Лучшая принцесса своего времени

Глава 17

На следующее утро, в четверг 14 июня, к рассвету в Сен-Жан-де-Люс всё уже было готово к приёму католической королевы. Арки, гирлянды и знамёна украшали улицы, через определённые промежутки времени были расставлены стражники, чтобы сдерживать энтузиазм людей, а городские власти облачались в свои торжественные одежды и заняли места, отведённые им в программе церемониала.

Елизавета не изменила своим привычкам и была готова покинуть Ирун только около полудня. Тем временем её чуть ли не с рассвета ожидали принцесса де Ла Рош-сюр-Йон и графиня д’Юрфе, в сопровождении нескольких дворян переправившиеся через реку, чтобы приветствовать её от имени брата-короля и матери. Их приняла главная камеристка королевы со своими дочерями, герцогинями Осуна и Нахара. На вопрос о здоровье католической королевы графиня Уренья ответила:

– Её Величество здорова, но, будучи сильно утомлённой, всё ещё отдыхает.

Пока Елизавета спала, испанцы по приказу герцога Альбы переправляли через реку свой багаж.

В десять часов Карл IХ, королева-мать, французские вельможи и дамы покинули Сен-Жан-де-Люз. Короля сопровождал отряд лёгкой кавалерии. Добравшись до павильона, возведённого на берегу реки, Карл уселся на диван, и, оживлённо переговариваясь с окружающими, одновременно наблюдал за тем, как переправляли багаж, принадлежавший испанцам, который везли мулы, управляемые слугами в конических шапочках. Намеренно или случайно, король и его мать прождали более двух часов, прежде чем на противоположном берегу реки появился хоть один представитель испанского двора.

Как только около двенадцати Елизавета вышла из своих покоев, над фортом был поднят штандарт Испании и прозвучал салют. Триста лучников из личной гвардии королевы заняли свои позиции на берегу, а её камергеры и офицеры сели в лодки. Вне себя от нетерпения, Екатерина Медичи объявила было о своём желании немедленно переправиться на испанский берег, как Елизавета в носилках с главной камеристкой в сопровождении своих дам и самых знатных дворян Испании начала спуск с высот Ируна. Тотчас на французском берегу её приветствовали фейерверком и музыкой королевского оркестра. Перед своеобразным мостом из длинных барж, наведённым французами через реку, стоял Карл IХ в окружении своей свиты и солдат полковника Строцци в полном снаряжении и с ружьями в руках. На испанском берегу тоже собралась огромная толпа, наблюдавшая за встречей царственных особ.

Под палящим солнцем на плавучем мосту двадцатилетняя Елизавета обняла своего брата-короля, который был пятью годами младше её. Жара стояла настолько невыносимая, что шестеро солдат Строцци упали замертво. Чуть в стороне от моста на зелёной поляне виднелся решётчатый павильон, искусно увитый гирляндами из цветов и листьев, украшенный эмблемами и увенчанный флагами Испании и Франции. Его интерьер поражал роскошными коврами, стульями и диванами, а также столиками с изысканной закуской: ветчина из Майена, языки, сосиски, пирожки, салаты, варенье, сладости и всевозможные фрукты, не говоря уже о бордо и других винах с отборных виноградников Франции и Испании. Около павильона дочь поджидала Екатерина Медичи. При виде неё Елизавета, не дожидаясь помощи своего камергера, спрыгнула с носилок и поспешила в радостном волнении к своей матери. Однако по пути, вероятно, вспомнив о том, что она – католическая королева, Елизавета замедлила свой шаг. Приблизившись, она с достоинством сделала реверанс и наклонилась, чтобы поцеловать руку Екатерины. Желая предотвратить это выражение дочерней любви, которое оскорбило бы надменных испанцев, флорентийка обняла и нежно поцеловала дочь. Причём по щекам обеих текли слёзы.

Когда день начал клониться к закату, пора было отправляться в крепость Сен-Жан-де-Люз, где католическая королева с семьёй должна была провести ночь. По сигналу Екатерины её главный конюший подвёл к дверям павильона молочно-белого коня со сбруей из чёрного бархата, окаймлённой серебром и расшитой мелким жемчугом, с вензелями и гербами Генриха II, отца Елизаветы. Это был подарок Екатерины дочери. После того, как Карл подсадил её в седло, католическая королева с матерью и братом направилась в Сен-Жан-де-Люз. За ними следовала их свита, причём каждого испанского гранда сопровождал француз соответствующего ранга, а епископа – французский прелат. При этом сразу стал заметен контраст между французскими кавалерами верхом на великолепных лошадях с плюмажами, в разноцветных бархатных плащах и с украшенными драгоценными каменьями рапирами, и испанцами в круглых шляпах, простых чёрных накидках и верхом на мулах с вьюками поперёк седла.

