Лучшая принцесса своего времени

Глава 20

Во вторник, 12 августа, в День Святой Клары, произошло событие, к которому так долго готовились при испанском дворе: королева родила дочь. Инфанта появилась на свет около шести часов утра при самых благоприятных обстоятельствах. Король проявил самое преданное внимание к своей супруге: он сидел рядом с ней всю ночь, предшествовавшую родам, держа Елизавету за руку, и часто угощал её напитком, приготовленным по одному из рецептов, присланных Екатериной Медичи. Вскоре после рождения дочери Филипп II взял ребёнка на руки и с любовью обнял его, а затем осторожно положил на подушку рядом с женой, «которая с большой нежностью созерцала госпожу инфанту». После чего король, повернувшись к присутствующим в покоях слугам, отчётливо произнёс (в то время как герцог Альба, принц Эболи и другие придворные находились в соседней комнате и всё слышали):

– Я более рад этой инфанте, моей дорогой дочери, чем любому сыну, который мог бы родиться у королевы, моей супруги, и у меня самого!

Затем Филипп в самых сердечных выражениях поблагодарил донну Анну Фазардо, супругу дона Хуана Манрике, за услуги, которые она оказывала королеве во время родов.

– И, по правде говоря, – говорит французский посол, – донна Анна служила Её Величеству так, как если бы она была простой женщиной. Это великая принцесса и она заслуживает, мадам, чтобы также получить благодарственное письмо от Вашего Величества.

Обняв жену и умоляя её утешиться перспективой близкого выздоровления, Филипп покинул её покои и направился в часовню, чтобы возблагодарить Бога за безопасность своей супруги, после чего в присутствии двора было пропето: «Te Deum». Затем король созвал совет, чтобы подготовить письма, извещающие о рождении инфанты, которые должны были быть разосланы различным органам королевства и всем послам Испании при иностранных дворах. Дон Карлос тоже выказал большую радость, когда узнал, что Елизавета в безопасности, и горячо присоединился к благодарственной службе. Он, однако, добавил:

– Я рад, что королева родила не сына.

Но вскоре в Эль-Боске воцарилось большое замешательство, когда обнаружилось отсутствие кормилицы, которую Елизавета так и не успела выбрать. Испанский этикет был слишком строг, чтобы кто-либо из приближённых королевы осмелился отдать приказ по этому поводу. Наконец, обратились к Филиппу, после того, как он покинул часовню, где долго молился. Дело было срочным, и после долгих размышлений было решено послать за женой одного из привратников королевы и отдать маленькую инфанту на её попечение. Однако младенец отказывался брать грудь и перед наступлением ночи, к неописуемому горю короля, инфанта, казалось, была при смерти. От Елизаветы всё тщательно скрывалось, но тут донна Анна снова проявила своё усердие. Она сама заботилась о ребёнке всю ночь, и, вооружившись необходимыми полномочиями от короля, послала за одной из трёх дам, донной Беатрис де Мендоса, чьи претензии на уход за инфантой были одобрительно восприняты врачами, и назначила её на должность под своим непосредственным руководством. Король нанёс пять визитов своей супруге в течение дня после рождения дочери, подбадривая Елизавету приятными разговорами. Как и прежде, он, крадучись, ночью входил в покои королевы, чтобы убедиться, что её должным образом обслуживают в отсутствие донны Анны Фазардо, которая исполняла обязанности главной камеристки вместо герцогини Альбы.

Посол Фуркево на следующий день после родов Елизаветы отправился в Эль-Боске, чтобы поздравить Филиппа II. Во второй половине того же дня дон Диего де Кордова подвёл его к открытой двери комнаты Елизаветы, чтобы он мог составить отчёт о её состоянии для своих государей. Королева отдыхала на ложе, стоявшем под балдахином из алого шёлка, окаймлённого золотом и украшенного геральдическими узорами. Стены комнаты были задрапированы такого же цвета бархатом, расшитым золотыми нитями. Случилось так, что король сидел у изголовья кровати в бархатном кресле, когда Фуркево нанёс свой визит, и беседовал с королевой. При виде французского посла Филипп знаком пригласил его подойти. Затем король сказал:

– Я уверен, что Её Христианское Величество обрадуется, услышав о счастливых родах своей дочери, поскольку она была так озабочена этим. Будем надеяться, что очень скоро Её Величество поправится и радость воцарится при обоих дворах.

