Лучшая принцесса своего времени

Глава 13

Первым действием Екатерины Медичи после провозглашения её второго сына, девятилетнего Карла IX, королём Франции, было назначение Антуана де Бурбона генеральным наместником королевства. Она освободила его брата, принца Конде, и других лиц, приговорённых к смерти за ересь, и призвала ко двору опытного коннетабля де Монморанси, а также министров, придворных и слуг своего покойного мужа. Отстранив от власти Гизов, Екатерина издала указ о терпимости к кальвинистам, согласно которому им разрешалось публичное богослужение, правда, с определёнными ограничениями. Затем созвала Генеральные штаты, которые утвердили её не просто регентшей, а правительницей королевства, по сути дела, суверенным монархом, и теперь она правила Францией вместо несовершеннолетнего короля.

Эти изменения политики французского двора были сочтены пагубными и неприемлемыми Филиппом II, который в сердцах назвал тёщу: «Мадам Гадюкой». Посол Шантонне и его секретарь Франсиско де Алава получили следующее указание:

– Вы обязаны сделать всё, чтобы вернуть принцев Лотарингских в правительство, а короля Наварры – в лоно католической церкви!

На следующий день после кончины супруга Мария Стюарт в присутствии флорентийки передала юному Карлу IХ драгоценности короны, подаренные ей Франциском II, и отправилась отбывать траур к своим родственникам Гизам в Фонтенбло. С сердцем, разрывающимся от горя, юная вдова попросила:

– Украсьте мои покои растением солодки с девизом: «Dulce meum terra tegit» («Моё счастье скрылось под землёй»).

Этот девиз намекал, что со смертью супруга из жизни шотландки исчезли свет и радость. Однако её горе вызвало мало сочувствия у окружающих из-за жестокости её дядей и того, что она поддерживала их политику. Марии нечего было рассчитывать и на снисхождение свекрови, которая знала, что невестка шпионила за ней и сообщала о каждом пустячном происшествии при дворе Гизам.

Вскоре после того, как Франциск II упокоился в королевской усыпальнице под сводами Сен-Дени, кардинал Лотарингии предложил испанским властям договориться о браке между своей овдовевшей племянницей и доном Карлосом в противовес желанию флорентийки выдать за инфанта свою младшую дочь Маргариту Валуа.

Видя, что душная атмосфера Толедо оказывает вредное воздействие на здоровье Елизаветы, король позволил ей уехать после Рождества в имение в Мазарамбросе неподалёку от столицы, которое королева получила от него в подарок. Сопровождал её Руй Гомес, так как Филипп II был очень загружен делами. Хуана Австрийская, в последнее время почти не разлучавшаяся с невесткой, тоже поехала с ней. В Мазарамбросе королеву уже ждал французский посол, сообщивший ей о кончине брата. Не сдержав слёз, Елизавета с письмом матери в руках удалилась в свою комнату. Выплакавшись, она первым делом написала послание мужу с просьбой защитить её брата, нового короля Карла IХ, которому не исполнилось и десяти лет, а потом – матери с выражением соболезнования. После чего приказала своей свите облачиться в траур. Отправив принца Эболи с первым письмом в Толедо, Елизавета снова встретилась с Себастьеном де л’Обеспином и высказала сожаление по поводу отстранения Гизов от власти, зная, какое впечатление это произведёт на её мужа.

На следующий день явился принц Эболи с письмом от Филиппа II, который умолял свою супругу:

– Вернитесь ко мне, дабы я мог утешить Вас в Вашем горе!

Но прежде, чем Елизавета воссоединилась со своим супругом, из Франции прибыл ещё один курьер с письмом королевы-матери. Она просила дочь повлиять на супруга, чтобы тот, во-первых, сохранил мир между двумя королевствами, а, во-вторых, поумерил свою ненависть к королю Наварры, на поддержку которого, впрочем, флорентийка не слишком рассчитывала, признавшись дочери в своём личном и политическом одиночестве:

– Дочь моя возлюбленная, доверьтесь Господу, ибо Вам доводилось видеть меня столь же счастливой, как и Вы теперь, не знающей иного горя, кроме того, что я не была любима так, как мне хотелось бы, королём, Вашим отцом. Он оказывал мне почести большие, чем я заслуживала, но я любила его столь сильно, что вечно пребывала в страхе, как Вам известно, и вот Господь забрал его у меня, а затем, не удовольствовавшись этим, взял и Вашего брата (Вы знаете, как я его любила), оставив с тремя малыми детьми на руках, с разделённым королевством, где нет ни единого человека, не одержимого собственными страстями, кому я могла бы доверять.