На пороге дома, отведённого под жильё королевской семье, Елизавету встретила хорошенькая двенадцатилетняя Маргарита со своей гувернанткой, графинями де Шарни и де Соммери, и восемью фрейлинами. Королева нежно обняла свою младшую сестру, которая проводила её в приготовленные апартаменты, чтобы Елизавета могла немного отдохнуть. Через час туда вошла Екатерина и пригласила её на торжественный ужин с королём. Однако королева Испании, утомлённая официальными церемониями, попросила разрешения поужинать со своей сестрой. После трапезы она всё-таки навестила Карла и оставалась с ним до десяти часов вечера.

– Королевская семья провела вечер вместе, – говорит хронист, – в приятных и задушевных беседах и в радостном веселье. Затем король и королева проводили упомянутую даму, католическую королеву, в её апартаменты, в сопровождении такой компании, которую невозможно было бы перечислить.

На следующий день, 15 июня, Елизавета совершила торжественный въезд в Байонну. Флорентийка приказала кардиналу де Бурбону сопровождать её дочь, однако прелат, достигший преклонного возраста, не был склонен к многочасовому утомительному переходу под палящим солнцем, поэтому попросил:

– Пусть эта честь будет оказана молодому принцу Наваррскому, моему племяннику.

Однако Елизавета, помня о запрете своего мужа на любые сношения с вождями кальвинистов и их союзниками, и, особенно, с королевой Наварры, сказала:

– Я прошу кардинала де Бурбона сопроводить меня в Байонну.

Поэтому прелат облачился в свои пышные одежды и сел на мула, приготовившись с покорностью переносить удушающую жару. Католическая королева покинула Сен-Жан-де-Люз около двух часов дня. Она ехала в своей карете, пока не оказалась в двух милях от Байонны, в сопровождении Маргариты де Валуа, герцога Анжуйского и своего нового дворецкого Хуана Манрике. Остановившись у одинокого дома на обочине дороги, Елизавета пересела на серого коня, подаренного Карлом IХ, со сбруей, украшенной драгоценными камнями (подарком мужа), в то время как четверо знатных горожан несли над ней балдахин из малинового бархата. Ее сопровождали восемь главных дам испанского двора и такое же количество французских дам из свиты Екатерины. Затем следовали ещё тридцать пять испанских дам в сопровождении кавалеров, своих соотечественников. По бокам от Елизаветы ехали герцог Анжуйский и кардинал Бурбон. За ними следовала сияющая красотой принцесса Маргарита в сопровождении герцога де Монпансье. Затем – величественная графиня де Уренья, полулежащая в носилках. Справа от неё ехал герцог де Альба, слева – её сын, герцог де Осуна, а сзади – Хуан Манрике, герцог де Нахара и маркиза де Сенете.

Примерно в миле от города католическую королеву приветствовала громкими криками огромная толпа людей. Тем временем из ворот показалась грандиозная процессия во главе с губернатором Байонны в сопровождении коннетабля Монморанси и королевского камергера герцога де Лонгвиля. Затем появились парами рыцари Святого Михаила, одетые в свои воротники и мантии. Далее шли все дворяне, собравшиеся в Байонне, в порядке старшинства. Сотня вооруженных солдат с боевыми топорами следовали за ними с непокрытой головой, а замыкали процессию два батальона швейцарских гвардейцев. Из городских ворот вынесли портрет католической королевы в полный рост между гербами Франции и Испании. Улицы от ворот до собора были увешаны геральдическими символами и девизами. Когда отцы города вручили Елизавете ключи от Байоны на фиолетовой бархатной подушке, она ответила на их приветствие несколькими словами на родном языке. К этому времени уже почти стемнело, однако внезапно город озарился яркими огнями. Каждый дом, церковь и дворец сияли, и факелы были зажжены, как по волшебству, каждым членом кортежа. Затем царственную гостью сопроводили в собор, где её принял кардинал Строцци, облачённый в полное каноническое облачение и в митре. Позади него стояли кардинал де Гиз, епископ Байонны и другие прелаты, включая трёх испанских епископов из свиты Елизаветы. Певчие из часовни Лувра, одетые в далматики и с кадилами в руках, вышли навстречу королеве, распевая «Te Deum Laudamus», а настоятель королевской часовни подал ей святую воду. Елизавета прошла по клиросу к алтарю, где заняла своё место на стуле справа от исполняющего обязанности кардинала. Служба длилась час, причём королеву приветствовали, как свидетельствовал летописец, «романской музыкой». Потом кортеж проследовал в епископский дворец, где Елизавета была принята Карлом IХ и его двором «с большим почётом и радостью». После ужина начались официальные церемонии, длившиеся несколько часов.