Затем королева спросила у Фуркево со своей обычной милой улыбкой:

– Скоро ли Ваш курьер доберётся до меня с новостями?

На это посол ответил, что известий следует ожидать в следующий понедельник или вторник и прибавил:

– Я уверен, что королева-мать и вся Франция будут рады услышать о Вашей безопасности и о рождении прекрасной принцессы.

Елизавета ответила, что ей всегда было безразлично, станет ли она матерью принца или принцессы. После чего добавила:

– Но теперь, монсеньор, я очень рада, что это последняя, так как король, мой господин и муж, заявляет, что его больше устраивает дочь.

Затем Филипп попросил жену больше не разговаривать, поэтому она велела послу сообщить о её хорошем состоянии, в чём он убедился собственными глазами, королеве-матери, и разрешила нанести визит инфанте, прежде чем он покинет дворец.

– Я подчинился Её Величеству, – пишет Фуркево, – и обнаружил, что Её Королевское Высочество великолепно устроилась в пятой или шестой комнате в покоях своей матери. Она крепко спала, лёжа под балдахином из малинового бархата с золотой бахромой. Без лести, мадам, я могу сообщить, что инфанта – прелестное дитя, у неё широкий лоб, довольно крупный нос, как у её отца, на которого она также похожа очертаниями рта, и считается довольно крупным ребёнком для своего возраста. Короче говоря, мадам, черты и цвет лица инфанты обещают быть красивыми, а кожа её лица гладкая и без пятен.

Со здоровьем королевы всё было в порядке до пятницы 16 августа, когда она заболела местной разновидностью лихорадки, очень распространённой в Сеговии и её окрестностях и уже поразившей многих придворных. Французский посол тоже заболел и полностью избавился от изнурительных последствий только, когда двор уехал из Эль-Боске. Местность там была низкой и сырой, соседние земли заболочены и поросли лесом, а жаркое солнце порождало миазмы, которые оказывали самое пагубное воздействие на окружающих. Испанские врачи настояли на том, чтобы пустить кровь королеве, что и было сделано. На следующий день они решили взять ещё больше крови, так как приступ лихорадки в течение ночи был необычайно сильным. Елизавета, однако, этому категорически воспротивилась и пожелала испытать действие лекарств, рекомендованных матерью.

– Эти испанские врачи просто твари, и, к тому же, высокомерные, – возмущался Фуркево.

И в самом деле, если внимательно изучить список всех средств, назначенных королеве, удивительно, что Елизавета вообще осталась жива. Французский посол продолжал усердно посещать Эль-Боске, и ему часто разрешали поговорить с королевой, дабы он мог сам судить о её состоянии. Елизавета очень гордилась своей дочерью и однажды спросила, посылал ли посол описание внешности инфанты королеве-матери. Фуркево ответил утвердительно:

– Я описал Её Высочество как удивительно пухлую блондинку, однако надеюсь лучше рассмотреть её во время церемонии крещения.

Этот обряд был назначен на воскресенье 24 августа. Тем временем между епископом Сеговии и архиепископом Сантьяго разгорелся спор по вопросу о том, кому из этих прелатов надлежало провести церемонию. Епископ Сеговии обосновал своё право тем фактом, что инфанта родилась в его епархии, архиепископ же утверждал, что, занимая пост Великого подателя милостыни в Испании, он обладал привилегией совершать все церковные обряды при дворе, если только король не распорядится иначе. Когда Филипп II узнал об этом споре, он разрешил его в своей характерной манере: попросил провести церемонию папского легата, кардинал-архиепископа Россано. Церемония была проведена без особой помпы. Французский посол был единственным присутствующим там иностранным посланником. Крёстным отцом инфанты стал дон Карлос, а крёстной матерью – Хуана Австрийская. Золовку Екатерины сопровождала целая толпа роскошно одетых и украшенных драгоценностями дам, и когда они стояли полукругом на помосте, на котором совершалась церемония, то представляли, по словам очевидца, очень впечатляющее зрелище. Маленькую инфанту перенёс из покоев её матери в часовню дон Хуан Австрийский. Она была закутана в великолепную мантию из серебряной ткани, шлейф которой несли донна Анна Фазардо и донна Эльвира Каррильо, дама, назначенная их величествами на должность гувернантки. За ними следовали дон Карлос и Хуана. Далее шли эрцгерцоги Рудольф и Эрнест, затем – кавалеры, каждый из которых вёл за собой даму. Гармоничные звуки музыки и пения приветствовали процессию, когда она поднималась по хору к главному алтарю, предшествуемая нунцием (папским послом) Кастанео и прелатами в митрах, одетыми в богатые одеяния. Филипп II наблюдал за церемонией из застеклённой галереи справа от алтаря. Когда исполняющий обязанности прелат потребовал назвать имя инфанты, Хуана Австрийская выступила вперед и сказала:

