Лучшая принцесса своего времени

Глава 9

В последующие дни Елизавета была в приподнятом настроении, хотя её дамы замечали, что королева казалась беспокойной и лицо её пылало, что они, впрочем, объясняли важными переменами в её жизни. В воскресенье, 20 февраля 1560 года, через шесть дней после её въезда в Толедо, французский посол записал, что он отправился навестить Елизавету и застал её в собственных покоях, куда он был допущен особым распоряжением короля. Она была в весёлом расположении духа, танцевала со своими фрейлинами и угощала их вином. Однако ночью Елизавета проснулась от жажды и жара, на её ступнях появилась небольшая сыпь, сопровождаемая лихорадкой, поэтому она отказалась принять супруга, пока её не осмотрели врачи. Они диагностировали у Елизаветы ветряную оспу и рекомендовали сделать ей кровопускание. Однако она категорически отказалась от предложенного средства:

– Я боюсь вида крови! Умоляю, Ваше Величество, запретите это врачам!

Филипп успокоил её с помощью нежных слов и пообещал:

– Наши лекари заново обсудят назначенное Вашему Величеству лечение.

Затем он вышел из комнаты и, сначала отдав приказ приостановить празднества до тех пор, пока королева не выздоровеет, вызвал к себе врачей Елизаветы. Обнаружив, что они по-прежнему придерживается мнения о том, что кровопускание необходимо для скорейшего выздоровления его супруги, король, в конце концов, согласился, чтобы Елизавета подверглась этой процедуре. Затем Филипп отправился назад в апартаменты королевы и оставался с ней наедине почти два часа, в течение которых он убедил её согласиться на лечение, предписанное врачами, пообещав, что останется с ней во время этой процедуры. Позже стало известно, что Елизавете пустили кровь в присутствии мужа, который всячески поддерживал её. К вечеру жар спал и ночь она провела спокойно, поэтому Филипп не счёл нужным откладывать церемонию официального признания дона Карлоса наследником испанской короны, назначенную на 22 февраля.

По-видимому, король руководствовался при этом самыми лучшими чувствами по отношению к своему несчастному сыну, но дон Карлос, как обычно, проявил неблагодарность, жалуясь на то, что его отец не отложил эту церемонию до тех пор, пока Елизавета выздоровеет. Хотя, ещё до приезда мачехи в Испанию, он заявил:

– Если королева родит Его Величеству ещё одного сына, я буду ненавидеть её за это всю оставшуюся жизнь, и не только её, но и наследника, которого она родит!

Церемония, как и было запланировано, прошла во вторник в соборе Толедо. Ровно в час из Алькасара выехал пышный кортеж, напоминавший торжественную процессию во время въезда Елизаветы в столицу. Дон Карлос ехал на белом коне с великолепно украшенной сбруей и чепраком из золотой парчи. Платье инфанта сверкало драгоценностями, но лицо у него было бледное и мрачное, а его дикий взгляд был отмечен многими людьми, собравшимися посмотреть на церемонию. Слева от дона Карлоса ехал его дядя дон Хуан Австрийский. Инфанту предшествовала длинная кавалькада дворян, непосредственно же перед ним ехали его кузен Александр Фарнезе, молодой принц Пармы, и адмирал Кастилии герцог Медина де Риосеко. За инфантом следовала его тётка Хуана Австрийская в платье из чёрного бархата, усыпанном бриллиантами, и бархатной шапочке, поверх которой была накинута вуаль из белого крепа, окутывающая её фигуру и касающаяся земли. Далее шествовали главные придворные дамы, которые радовались:

– Очень хорошо, что француженки не смогут присутствовать на торжестве из-за недомогания донны Изабеллы!

Впереди Филиппа II ехал граф Оргас с непокрытой головой и со шпагой. Правда, перед этим граф попросил у короля:

– Ваше Величество, разрешите мне не снимать шляпу из-за плохой погоды.