В субботу, 17 июня, Елизавета почувствовала себя настолько утомлённой театрализованными представлениями, что осталась в своих апартаментах, допуская к себе только членов своей семьи и своих главных дам. Жара продолжалась, в то время как в городе возникли беспорядки – множество людей не могли найти еду или кров, из-за чего местные власти обратились к Екатерине с просьбой найти средство против этого, поскольку были опасения, что голод и мор начнут косить всех подряд. Поэтому был издан указ, предписывающий больным, престарелым и немощным удалиться из города и искать убежища в указанных деревнях в окрестностях Байонны.

– Во второй половине этого дня, – писал хронист, – король подарил своей сестре другую лошадь с алой попоной, украшенной драгоценными камнями и расшитой жемчугом. В тот же день в Байонну прибыл посланник от герцога Савойского, который привёз королю четырёх прекрасных скакунов с сёдлами в комплекте – этот ценный подарок, как было замечено, очень понравился Карлу IХ, который приказал устроить выезд лошадей в присутствии двора.

Рано утром следующего дня, 18 июня, герцог Альба потребовал аудиенции у короля и его матери, чтобы передать письма от Филиппа II. После этого Карл IХ отправился в сопровождении своей сестры на торжественную мессу, которую проводил кардинал де Бурбон. Екатерина Медичи проследовала в церковь отдельно, в сопровождении своих домочадцев, и заняла своё место слева от священнослужителя, в то время как напротив неё расположились король и Елизавета. Фрейлины флорентийки были одеты по этому случаю в наряды из чёрного бархата, украшенные серебряной бахромой и вышивкой. После мессы Карл снова совершил церемонию прикосновения к больным золотухой, но на этот раз чудодейственная сила короля была применена только в отношении испанских подданных. Толпы людей из пиренейских крепостей собрались, чтобы воспользоваться целебным даром, которым, как считалось, был наделён потомок святого Людовика.

Королевская семья, покинув собор, провела остаток дня в уединении. Герцог Альба использовал часть этого времени для написания депеши своему королевскому повелителю, в которой он выразил глубокое неодобрение поведением и политическими наклонностями французского двора.

– Королева-мать, – указал он, – туманно выразила своё желание использовать все силы, гражданские и церковные, чтобы остановить рост ереси и добиться примирения между домами Шатийонов и Гизов.

Интересно, что Альба сделал такой вывод, ещё не успев провести ни одной беседы с Екатериной по религиозным вопросам. При этом дворяне-гугеноты из свиты юного Генриха Наваррского с пристальным вниманием следили за ходом встречи и бдительно пытались раскрыть тайну зловещих замыслов, приписываемых обеим сторонам.

– Прибытие королевы, нашей госпожи, с визитом к королю и королеве вызвало заметное замешательство среди еретической фракции этого королевства, – написал Франсиско де Алава, испанский посол, Филиппу II.

Если католический король считал, что цель этой встречи – добиться от Екатерины согласия на искоренение ереси во Франции, то флорентийка не желала связывать себя подобными обязательствами. Поведение Елизаветы, однако, вызвало у её матери много тревожных подозрений. Екатерина нашла, что та сильно изменилась с того момента, когда ещё девочкой покинула страну. Её дочь теперь более походила на испанку, чем на француженку, переняв манеры и обычаи, принятые на её новой родине. В разговорах она вторила словам любимого мужа, а годы общения с человеком, значительно старше её по возрасту, который наконец-то обрёл в браке истинное счастье, привели её ещё незрелый ум в полное соответствие с взглядами супруга. Поэтому после первых радостных объятий и проявлений нежности Елизавета стала сдержанной и отстранённой. Хотя мать и дочь пытались вернуть простое, искреннее общение былых дней, получалось это плохо. Елизавета буквально превратилась в глас Филиппа. Однако Екатерине удалось, по крайней мере, добиться того, чтобы во время пребывания в Байонне её дочь сменила свои траурные наряды, которые носила с некоторых пор в подражание мужу, обожавшему чёрный цвет, на цветные платья. С необоснованным оптимизмом королева-мать также надеялась, что феерические развлечения, подготовленные ею, смогут смягчить гостей, и тогда беседа пойдёт в нужном ей русле.

