Лучшая принцесса своего времени

Глава 21

Здоровье Елизаветы оставалось слабым, и она сильно страдала от усталости, вызванной путешествием, тем не менее, было сочтено целесообразным увезти её из пагубной атмосферы Сеговии. По прибытии в Мадрид к ней присоединилась герцогиня Альба, которую ждал холодный приём у королевской четы. Дон Карлос также прибыл и занял свои покои в королевском дворце. Испытывая недоверие со стороны своего отца, который питал отвращение к его распутному образу жизни и полному отсутствию приличий, принц видел, что его избегают те, чьё влияние или советы могли бы помочь ему исправить свои ошибки. Гонорато Хуан, епископ Осмы, верный наставник дона Карлоса, кажется, единственный, кто обладал благотворным влиянием на разум своего ученика. Время от времени инфант и его наставник обменивались множеством нежных писем, причём Филипп II поощрял эту переписку. К сожалению, епископ Осмы умер во время пребывания дона Карлоса в Эль-Боске, и последний, таким образом, был лишён его совета в критический период своей жизни, когда, как никогда, нуждался в настоящем друге.

Другим постоянным корреспондентом инфанта был его податель милостыни Эрнан Суарес де Толедо. Суарес часто умолял дона Карлоса отказаться от своих опасных замыслов, которые, по его словам, были от лукавого, однако наследник престола пренебрегал его советами. Принц Эболи также время от времени прибегал к своему красноречию, но его призывы к чести и благородным чувствам дон Карлос встречал насмешкой, будучи уверен в том, что его дворецкий являлся шпионом короля. Шумные и беспринципные манеры инфанта каждый раз, когда он появлялся в королевском присутствии, истолковывались придворными как преднамеренные оскорбления. Однако Филипп II стойко переносил грубый сарказм и вызывающие речи сына. Поэтому, несмотря на всё своё безрассудство, дон Карлос тушевался под холодным взглядом и презрительным молчанием отца, и часто после этого искал сочувствия у Елизаветы.

Узнав о том, что король не собирается назначать его главнокомандующим, инфант запальчиво заявил:

– Я всё равно буду сопровождать отца во Фландрию или туда, куда бы он ни направился!

В доказательство своей решимости дон Карлос отправил одного из своих конюхов с двенадцатью тысячами дукатов в Андалусию, чтобы закупить лошадей, пони и мулов для предполагаемой экспедиции. Своим следующим шагом он ещё более глубоко и надолго оскорбил Филиппа. Инфант внезапно в отсутствие отца предстал перед государственным советом и попросил каждого из его членов обратиться к королю и сообщить ему, «что он хотел бы заняться делами Фландрии, чтобы всё изучить и найти решение, дабы прекратить беспорядки». Согласно свидетельствам бывшего королевского секретаря Переса, к которым, однако, нужно относиться с осторожностью, ибо они исходили от смертельного врага Филиппа II, король приказал дону Хуану Австрийскому втереться в доверие к инфанту, чтобы быть в курсе всех его тайных замыслов. Что сводному брату короля было сделать, в принципе, несложно, так как нунций Кастанео утверждал:

– Инфант своими устами выражает каждый порыв своего сердца.

Тем временем король, вернувшись из Эскориала, приказал своей супруге написать матери и брату с просьбой разрешить ему проехать через Францию по пути в Брюссель. Карл IХ и Екатерина немедленно согласились, ведь, фактически, их посол использовал все свои таланты интригана, чтобы добиться этого. В то же время дон Франсиско де Алава официально обратился к французскому правительству с аналогичной просьбой, сопровождаемой уведомлением о том, что королева Испании снова забеременела, и король, её супруг, должен позаботиться о том, чтобы её поездка в Брюссель была совершена со всем доступным комфортом.

Тем не менее, медлительность Филиппа II и его хорошо известный ужас перед любым вооруженным конфликтом делали крайне маловероятным, что король сам подвергнет наказанию своих взбунтовавшихся подданных в Нидерландах. При Карле V это движение было бы давным-давно подавлено или, по крайней мере, само сошло бы на нет после того, как император посулами и наградами привлёк бы на свою сторону нидерландскую знать. Холодное же, сардоническое самообладание Филиппа приводило людей в ярость. Кажется невозможным, чтобы он вёл себя как мужчина!