Елизаветы старалась поддержать мать.

– Я уверена, что матушка со всем справится и всё преодолеет, – сказала она епископу Лиможа. – Она всего лишь хочет защитить моих братьев и королевство.

Но после разговора с послом у королевы началась мигрень, а потом её стало лихорадить. В течение следующего дня, правда, она почувствовала себя лучше и смогла встать с постели. Однако ночью лихорадка вернулась и на теле появилась сыпь, поэтому утром в Толедо была отправлена депеша, извещавшая о болезни Елизаветы. Срочно прибыв в Мазарамброс, Филипп II почти весь день провёл у ложа жены, которая сразу начинала проявлять беспокойство, едва он выходил. На рассвете к ужасу всего двора врачи диагностировали у королевы натуральную оспу. Более двух недель она находилась между жизнью и смертью: никого не узнавала и бредила. Всё это время статс-дама почти не отходила от неё. Король же приезжал из Толедо ещё два раза и проводил по несколько часов у постели супруги. Наконец, 10 января, в болезни королевы произошла благоприятная перемена и через несколько дней врачи сообщили королю, что Елизавета находится на пути к выздоровлению. Болезнь, однако, сильно подпортила её внешность: кожа на лице сморщилась, волосы стали выпадать и на какое-то время ухудшилось зрение. Поэтому Луиза де Бретань по совету врачей усердно омывала лицо своей госпожи молоком ослицы и накладывала бальзам, присланный Екатериной Медичи, как только до Франции дошла весть о болезни её дочери. Филипп первым поспешил сообщить радостную весть тёще о выздоровлении Елизаветы:

– Благодаря большой заботе и усердию, проявленными её врачами, а также благодаря её собственному мужеству и высокому сердцу, Богу угодно было даровать ей такое облегчение, что в течении последних нескольких дней у неё не было ни лихорадки, ни сыпи, и врачи уверяют меня, что она скоро совсем поправится – и это кажется мне весьма вероятным, так как я только что вернулся из Мазарамброса, где оставил Её Величество в очень хорошем состоянии, живой и полной надежд.

В свой черёд, Луиза де Бретань добавила:

– Король проявляет величайшую заботу о Её Величестве, он почти каждый час справляется, как она себя чувствует, и, несмотря на увещевания, желает видеть её каждый день.

В короткой записке к матери Елизавета подтвердила слова своей статс-дамы:

– Сударыня, я был бы неблагодарной, если бы не призналась Вам, что я счастливейшая женщина на свете и что именно Вам я обязана своим великим счастьем.

Как только ей полегчало, молодая королева продиктовала также письмо своему брату Карлу IХ с поздравлениями по поводу восшествия на престол. Однако силы Елизаветы были настолько ослаблены, что она ещё долго не могла подняться с постели.

Король по-прежнему продолжал проявлять о жене заботу. Чтобы развлечь королеву, к ней привели столетнюю старуху по имени Беата, имевшую в Мазарамбросе репутацию святой. По словам Филиппа, она сделала несколько верных предсказаний, в том числе, о смерти Генриха II. Но когда Елизавета спросила у предсказательницы, сможет ли она родить королю наследника, та ответила, что ребёнок появится не раньше чем через полтора года. Не успела королева опечалиться, как Беата добавила:

– Это не помешает Вашему Величеству быть самой счастливой женщиной на свете.

Дон Карлос, оставшийся в Толедо, тоже постоянно интересовался здоровьем своей мачехи и сообщал ей о том, что сам идёт на поправку. При этом от Елизаветы поначалу скрывали, что епископ Лиможа и Анна де Монпасье тоже заболели оспой, вероятно, заразившись от неё. Тем более, что на ноги они поднялись раньше королевы (за дочерью герцога де Монпасье ухаживала Клод де Винё).

