюда. Так напевала Лена. Тут напевала Лена. Она была всё ближе и ближе, чудилось, что я ощущаю движение тёплого воздуха, потревоженного её перемещением по тесной мастерской и несшего запах свежей краски…

Прикосновение было лёгкое-лёгкое. Несмелое. Стыдливое. Её прикосновение. Родное — ни с чем не перепутать даже спустя тысячу лет! Рука скользнула по щеке, прошлась слегка по волосам и… напоследок игриво коснулась самого кончика носа. Я задрожал, переполняемый такой бурей эмоций, которой хватило бы на целый город! Так делала Лена. Дурацким этим своим тычком в нос она жутко раздражала меня, но… Сейчас я был готов за него умереть.

Пуховик был уже на полу, когда я, не веря в происходящее, потянулся руками сам. И ждала меня не пустота. Не холод, нет. А тёплая кожа — гладкая и всегда мурашками под моими пальцами. Лицо, постоянно прикрытое волосами. Шея. Плечи, грудь, талия. Я, готовый уже поверить в реальность всего этого, скользнул ниже, к животу.

И натолкнулся на шрам. Грубый след от кесарева сечения чуть ниже пупка.

Я обезумел. От запаха краски, от тепла родного тела. Схватил, прижал и врылся лицом в волосы, жадно ею дыша. Она застонала. Тихо и сдержано. Обняла меня и стала гладить, щемя сердце этим позабытым запахом. Я подался вперёд, уложил и навис над ней. Я был слеп, не видел ничего, даже малейших очертаний, но мне этого и не нужно было. Глаза — врут.

Я вошёл в неё, и она сжала пальцами мои плечи. Задвигался — ошелелый, умерший и воскресший за последнюю минуту, дрожащий, — и поясницу обхватили тёплые ноги. Она опять застонала, и неизменно — очень тихо, стыдясь самой себя. Я целовал её и гладил. Старался быть всюду и всем. Хотел согреть. Отдать всё своё тепло за тот ледяной ужас, что она испытала, когда машина уходила под воду. Плавными и неторопливыми движениями заставить застонать громче, вскрикнуть, ожить!..

Когда момент настал, я взорвался, как не взрывался ни с кем: ни до неё, ни после. Тьма вспыхнула и закружилась, словно подожжённая, множеством неясных калейдоскопов. И силы отчего-то стали очень быстро покидать меня, я не успел ничего сказать ей, только подумать…

Тепло, запах, до боли знакомая кожа, шрам — всё было при ней. Не хватало лишь одного.

Дыхания.

Когда я открыл глаза, то увидел круглое окно над собой, что выходило на улицу прямо через крышу. Сквозь него внутрь проникал утренний свет, и не было уже ни темноты вокруг, ни вечернего тепла. Я зябко поёжился. Её рядом тоже не было. Я лежал на своём пуховике, весь в пыли и старой краске. А вокруг стояли упакованные, но так и не покинувшие мастерской, картины.

Сон. Чёрт бы меня побрал, мне просто приснилось всё это… Я долго и бесцельно пялился в балки потолочного перекрытия, через раз задерживая дыхание, чтобы постараться воскресить в воображении тот самый запах свежей краски. Вставать, что-либо делать не было ни малейшего желания. Максимум, на что я сподобился, так это вынуть пачку “верблюдов”. Да и то только для того, чтобы уставиться на бурую сигарету, которая укоризной темнела посреди первого же ряда.

Я поднялся, оделся и отряхнулся. Всё же закурил. Ничего Верка не продала. Похоже, её тут и не было даже. Странно. Я думал, от мастерской и холстика не останется — настолько жадна до денег была сестрица Лены. А тут имелось, что продать. Ещё бы! Пусть моя жена и не успела заработать себе имя, но, как говорили, трагедия сильно подняла в цене её работы. Правда, только в Питере…

Не упакованными были только четыре работы, которые, скорее всего, не готовил никто к выставке. Например, портрет какого-то не то бурятского, не то вообще монгольского коневода. Суровый такой типаж. Позади него виднелась юрта, или что там у бурят, над которой стоял… стяг что ли… Длиннющая такая палка с колесом на конце, к которому были привязаны девять пышных хвостов.

Вторым мне улыбался какой-то слащавый мальчик с Муз-ТВ. Он тужился соорудить серьёзный вид и почти наверняка был рэпером — выдавала ненавидимая мной кепка с прямым козырьком. На шее его висел внушающий страх и трепет символ. Непомерно большая латинская “N”, стилизованная под молнию. Оригинально, нда…

Только когда на третьем портрете я обнаружил девушку, внутри что-то зашевелилось. Задорная, веснушчатая, эта повзрослевшая Пэппи Длинный Чулок держала на ладони какую-то неведомую маленькую птичку, у которой, если присмотреться, было четыре крыла…

Тут же был и мой портрет: на фоне алело расколотое небо, лицо серое и мрачное, а улыбка такая жуткая, словно минуту назад я собственноручно нажал на ядерную кнопку.