На четвёртый день визита Елизаветы был устроен грандиозный турнир. Призом, за который следовало бороться, был превосходный бриллиант, оценённый в шестьсот дукатов и предоставленный католической королевой. Судьями назначили герцога де Монпансье и принца де Ла Рош-сюр-Йона, представителей королевского рода Валуа. Участники были разделены на шесть отрядов во главе с предводителем. Первый отряд, возглавляемый королём и его братом герцогом Анжуйским, состоял из двенадцати благородных кавалеров, одетых одни в египетские, другие в мавританские, испанские и галльские одежды. Вторую группу возглавлял дофин Овернский, сын герцога де Монпансье. Эти шестеро кавалеров облачились в одеяния из серебряной ткани, дополненные полосами бледно-голубого бархата. Третий отряд возглавлял герцог де Гиз со своими кавалерами, одетыми в золотую ткань. Они были в шлемах и держали в левой руке медный сосуд, из которого вырывались языки пламени. За ними последовал герцог де Лонгвиль с кавалерами в одеяниях из такой же золотой ткани, к которой были прикреплены крылья из серебряной ткани, имитирующие бабочек. Они размахивали копьями, а их лица были скрыты масками из позолоченной кожи. Следующим на ристалище появился доблестный герцог де Немур со своим войском. Его кавалеры были в одеждах из серебряной ткани, расшитой жемчугом и изумрудами, и они ехали на белых, богато убранных лошадях. Королевы и принцесса Маргарита расположились в павильоне, куда перед открытием турнира герцог де Немур отправил карлика, одетого в плащ, в сопровождении трубача, чтобы передать вызов на поединок королеве Испании. Елизавета милостиво приняла картель и, сняв с руки перчатку, послала её герцогу в знак обещания смертельной схватки. Если Карл IХ четыре раза лишь слегка коснулся копьём кольца, то герцог Анжуйский один раз пронзил его насквозь. В конце концов победителем был объявлен де ла Честер, дворянин из отряда короля, который попал своим копьём в кольцо три раза. Поэтому судьи объявили, что драгоценный камень по праву принадлежит ему, и Елизавета приказала графине де Уренье передать бриллиант ему с соблюдением надлежащей церемонии. Получив приз, Честер низко поклонился королевам. Затем он подошёл к балкону, где сидела Елизавета, и, преклонив колени, подарил бриллиант прекрасной Магдалене Хирон, дочери графини Уреньи. Испанка приняла драгоценный камень с милостивой улыбкой и протянула свою руку галантному рыцарю для поцелуя. Во время турнира герцог Альба стоял с непокрытой головой за креслом Елизаветы и два раза отклонил предложение королевы сесть рядом.

Тем же вечером, 19 июня, после праздника, Екатерина провела первые переговоры со своей дочерью. Королева вошла в апартаменты Елизаветы, когда та отпустила своих фрейлин. После ничего не значащих слов католическая королева по просьбе Альбы, уже начавшего уставать от проволочек королевы-матери, начала так:

– Мадам, король, мой господин, очень просил меня выяснить у Вас, какие важные вещи Вы имели в виду, когда написали нам, что хотели бы поделиться ими, но которые Вы доверили бы только Его Величеству или мне. Король испытывает большое беспокойство по этому поводу.

– Теперь это было бы уже бесполезно, – резко ответила Екатерина. – Поскольку мне сообщили, что твой муж испытывает недоверие ко мне и моему сыну. Знаешь ли ты, что его подозрения ведут прямиком к войне?

– Что заставляет Вас предполагать, мадам, что король подозревает Ваше Величество?

Тогда королева-мать холодно произнесла:

– Какой же испанкой ты стала, дочь моя.

– Я испанка, я признаюсь в этом, это моя обязанность, но я ещё и твоя дочь, та же самая, которую ты когда-то послала в Испанию

Беседа продолжалась в том же тоне в течение некоторого времени. Наконец, Елизавета тихо сказала:

– Поскольку король, мой муж, не приказывал мне принимать активное участие в переговорах, я прошу обратиться Вас, мадам, к его послам.

21июня Екатерина нанесла своей дочери ещё один тайный визит, предварительно послав за Альбой. Когда тот вошёл, флорентийка приказала герцогу сесть, однако тот предварительно спросил разрешения у своей госпожи. Затем королева-мать выразила свою радость и благодарность за то, что ей было разрешено обнять свою дочь. И заверила Альбу в своём искреннем желании объединиться с католическим королём, чтобы обеспечить мир и господство римской веры в королевстве её сына. Альба дал ответ в общих чертах, заявив о доброй воле и привязанности, которые католический король питает к королевской семье Франции.

– Теперь я, с Вашего позволения, монсеньор, начну совещаться с Вами о вопросах, касающихся религии, – заявила проницательная Екатерина.

После чего попросила герцога посоветовать ей, какую политику, по его мнению, ей было бы наиболее целесообразно избрать.