Дон Карлос не замедлил потребовать, чтобы регентство было возложено на него в случае, если его отец решит покинуть королевство. В то же время Елизавета искренне желала, чтобы её освободили от руководства государством во время отсутствия мужа, и одновременно просила, чтобы Хуана не была наделена верховной властью, пока она сама остаётся в пределах королевства. Сестра короля тоже проявляла крайнее нежелание оставлять свои благочестивые занятия в монастыре Дескальсас Реалес и соглашаться на столь ответственный пост, будучи уверена, что её племянник поднимет мятеж против её власти.

Тем временем дон Карлос, не удовлетворившись своим выступлением в государственном совете, проделал тот же трюк на собрании кортесов Кастилии. Он заявил трогательным тоном, от которого у многих присутствующих навернулись слезы:

– Вся Испания скорбит из-за приближающегося отъезда своего короля и суверена, государя, который был отцом своего народа и пастырем стада. Тем не менее, было бы благоразумно и необходимо, чтобы Его Величество отправился усмирять восстание фламандцев, поскольку от успешного разгрома повстанцев зависит миссия, возложенная на Священную канцелярию инквизиции.

Затем инфант строго приказал депутатам сохранить его визит в тайне и удалился в своей манере, не удостоив первого президента обычным вежливым приветствием.

На следующий день кортесы уже обсуждали вопрос о подаче петиции королю с просьбой сделать дона Карлоса регентом на время его отсутствия, а также изгнать из королевства всех ростовщиков и банкиров, которые жестоко угнетали народ. Это последнее безрассудство со стороны сына и убеждение в том, что регентство Елизаветы или Хуаны будет нарушено восстаниями в городах и провинциях в пользу дона Карлоса, заставило короля избрать наиболее выгодный для него политический курс. Не сообщая предварительно никому о своем проекте, Филипп II вызвал герцога Альбу и сообщил ему, что он решил отправить его в Нидерланды во главе армии, чтобы помочь Маргарите Пармской в подавлении ереси и в принуждении к подчинению эдиктам. Рую Гомесу в то же время было приказано встретиться с французским послом и сообщить ему:

– Католический король придерживается своего намерения посетить Фландрию, но его путешествие не может быть предпринято до ноября 1567 года, то есть до того, как королева родит.

Когда герцог Альба пришёл засвидетельствовать своё почтение и попрощаться с инфантом перед отъездом из Мадрида в начале апреля 1567 года, дон Карлос угрожающе воскликнул:

– Вы не поедете во Фландрию, потому что я намерен отправиться туда сам!

На что Альба хладнокровно ответил:

– Я пришёл только для того, чтобы сообщить Вашему Высочеству о своём отъезде, потому что собираюсь подавить волнения в Нидерландах и подготовить страну к лояльному приёму нашего государя.

Этот ответ, казалось, ещё больше разъярил инфанта, который выхватил кинжал и, повернувшись к герцогу, воскликнул:

– Клянусь жизнью моего отца, Вы не уйдете! Ты не уйдёшь! Я убью тебя!

Затем последовала борьба: с безумным неистовством сын короля сцепился с герцогом, которому, в конце концов, удалось отнять у него кинжал. После того, как Альба отпустил его, дон Карлос, задыхающийся и измученный борьбой, выбежал из комнаты, напоследок бросив на своего противника такой яростный взгляд, что пронял даже бесчувственного герцога. Этот приступ ярости вызвал у инфанта приступ лихорадки, приковавший его на несколько дней к постели. Филипп II же ограничился тем, что через принца Эболи донёс до сына:

– Оскорбив моего министра и наместника, Вы нанесли таким образом оскорбление мне самому.

Этот случай усилил отчуждение, уже существовавшее между королём и его сыном.