Сначала Филипп согласился оказать эту услугу вельможе, который верно служил ещё императору, его отцу, но, узнав от герцога Альбы, что тот высокомерно высказался о невозможности отказа короля в просьбе главе дома Оргас, утром в день торжества отправил графу сообщение:

– Я отменяю своё разрешение.

Филипп был одет в чёрный бархатный плащ, украшенный драгоценностями и подбитый мехом соболя, в то время как его камзол был из бархата янтарного цвета, с кружевами и орнаментом из серой и золотой нити. Внутри собора взору присутствующих открывалась великолепная картина – такую, какую в те дни могла представить только Испания, разбогатевшая за счёт ограбления Нового Света и духовных сокровищ, собранных Карлом V. На алтаре стояли дивные произведения искусств из золота и серебра – статуэтки, урны и реликварии. Струившийся сквозь витражные окна свет падал на собранные регалии двадцати королевств, выставленные на стол, расположенный слева от главного алтаря. Король первым занял своё место на троне, воздвигнутом возле алтаря, а дон Карлос сидел между отцом и тёткой. Справа от алтаря восседал кардинал Мендоса, архиепископ Бургоса, возле которого собрались все члены дома Мендоса во главе с герцогом де Инфантадо. Слева стояли прелаты, в обязанность которых входило исполнение мессы, – архиепископы Гранады и Севильи и епископы Авилы и Памплоны, а по обе стороны от нефа – вельможи и самые богатые люди Испании, каждый в соответствии со своим рангом. По окончании мессы прелаты во главе с кардиналом-архиепископом поднялись на помост, покрытый малиновой парчой. Там кардинал в окружении своих родственников из дома Мендоса уселся на кресло, готовясь принести клятву верности. Затем граф де Оргас приблизился к королевской трибуне и с низким поклоном сначала вызвал донну Хуану, принцессу Португалии, чтобы принести присягу на верность своему племяннику дону Карлосу. Затем вслух для собравшихся была зачитана клятва судьёй архиепископского суда Толедо. Инфанта встала и вместе с королём Филиппом и доном Карлосом приблизилась к помосту, на котором стояли прелаты. Встав на колени, Хуана Австрийская возложила свою руку на Святое Евангелие и на распятие и после кардинала произнесла слова присяги, обязуясь в дальнейшем оказывать племяннику, как законному наследнику Испании, честь и повиновение, и помочь ему личным служением и всем влиянием, которым она обладала. Затем Хуана подошла к инфанту и хотела поцеловать ему руку в знак уважения и служения. Дон Карлос, однако, отказался от этого, но очень сердечно обнял тётку. Затем дон Хуан Австрийский тоже принёс присягу на верность наследнику престола, а после него – все прелаты и вельможи по порядку. Герцог Альба, председательствовавший в качестве верховного камергера, был последним, кто присягнул дону Карлосу. Рассказывают, что герцог, дав присягу, не стал целовать ему руку, стремясь поскорее вернуться к своим обязанностям. Но когда инфант сердито нахмурился, кто-то напомнил герцогу о его упущении. Тогда Альба вернулся к нему с извинениями. Дон Карлос принял извинение и снизошёл до того, чтобы обнять герцога, которого он не любил и боялся. Церемониал завершился тем, что сам инфант дал присягу соблюдать в будущем, если он унаследует корону, древние законы королевства, управлять по справедливости и защищать католическую веру.

Между тем, когда весть о болезни Елизаветы достигла Парижа, при французском дворе воцарился ужас. Для получения свежей информации о состоянии дочери Екатерина немедленно написала французскому послу, Луизе де Бретань и самой Елизавете. Однако Филип II ещё не считал свою супругу достаточно здоровой, чтобы собственноручно ответить на письмо матери. Поэтому по этому поводу пришлось объясняться послу:

– Причиной болезни королевы считают слишком жаркий климат в этой стране, а отсюда и нездоровый воздух. Испания похожа на мясо – такая же тонкая и острая, так что многие иностранцы здесь болеют, особенно весной.