Постепенно лицо Елизаветы стало почти таким, как до болезни. В первый же день, когда она решила позавтракать с золовкой в саду, из Толедо вернулся Филипп II вместе с доном Карлосом. Пока король беседовал с Елизаветой, ей доставили пакет из Франции, в котором, среди прочего, были портреты королевы Екатерины, короля Карла и маленькой Маргариты, которую Екатерина так стремилась обручить с инфантом. Филиппу очень понравился портрет юной принцессы, и он спросил у жены:

– Как Вы думаете, Ваша сестра станет такой же высокой, как Вы?

Затем король похвалил портрет Екатерины и дал его посмотреть своей сестре, которая тоже им восхитилась. Когда Филипп удалился, к королеве допустили дона Карлоса. Показав ему портреты своей матери и сестры, Елизавета лукаво поинтересовалась у пасынка:

– Какой из них больше нравится Вашему Высочеству?

Покраснев, инфант, смеясь, ответил:

– Я думаю, что молодая дама красивее.

– Поверьте, Ваше Высочество, что в жизни моя сестра тоже очень красива и очень грациозна.

Ничего не ответив Елизавете, дон Карлос снова взглянул на портрет и покраснел ещё больше.

– Что же касается другого брака, мадам, – написала присутствовавшая при этой сцене статс-дама королеве-матери, – то здесь о нём молчат.

Возможно, Филипп согласился бы с предложением кардинала Лотарингии устроить брак Марии Стюарт с доном Карлосом, если бы не буйный характер инфанта, который открыто презирал своего отца. Предоставление ему независимости посредством союза с королевой Шотландии могло стать причиной серьёзных бедствий Слабое здоровье дона Карлоса, кроме того, давало Филиппу тайную надежду на передачу короны потомству его молодой жены, к которой он так нежно относился. Самой Елизавете хотелось бы видеть в качестве невесты инфанта не честолюбивую Марию, а свою сестру Маргариту. Ещё не встав с постели, она предупредила свою мать, чтобы та была настороже в отношении интриг Гизов в пользу их племянницы:

– Мадам, по возможности не допустите, чтобы моя невестка поехала в Жуанвиль, ибо за последние три недели здесь стало известно об этом её намерении и этот факт заставляет меня предположить, что она находится в постоянной связи с испанским кабинетом.

В свой черёд, император Фердинанд I настойчиво предлагал дону Карлосу руку своей внучки, эрцгерцогини Анны Австрийской. А испанские кортесы, собравшиеся в окрестностях Толедо, посоветовали Филиппу II потребовать разрешения у папы на брак инфанта с его тёткой Хуаной Австрийской.

Однако вместо женитьбы дона Карлоса отправили учиться в университет Алькала. А Елизавета в начале февраля вернулась в Толедо. Несмотря на то, что она путешествовала в носилках с мулами, дорога её очень утомила. Филипп II встретил её во дворе Алькасара и проводил до самых дверей её личных покоев. На следующий день королева почувствовала себя так плохо, что пожелала исповедаться и принять Святое причастие, а затем долго беседовала с мужем наедине. К счастью, спустя сутки она почувствовала себя лучше и через неделю встала с постели.

Портреты, которые Екатерина прислала дочери, были источником большого утешения для Елизаветы в отсутствие мужа. Казалось, она никогда не уставала созерцать изображение своей матери, которое с двумя другими поместила в своём кабинете.

– Ночью, мадам, – свидетельствовала Клод де Нана, – когда королева заканчивает свои молитвы, она не перестаёт целовать и кланяться Вашему портрету, а после – изображению короля, своего брата.