15 апреля Филипп дал Альбе в Аранхуэсе прощальную аудиенцию, во время которой подтвердил своё обещание вскоре последовать за герцогом в Нидерланды. В то же самое время придворные острословы, присутствующие в зале для аудиенций королевы, начали подшучивать над медлительностью короля и его ужасом перед длительными путешествиями. После того, как придворные простились с Елизаветой, в зале почти никого не осталось, кроме дона Карлоса, дона Хуана Австрийского и принцессы Эболи. В свой черёд, посмеявшись над глупостью тех, кто берёт на себя труд обсуждать последствия событий, которые вряд ли когда могли произойти, дон Карлос начал высмеивать само путешествие и те усилия, которые король прилагал, дабы избежать его.

Затем он саркастически добавил:

– Отец, по-видимому, придерживается мнения, что покойный император достаточно совершил путешествий и для себя, и для него, так что решил отдохнуть как для себя, так и для императора.

Королева не услышала этого замечания, поскольку была занята беседой с несколькими лицами, которые просили у неё аудиенции. А дон Хуан и принцесса Эболи переговаривались вполголоса, делая вид, будто ничего не слышат. Тогда дон Карлос достал записную книжку и начал составлять маршрут «великих путешествий» короля. Елизавета, когда инфант показал ей книжку, не смогла удержаться от смеха: там всего лишь были указаны названия нескольких королевских дворцов, которые посещал Филипп II на протяжении года. Вот и всё его «путешествие»! Случилось так, что, пока королева читала книжку, в её покои вошёл камергер и объявил, что короля внезапно охватила сильная слабость и что он, по-видимому, очень болен. Елизавета сразу поспешила в апартаменты супруга, а дон Карлос, торопясь последовать за ней, бросил книгу в маленький шкафчик, стоявший неподалёку, дверцу которого он запер, не зная, что у принцессы Эболи есть дубликаты ключей от всех шкафов и выдвижных ящиков королевы. Таким образом, не успел дон Карлос покинуть зал, как донна Анна завладела книжкой. Ознакомившись с её содержимым, она отдала оригинал принцу Эболи, своему мужу, а на её место положила похожую книжку. Королева, обнаружив её в том месте, где, по словам дона Карлоса, он оставил свою собственную, поспешила бросить её в огонь, не открывая. А Руй Гомес, желавший при удобном случае погубить дона Карлоса, сообщил об этом инциденте королю. Выслушав заявление принца Эболи, Филипп II потребовал показать ему книгу и сразу узнал почерк сына. После чего король впал в глубокую задумчивость и Руй Гомес счёл благоразумным оставить его.

Поведение сына короля по отношению к герцогу Альбе чрезвычайно разозлило не только короля, но и вельмож. Убеждённые, что за восшествием на престол дона Карлоса последует их казнь или изгнание, они стремились обеспечить свою безопасность низложением опрометчивого и своенравного инфанта. За столом совета едва ли был хоть один дворянин, против которого дон Карлос не обнажил бы свой кинжал или на которого он каким-либо иным образом лично не напал. Впрочем, из-за беспутного образа жизни организм инфанта настолько ослаб, что, по мнению Гутьерреса и других врачей, ему было крайне нецелесообразно вступать в брак. Их отчёт был официально представлен тайному совету, который предложил Филиппу II признать наследниками королевства потомство Елизаветы.

– Принц находится в настолько плачевном состоянии, как от природы, так и по причине своих выходок, что, по мнению трёх главных врачей, нелепо говорить о его женитьбе, – сообщил Фуркево во Францию в последний день июня 1567 года.

Филипп, однако, счёл уместным снова обратиться с очень серьёзным и исчерпывающим предостережением к своему сыну по поводу ошибочности его действий. Более того, будучи осведомлён о возбужденном состоянии ума инфанта, которое, вероятно, могло привести к опасным последствиям, король распорядился отправить посла в Вену для продолжения переговоров о браке между доном Карлосом и эрцгерцогиней Анной. На самом деле это посольство было всего лишь уловкой, чтобы успокоить его несчастного сына в преддверии новых родов королевы. Дон Карлос выразил большое удовлетворение отъездом посла в Вену и часто наносил визиты Елизавете без какого-либо неудовольствия со стороны Филиппа II. В то же время королева проявляла живейшее сочувствие к инфанту, пытаясь вернуть ему расположение отца. Она часто беседовала с ним о делах в Нидерландах и пыталась примирить его с решением совета. Несмотря на смягчающее влияние, которое Елизавета оказывала на ум дона Карлоса, природная жестокость его характера продолжала ежедневно проявляться в неистовых вспышках ярости.