– Изабелла Клара Евгения!

Впоследствии Елизавета объяснила французскому послу, что её дочь назвали Изабеллой в честь её великих прародительниц, Изабеллы Католической и Изабеллы Португальской, супруги императора Карла V. Клара – потому, что она родилась в день святой Клары, а Евгения – во исполнение обета королевы, который та дала в церкви Сан- Эухенио. Когда церемония закончилась, дон Хуан снова перенёс инфанту в покои королевы, сопровождаемый доном Карлосом, Хуаной, Фуркево, герцогом Альбой, принцем Эболи и фрейлинами. Королева полулежала, опираясь на подушки, на великолепной кушетке, застеленной золотой тканью, подбитой малиновой тафтой. На ней было платье из белого атласа, отделанное кружевом, а поверх покрывала её кровати была накинута великолепная королевская мантия из пурпурного бархата, отороченная горностаем. Елизавета выглядела бледной и измученной, во-первых, из-за волнения, связанного с церемонией крещения, а, во-вторых, из-за того, что ей причесали волосы, «потому что, у Её величества было особое желание по этому случаю, чтобы её голова была украшена подобающим образом». Рядом на диване сидел Филипп. Приблизившись, дон Хуан осторожно положил инфанту на кушетку рядом с королевой, а затем с глубоким поклоном удалился, произнеся слова поздравления королевской чете. За ним пришла очередь дона Карлоса и Хуаны. При этом инфант с большим энтузиазмом восхвалял свою крошечную сестру, обрадованный тем, что увидел королеву. Наконец, подошла очередь Фуркево. Елизавета подала ему руку для поцелуя и велела передать королю, своему брату, и матери известие о крещении инфанты. Затем посол удалился, чтобы освободить место для других высокопоставленных особ, но перед этим Елизавета приказала ему подождать во дворце до окончания церемонии, поскольку она хотела поговорить с ним. Как только король покинул её покои, Елизавета послала за Фуркево. Барон начал беседу с вопроса о состоянии здоровья королевы. Та ответила:

– В течение последних трёх дней у меня не было лихорадки.

– В таком случае, мадам, – сказал Фуркево, – поскольку Ваше Величество чувствует такое облегчение от боли и так надеется на скорое выздоровление, не будет ли Вам угодно, если я отправлю курьера, чтобы сообщить об этом их величествам во Франции?

– Да, и умоляю Вас, господин посол, не забудьте добавить мои самые нежные слова благодарности.

Поскольку королева, по-видимому, очень хорошо переносила эту беседу и получала от неё удовольствие, посол решил посвятить её в политические придворные сплетни. Главной темой была восстание в Нидерландах, негодование, проявленное Филиппом II, и ужас его министров. По приказу Екатерины Медичи её посланник предпринял все возможные средства, чтобы выяснить, намерен ли Филипп лично отправиться в Брюссель. За день до крещения инфанты Фуркево в беседе с Руем Гомесом затронул эту тему и попросил сообщить, каковы намерения католического короля. Принц Эболи ответил:

– Его Величество, несомненно, намеревается отправиться во Фландрию, чтобы подавить восстание своих подданных, и его поездка не заставит себя долго ждать.