– Мадам, – ответил хитрый дипломат, – мне нет нужды заверять Ваше Величество, что король, мой господин, хорошо осведомлён о плачевном состоянии, в котором сейчас находятся дела во Франции, и что средство должно быть найдено быстро. Тем не менее, мы считаем, что Ваше Величество, которая превосходит нас в мудрости, должна, несомненно, изобрести какой-то способ, чтобы я смог рассказать о нём моему царственному господину.

Екатерина, столь же осторожная, чтобы не скомпрометировать себя, сделала в ответ на это лишь несколько замечаний о своей власти над королевством, сказав:

– Всё, что я прикажу, будет соблюдено.

– Мадам, если это правда, что Вы обладаете такой властью, почему же тогда Вы не наказываете тех мятежных подданных, которые осмеливаются бросать вызов нашему Богу и Вашему Величеству? – спросила, в свой черёд, Елизавета.

– Лучший способ, дочь моя, устранить существующие повсюду разногласия, а также поставить дела религии на прочную основу – это заключить союзы между нашими королевскими домами Франции и Испании. По этой причине было бы мудро выдать Вашу сестру, мадам Маргариту, замуж за принца дона Карлоса, а мадам принцессу – за моего сына Анжуйского.

Помолчав несколько минут, Елизавета ответила:

– Я уверена, что Его Католическое Величество, выказав мне большую любовь, получил бы большое удовлетворение и от заключения союзов, предложенных Вашим Величеством. Однако в настоящее время у него нет желания женить сына

Этот ответ был высоко оценён Альбой, который сообщил Филиппу II:

– После турнира Её величество, королева-мать, хотела поговорить со мной снова об этих союзах, и в своём ответе я последовал мудрому пути, который избрала Её Величество, наша госпожа.

Во время своего краткого пребывания во Франции проницательная Елизавета успела понять, что брак её сестры с доном Карлосом, скорее всего, не принесёт ничего, кроме несчастья. Снисходительность, которой юная Маргарита удостаивала д’Антрага и де Шарни, двух самых красивых офицеров из роты телохранителей Карла IХ, повергла испанцев в изумление и, конечно, не внушила им желание видеть её замужем за их инфантом.

– Никогда ни одна принцесса не была в большем затруднении, чем эта королева, – писал Франсиско де Алава о Екатерине Медичи, – хотя со своим обычным громким смехом она демонстрирует внешнее самообладание, как ей и следует, имея удовольствие быть с королевой, нашей госпожой, и имея надежду увидеть Ваше Величество в недалёком будущем.

Вечером в огромном зале состоялся ещё один поединок, в котором приняли участие принц Наваррский и герцоги де Лонгвиль и де Невер. Король и его войско напали на замок, который, как предполагалось, защищал великан, державший в плену нескольких самых красивых фрейлин Екатерины. В замке была заколдованная комната, где были заключены эти девицы, вход в которую защищало вращающееся колесо, охраняемое шестью отвратительными демонами. Великан с триумфом отразил несколько нападений французских и испанских всадников, сломав их копья и сбросив нападавших в ров, окружавший его замок. Однако отряду Карла IХ удалось преодолеть все препятствия – он убил великана, разрушил заколдованное колесо и освободил пленённых девушек. После чего их подвели к королеве Испании, которая даровала свободу и компенсацию пострадавшим красавицам.

22 июня состоялось аллегорическое представление, представлявшее собой поединок между Богиней Добродетели и Богом Любви. Это зрелище было одним из самых изящных и великолепных праздников, придуманных для развлечения католической королевы. Представление началось в полдень следующим образом: герольд явился в резиденцию Карла IХ и там коннетабль де Монморанси отвёл его к королю. Герольд рассказал, что во время своих путешествий по чужим землям он встретился с отрядом английских, голландских и фламандских рыцарей, которые были в разногласиях между собой: одни поддерживали превосходство Добродетели, другие – верховенство Бога Любви. Видя, что они не могут прийти к согласию, он посоветовал рыцарям передать свой спор на рассмотрение короля Франции, что они, соответственно, и сделали, послав своего представителя к Карлу. Когда речь закончилась, король объявил, что спор может быть решён только с помощью оружия и пригласил всех присутствующих посмотреть на поединок, после чего королевы заняли свои места на галерее, завешанной бархатом.

