Лучшая принцесса своего времени

Глава 23

Здоровье молодой королевы пошатнулось из-за бедствий и волнений этого периода. Елизавета и Хуана плакали вместе, и королева приложила немало усилий, чтобы навестить пасынка. Филипп II, однако, категорически отказался разрешить доступ к своему сыну кому бы то ни было. Но так как он относился к королеве с большой нежностью и вниманием, то многое объяснил ей наедине. В результате Елизавета, как всегда, покорилась воле мужа, и больше никогда не видела дона Карлоса. Тем временем инфанта Изабелла, «свет и радость сердца своего отца», быстро подрастала, обещая стать «самой благородной и милостивой госпожой». Филипп надеялся, что жена также вскоре подарит ему более достойного наследника, чем несчастный пленник Эль-Торре. Однако состояние здоровья королевы временами внушало серьёзные опасения. В конце января у Елизаветы внезапно появилось частичное онемение левой стороны туловища, распространившееся вверх по руке, этот и другие симптомы доставляли большое беспокойство врачам королевы, и по их требованию она не вставала с кровати более пяти дней и виделась только с мужем и французским послом.

Как только Елизавета узнала об очередной грубости Алавы, то пожаловалась мужу, и умоляла сделать послу выговор. В ответ Филипп II иронически сказал:

– Передайте королеве, Вашей матери, наше глубокое сожаление по поводу поведения посланника, поскольку сами мы не осмелились бы так вести себя по отношению к Её Величеству.

Однако, по словам Фуркево, Алава «должно быть, очаровал короля, поскольку Его Величество считал всё, что он делал, святым и праведным». Таким образом, испанский посол продолжал доносить своему господину о каждом шаге Екатерины:

– Эта королева, мой сеньор, продемонстрировала удивительное огорчение, услышав о задержании инфанта, хотя она могла бы воздержаться от подобных демонстраций.

– Она была хорошо проинформирована о том, – продолжает он, – что арест Его Высочества был вызван его отказом исповедоваться на Рождество и другими пустяками подобного рода; а также о том, что Его Высочество предпринял решительные действия, чтобы выехать из Испании. Однако больше мне ничего не удалось вытянуть из Её Величества.

Видя, что Карл IХ и Екатерина были крайне недовольны тем, что их держат в неведении относительно настоящей причины ареста дона Карлоса, Филипп отправил принца Эболи к Фуркево с официальным сообщением, которое посол должен был передать своему двору.

– Сир, – в свой черёд, сообщил посол своему повелителю, – католический король, желая, чтобы Ваше Величество было проинформировано об истинной причине ареста его сына, 27-го числа прошлого месяца через Руя Гомеса сообщил мне, что в течении последних трёх лет упомянутый принц перенёс большое количество болезней, и что он никогда не обладал ясным разумом, о чём свидетельствовали его действия. Его Величество, наблюдавший за этим с бесконечной печалью, тем не менее, долгое время хранил молчание, полагая, что годы восполнят этот недостаток ума. К сожалению, желания короля не были выполнены; напротив, дела с каждым днём становились всё хуже; так что Его Величество потерял всякую надежду на то, что его сын восстановится и докажет, что достоин унаследовать власть над столькими королевствами и государствами, в противном случае это принесло бы невыразимые страдания подданным Его Величества и полное разорение упомянутым королевствам, и после долгих раздумий и к его невыразимому сожалению, он решил испробовать другой метод, который заключался в заключении упомянутого принца в пределах одной просторной комнаты в Мадридском дворце, где с ним будут обращаться так, как подобает, но в то же время он будет находиться под такой строгой охраной, что не в его силах будет причинить вред кому-либо, и он не сможет уехать из Испании, как намеревался.

– Упомянутый Руй Гомес попросил меня также передать Вашему Величеству, – добавил Фуркево, – что его господин считает дона Карлоса опасным сумасшедшим, который поклялся «преследовать до смерти» его самого и других лиц.

В свой черёд, вдовствующая королева Португалии отправила Филиппу II письмо, полное соболезнований в отношении дона Карлоса. Екатерина Австрийская даже предложила приехать в Мадрид и взять на себя опеку над инфантом, своим двоюродным внуком. Король, однако, кратко уведомил свою царственную родственницу:

– Ваше Величество может избавить себя от этих хлопот.