Далее Руй Гомес поведал, что посоветовал Филиппу путешествовать в компании королевы и следовать своим маршрутом через Францию. Этот совет слишком соответствовал желанию французского двора, чтобы не вызвать подозрений в том, что Эболи воспользовался своим известным талантом говорить приятные вещи и всегда оставлять людей довольными и удовлетворёнными общением с ним. Выслушав посла, Елизавета спросила:

– Неужели слухи об этом путешествии так широко распространились, господин посол?

– Это общее мнение, мадам, всего Вашего двора: более того, я знаю, что его католическое величество признался в этом намерении одной высокопоставленной особе.

– В самом деле! Я была бы очень огорчена, если бы король, мой господин, уехал без меня, поэтому уверяю Вас, сделаю всё, что в моих силах, чтобы убедить Его Величество взять меня с собой.

Мнения Альбы и Эболи по поводу восстания в Нидерландах разделили кабинет министров. Первый выступал за суровые меры и учреждение инквизиции, а второй умолял короля перенести свою резиденцию в Брюссель, чтобы личный престиж королевской семьи в сочетании с благочестивым примером монархов мог привлечь на их сторону местную знать и отвлечь её от кальвинизма. Желания Елизаветы, как следует из её переписки и корреспонденции французского посла, совпадали с советом, предложенным Руем Гомесом, так как её сострадательная натура склонялась к милосердному средству.

Однако Екатерина Медичи была не полностью удовлетворена известиями из Эль-Боске, о чём и написала своему послу:

– Господин де Фуркево, Вы действительно очень утешили нас письмами, которые прибыли сегодня, сообщив о благополучных родах моей дочери; ибо, пока мы не получили их, мы были на грани отчаяния. Я восхваляю Бога, который по Своей милости избавил её от опасности. Тем не менее, мы были бы ещё более счастливы, если бы отпрыск Её Величества был бы сыном.

Франциско да Алава, который в тот день попросил у неё аудиенцию, чтобы официально сообщить о счастливом событии, тоже заметил разочарование Екатерины:

– Королева выразила большое удовлетворение счастливыми родами католической королевы, но выразила надежду, что Бог всё же может дать Вашему Величеству больше сыновей.

Поскольку его жена шла на поправку, Филипп II решил уехать на несколько дней из Эль-Боске, где все дворяне и дамы по очереди заболевали лихорадкой, на отдых в Эскориал. Однако король проехал только половину пути и поселился в великолепном картезианском монастыре Эль-Паулар в двух днях пути. При этом Фуркево намекает, что католический король попросту решил не удаляться на слишком большое расстояние от своей супруги. Паулар был, за одним исключением, самой богатой общиной в Испании. Его стада выпасались в прекрасной долине, а большие доходы позволяли ему содержать гостиницу и оказывать гостеприимство всем путникам. Часовня монастыря была богато украшена драгоценными камнями, подаренными королями Кастилии. Так как монастырь располагался в районе горной цепи Гвадеррама, то Филипп рассчитывал поправить своё здоровье целебным воздухом.

Король, однако, пробыл там всего четыре дня и поспешил вернуться назад, так как за это время ему поступили неблагоприятные известия о состоянии жены. Душная и болотистая атмосфера Эль-Боске продолжала оказывать пагубное влияние на здоровье молодой королевы. Хотя лето было в разгаре и стояла невыносимая жара, по предписанию врачей она была обречена оставаться взаперти в своей комнате, задрапированной алым бархатом, и ей не разрешалось вставать с постели. Результатом такого лечения стало то, что после отъезда Филиппа лихорадочное состояние Елизаветы вызвало у неё новый приступ тошноты. Врачи назначили её настой из корней льна. На следующий день, в воскресенье, 1 сентября, состояние королевы немного улучшилось: во второй половине дня её подняли с кушетки и уложили на матрасы, разложенные перед камином, пока перестилали её постель. Затем врачи пожелали, чтобы Елизавета легла в кровать, но их бедная пациентка проявила такое рвение остаться там, где она была, что её желание было удовлетворено. Перемена, какой бы незначительной она ни была, оказалась благотворной; на следующее утро Елизавете стало лучше, и она с аппетитом позавтракала бульоном с перловой крупой. Вечером, к великой радости королевы, неожиданно вернулся король. Соскочив с лошади, Филипп II, направился прямо в покои королевы. Он очень нежно обнял жену, а затем пошёл посмотреть на инфанту и отнёс её к королеве, после чего их величества долгое время оставались вместе наедине.