Недели через две, когда Елизавета почувствовала себя лучше, снова встал вопрос о роспуске её свите. Испанцы были крайне недовольны тем, что вместе с их королевой прибыло множество французов. Если бы не мольбы его юной супруги, Филипп II бы немедленно распустил её свиту ещё в Гвадалахаре. Герцог Альба сообщил французскому послу, что ни один из соотечественников Елизаветы не может занимать официального поста при её дворе, поэтому король назначил графа Альба де Листу «управляющим двором королевы» и дал ему власть распоряжаться и управлять всем, как это было при жизни покойной императрицы. Король желал, чтобы его супругу окружали только испанцы:

–Поскольку, если кто-нибудь придёт навестить Её Величество, то для посетителей, как и для королевы, будет лучше, если её придворные не будут их обсуждать за спиной и сплетничать.

Этот намёк вызвал бурное возмущение среди французов, которые принялись досаждать Елизавете своими увещеваниями и упрёками. Однако её заступничество не помогло, и послу снова напомнили, что присутствие в Толедо свиты королевы было нарушением обещания, данного лично Екатериной Медичи испанским посланникам. Франциск II и Гизы, которые в то время находились в плохих отношениях с флорентийкой, были согласны с Филиппом.

– Мы одобряем принятое решение уволить всех тех, кто сопровождал королеву в Испанию, – писал кардинал Лотарингии послу Себастьяну де л’Обеспину, – более того, мы считаем за благо Ваше намерение удовлетворить короля, её мужа, в этом вопросе, поскольку упомянутая дама должна жить в Испании; полагаем также, что Её Величество была вольна оставить при себе всё самое необходимое для собственного удобства, что и было сделано.

После выздоровления Елизаветы в воскресенье, предшествующее Масленице, король решил съездить в Ассегну, своё загородное поместье, чтобы поохотиться и заодно подготовить рыцарский турнир в честь королевы, который должен был состояться на второй неделе Великого поста. Бороться за честь быть её рыцарями должны были дон Карлос, дон Хуан Австрийский и Александр Фарнезе, племянник короля, воспитывавшийся при испанском дворе. Имение, где находился любимый конный завод Филиппа II, находилось примерно в девяти милях от Толедо. Король отсутствовал до вечера Масленицы и вернулся вовремя, чтобы успеть поужинать со своей молодой супругой. Во время его отсутствия к Елизавете дважды наведывался дон Карлос, которого она развлекала танцами, играми и другими забавами. Молодой принц, который ещё не вылечился от лихорадки, был так подавлен духом, что его, казалось, ничто не могло развеселить. Тем не менее, королеве и её бойким французским девицам это удалось. Елизавета обращалась с пасынком, как с капризным ребёнком, уговаривая его с улыбкой быть в хорошем настроении. Дон Карлос быстро полюбил свою молодую мачеху, в отличие от тётки, Хуаны Австрийской, к которой питал сильную неприязнь из-за того, что «инфанта», как называли её при испанском дворе, с характерной для неё энергией проводили в жизнь строгие меры по усмирению непослушного племянника, предложенные его дедом-императором. За что заслужила площадную брань из уст неблагодарного дона Карлоса.

Перед отъездом Филиппа II по его приказу дворецкий королевы попросил у неё аудиенцию. Шестидесятилетний граф Альба де Листа, на сестре которого был женат герцог Альба, имел при испанском дворе репутацию сурового старого солдата, учтивого с дамами, но невосприимчивого к лести или софистике любого рода. Без всяких обиняков он объявил королеве волю её царственного супруга:

– Ваше Величество может оставить у себя на службе только самых любимых своих слуг, остальная же Ваша свита должна быть распущена.