Вероятно, Елизавета страдала от одиночества при испанском дворе, где, за исключением праздников, короли редко общались со своими придворными, в то время как с самого детства она привыкла вращаться в блестящем обществе образованных людей. Хуана Австрийская, прекрасно разбиравшаяся в генеалогии и политике и поддерживавшая тёплые отношения путём переписки с грозным инквизитором Вальдесом, вряд ли могла стать занимательной компаньонкой для своей юной невестки. Поэтому королева находила удовольствие в беседах со своим бывшим наставником, старым аббатом де Сент-Этьеном, чьи разносторонние таланты были также высоко оценены Филиппом II, защищавшим его от ревности своих придворных. Ещё она брала уроки рисования у Ангиссолы Софонисбы, о чём засвидетельствовал 9 февраля французский посол, который написал Екатерине Медичи:

– Королева, Ваша дочь, проводит время за портретами, которые она рисовала в моём присутствии с быстротой, присущей её уму. Это стало возможным благодаря урокам, полученным ею от одной из итальянских дам, приставленной к ней королём благодаря тому, что та хорошо зарекомендовала себя в живописи. Кроме того, она приказала мне попросить Вас прислать ей карандаши всех цветов, как у Жанэ.

Тем временем при дворе распространились слухи о пренебрежении, которое якобы выказали французы к останкам Франциска II и о том, что его похоронили без всякой помпы и церемоний. Испанцы и, особенно, дворецкий королевы, стали насмехаться над французскими дамами. Эта неприязнь ещё больше обострилась, когда Филипп II приказал убрать траурные драпировки из церквей и часовен, посещаемых двором, не выдержав сорок дней траура. Несмотря на протесты французов, король отказался отменить своё распоряжение и, вдобавок, пожелал, чтобы его супруга тоже сняла траур. Когда же королева попыталась возразить, он ответил:

– Исполнив мою просьбу, Вы не совершите ошибку, потому что если при французском дворе давным-давно уже перестали печалиться по поводу смерти своего короля, то почему Испания должна продолжать его оплакивать?

Больше всего была возмущена Луиза де Бретань. Вызвав к себе дворецкого, она сердито спросила:

– Что за гнусные слухи Вы распускаете, сударь? Всем известно, что наш король строго соблюдает этикет, который предписывает ему носить траур по своему предшественнику в течение сорока дней.

На что граф Альба де Листа со злорадной усмешкой ответил:

– Если Вы желаете, сеньора, я могу показать Вам копию списка со стоимостью и порядком похорон короля Франции, которые были совершены с неприличной поспешностью и без каких-либо церемоний.

Время до Великого Поста Филипп II решил провести с женой в Аранхуэсе. За год дворец здесь значительно перестроили и расширили, устроили фонтаны и каскады и засадили величественную аллею вязами. За работами здесь наблюдали два опытных садовника, которых прислала Екатерина Медичи. Елизавета целыми днями занималась с ними планировкой новых садов. Католический король же руководил разведением соколов, одно из немногих развлечений, которые он себе позволял (Гизы постоянно присылали ему в подарок самых отборных соколов, коршунов и прочих стервятников, Филипп же им взамен – быстрых мулов из королевских конюшен в Ассегну и чистокровных скакунов из Андалусии). А придворные в мраморном зале дворца обсуждали политические новости с Альбой или принцем Эболи, в зависимости от того, к какой партии принадлежали, или обсуждали с Филиппом достоинства той или другой религиозной реликвии, приобретённой королём. Испанки же плели интриги под знамёнами главной камеристки королевы или принцессы Эболи.

В начале пребывания королевской четы в Аранхуэсе пришло известие о кончине графа Альба де Листы. Ему вырвали зуб, но десна продолжала кровоточить, и спустя двадцать дней после операции дворецкий королевы скончался, что особенно никого не огорчило, кроме Елизаветы:

– Хотя граф был человеком грубым и страстным, но, вместе с тем, разумным, искренне меня любил и хорошо служил мне!