Папа римский в ответ на депешу короля намекнул испанскому послу, что он ни в коем случае не удовлетворён объяснениями Филиппа II и желает знать, в чём заключается преступление его сына. Испанский король подчинился и отправил в Рим шифровку, после чего посол предостерёг его от лица Пия V:

– Его Святейшество высоко оценивает политику Вашего Величества, так как уверен, что сохранение христианства зависит от того, проживёте ли Вы много лет и будет ли у Вас преемник, который пойдёт по Вашим стопам.

Наибольшее возмущение выказали император и императрица, как стороны, наиболее заинтересованные в благополучии дона Карлоса. Они написали Филиппу, что глубоко сожалеют о крайней мере, которую тот счёл уместным принять в отношении своего сына, тем не менее, надеются, что инфант будет освобождён из заточения в срок, который его отец сочтёт целесообразным, и что это его наказание может иметь хорошими результаты. Более того, императорская чета попросила короля отправить домой их сыновей, которые находились при испанском дворе со времени болезни дона Карлоса в 1564 году. Послу Дитрихштейну было приказано повторять это требование до тех пор, пока оно не будет выполнено: их императорские величества желают, чтобы их сыновья находились под их собственной опекой. В ответ католический король попросил Максимилиана пока оставить эрцгерцогов в Испании, добавив, что, когда он отправится во Фландрию, то лично вернёт своих племянников их родителям. Католический король также напомнил о помолвке эрцгерцога Рудольфа с его дочерью Изабеллой и заявил, что имеет право рассчитывать на утешение со стороны своего старшего племянника.

Получив информацию о том, что при иностранных дворах в целом преобладает мнение, что его несчастный сын был арестован вследствие участия в заговоре с целью убийства своего отца, Филипп II незамедлительно потребовал, чтобы его послы при иностранных дворах опровергли это сообщение. Католический король также отказался принимать соболезнования от больших городов своего королевства:

– Потому что, действуя на благо нации, мы не нуждаемся в соболезнованиях.

Тем не менее, кортесы Арагона, Каталонии и Валенсии осмелились направить своих представителей для выяснения причины ареста инфанта, а также для того, чтобы просить короля освободить его сына. Однако, получив в пути намёк на то, что Филипп считает это назойливым вмешательством в свои дела, депутаты, опасаясь за свою безопасность, были вынуждены вернуться домой. Кроме того, король запретил всякое упоминание о доне Карлосе с религиозных кафедр.

После ареста инфанта дон Хуан Австрийский удалился из столицы. Вернувшись в начале февраля, он надел траурные одежды и предстал в таком виде перед королём. Филипп II холодно и молча оглядел его, а затем приказал:

– Идите и облачитесь в свои обычные одежды.

Никаких изменений в придворный этикет тоже внесено не было, за исключением тех послаблений, которые стали необходимы в связи со слабым здоровьем королевы.

– Принц Испанский, – заметил Фуркево, – почти забыт; о нём никто не говорит, как будто он никогда и не родился.

Но покои огромного мадридского Алькасара отзывались эхом на стоны и причитания несчастного дона Карлоса. Он упорно отказывался от всего, кроме приёма незначительного количества пищи. Не желал открывать молитвенник и жития святых, предоставленные ему для прочтения. Узнав о душевном состоянии своего сына, Филипп II содрогнулся и приказал Суаресу поговорить с ним. Естественно, податель милостыни инфанта использовал самые убедительные аргументы:

– Что скажет мир, когда узнает, что Вы снова отказываетесь исповедоваться; и когда обнаружатся другие ужасные вещи, в которых Вы были виновны, причём такого характера, что если бы они касались кого-либо другого, кроме Вашего Высочества, Святая канцелярия была вынуждена поинтересоваться: действительно ли автор их был христианином?

Увещевания доброго Суареса оказались тщетными: в течение февраля и марта 1567 года душевное волнение и буйное поведение инфанта не поддавались описанию. На протяжении всего этого периода он также страдал от желчной лихорадки – болезни, которая была его проклятием с детства. Посол Фуркево в письме от 26 марта жалуется:

– Сир, в отношении принца Испанского трудно получить какие-либо сведения; поскольку под страхом смерти запрещено сообщать или упоминать о чём-либо, что упомянутый принц делает или говорит. Даже Её Величество королева знает не больше того, что угодно королю, её мужу, рассказать ей.

