Лучшая принцесса своего времени

Глава 15

В начале Нового 1564 года, который король встретил с женой в Аранхуэсе, он снова получил послание от своей сестры Марии и её мужа Максимилиана Габсбурга, короля Богемии, которые хотели выдать замуж свою старшую дочь Анну за дона Карлоса:

– Его Императорское Высочество просит короля, чтобы он прямо и ясно известил о своих намерениях по этому поводу, не медля больше с этим, так как это нанесло бы тяжкий вред его дочери.

Однако католический король, более, чем когда-либо, не хотел давать согласие на женитьбу сына, потому что Елизавета была беременна:

Счастье Филиппа было безграничным, и он приказал немедленно отправить курьера к королеве Екатерине, чтобы сообщить радостную весть. Отсрочка этих переговоров, а также нежелание отца женить его, усилили недовольство дона Карлоса, и он мечтал о том, чтобы покинуть Испанию и принять на себя командование войсками в Неаполе или Нидерландах. В Европе же сложилось впечатление, что Филипп согласится со справедливыми требованиями Максимилиана и его супруги. Екатерина Медичи даже торжественно заявила герцогине де Гиз и кардиналу де Лотарингии:

– Теперь у меня больше нет причин не доверять Вашей племяннице, королеве Шотландии, ибо, к счастью, принц Испании обручился с принцессой Богемии.

Известие о положении Елизаветы вызвало большую радость при дворе Франции. Екатерина отправила письмо с указаниями по сохранению здоровья дочери во время её беременности. Она особенно просила её ежедневно заниматься ходьбой и не оставаться в постели, если это не рекомендовано врачами. При этом королева-мать добавила:

– Увы, я слишком хорошо знаю Вас, дочь моя, чтобы не сомневаться, что при малейшем неудобстве Вы немедленно ляжете в постель, хотя это крайне пагубно для Вашего здоровья.

Однако, узнав, что Евфразия Гусман, фрейлина Хуаны Австрийской, тоже ждёт ребёнка от короля, Елизавета очень расстроилась. Впрочем, король был довольно строг со своими любовницами, не тратил на них государственную казну и старался, как мог, скрывать свои похождения на стороне от жены. Чтобы заставить замолчать сплетников и успокоить королеву, Филипп II дал Евфразии приданое и заставил её выйти замуж за Антонио Луиса де Лейва, третьего принца Асколи. Венчание состоялось весной 1564 года в часовне мадридского Алькасара. Свидетелями были Елизавета и дон Хуан Австрийский, незаконнорожденный брат короля.

В свой черёд, Филипп издал множество постановлений для удобства своей супруги. Среди прочего, он приказал приготовить великолепные носилки, в которых королева могла бы удобно расположиться во время путешествия из Аранхуэса и Мадрид. Причём они были задрапированы голубым бархатом с тиснённым королевским гербом, а колонки были из чистого серебра. Однако у Елизаветы началась лихорадка, и врачи решили, что она потеряла ребёнка. Филипп II стоически перенёс это разочарование, и его поведение с супругой оставалось в высшей степени внимательным, ибо Елизавета была подавлена и отказывалась утешаться. По приказу своего господина Руй Гомес отправил гонца с печальными новостями к французскому послу, и через несколько дней Сен-Сюльпис отправился в Аранхуэс, чтобы навестить королеву и обсудить с Филиппом государственные дела. Елизавета горько плакала, когда ей выражали сочувствие по поводу постигшего её несчастья.

– И, – говорит посол, – король, её муж, изо всех сил старался утешить Её Величество, а также умолял её ради него не печалиться более. Его Величество, кроме того, пожелал, когда королева прибыла в Мадрид, чтобы я послал мою жену поговорить с ней и подбодрить её.

Это свидетельство Сен-Сюльписа сильно расходится с общепринятым мнением о суровом и холодном характере Филиппа II. В своих многочисленных письмах, адресованных матери и другим, Елизавета выражала глубокую признательность судьбе за то, что она сделала её женой Филиппа, акцентируя внимание на своём семейном счастье, которое, по её словам, не может быть большим. Утверждение королевы полностью подтверждается депешами епископа Лиможа, Сен-Сюльписа и Фуркево, французских послов в Мадриде.