Филипп II временно назначил дворецким королевы герцога Альбу, пока окончательно не будет сформирован её придворный штат. Несмотря на то, что с разрешения мужа Елизавета теперь могла назначать на должности своего двора того, кого ей заблагорассудится, в марте отъезд Луизы де Бретань, Анны де Монпасье и других дам во Францию был окончательно решён. Вскоре по этому поводу Елизавета получила депешу от матери, составленную в соответствии с предложениями французского посла. Екатерина Медичи обещала Луизе де Бретань и другим дамам щедрое вознаграждение после возвращения во Францию. К письму также прилагался подарок для Елизаветы – Псалтырь, на котором Карл IХ собственноручно написал имя сестры и преподнёс ей от себя в подарок чётки. На этот раз королева Испании действовала решительно: вызвав к себе статс-даму, она ясно дала понять, что им необходимо расстаться и вручила отзывное письмо королевы-матери. Так как от радости Филипп II не ставил предела для её щедрости, Луиза де Бретань и другие дамы остались довольны, сожалея только о том, что у них больше не будет такой прекрасной госпожи, как Елизавета. После долгих дебатов было решено, что статс-дама вернётся во Францию в составе свиты Анны де Монпасье, за которой вскоре должен был приехать её жених граф д’Э. Кроме того, к неудовольствию главной камеристки, Клод де Винё должна была отныне заведовать драгоценностями королевы. Что же касается поста первой дамы, то королева предложила его герцогине Альбе, которая была в тех же летах, что и графиня Уренья.

Правила Великого поста 1561 года неукоснительно соблюдались всеми обитателями Аранхуэса, кроме королевы и Анны де Монпасье. Так как здоровье Елизаветы ещё не восстановилось полностью, Филипп II обратился с просьбой к папскому легату позволить королеве и её кузине совершать молитвы наедине в своих покоях. Отправлять придворные богослужения должны были кардинал Мендоса, великий инквизитор Вальдес, Диего де Чавес, духовник короля, Консильи и Пачеко, капеллан и духовник Елизаветы, и аббат Сент-Этьен, её податель милостыни. Утренняя религиозная служба, на которой присутствовали Филипп II, его сестра и сын, длилась по шесть часов каждый день. Проведя в Аранхуэсе первые четыре недели Великого поста, король затем удалился в монастырь Сан-Хуан-де-лос-Рейес в Толедо, а Хуана Австрийская – в Нуэстра-Сефиора-де-Кармель. Елизавета же осталась в Аранхуэсе под надзором герцогини Альбы, принцессы Эболи и главной камеристки. Дону Карлосу тоже разрешили остаться при дворе со своим наставником доном Гарсиа де Толедо и дворецким принцем Эболи.

Во время пребывания в Аранхуэсе инфант вёл себя более пристойно, чем обычно. Вероятно, красота и доброжелательность Елизаветы смягчили его сердце. В последнее время он взял за обычай, воздавая должное королеве, одновременно пренебрежительно отзываться о своём отце. Нередко резкие высказывания пасынка шокировали Елизавету. Однажды дон Карлос высмеял чрезмерное смирение, выказанное королём в присутствии великого инквизитора Вальдеса, а также одежды, подаренные Филиппом II Богоматери Гваделупской. В другой раз он прочитал Елизавете собственный сонет на французском языке:

Вы громко жалели об отъезде короля, мадам,

Однако я понял, что сам не испытываю печали.

Признайтесь, что когда Вы говорили о короле, то думали обо мне!

Отдайте, молю Вас, мне Ваше сердце,

И живите моим, которое я давно подарил Вам!

А на следующий день преподнёс королеве собачку «в противовес» её любимому попугаю, подаренному королём, и снова продекламировал:

Если бы он мог рассказать Вам о моей страсти и о моей преданности,

То Вы бы с большей готовностью прислушались к его словам

О моей несравненной боли, чем если бы я сам открыл Вам правду.

Итак, попугай, говори за меня!

Вероятно, если бы Филипп услышал эти излияния сына, они вряд ли бы ему понравились. Что же касается самой Елизаветы, то её больше волновала растущая с каждым днём в Испании непопулярность её матери. Выражением тревог королевы стало письмо Луизы де Бретань к Екатерине, написанное ещё до Пасхи:

– Мадам, здесь говорят, что скоро будет объявлена война между двумя королевствами, что, уверяю Вас, очень огорчило Вашу дочь, и она умоляет Вас хорошенько обдумать это.