Тем не менее, известно, что дон Карлос не изменил своё экстравагантное поведение. Например, он, не раздумывая, проглотил своё кольцо с бриллиантом, как таблетку, факт, который после долгих поисков был, наконец, установлен его охраной.

– Принц здоров физически, – добавляет посол, – хотя цвет его лица стал желтоватым. Зато он болен психически и безутешен в своей тюрьме – при этом не может удержаться от совершения глупостей и злословия о короле, своём отце, что само по себе доказывает его явное безумие.

На самом деле дон Карлос был не так уж безумен. Однажды он попросил предоставить ему копии законов и статутов королевства, и эта его просьба была удовлетворена, поскольку после заключения в тюрьму он в периоды относительного спокойствия углублялся в изучение этих законов, возможно, с целью защиты от своих обвинителей. Каждое высказанное им желание, если оно было не во вред, исполнялось, в то время как тюремщикам приходилось терпеть его самые безумные капризы. Это снисхождение было доведено до такой степени, что многие, памятуя о неумолимом нраве короля, с тех пор приписывали ему дьявольское намерение побудить несчастного узника, выполняя его самые безрассудные просьбы, самому разрушить его жизнь.

В апреле Филипп II покинул Мадрид, чтобы провести свой обычный период уединения в конце Великого поста в Эскориале. Елизавета же осталась в Мадриде под одной крышей с доном Карлосом, в то время как её золовка жила почти в полном уединении в своём монастыре Дескальсас Реалес. Большую часть времени королева проводила с маленькими инфантами, которые были её единственным утешением во время отсутствия короля. Настроение Елизаветы было подавленным и французский посол утверждает, что иногда она проводила целый день в слезах, не имея никаких достаточных причин для печали. Она также страдала от частых обмороков, к тому же, время от времени, возвращалось частичное онемение её тела. В пасхальное воскресенье Елизавета присутствовала на торжественной мессе в церкви Нуэстра-Сеньора-де-Аточа в сопровождении герцогини Альбы и Анны Фазардо. Что касается дона Карлоса, то после отъезда отца он вдруг стал необычно мягким и послушным, и со вниманием прислушивался к увещеваниям своего духовника, отца Диего де Чавеса. Во время Страстной седмицы инфант смирял себя воздержанием и молитвой, и после исповеди он не менее четырёх раз получал отпущение грехов от священника. Затем он искренне попросил разрешить ему причаститься Святой Евхаристии. В Эскориал был отправлен курьер, чтобы сообщить об этом его желании королю. Филипп II рекомендовал повременить и проявить осторожность «по многим причинам», прежде чем допустить своего сына к причащению. Когда этот ответ был доведён до сведения инфанта, он начал горько плакать и «скорбеть со многими причитаниями». Отец Диего, сочувствуя дону Карлосу, сказал, что он не может принять причастие, потому что во временной часовне, оборудованной для него, не было необходимых украшений, сосудов и священнических одеяний.

– Не обращайте внимания на такие пустяки, – ответил дон Карлос. – Будет достаточно, если Вы будете обращаться со мной как с любым частным лицом, которому Вы могли бы быть призваны служить!

В конце концов, было решено удовлетворить искреннее желание, выраженное кающимся грешником. В комнате, примыкающей к покоям инфанта, был установлен временный алтарь. Во вторник, на пасхальной неделе, брат Диего отслужил великую мессу в присутствии дона Карлоса, Руя Гомеса, дона Хуана Борджиа и дона Гонсалеса Чакона. Получив согласие принца Эболи, отец Диего попросил инфанта преклонить колени перед алтарём, который был установлен в соседних покоях, и там принять священную облатку.

– Нет, падре, – возразил дон Карлос, – я не покину эту комнату без особого разрешения короля, моего отца.

После чего добавил, что ему могут подать воду через открытую деревянную решётку. Таким образом, инфант остался стоять на коленях в своей собственной комнате.

– Во время этой службы, – утверждает Фуркево, – принц был кроток и правдив.

Все, кто желал свободы инфанта, из этого сделали вывод, что дон Карлос вовсе не был так безумен, как это утверждал Филипп II и его приближённые, поэтому надеялись на смягчение условий его заключения.