Я вынул монеты, что вернула мне Сорока. Так и есть. На них были нацарапаны ровно те же символы: “хвостатый” круг, птичка-мутант и молния. Про них говорила Лэйла! Они прирождённые! Как и я же…

Что она там стрекотала? Что эти трое станут мне верными союзниками? Кажется, так. И ещё, их попытается уничтожить Вотчина, в представительство которой мне сегодня следовало явиться. Якобы я мог им помочь, чтобы те впоследствие помогли мне. Предупредить об опасности, объяснить суть и направить на основание собственных родов, таким образом выводя их из-под удара. Игра была устроена так, что без подсказки со стороны ни один прирождённый не додумается, как ему заново основать род.

Могут стать мне верными союзниками… Да так ли?.. Можно подумать, незнакомые люди проникнуться моими проблемами настолько, что сразу, сходу бросятся посильно помогать в поисках змеищи или львицы. Они сами первое время будут в шоке. Какая там погоня за Нонго! Какая драка с Сабэль!

Я выдохнул, понимая, что слышу внутри скорее клёкот гнева, чем голос разума. Ведь начхать на логичные доводы проще, поддаться сиюминутному порыву легче. Цыганка была права. Да, она скорее исходила из собственной безопасности, но одно другому не мешает. Я сыграю в ящик, если пойду по следу Сабэль сейчас. Ей сотня лет. Она Нонго уработала — куда мне?!.

Решено. Закончу дела в Питере, и назад. Только как мне найти этих прирождённых?.. Заручиться помощью Натали?.. Не, хреновая мысль. Как бы она из себя не давила паиньку, с ней что-то было не так. Придя к ней за помощью в поисках прирождённых, я скорее убью тех.

Монеты стоило показать деду. Больше вариантов я не видел. Авось, склероз Нонго не коснулся этой части его памяти.

В углу виднелась сажа, недогоревшие холсты повалившейся стопкой и несколько смятых бутылок из-под минералки, которой Лена часто подменяла завтрак, обед, и иногда даже ужин. Видимо, поджечь-то она подожгла, а вот чем тушить — не подумала заранее. Вот и пришлось минералкой. Она говорила, что сожгла несколько своих работ, что были написаны подряд.

Странно. Это ведь случилось незадолго до нашего отпуска на Байкале. Из-за её кошмаров-то мы с Деном и решили его организовать. То есть, было это два года назад. Она что, целый год работала потом с кучей недогоревших картин в углу?.. Да не, то была бы не Лена.

Я присел на корточки. Сверху валялась упаковочная бумага, а ниже нашлись остатки двух картин. Я очистил, как смог первую, приподнял. Вот что за кошмары виделись Лене. Пожар. Наш диван в гостиной. И я сверху меднокудрой красотки, глаза которой — пламя.

На второй тоже был я. Кричащий толи от боли, толи от ужаса, с перерезанными венами, из которых вместо крови на пол текли чёрные длинные черви или же безглазые змеи. Тьма вокруг набухала, питалась ими. Она целиком состояла из сотен тысяч этих самых шевелящихся, свитых, скрученных и связанных в неразрывные узлы змей. Единственное, что не было во тьме, это пол. Каменный, он был усеян мелкими острыми гребешками, направленными в одну сторону, и вроде бы образующими какой-то рисунок. Похоже, это была пещера…

Неудивительно, что Лена хотела такое сжечь.

В мастерской мне больше нечего было делать. Стараясь не поддаваться мыслям о сне — или вчерашнем вечере? — я отодвинул ящик и открыл люк. Лестничная клетка была пуста. Я спустился, закрыл люк и снова навесил замок. Будет время, заберу картины домой, в Малинов Ключ. Их там не так много, большинство упакованные для несостоявшейся выставки, так что заморочек с перевозкой быть не должно. Может, что-то продам. Деньги роду сейчас бы не помешали… Какими способностями ни обладай, а чёртовы деньги остаются деньгами…

Что же это было всё-таки?.. Что за наваждение?.. Настолько реальное, что до сих пор мерещилась боль от сжимавших мои плечи пальцев… Перед тем, как пойти вниз, я решил вернуть Жигуля. Мало ли. Но, провалившись в храм, пустого постамента не обнаружил.

Место гремлина рядом с лихо теперь занимала женская тень. Чёрная, она местами ненадолго становилась цветной, как если бы на нефтяном пятне в разных местах проступали радужно-бензиновые разводы. Сущность была как бы олицетворением всех цветов одновременно. Ведь это и есть чёрный.

“Имя — Тишь.

Название — гжея.

Природа — дух созидания.

Принадлежность — Вотчина.

Классификация — редкий.

Хозяин — Константин Родин.

Отрицательная сторона — нет.

Талант 1–1. Прикосновение ловчего на время оживляет нарисованное человеком существо в качестве боевого”.