В ответ флорентийка попросила Елизавету уговорить Филиппа II добровольно вернуть Антуану де Бурбону завоёванную испанцами часть Наварры:

– Мадам, что касается того, что говорят о короле Наваррском, якобы желающем вовлечь нас в войну, прошу Вас заверить Вашего мужа, что до тех пор, пока он будет желать нашей дружбы, он её получит, потому что я ничего более не желаю.

Испуганная Елизавета в большой спешке отправила гонца за герцогом Альбой, попросив министра приехать к ней без промедления, и, поделившись с ним своими опасениями, спросила:

– Ответьте мне по чести и совести, готов ли король, мой муж, пойти на какую-нибудь уступку господину Вандомскому (так называли Антуана де Бурбона при испанском дворе)?

– Клянусь честью, я ничего знаю, Ваше Величество, но как только смогу что-либо выяснить по этому поводу, то сразу сообщу Вам, – ответил герцог.

Вынужденная удовлетвориться этим ответом, Елизавета, однако, пообещала матери, что, когда Филипп вернётся, она лично выяснит его отношение к королю Наварры. Желая получить от своего зятя чёткое обещание не вмешиваться в дела Франции, Екатерина также заставила сына, Карла IХ, предложить ему встретиться на границе их королевств. Однако Филипп II ответил на это предложение довольно уклончиво.

В этот момент в Испанию, наконец, прибыл жених Анны де Монпасье. Её обручение с графом д’Э было отпраздновано с большой помпой в присутствии их католических величеств. Через несколько дней невеста и жених отправились домой в сопровождении Луизы де Бретань, Клод де Наны и шести фрейлин, не считая бывших слуг королевы. Во время расставания с весёлыми девушками Елизавета не удержалась от слёз и пообещала, что всегда будет следить за их судьбой в знак признательности за их верную службу. Кроме того, каждая фрейлина получила по четыре тысячи экю в качестве приданого. При этом королева сказала:

– Этот щедрый дар был сделан по желанию Его Величества!

Освободившиеся должности в штате королевы тотчас заняли испанцы. Таким образом, из всей её французской свиты остались только аббат де Сент-Этьен, Клод де Винё и четыре фрейлины.

После Пасхи французский двор отправился в Фонтенбло, где Екатерина встретилась со своей бывшей невесткой, о чём сообщила епископу Лиможа:

– Королева Мария проявляет ко мне такую же подобострастность, как и всегда, но я вряд ли ошибаюсь в её истинных чувствах.

После чего подвергла последнюю жестокому испытанию, заставив её присутствовать во время проповеди Монлюка, епископа Валентского, принявшего протестантство.

В мае 1561 года Филипп II неожиданно издал указ о переводе двора и всех государственных учреждений в Мадрид. Из Толедо на северо-восток потянулись телеги, наполненные скарбом и кипами бумаг из королевских архивов. Придворные, в основном, были очень недовольны затеей с этим переездом. Мадрид не мог похвастаться ни славой, ни богатством.

– Там нет даже собора, не говоря уже о трибунале святой инквизиции или университете! – недоумевали приближённые короля.

– А в Толедо только-только отстроили королевский дворец!

Было много пересудов, почему католический король принял такое решение:

– Возможно, Его Величество сделал это ради любви к королеве, которой не нравится жить в Толедо?

Толедо Елизавете действительно не нравился, она несколько раз болела там, да и зимы в этом городе были холоднее, чем в Мадриде. Пострадавшее здоровье королевы заметно улучшилось с изменением столицы. Филипп и Елизавета были счастливы, несмотря на то, что по этикету они ели отдельно и спали отдельно, только ночью король приходил в спальню жены. Впрочем, каждый день Филипп II находил в своем плотном рабочем графике два часа, чтобы после полудня провести их с королевой. Апартаменты короля в большинстве дворцов располагались над покоями Елизаветы, их соединяла тайная лестница, выходившая в небольшой салон, доступ в который был закрыт даже главной камеристке. Вслед за королём в Мадрид стала переселяться знать и строить там себе дома и дворцы. При Филиппе II начался Золотой век Испании – период расцвета культуры, который под конец его правления ознаменовался творчеством таких гениев, как живописец Эль Греко и писатель Мигель Сервантес. Сам король был прекрасным математиком и написал книгу «Порядок творений» о многообразии природы. Ещё он собрал большую коллекцию картин, причём его самыми любимыми художниками были Босх и Тициан. Что же касается Елизаветы, но она полностью разделяла любовь мужа к живописи, и, кроме того, увлекалась музыкой. Узнав о том, что Хуана умеет играть на виоле, королева тоже овладела этим инструментом и за всю свою жизнь сочинила пять религиозных опер.