Венецианский посланник Бадоэро рассказывает, что однажды один из его приближённых подарил дону Карлосу прекрасную ящерицу. Грубо схватив рептилию за хвост, тот сделал какое-то шутливое замечание, когда ящерица извернулась и укусила его за палец. В одно мгновение лицо инфанта вспыхнуло и он в ярости размозжил её голову об стену. Частенько в придворном кругу или даже на улицах дон Карлос использовал непристойные выражения, несмотря на возмущение представительниц прекрасного пола. С прелатами он осмеливался спорить о вопросах веры, в то время как перед своим духовником, отцом Диего де Чавесом, он показал себя самым непослушным и придирчивым учеником. Император Максимилиан, который, по-видимому, был полон сочувствия к своему несчастному племяннику, написал письмо, в котором увещевал инфанта изменить своё поведение и доказать своими делами, что он достоин унаследовать трон своего отца. Однако дон Карлос не обращал внимания на предупреждения и продолжал свои безумства, пока повсеместно его будущий приход к власти не стал рассматриваться как самое страшное бедствие, которое могло случиться.

Здоровье королевы, тем временем, оставалось в благоприятном состоянии. Посол утверждал, что она страдала только от зубной боли, «которая сильно беспокоила Её Величество». В августе Елизавета начала паломничество в храм Богоматери Аточской, чтобы обеспечить себе счастливые роды. Каждый день после обеда она посещала вечерню в часовне монастыря иеромонахов в сопровождении герцогини Альбы. Эта последняя своим усердием постепенно снискала благосклонность королевы, хотя любимой компаньонкой Елизаветы по-прежнему оставалась донна Анна Фазардо. Екатерина хотела послать своей дочери французского врача, поскольку не без основания приписывала большую часть её страданий испанским «тварям». Тем временем во дворце в Мадриде велись большие приготовления к приближающемуся событию – родам королевы. Процессия, состоящая из настоятеля и духовенства королевской часовни, ежедневно обходила галереи дворца, распевая псалмы и моля Всевышнего сохранить мать и её ожидаемое потомство. Торжественные мессы были отслужены во всех церквях Мадрида. В часовне Эскориала также была отслужена служба епископом Куэнсы в присутствии Филиппа II, который благочестиво принёс жертвы великим святыням своего королевства.

Апартаменты, занимаемые принцем Эболи, располагались под апартаментами королевы и сообщались с апартаментами, отведёнными дону Карлосу. Филипп выразил свое намерение, чтобы в будущем эти покои занимала маленькая инфанта, что, конечно, вызвало у дона Карлоса сильное возмущение и усилило ненависть, которую он питал к своему отцу.

Десятого октября 1567 года королева родила вторую дочь в присутствии короля и главной камеристки. Её выздоровление в этот раз было быстрым, и через три дня после родов Елизавета почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы дать французскому послу аудиенцию. Когда последний явился с визитом во дворец, Филипп II снова заявил, что он испытывает гораздо большую радость от рождения второй дочери, чем если бы Провидение подарило ему сына. Покинув покои королевы, Фуркево навестил новорожденную и поделился своими впечатлениями с Екатериной:

– Уверяю Вас, мадам, что я видел очаровательную маленькую принцессу. Черты её лица более женственны, чем у сестры. Я не мог разглядеть цвет её глаз, так как Её Высочество спала, но, как я понимаю, они зеленоватого оттенка. А волосы у неё каштановые.

Вскоре король покинул Мадрид и перебрался в Аранхуэс, где активно занимался планами ведения войны в Нидерландах. Перед отъездом Филипп II отправил письмо своему послу во Франции, в котором сообщал о рождении второй дочери, приложив ещё одно для передачи Екатерине. Королева-мать также пожелала, чтобы ей прислали портрет инфанты Изабеллы. Алава, однако, использовавший любую возможность, чтобы нагрубить ей, ответил:

– Просьба Вашего Величества не может быть удовлетворена, поскольку наши обычаи запрещают портретировать ребёнка, тем более, королевского.