Первая часть представления началась с выхода Добродетели, проехавшей на триумфальной колеснице в форме скалы в сопровождении шести нимф. Богиня была одета в синее одеяние и несла зажжённый факел. Колесница объехала вокруг арены и остановилась перед королевой Испании. Затем богиня прочитала несколько стихов, восхваляющих добродетель, а затем подарила массивную золотую цепь Елизавете и похожие ожерелья пяти испанским дамам, включая графиню де Уренью и её прекрасную дочь донну Магдалену. Затем Богиня Добродетели удалилась, и на ристалище появилась колесница Бога Любви, запряжённая четвёркой пегих лошадей. Колесница тоже остановился перед трибуной, на которой сидела Елизавета. Затем Бог Любви спел положенные на музыку стихи, прославляющие радости и триумфы любви, и, наконец, закончил тем, что подарил Маргарите де Валуа золотую цепочку с сердечком, символом любви, что испанцы сочли странным совпадением, учитывая известные наклонности принцессы. Когда обе колесницы удалились, началось состязание. Король Карл поддерживал дело Добродетели, а герцог Анжуйский – дело Любви. Поединки были блестящими и быстрыми, кавалеры сражались самым галантным образом. Сначала бойцы сошлись врукопашную, причём король и его брат первыми преломили копьё. Затем группа из четырёх человек атаковала четырёх противников, пока схватка не стала всеобщей, к восхищению зрителей. Это сражение продолжалась в течение получаса, когда внезапно участники выстроились в шеренгу, а король и его брат, выехавшие вперед, сердечно обняли друг друга. Это действие было предпринято, чтобы разъяснить смысл аллегории, а именно: «Добродетель и Любовь были братом и сестрой, триумф одного был славой другого». Звуки военной музыки и труб знаменовали собой финал празднества. Как только король приблизился к королеве Испании, начался фейерверк.

23 июня, король был награждён орденом Золотого Руна. Около пяти часов пополудни герцог Альба покинул свое жильё, облачённый в воротник и мантию ордена. Ему предшествовали два пристава и епископы Памплоны и Оруэлы, причём один из этих прелатов был настоятелем ордена. Толпа знати сопровождала герцога в большой зал епископского дворца, где он был принят герцогом де Гизом, великим магистром двора, и герцогом де Лонгвилем, наследственным верховным камергером, который проводил Альбу к Карлу IХ. Вокруг короля стояли вельможи, а за церемонией с галереи наблюдали две королевы. Присягу принёс один из прелатов, затем герцог надел на короля орденскую цепь и помог облачить его в одеяния ордена, которые были из малинового бархата, роскошно окаймлённого золотом. Когда церемония посвящения была завершена, герцог сопроводил Карла на вечерню в соборе. В тот же день король прикоснулся к золотушным больным в третий раз с момента прибытия двора в Байонну.

На следующий день герцог объявил, что миссия испанцев выполнена и что католический король с нетерпением ожидает возвращения своей супруги. Это заявление было воспринято Екатериной с плохо скрытым беспокойством, так как по тону Альбы она догадалась, что тот, как и его царственный господин, был возмущён её политикой веротерпимости по отношению к гугенотам. По наущению королевы-матери Карл IХ возразил:

– Мы пока не может расстаться с нашей дорогой сестрой, которая увидела ещё не все приготовленные для неё зрелища, её отъезд огорчил бы нас, не говоря уже об актёрах.

В свой черёд, Екатерина так настойчиво уговаривала дочь остаться, что молодая королева сообщила Альбе о своём намерении продлить свой визит до 2 июля, добавив:

– Я сама будет нести ответственность за задержку перед королём, своим господином.

Тем временем из Толедо прибыл курьер с письмом от Филиппа, в котором говорилось о браках, так страстно желаемых Екатериной. Католический король намекнул, что они станут возможными, если только французское правительство будет проводить правильную политику в области религии.

Вечером 23 июня Екатерина снова послала за Альбой, чтобы встретиться с ним в покоях королевы, поскольку ей нужно было кое-что сообщить ему. Герцог застал двух королев прогуливающимися по длинной галерее – вероятно, той, которая соединяла апартаменты Елизаветы с епископским дворцом, где жил Карл IХ. Екатерина открыла эти вторые переговоры старой песней:

– Чтобы рассеять подозрения и зависть, которые наша встреча вызвала у всех в королевстве и у иностранных держав, её результатом должна стать договорённость о двух ранее предложенных нами браках.

Затем Екатерина предложила дочери немедленно написать Филиппу и отправить курьера в Испанию, чтобы тот привёз ответ короля. Однако Елизавета возразила:

– Такая мера не будет иметь никакого результата, поскольку я не успею получить ответ Его Величества во время своего пребывания в Байонне.

После чего она и Альба принялись настаивать на том, чтобы Екатерина отправила в отставку канцлера Мишеля де Л’Опиталя, сторонника политики веротерпимости.