После отъезда Луизы де Бретань Елизавета действительно быстро приспособилась к обычаям и чопорному церемониалу испанского двора. Каждый вечер она устраивала приём для своего ближайшего окружения и два раза в неделю – для всего двора. А когда погода была благоприятной, Елизавета организовывала пикники среди лесистых полян Аранхуэса, сделав их популярными среди испанской знати. Другим развлечением, более соответствующим вкусу короля, было то, что Филипп и Елизавета в сопровождении духовенства и придворных выезжали для встречи и сопровождения какой-нибудь реликвии (мощей). Католический король питал страсть к собиранию реликвий, которые свозили в Испанию со всего мира. Причём на деньги, потраченные на одну такую церемонию, можно было бы одеть всех мадридских нищих. Как уже раньше упоминалось, Елизавета также часто посещала монастыри и церкви. Брантом писал:

– Когда она отправлялась в церковь, монастырь или сад, вокруг воцарялась невиданная толкотня и давка… Все желали её видеть; и счастлив был тот, кто мог сказать: «Я видел королеву!». Таковы испанцы.

Несмотря на сложные отношения с герцогом Альбой, Елизавета примирилась с его женой, своей новой статс-дамой. Что же касается графини Уреньи, то после отъезда Луизы де Бретань у неё не осталось причин для недовольства. Наоборот, король выказал главной камеристке своё неудовольствие из-за одного случая, который произошёл с его супругой.

Как-то раз после заката Елизавета отправилась в монастырь Санта-Клара, чтобы прогуляться по его обширным садам. Там уже находилась Хуана Австрийская, которая решила вернуться вместе с ней. Согласно этикету, королева и её золовка должны были ехать в разных каретах. Вместо этого они подсели к герцогине Альба, чтобы немного поболтать. А графиню Уренью оставили в карете королевы. Наслаждаясь свежим вечерним воздухом, дамы весело смеялись, не заметив, что шлейф платья Елизаветы попал под колёса кареты. Внезапно Елизавета выпала наружу и несколько секунд её волочило по земле. Её спутницы отчаянно закричали и карета остановилась. К счастью, королева не получила серьёзных травм, не считая сильного испуга. Дамы подняли её и отнесли в карету, где сидела главная камеристка. После чего все вернулись во дворец. Там Елизавету уложили в кровать и позвали лекарей. Пока те обсуждали её лечение, пришёл Филипп II, узнавший обо всём во время заседания государственного совета. Хирурги заверили его, что королева не пострадала и скоро оправится от испуга. Король успокоился и супруги поужинали вместе в присутствии графини Уреньи. Посмеявшись над происшествием с женой, Филипп, тем не менее, запретил главной камеристке впредь уступать своё место кому-либо во время поездки с королевой. Однако поддразнивания мужа обидели королеву и они расстались недовольные друг другом.. На следующее утро, однако, Елизавета рано отправилась навестить своего супруга, и, пробыв некоторое время наедине, король и королева появились вместе на публике. Впоследствии Елизавета дала аудиенцию французскому послу, который написал её матери:

– Вид Её Величества совершенно избавил меня от опасений, ибо, слава Богу, она выглядела такой грациозной и живой, как никогда в своей жизни.