Примерно в начале мая 1564 года король и королева прибыли в Мадрид. Дон Карлос приехал из Алькалы, чтобы навестить их, и много раз демонстрировал радость от новой встречи с Елизаветой, которой он, по своему обыкновению, оказывал большое почтение. Поскольку здоровье королевы всё ещё оставалось слабым, врачи собрались на консультацию вскоре после её возвращения из Аранхуэса, и, к изумлению двора, они объявили, что Елизавета всё ещё беременна. Радость королевы была велика, и она так искренне ходатайствовала за своих врачей, что король простил им ошибку и позволил сохранить свои должности. По приказу короля все придворные приёмы были приостановлены. Филипп также распорядился, чтобы королеве ничего не предписывалось без его предварительного разрешения.

Один из немногих людей, допущенных к Елизавете, был посол Шантонне, чьи пристрастные донесения серьёзно угрожали дружественным отношениям между Францией и Испанией. Недавно он был отозван из французского двора и назначен послом в Вену. Этот хитрый дипломат получил тёплый приём у герцога Альбы, однако опасался, что Елизавета примет его более сдержанно из-за его интриг при дворе её матери. Она, однако, приветствовала его как обычного министра, который заслужил благосклонность короля. С недостатком такта, удивительным для такого умного человека, Шантонне поцеловал руку королевы и попытался заверить её, что его злонамеренное поведение при французском дворе было сильно преувеличено. Тогда, прервав его речь, Елизавета с достоинством произнесла:

– Если в будущем, господин посол, Вы желаете оказать хорошую услугу королю, моему мужу, и мне самой, то воздержитесь от разжигания споров между правительствами Испании и Франции.

Здоровье королевы казалось удовлетворительным до 2 августа. К тому времени она была на пятом месяце беременности, и в честь этого события при дворе должен был состояться праздник. Королева и король стояли возле окна дворца с Хуаной Австрийской, ожидая начала торжества. Внезапно Елизавета увидела Евфразию де Гусман, теперь принцессу Асколи, одетую почти как королева и всячески выпячивавшую свой живот. Раньше при испанском дворе такое было немыслимо. Вероятно, Елизавета вспомнила, как Диана де Пуатье, любовница Генриха II, частенько заменяла Екатерину Медичи на официальных приёмах, потому что лицо её исказилось, из носа пошла кровь и ей пришлось удалиться. Она послала сказать королю, что не может присутствовать на празднике из-за плохого самочувствия. В течение следующих двух дней королева продолжала чувствовать лёгкое недомогание, но в понедельник четвертого августа её болезнь настолько усилилась, что врачи сочли необходимым пустить ей кровь в присутствии короля.

Елизавете, однако, становилось всё хуже и хуже, и, наконец, она потеряла двух девочек-близнецов. Было объявлено, что у королевы злокачественная лихорадка и она вряд ли выздоровеет. Филипп в крайнем душевном смятении не покидал жену, ухаживая за ней сам с величайшей любовью, пока лёгкий приступ той же лихорадки, от которой страдала его супруга, не заставил его на время ослабить свою заботу. Хуана Австрийская и принцесса Эболи не покидали покоев Елизаветы и выказали крайнюю скорбь при виде её страданий. Герцог Альба, как дворецкий королевы, также дежурил в её приёмной на протяжении всей болезни своей госпожи. Тогда Елизавета посвятила себя Сан-Диего-де-Алькала и поклялась совершить паломничество к его святилищу, если выздоровеет. Она также пообещала богатые дары святыням Богоматери Толедской, Гваделупской и Аточской. Охваченный горем из-за перспективы потерять свою супругу, Филипп заперся в своих апартаментах и отказывал всем в аудиенции. Он приказал возносить молитвы за её выздоровление по всему королевству и устраивать публичные шествия, чтобы просить заступничества святых, почитаемых в Испании. Посол Сен-Сюльпис через герцога Альбу обратился с прошением к королю, чтобы ему было позволено увидеть Елизавету и сообщить о её состоянии королеве-матери. Дон Карлос также проявил глубокую скорбь, он плакал, постился и участвовал во всех религиозных процессиях, которые проходили по улицам столицы. Более того, инфант горячо молил о том, чтобы его впустили в покои умирающей королевы попрощаться с ней, но Филипп категорически запретил это свидание, разрешив посетить королеву только послу. Долгое время король также отказывался дать разрешение на то, чтобы сообщить Елизавете о грозящей ей опасности, и когда герцог Альба предложил, чтобы королева составила завещание, пока она в состоянии это сделать, Филипп запретил её беспокоить. И только после того, как королю сказали, что его женой овладевает оцепенение, предшествующее кончине, он позволил королевским капелланам поговорить с ней о смерти и исповедовать её. Также по приказу Филиппа было составлено завещание королевы, согласно которому всё имущество Елизаветы отходило её матери. Королева поставила подпись под документом в присутствии мужа, герцога Осуны и герцога Альбы. Когда Филиппа впоследствии спросили, почему он отказался от приданого своей супруги, король ответил:

– Отдав такой приказ, мы только следовали священному долгу, предписывающему выказывать большую дружбу и уважение королеве-матери, подобающие хорошему сыну.