Елизавета, тем не менее, в то же самое время наняла художника, чтобы тот написал портрет инфанты, и отправила его Екатерине, догадываясь, какое удовольствие доставит ей такой подарок. Вторую дочь Елизаветы назвали Каталиной Микаэлой, причём первое имя дали ей в честь бабушки, королевы Франции, а второе – потому, что инфанта родилась в день святого Михаила. После выздоровления Елизаветы снова появились предположения относительно отъезда королевской четы во Фландрию. Екатерина Медичи сочла уместным обратиться через Фуркево к своей дочери с длинной проповедью о том, как ей следует вести себя в том случае, если король решит доверить ей регентство на время своего отсутствия:

– Передайте моей дочери, господин посол, что она должна выказать себя достойной столь почётного поста. Пусть никому не уступает, но правит так, чтобы она была королевой и хозяйкой, и таким образом, чтобы король, её муж, был благодарен ей за всё, а не слугам, которых оставит при ней.

Церемония крещения была назначена на 19 октября. В этот день Филипп вышел из покоев королевы и не вернулся – без него маленькую инфанту отнесли в приходскую церковь Святого Георгия в вечерний час, и крёстный отец, эрцгерцог Рудольф, совершил торжественный обряд, в то время как король оставался в своём кабинете в раздумье.

– С момента рождения инфанты Каталины на судьбу Елизаветы словно легла тень, – написал историк.

Не то, чтобы король отвернулся от жены, нет, ибо сердце Филиппа навсегда было отдано Елизавете, но её томили мрачные предчувствия. При испанском дворе никто не чувствовал себя в безопасности под взглядом своего сурового государя. За арестом графов Эгмонта и Горна по приказу Альбы в Нидерландах последовал арест Монтиньи, посла наместницы, в Мадриде, который был препровождён в крепость Симанкас, в то время как другой посланник, маркиз Берген, скончался в тюрьме в мае прошлого года. Тюрьмы святой инквизиции были переполнены жертвами, поскольку Филипп твёрдо решил не терпеть никакой другой веры во всей своей империи, кроме римско-католической. Однажды во время обсуждения своей предполагаемой поездки в Нидерланды Филипп II насмешливо заметил:

– Проницательные люди могли бы легко догадаться, что у нас никогда не было намерения ехать во Фландрию, поскольку мы так долго то отрицали, то подтверждали своё намерение.

Во все времена король брал за правило улаживать дела без шума, никогда не заявляя о своих намерениях и не хвастаясь ими. Он верил, что, когда великие государи публично заявляли о своём намерении сделать то-то и то-то, их тайным решением было ничего не предпринимать, или, по крайней мере, как раз наоборот, ибо свершилось бы великое чудо, если бы дела увенчались успехом после того, как было объявлено об этом.

Закончил Филипп II тем, что одобрил террор герцога Альбы в Нидерландах и казнь графов Эгмонта и Горна.

– Наши замыслы, – отметил он, – никогда бы не привели к столь удовлетворительному результату, если бы мы публично объявили о них.

Покинув Аранхуэс, Филипп направился в Эль-Пардо, где ненадолго задержался. Сохранилось множество посланий, которые он отправил в Мадрид, справляясь о здоровье своей супруги и новорожденной. Отсутствие мужа, однако, тяжело сказалось на настроении Елизаветы, кроме того, её отношения с Францией были прерваны из-за происходивших там волнений, в то время как она испытывала глубокую тревогу о здоровье своего брата Карла IX, который очень страдал от перемежающейся лихорадки. Печальные предчувствия также омрачали покой королевы. Со всех сторон тень зла отбрасывала свой мрак. Последствия от кровавых действий Альбы ощущались даже в Мадриде, и сама королева плакала, слушая трогательные мольбы, обращённые к ней графиней Эгмонт, просившей сохранить жизнь её несчастному мужу. Хуже всего было то, что Елизавета ничем не могла ей помочь, поскольку король дал торжественную клятву не смягчать указы, изданные его суровым наместником.