– Мадам, – молодая королева, – Вам хорошо известно, что во время правления моего царственного отца и до того, как я отправилась в Испанию, я всегда придерживалась такого мнения о вышеупомянутом канцлере. Теперь я убеждена, что до тех пор, пока он (канцлер) остаётся на том посту, на котором он находится, у Ваших верных подданных будет повод для опасений.

На что Екатерина кратко ответила:

– Я не согласна с Вами, дочь моя.

Тогда Елизавету поддержал Альба:

– Её Католическое Величество так сильно настаивала на этом только потому, что король, наш повелитель, хотел бы выяснить у Вас и у короля, Вашего сына, намерены ли вы подавить ересь или нет, поскольку в любом случае Его Католическое Величество хотел бы знать, как ему себя вести.

Королева-мать высокомерно ответила, что дать ответ на это может только государственный совет.

– Мадам, а разве Вы не приказали, чтобы во всём королевстве соблюдались постановления Тридентского собора, и сами не выполняете их? – спросила Елизавета.

– Это был второй раз, – написал Альба своему господину, – когда Её Величество давила на свою мать по этому вопросу в моём присутствии. Причём она вела эти переговоры с таким благоразумием, осмотрительностью и мужеством, которые, хотя наше предыдущее мнение о способностях Её Величества было достаточно велико, совершенно поразили нас.

В ответ на вопрос своей дочери Екатерина саркастически заметила:

– А давно ли Его Католическое Величество сам подчинился постановлениям упомянутого собора?

– Мадам, Вы ошибаетесь – король, мой господин, полностью и искренне подчинил себя и своё королевство этим постановлениям.

– Дочь моя, Вы должны понимать, что это королевство отличается от Испании.

После этого горького замечания Екатерина удалилась, пообещав на прощание, что переговоры будут продолжены в присутствии членов королевского совета. В свой черёд, Франсиско де Алава сообщил Филиппу II:

– Мой господин, христианнейшая королева отказалась обсуждать или говорить о других вопросах, кроме упомянутых браков.

В другом послании испанский посол одобрительно отзывается о примере, поданном французскому двору, столь непристойному в нравах, поведением королевы Испании, которая, по его словам, каждое утро отправлялась пешком в сопровождении главной камеристки и дворецкого, чтобы послушать заутреню в кафедральном соборе, который находился недалеко от её жилища.

24 июня Елизавета была приглашена на праздник шампанского на красивом лугу неподалёку от Байонны, в котором приняла участие только королевская семья. Все расположились под старым дубом, ветви которого были сплетены в виде беседки. Из корня дерева вырывался фонтан вина, устройство которого обошлось Карлу в сумму четыреста ливров. На следующий день католическая королева стала свидетельницей грандиозного пасторального балета, поставленного Екатериной Медичи на островке недалеко от моста в Байонне. Маскарад был исполнен так превосходно, а способности французских дам и кавалеров, танцевавших в балете, были сочтены испанским двором настолько удивительными, что праздник продолжился до полуночи.

Во всё время своего пребывания в Байонне Елизавета изъявляла живейшее удовольствие от встречи с соотечественниками.

– Она выказывала себя одинаково весёлой, заботливой и фамильярной с дамами и девицами двора, будто была девочкой, вернувшейся в отчий дом и с любопытством расспрашивающей о всяческих новостях (о тех, кто отсутствовал или вышел замуж), – писал Брантом. – Словом, она была очень любознательна. Точно так же вела она себя с дворянами и придворными и, часто спрашивая о тех, кто был в её время при дворе, говорила так: «Тот-то или такая-то в моё время были при дворе; я их прекрасно помню; а вот тех-то там не было вовсе, и я желаю их непременно повидать и познакомиться». Наконец, она удовлетворила всех.

Среди обменов дарами, балов, турниров, театральных представлений и потешных баталий зрителям больше всего запомнилось зрелище, устроенное Екатериной 26 июня на реке Бидассоа. После пикника на берегу, участники которого были наряжены пастухами и пастушками, Карл взошёл на борт баржи, замаскированной под плавучую крепость. Когда остальные гости заняли места на своих богато разукрашенных баржах, откуда ни возьмись, выплыл гигантский искусно изготовленный «кит», который был атакован «рыбаками». Как только из ран (дыр) огромного исполина хлынули фонтаны красного вина, к нему устремилась громадная рукотворная черепаха, на которой стояли, трубя, шесть тритонов. Два морских бога, Нептун и Арион, всплыли на поверхность: их везли колесницы, запряжённые морскими коньками и дельфинами. В конце этого экстравагантного представления три русалки обворожительными голосами стали славить Францию и Испанию.