После совершения таинств прелаты покинули покои королевы и она осталась лежать без признаков жизни. Её лицо и шея распухли, так что их прежние прекрасные формы уже нельзя было узнать. Тогда король, взяв руку своей супруги, нежно прижал её к своим губам и удалился в свою молельню со следами такого горя и волнения на лице, что к нему никто не осмелился обратиться и, тем более, следовать за ним. Один из французских врачей королевы, Монгион, тем не менее, услышав, что его испанские коллеги оставили всякую надежду спасти жизнь Елизаветы, приблизился к её кровати и несколько мгновений внимательно смотрел на неё. А потом заявил:

– Мне известно снадобье, которое, я думаю, всё же оживит Её Величество.

Затем он потребовал разговора с королём. Выслушав Монгиона, Филипп вернулся с ним в апартаменты королевы, где в его присутствии ей немедленно был введён препарат. Более того, он приказал, чтобы все указания лекаря выполнялись беспрекословно. Это чудесное восстанавливающее средство было дано королеве в шесть часов утра 7 августа. Примерно через два часа после этого, к всеобщему удивлению, её губы и щёки приобрели прежний цвет.

– Всё произошло так внезапно и чудесно, что, мадам, мы все сочли это истинным вмешательством Всемогущей силы, поскольку вся человеческая помощь прежде оказывалась бесполезной, – написал Сен-Сюльпис Екатерине Медичи.

Вероятно, если бы не вмешательство Монгиона, Елизавета умерла бы от крайнего истощения, так как её испанские врачи явно выказали своё невежество.

Известие о критическом состоянии королевы вызвало неописуемое горе в Мадриде. Мрачно звонили колокола. Процессии священников переходили от церкви к церкви.

– Улицы, – свидетельствовал писатель Брантом, – были запружены людьми, направлявшимися в церкви и больницы, чтобы помолиться за выздоровление Её Величества. Некоторые шли босиком и с непокрытыми головами, другие совершали покаяние на улицах; все возносили молитвы, обеты и жертвоприношения с постами, истязаниями и святой дисциплиной, так что впоследствии считалось, что все эти слёзы, молитвы, мольбы и вздохи принесли больше пользы для излечения этой принцессы, чем мастерство её врачей.

Молодость королевы во многом способствовала её выздоровлению, и после нескольких дней частичной бесчувственности она начала медленно восстанавливаться. Графиня де Уренья и Клод де Винё не отходили от неё, поскольку этикет не позволял лицам низшего ранга приближаться к ложу королевы Испании. Как только в состоянии Елизаветы стали заметны первые постоянные признаки улучшения, по всей Франции и Испании снова начались молитвы и процессии. Не желая лишний раз тревожить королеву-мать, Филипп запретил любому курьеру выезжать из столицы в Париж, не предъявив пропуска, подписанного герцогом Альбой. Теперь же курьеры отправлялись каждый день, чтобы сообщить Екатерине Медичи новости о здоровье её дочери. Угроза здоровью Елизаветы сохранялась ещё три недели, в течение которых она находилась между жизнью и смертью и временами теряла сознание. Филипп II был крайне расстроен и пристыжен. От постели супруги он не отходил ни на шаг, и держал её за руку. После этого случая король уже никогда не изменял жене.

По приказу Екатерины Сен-Сюльпис поздравил католического короля с выздоровлением его супруги и сообщил мнение королевы-матери о том, что, если бы её дочь получала надлежащий уход во время беременности, то это не довело бы до крайности. Поэтому Екатерина попросила зятя разрешить допустить ко двору Елизаветы ещё двух врачей, которые могли бы оказать ей помощь в подобном случае. Затем посол посетил королеву, уже бодрую духом, но всё ещё слишком слабую, чтобы подняться с постели. Она выразила желание, чтобы посол написал её матери, что у неё всё хорошо, и что король, её муж, попросил у неё разрешение съездить на четыре дня в Эскориал, и она с большим сожалением предоставила ему это разрешение.