После коронации юного Карла IX в День Вознесения 1561 года Антуан де Бурбон решил предпринять последнюю попытку добиться от Филиппа возвращения своих земель. С этой целью вместе с Екатериной он отправил в Испанию королевского камердинера д'Озанса, Тот должен был обратиться, в первую очередь, к Елизавете, которой было предложено обеспечить ему аудиенцию у Филиппа II. Это была непростая задача, которую родственники так беспечно навязали молодой королеве. Политика Екатерины, заключающаяся в примирении всех враждующих сторон, довела католического короля до крайней степени враждебности. Однако удовлетворить короля Наварры в это время было очень важным для флорентийки. Уже начал формироваться триумвират в составе коннетабля Монморанси, герцога де Гиза и маршала Сент-Андре, и королева-регентша опасалась потерять свою власть.

При этом флорентийка забывала, что, как католической королеве, её дочери было затруднительно просить своего мужа отказаться от цветущей территории в восемьдесят миль с населением, превышающим 300 000 душ. В своём рвении достичь своей цели, Екатерина даже продиктовала дочери слова, которые она должна была употребить, когда попытается убедить Филиппа расчленить своё королевство, чтобы удовлетворить притязания такого никчемного принца, как Антуан де Бурбон: «Королева, моя мать, пишет мне, что, если Вы цените её жизнь, её покой и сохранение нашей религии в королевстве Франции, она очень искренне умоляет Вас через меня сделать что-нибудь для короля Наварры».

Услышав о претензиях Антуана де Бурбона, Филипп II выразил крайнее неудовольствие: католический король настолько презирал этого принца, что во всех депешах именовал его без всяких титулов: «Вандом». Видя это, Елизавета благоразумно дала мужу прочитать письмо Екатерины вместо того, чтобы повторить ему её слова. После чего молодая королева, возможно, под диктовку Филиппа, дала такую отповедь матери:

– Мадам, месье д'Озанс прибыл ко двору в такое неблагоприятное время, что я очень боюсь, что он не встретит такого хорошего приёма, которого я могла бы желать, ибо они (министры Филиппа) настолько поражены всем, что недавно произошло во Франции, что теперь не придают его словам никакого значения.

Таким образом, эта французская миссия провалилась.

Летом окончательно решилась судьба Марии Стюарт. По приказу мужа Елизавета передала матери, что дон Карлос никогда не женится на королеве Шотландской. И об его предполагаемом браке с Хуаной Австрийской речь тоже не идёт. В ответ Екатерина Медичи сообщила, что 12 августа Мария, наконец, отплыла в Шотландию.

С болью в сердце и грустными предчувствиями простилась она с Францией, где наслаждалась великолепием и роскошью, какие только мог тогда предоставить цивилизованный мир. Легкомысленная и непостоянная до последнего, королева Шотландская летом нашла утешение в ухаживаниях Анри д'Амвиля, второго сына коннетабля Монморанси, который даже подумывал развестись со своей супругой, чтобы жениться на ней. Екатерина не выказала неудовольствия этим брачными планами, так как её больше беспокоило, как бы Мария не очаровала юного короля Карла IХ, поэтому сделала всё, чтобы ускорить её отъезд. В качестве прощального подарка флорентийка добавила от себя пенсию в 20 000 ливров к приданому своей невестки, которое и без того было значительным. Во время прощания кардинал Лотарингии предложил племяннице оставить ему на сохранение шкатулку с драгоценностями, а также мебель и другую обстановку, которые она решила взять с собой в Шотландию.

– Монсеньор, – ответила Мария, хорошо знавшая своего дядюшку, – если у меня хватит смелости, чтобы доверить себя волнам, то я, конечно, могу рискнуть и своими драгоценностями!

Что же касается Елизаветы, то она пыталась унять свою тревогу, предаваясь любимому занятию под руководством Софонисбы Ангиссолы, которая, написав портреты короля, королевы, Хуаны Австрийской и дона Карлоса, получила должность придворной художницы. Клод де Винё в письме, адресованном Екатерине Медичи 30 сентября 1561 года, свидетельствует:

– Королева большую часть своего времени рисовала, что доставляло ей огромное удовольствие, так что я думаю, что через год она станет такой же хорошей мастерицей, как та, которая её учит, одна из лучших в мире.

Художница оказала большое влияние на молодую королеву. Благодаря Ангиссоле Елизавета значительно улучшила свои любительские навыки рисования. Впоследствии итальянка также учила рисовать её дочерей.