Старшая дочь была любимицей короля на протяжении всей жизни, и после Елизаветы пользовалась доверием своего отца больше, чем кто-либо другой. В старости Филипп любил отдыхать подле любимой дочери и по своей воле передал ей в наследство Нидерланды. Спустя три месяца после её рождения король обручил Изабеллу с эрцгерцогом Рудольфом, старшим сыном императора, однако привязанность его к своей дочери была такова, что при жизни отца она оставалась незамужней. А более всего Филипп II мечтал украсить голову Изабеллы короной предков её матери, хотя этот замысел потерпел неудачу. В конце концов, после смерти отца инфанта вышла замуж не за императора Рудольфа, а за его брата, эрцгерцога Альберта. В своём завещании Филипп поручил дочь заботе и любви её брата, будущего короля, в следующих словах:

– Позаботься о своей сестре, которую я так нежно люблю, ибо она была моей радостью и светом моей жизни.

Вечером по возвращении из Эль-Паулара Филип II почувствовал сильное недомогание. Врачи объяснили это простудой, вызванной внезапной сменой жаркой атмосферы Сеговии на резкий горный воздух Гвадаррама, а также душевным беспокойством по поводу только что полученных новостей из Брюсселя.

– Мадам, – доносил Фуркево королеве-матери, – в прошлое воскресенье прибыл курьер от герцогини Пармской с необычайно ужасными новостями из Фландрии, которые привели герцога Альбу в странное замешательство.

Советники католического короля пришли в негодование, когда ознакомились с этими депешами, в которых рассказывалось о разграблении собора в Антверпене буйной толпой еретиков, причём священные сосуды были осквернены, священные образа уничтожены, а священники вынуждены были спасаться бегством.

Когда Филипп II ознакомился с этими донесениями, то, по некоторым свидетельствам, впал в ярость, рвал на себе бороду и ревел, как бык:

– Клянусь душой моего отца, что это дорого обойдётся мятежникам!

Однако всё это было преувеличением, потому что ни один государь не умел так владеть собой, как этот король, в горе или радости. Другой источник отмечает:

– Филипп воспринял это известие с добродетельной покорностью.

Это является наиболее вероятным, поскольку король по возвращении из Эль-Паулара, где находился, когда прибыли депеши, проявил достаточно терпения, чтобы провести некоторое время в покоях жены, прежде чем провести совет со своими министрами.

Эта произошло вечером 1 июля. Ужас министров Филиппа проявился в тех беспорядочных советах, которые они давали своему господину. Все, однако, пришли к единому мнению, что король должен отправиться в Нидерланды. Филипп II покинул совет, не высказав собственного мнения, и немедленно удалился в свои покои, чувствуя себя разгорячённым и нездоровым. Посреди ночи он проснулся в лихорадке. Врачи, когда их вызвали, не смогли договориться о средствах, необходимых для лечения: часть настаивала на том, чтобы сделать королю кровопускание, другие хотели ввести определённые лекарства, которые они считали особенно эффективными. Филипп более двух недель был прикован к постели, к великому огорчению королевы, которой не разрешалось навещать мужа, пока лихорадка не спала. Елизавета проводила время в печали, её главные удовольствия состояли в беседах с Хуаной Австрийской и в уходе за инфантой, которую французский посол характеризовал как удивительно здорового ребенка, добродушного и приятного на вид.