– Но, мадам, – писал Сен-Сюльпис, – я точно знаю, что упомянутый король ждал в течение нескольких часов, намереваясь не покидать Мадрид, пока Её Величество не станет лучше.

Поскольку королеве тоже был предписан свежий воздух, Елизавета во время отсутствия мужа дважды отправлялась отдыхать в носилках в окрестности Мадрида в сопровождении Хуаны Австрийской и графини де Уреньи. Из Эскориала король отправился на один день в Сеговию, чтобы поохотиться.

– Католический король, Ваш брат, сир, – сообщал Сен-Сюльпис Карлу IХ, – отправился насладиться свежим деревенским воздухом и охотой, и, несомненно, никто не мог бы требовать от него больше, чем сделал Его Величество, который чрезвычайно страдал от горя и беспокойства во время болезни королевы, Вашей сестры. Он должен пробыть там всего неделю, чтобы не покидать надолго упомянутую госпожу королеву, которая находит его общество лучшим лекарством, которое может ей быть предоставлено.

Здоровье Филиппа, по словам посла, тоже сильно пострадало. Елизавета поднялась с постели на Михайлов день1564 года. Первое сообщение по этому поводу она отправила своему брату-королю. Узнав об этом, католический король вернулся в Мадрид, и в течение двух часов, утром и вечером, он оставался с женой, развлекая её приятными разговорами. Выздоровление королевы было отпраздновано публичным шествием по городским улицам с огромным размахом. Филипп принял участие в процессии в сопровождении дона Карлоса. Его племянники эрцгерцоги Рудольф и Эрнст, выписанные из Вены, следовали за ними. Далее по порядку, в соответствии с рангом, шли гранды Испании, министры, послы, тайные советники и все члены Высших судов королевства. Им предшествовали прелаты, облачённые в церковные одежды. Во время процессии Филипп подозвал к себе французского посла и в знак особой чести публично поговорил с ним. Упомянув о своих страданиях и об опасениях во время болезни Елизаветы, король сказал:

– Богу было угодно даровать мне это великое благословение, за которое я всегда должен быть благодарен Ему. Не могли бы Вы, господин посол, сообщить мне, так ли сильно страдала королева, её мать, перед своими первыми родами?

Посол ответил, что не знает, так как он не был при дворе во время появления на свет Франциска II. Однако добавил, что Екатерина Медичи счастливо произвела на свет всех своих последующих детей.

Филипп ответил:

– Ах! Тогда королева, моя жена, в будущем будет следовать во всём советам и предписаниям своей матери.

Король хотел сопровождать жену в Гваделупу, чтобы исполнить обет, который она дала во время своей болезни, и объединиться с ней в благодарении перед алтарём Богоматери за то, что она была возвращена ему. Однако у дона Карлоса внезапно начался

приступ жёлчной лихорадки в результате волнения из-за здоровья мачехи, и королевская чета решила отложить своё паломничество до весны 1565 года. Однажды, беседуя с Сен-Сюльписом, Елизавета рассказала послу об этих планах:

– Ах, господин посол, мне жаль, что во время моей болезни я дала обет совершить паломничество в собор Богоматери в Гваделупе, который находится по пути в Португалию вместо того, чтобы дать себе обет посетить Святое Распятие (в Бургосе), которое находится неподалеку от Байонны, на пути во Францию!

Сен-Сюльпис также сообщил Екатерине:

– Их величества, находя присутствие своих придворных утомительным, уединяются вместе, король с Вашей дочерью, мадам, осматривает свою галерею картин и демонстрирует ей прекрасные мраморные статуи, к очень большому удовольствию упомянутой католической королевы.

Однажды Елизавета, беседуя с мужем, спросила его:

– Если бы я умерла, Ваше Величество женились бы снова? И если да, то пал бы Ваш выбор на королеву Шотландии, как утверждают некоторые люди?

Филипп улыбнулся, а потом ответил с большой серьёзностью:

– Нет, нет, сеньора, моё положение и привычки очень отличаются от положения и привычек королевы Шотландии!

За два дня до выздоровления Елизаветы в Мадрид прибыл её соотечественник, аббат де Брантом, чьё красноречие и сплетни о французском дворе забавляли Елизавету. Она попросила герцога Альбу представить его королю, в то время как сама представила гостя дону Карлосу. Брантом был свидетелем того восторга, с которым жители Мадрида приветствовали Елизавету во время её первого появления на публике после выздоровления. Первые визиты Елизаветы были совершены в церкви и к святыням столицы, чтобы поблагодарить Бога за своё выздоровление и принести пожертвования по обету, данному во время болезни. Она ехала туда в карете, сидя впереди и откинув вуаль с лица, чтобы все могли видеть её. При этом королева была одета в белое атласное одеяние без каких-либо украшений. Толпы людей собрались, чтобы посмотреть на королеву.