Король вернулся в Мадрид 27 апреля. Он пробыл в столице десять дней, в течение которых провёл несколько важных заседаний государственного совета, касающихся его сына, событий в Нидерландах и отношений с Англией. Филипп был настолько возмущён тайной помощью, оказываемой королевой Елизаветой Тюдор его подданным в Нидерландах, что решил отозвать своего посла из Лондона. Он также выразил своё королевское соизволение, чтобы инфанту Изабеллу отлучили от груди и сформировали её двор. Настроение Елизаветы поднялось после возвращения мужа в Мадрид. Хотя строгий этикет испанского двора не допускал фамильярности с дамами из её окружения, королева, страдавшая от одиночества, сделала исключение в пользу донны Анны Фазардо и донны Эльвиры де Каррильо, гувернантки инфант. Что касается герцогини Альбы, её главной камеристки, то Елизавета, похоже, так и не сблизилась с ней.

Филипп II покинул Мадрид примерно 7 мая следующего месяца и направился в Аранхуэс, проведя по дороге четыре дня в Эскориале. 18-го к нему присоединилась королева, чей отъезд из Мадрида был отложен из-за недомогания инфанты Изабеллы. Две маленькие принцессы были оставлены в Мадридском дворце, к великому огорчению их матери, поскольку врачи заявили, что из-за слабого здоровья инфанты путешествие для неё будет вредным из-за сильной жары. Однако король настоял на приезде супруги. В Аранхуэсе произошли большие перемены, которые он хотел показать Елизавете.

– Королева прислала мне письмо, – докладывал Фуркево, – чтобы я переслал его королеве, её матери, и попросила меня извиниться перед королём (Карлом ХI) за то, что она не написала Его Величеству, потому что недавно прибыла в Аранхуэс, где католический король, её муж, показывал ей свои новые сады и прекрасные здания, так что у неё ещё не было возможности выкроить минутку досуга.

Пребывание в Аранхуэсе, однако, недолго радовало Елизавету: болезнь не давала ей покоя, вдобавок, она тосковала по своим детям. Поэтому королева обратилась к мужу с мольбами, чтобы он немедленно вернулся с ней в Мадрид, и Филипп согласился.

– Её Величество не может жить, не видя ежедневно инфант, – свидетельствовал французский посол.

1 июня Елизавета покинула Аранхуэс и прибыла в Мадрид 3-го. За ней последовал король, который был так сильно обеспокоен ухудшением состояния её здоровья, что вступил в переписку по этому вопросу с Екатериной Медичи, пообещав, что предложения и пожелания королевы-матери относительно здоровья её дочери будут неукоснительно выполняться, добавив:

– Ваше последнее письмо Вашей дочери, мадам, которое она получила по возвращении в Мадрид, принесло ей больше пользы, чем я могу выразить; оно, так сказать, вернуло её от смерти к жизни, когда Вы объявили о Вашем собственном восстановлении и полном выздоровлении.

Дон Карлос, тем временем, во время отсутствия короля и королевы, оставался в Мадридском дворце под опекой принца Эболи и герцога де Фериа, капитана королевской личной охраны. Фуркево в депеше к Карлу IX ясно пишет, что Филипп II 25 июня выехал из Эскориала, куда он отправился через несколько дней после своего возвращения с Елизаветой в столицу, а оттуда перебрался в Вальсен. Предполагалось, что двор проведёт там июль, поэтому король хотел лично за всем проследить, а также распорядиться, чтобы для заключения инфанта подготовили замок в Сеговии.

– Сир, говорят, – сообщал в Париж посол, – что принц в конечном итоге будет освобождён при условии, что он женится на принцессе, своей тёте, чтобы удовлетворить щепетильную совесть тех, кто принёс присягу ему как к наследнику этого королевства. Король хорошо знает, что у принца никогда не будет ума и упомянутая принцесса будет снисходительна к его многочисленным недостаткам и исправит их лучше, чем любая другая жена, которую можно было бы выбрать для него.