Однако испанцев отнюдь не впечатлила демонстрация всей этой роскоши, наоборот, они стали ещё более недоверчивыми в отношении Екатерины, чем в начале встречи. Они были разочарованы тем, что королева-мать ничего не пообещала им насчёт борьбы с еретиками, как они надеялись, и, тем, что, по-видимому, она намерена и впредь придерживаться «Эдикта терпимости», принятого в Амбуазе.

Празднества и переговоры продолжались. 27 июня снова был устроен турнир, в котором приняли участие все французские и испанские кавалеры. Поединок продолжался почти весь день и королева Испании вручала призы. По окончании этого праздника французский и испанский дворы настолько пресытились этими удовольствиями, что в течение следующего дня единственным развлечением были танцы после ужина, «в которых господин де Бриссак и господин де Сент-Реми унесли пальму первенства, к великому огорчению испанских кавалеров».

В воскресенье, 28 июня, все посетили обеденную мессу, а вечером была разыграна комедия, в которой изобразили солнечное затмение. Как только в городе смолкли звуки веселья, апартаменты королевы Испании стали ареной больших политических переговоров, как и обещала Екатерина Альбе. Присутствовали Карл IX, Екатерина Медичи, Елизавета, герцог Анжуйский, герцог Альба, дон Хуан Манрике, Франциско де Алава, герцог де Монпансье, коннетабль де Монморанси, маршал де Бурдильон и кардиналы де Бурбон, де Гиз и Лотарингии. На этой конференции Екатерина официально обратилась к Альбе, чтобы передать его королевскому повелителю расширенную записку о проекте запрета ереси в королевстве. Без сомнения, там обсуждались самые жестокие меры по уничтожению или насильственному отречению самых выдающихся протестантских деятелей во Франции.

Тем временем слухи о конференциях вышли за пределы дворца. Генриху Наваррскому был разрешён свободный доступ в покои королевы Екатерины, которая восхищалась его галантностью и остроумием. Однажды принц подслушал разговор между Екатериной и Альбой, который сказал:

– Мадам, нужно ловить крупную рыбу, не отвлекаясь на лягушек!

Скорее всего, герцог имел в виду вождей гугенотов. Таким образом, последние были уверены в том, что королева-мать сговорилась с католическим королём уничтожить их, хотя на самом деле та отделалась лишь туманными обещаниями.

В понедельник 29 июня двор приготовился к возвращению в Сен-Жан-де-Люс, чтобы потом проводить католическую королеву до Ируна. Перед отъездом Елизаветы из Байоны Екатерина подарила дочери несколько богатых нарядов, меха, драгоценности, муфты, веера и духи. Елизавета же приказала раздать великолепные подарки дворянам и дамам французского двора. Молодой король пролил много слёз, прощаясь со своей сестрой, в то время как Елизавета тоже горько плакала. В это время в комнату, где собралась вся королевская семья, вошёл старый коннетабль.

– Сир! – воскликнул он. – Ни в коем случае не следует Вашему Величеству плакать! Это дурное предзнаменование – видеть слёзы в глазах королей!

Через час Карл проводил сестру на баржу и нежно обнял на прощание. Елизавету сопровождали её мать, сестра Маргарита и герцог Анжуйский, а также графиня де Уренья и принцесса де Ла Рош-сюр-Йон. Во время прощанья обеих королев было также пролито немало слёз. Затем лучники Елизаветы сопроводили Екатерину назад до французской границы. Если для испанцев встреча в Байонне оказалась абсолютно бесполезной, то Екатерине Медичи и её семье она принесла, по меньшей мере, радость свидания с Елизаветой.

– Католическая королева, моя дочь, – писала Екатерина коннетаблю Монморанси, – простилась с нами 3 июля, а король, мой сын, отвез её в то место, где встретил на берегу реки. Во время нашей встречи мы говорили лишь о ласках, пиршествах и чествованиях нашей доброй, дорогой дочери, расточаемых ей нашим двором, и, в общих выражениях, о желании каждой из сторон продолжать добрую дружбу между их величествами и сохранить мир между их подданными, что, собственно, и было главным основанием и причиной вышеупомянутой встречи, способной утешить меня и вышеупомянутую королеву, мою дочь.

Стороны ограничились уверениями в дружбе (и сотрудничестве, как сказали бы сейчас), но дальше этого дело не пошло. Герцог Альба нашёл Екатерину (несмотря на все балы, идиллии, пасторали и балеты) «более чем холодной в отношении святой веры», несмотря на её «высокую энергию и совершенную осторожность и благоразумие».

Посол Сен-Сюльпис, устроивший эту королевскую встречу, вернулся в свите Елизаветы в Испанию – правда, ненадолго, поскольку из-за ухудшения здоровья его вскоре заменил барон Раймон де Фуркево.