– Когда она обратила к ним своё очень красивое лицо, – писал Брантом, – которое королева обычно всегда открывала, было понятно, что народ любит её с ещё большим пылом и относится к ней с почтением.

В течение пятнадцати дней подряд Елизавета продолжала свои посещения церквей и монастырей, и принесла богатые дары святыням Сан-Диего-де-Алькала и Деве Марии Аточской, покровительнице Мадрида.

Вскоре после своего прибытия у Брантома началась сильная зубная боль, которая помешала ему в течение двух дней засвидетельствовать своё почтение королеве.

– Когда Её Величество убедилась в моей болезни, – рассказывает Брантом, – она прислала своего аптекаря, который принёс мне траву, оказавшую особое действие на мой больной зуб; когда я положил упомянутую траву на него, боль немедленно прошла.

Своим поступком Елизавета навеки завоевала его сердце. В другой вечер, когда жизнерадостный аббат развлекал королеву анекдотами о дворах Франции и Португалии (где побывал перед этим), вошёл камергер, чтобы объявить о визите Хуаны Австрийской.

Поклонившись королеве, аббат хотел удалиться, однако Елизавета сказала:

– Задержитесь, господин де Бурдейль. Сейчас Вы увидите красивую и учтивую принцессу, с которой Вы, возможно, будете рады познакомиться. Её Высочество также будет рада познакомиться с Вами, поскольку Вы так недавно видели короля, её сына.

После приветствий Елизавета сообщила инфанте, что она беседовала с господином де Бурдейлем, аббатом де Брантомом, камердинером короля, её брата, который недавно покинул Лиссабон. Тогда Хуана выразила желание задать несколько вопросов, касающихся двора её сына. Брантом приблизился и был представлен сестре короля, после чего преклонил колени и поцеловал край платья Хуаны, а после – её руку.

– Госпожа принцесса, – утверждал аббат, – была миловидной и грациозной дамой, очень роскошно одетой в шёлковые одежды и в шляпке из белого крепа, которая острием спускалась ей на лоб.

Затем Хуана задала ряд вопросов относительно молодого короля Португалии, своего сына, она спросила о занятиях Себастьяна и о том, каково было мнение Брантома о его королевских качествах.

– Я отвечал на все эти вопросы по-испански, – рассказывал Брантом, – на этом языке я тогда говорил так же хорошо или даже лучше, чем на французском.

Затем принцесса спросила:

– Красив ли мой сын и на кого он больше всего походит чертами лица?

Галантный ответ Брантома был таков:

– Его величество – один из самых могущественных принцев в христианском мире, и он – точная копия своей королевской матери.

Хуана улыбнулась, явно довольная комплиментом, и лёгкий румянец выступил на её щеках. Таким образом, беседа продолжалась до тех пор, пока не появились главный камергер и камеристка, чтобы сопроводить королеву на ужин с королём.

После того, как инфанта удалилась первой, Елизавета повернулась к искушённому придворному своего брата и, улыбаясь, сказала, прежде чем покинуть комнату:

– Господин де Бурдейль, Вы доставили мне огромное удовольствие, когда сказали принцессе то, что Вы думаете в отношении короля, ее сына.

Затем Елизавета добавила, что принцесса очень желала бы выйти замуж за её брата-короля, чему она сама была бы очень рада.

Тем временем Карл IХ и его мать отправили Шарля де Монморенуа, сеньора де Меру, к испанскому двору со специальной миссией поздравить короля и королеву со счастливым выздоровлением Елизаветы. Когда Меру прибыл, Филипп только что покинул Мадрид, чтобы пожить две недели в Эскориале и проинспектировать ход работ по его строительству. Поскольку король отсутствовал, этикет требовал, чтобы Меру оставался в доме Сен-Сюльписа до возвращения католического короля, но Филипп, догадываясь, с каким нетерпением королева ожидает писем матери и брата, разрешил жене дать ему публичную аудиенцию.

Меру сообщил Елизавете о том, что после провозглашения Карла IХ совершеннолетним Екатерина объявила о своём намерении взять юного короля в длительное турне по стране, дабы представить его народу. И что во время этого грандиозного путешествия она надеется встретиться на границе с дочерью и зятем.