Елизавета согласилась и отправила список французскому послу для передачи энергичному мажордому. При этом королева, однако, тайно использовала своё влияние на короля, чтобы добиться очень важной уступки, которая, хотя и доставила ей на время удовольствие, но впоследствии привела к горькому раскаянию. Она добилась разрешения пользоваться услугами Луизы де Бретань, Клод де Винё и остальных своих французских дам, при условии, что они не будут занимать официальные должности при дворе. Что же касается Анны де Монпасье, то она должна была пока оставаться при испанском дворе как подруга и кузина Елизаветы. Список придворных, которых королева желала оставить при своей особе, был достаточно длинный. В первую очередь, там стояло имя её бывшего управляющего аббата Сент-Этьена, которого она просила назначить на должность своего подателя милости. Ещё королева желала, чтобы её врачи и аптекари тоже сохранили свои посты. Кроме того, она очень нуждалась в услугах своего скорняка, ювелира и портного, некоего Эдуарда Леата, а также более восьмидесяти дворян из своей свиты. Не говоря уже о карлике Монтене, в пару к которому супруг подарил ей карлицу Магдалену Руис. Правда, список сократился за счёт увольнения слуг королевы, вместо которых сразу же были назначены испанцы. Подчинившись желаниям своей любимой госпожи, граф Альба де Листа, тем не менее, предупредил Елизавету:

– Ваше Величество совершила роковую ошибку, последствия которой однажды отразятся на Вас самой.

Желание Филиппа угодить своей молодой жене, должно быть, было действительно велико, если он временно отказался от своей обычной антипатии к иностранцам и от своего убеждения, что ничто не может быть выполнено хорошо, если это не будет сделано испанцами. Вероятно, секрет необычайной уступчивости католического короля в этом деле заключался в слабом здоровье королевы, и в его опасении, как бы принудительная высылка её соотечественников не нанесли бы ей ещё более серьёзного ущерба. Екатерину Медичи посредством переписки убедили в том же Луиза де Бретань и Клод де Нана, которые, по их утверждению, жили с Елизаветой с самого её рождения и, следовательно, только они понимали её потребности. В свой черёд флорентийка умоляла зятя:

– Прошу Вас, сын мой, оставьте французских дам, потому что положение королевы, моей дочери, будет поистине безнадёжным, если она, не владея испанским языком, будет окружена только особами, не знающими её привычек, и которым ей будет трудно объяснить свои желания.

Таким образом, дело закончилось компромиссом: кроме французов, в свиту Елизаветы вошли также испанцы: граф Альба де Листа сохранил должность мажордома, графиня де Уренья – главной камеристки, Фредерик Португальский стал главным конюшим, а герцогиня Альба, принцесса Эболи, герцогиня де Нахара, маркиза де Сенете и графиня Альба де Листа были назначены почётными дамами.

Из-за того, что дон Карлос не смог справиться со своей лихорадкой, турнир в Ассегну так и не состоялся. Вместо него Филипп II приказал устроить состязание в пешем поединке прямо во дворе Алькасара.

Тем временем во Франции происходили очень важные события. 1 февраля в Нанте близ порта Гюг во Франции был составлен протестантский заговор против Гизов. Согласно планам заговорщиков (их прозвали гугенотами), они хотели захватить братьев, предать их суду и таким образом «освободить короля», установив над ним регентство Бурбонов. Однако слухи о заговоре дошли до герцога Гиза, поспешившего 21 февраля перевести королевский двор из Блуа в соседний замок Амбуаз. Местные жители и посланные Гизами войска подавили мятеж и в Амбуазе начались казни гугенотов: с трибуны Франциск II, Екатерина Медичи и герцог Орлеанский, брат короля, наблюдали за тем, как пятьдесят два дворянина лишились голов на плахе. Приговорённые пели псалмы, ожидая своей очереди, и звук их пения всё слабел по мере того, как увеличивалось число отрубленных голов в корзине. Герцог де Гиз наблюдал за казнью верхом на лошади. Только Анна д’Эсте, его жена, единственная плакала, не в силах перенести эту жестокость.

Если Елизавета радовалась, что заговор гугенотов не навредил её семье, то Филипп II был поражён таким быстрым распространением ереси в соседнем с Испанией государстве.