Здоровье королевы постепенно улучшалось, и теперь она с удовольствием ела желе, варёные яйца и бульон из каплунов, согласно указаниям врачей. Однажды Елизавета послала за Фуркево, чтобы он навестил её, и попросила его привести одного из своих секретарей, Савоньера, который славился своими шутками и рассказами. Королеву, казалось, очень забавляли истории, которые рассказывал секретарь, и она очень искренне смеялась над некоторыми его шутками и мимикой. Пребывание в Эль-Боске сделалось ещё более скучным после отъезда Хуаны в Аранхуэс со своими племянниками, сыновьями императора. Принц Эболи отправился в один из своих загородных домов недалеко от Толедо, чтобы навестить свою супругу, которая только что родила дочь. Что же касается дона Карлоса, то отец велел ему удалиться в монастырь в Гваделупе на время отсутствия его дворецкого, что сильно взбесило инфанта. Весть о беспорядках в Нидерландах взволновала дона Карлоса и заставила его снова яростно потребовать направить его во главе войска против мятежников. Герцог Альба в самом мрачном настроении удалился в свою комнату под предлогом сильного приступа подагры и отказался видеть кого-либо, хотя сам ежедневно наносил визиты в покои своего больного господина. Французский посол зря добивался у него аудиенции, чтобы обсудить ситуацию в Нидерландах.

После 17 сентября здоровье королевы настолько улучшилось, что она встала с постели и, накинув халат из алого бархата, отделанного золотом, отправилась навестить короля, который всё еще был прикован к своему ложу, хотя его состояние тоже улучшилось. Филипп принял супругу с большой радостью, и королева ежедневно навещала его, пока он не выздоровел. Иногда она приносила на руках инфанту. 23 сентября и король, и королева достаточно оправились, чтобы принять специального посла Екатерины, Сен-Сюльписа. Маркиз положительно отозвался о внешности Елизаветы:

– Что касается королевы, мадам, то она, на мой взгляд, стала ещё красивее, и выглядит более молодой и свежей, чем до болезни.

Филиппа II же занимали беспорядки в подвластных ему землях. Повинуясь первому порыву, он пожелал продемонстрировать своё рвение к вере и лично отправиться в Нидерланды, чтобы защитить религию, которую там так презирали и оскорбляли. Ходили всевозможные слухи, связанные с отъездом короля, и многие из этих предполагаемых проектов на самом деле обсуждались в совете. Однако Филипп опасался, что слабое здоровье и неопытность его молодой супруги не позволят ей выполнять обязанности регента во время его отсутствия, особенно после заявления, сделанного доном Карлосом принцу Эболи:

– Если отец покинет королевство, нет никаких оснований полагать, что скипетр будет передан в руки женщин.

Другие члены совета предлагали королю сделать регентшей Хуану Австрийскую, которая раньше во время его отсутствия уже управляла Испанией. Это предложение, однако, дошло до ушей молодой королевы, и она так искренне умоляла своего мужа, по наущению французского посла, не ставить над ней никого, что Филипп пообещал или удовлетворить её в этом вопросе, или взять её с собой в Нидерланды. Узнав об этом, Екатерина Медичи приказала Сен-Сюльпису разузнать все подробности и как можно скорее доложить ей лично. Елизавета передала ему письмо для Анны д’Эсте, вдовствующей герцогини де Гиз, которая во второй раз вышла замуж за Жака Савойского, герцога де Немура. Поздравив её с бракосочетанием, королева не забыла с гордостью упомянуть о своей дочери:

– Она превращается в маленькую женщину, поскольку старается удержать внимание того, кто с ней разговаривает.

Хорошенькая и жизнерадостная маленькая инфанта, которая, кажется, редко страдала какими-либо детскими недугами, была неизменным источником утешения и гордости для Елизаветы. В часы, когда королева отходила ко сну, ребёнок всегда был у неё на руках или спал на коленях донны Анны де Фазардо, которая теперь редко покидала свою госпожу. Екатерина Медичи проявляла величайший интерес к внучке и неоднократно посылала ей в подарок платья, игрушки и сласти. Она также прислала для Изабеллы детский золотой сервиз, включавший украшенную драгоценными камнями чашку, из которой королева-мать просила всегда кормить инфанту. Однако её посылку задержали в дороге, за что Филипп II сделал строгий выговор чиновникам. Наконец, подарок доставили в Витторию, куда двор переехал из Эль-Боске, и распаковали в присутствии французского посла. Мастерство ювелира было высоко оценено Елизаветой и Хуаной Австрийской. Маленькая инфанта тоже протянула руку и попыталась схватить сверкающую чашку, присланную специально для неё, и громко заплакала, когда безделушку убрали с глаз долой.

В октябре двор отправился в Мадрид.