Вскоре после Пасхи у дона Карлоса начался обычный приступ горячки. За ним ухаживал его главный врач Оливарес. За этим недомоганием последовало сильное душевное волнение. Раздражительный характер инфанта, усугублённый теснотой его тюрьмы и душевным напряжением, от которого он страдал, приводил к приступам безумной ярости. Последовавшее за этими приступами истощение, действовавшее на организм, ослабленный лихорадкой, привело к плачевным результатам. Часто, с побелевшими и дрожащими от ярости губами, не в силах больше проклинать своих «врагов», несчастный дон Карлос в изнеможении опускался на свой диван.

– Принц мало ест и почти не спит, – пишет Фуркево. – Он стал заметно худее, а его глаза ввалились. Они кормят его крепкими супами и бульоном из каплунов, в котором растворён жир и другие питательные вещества, чтобы он не совсем утратил свои силы и не впал в изнеможение. Эти супы готовят в апартаментах Руя Гомеса, через которые можно попасть в апартаменты принца, ему по-прежнему никогда не разрешают выходить на улицу и даже выглядывать в окно. Часто принц отказывался от еды, уныло сидя на корточках в своей комнате и приговаривая, что он хотел бы умереть в расцвете своей юности.

Дон Карлос довёл в июне своё воздержание до такой степени, что постился три или четыре дня подряд, выпивая в течение этого промежутка лишь неумеренное количество воды со льдом. Затем он громко потребовал еды и с жадностью съел все яства, поставленные перед ним. И нунций, и посол Тосканы утверждали, что иногда он таким образом съедал за раз паштет из четырёх куропаток и запивал его тремя галлонами воды со льдом. Непрекращающаяся рвота и слабость были результатом такого неправильного питания. Придя в себя от последствий воздержания или обильной трапезы, дон Карлос с проклятиями в лихорадке хватал ртом воздух и бросался к железным прутьям тюремного окна, изо всех сил цепляясь за них исхудалыми руками, так что никто не мог оттащить его оттуда. В такой позе он часто оставался в течение нескольких часов ночью с обнажёнными грудью и плечами, так как в то время стояла сильная жара. В другое время он бросался голым на пол и лежал, издавая самые жалобные стоны и рыдания. Но если кто-нибудь из его охранников заговаривал с ним или пробуждал его от дремоты, которая часто овладевала им, инфант вскакивал с такими свирепыми угрозами на устах, которые приводили в ужас самых сострадательных.

Молодая королева по-прежнему оставалась под одной крышей со своим несчастным пасынком. Состояние здоровья Елизаветы тоже начало вызывать опасения, атмосфера Мадрида была сочтена вредной для неё, и король решил, что его жена и дочери должны отправиться в Вальсен и Аранхуэс, как только эти дворцы будут готовы. Елизавета страдала от головокружения и слабости, иногда её обморок продолжался два часа, и она вставала настолько ослабленной, что была вынуждена оставаться в своей комнате в течение следующих двух дней. Недавняя кончина Гутьерреса, её главного врача, вызвала у королевской четы большую озабоченность. Екатерина Медичи снова начала умолять свою дочь воспользоваться услугами одного из её соотечественников, которые были более знающими в медицине, чем испанцы. Но Елизавета решительно отклонила это предложение, хотя король разрешил ей поступать так, как заблагорассудится:

– В Испании нет недостатка в знающих врачах; и я воспользовалась услугами очень искусного человека, некоего доктора Мальдонадо, которого рекомендовала герцогиня Альба.

Елизавета храбро и добросовестно выполняла свой долг королевы Испании и жены Филиппа, ни её личные пристрастия, ни любовь к отечеству не могли заставить её забыть о своём высоком сане. Твёрдый и решительный характер скрывался за её любезными манерами, и если бы её жизнь продлилась, она, несомненно, проявила бы эти качества и талант к управлению государством, которые отличали её мать и прабабку Луизу Савойскую.

Тревожный отчёт принца Эболи о состояния дона Карлоса заставил Филиппа покинуть Вальсен в начале июля. Чтобы унять лихорадку, отнимавшую у него все силы, дон Карлос продолжал неумеренно пить холодную воду и неоднократно заставлял класть ему в постель кастрюли, полные льда. Придворные врачи, как испанские, так и французские, собрались все в комнате Руя Гомеса, но только Оливаресу разрешили осмотреть больного. Убедившись в тяжёлой болезни своего сына, Филипп II отдал приказ задержать всех курьеров, покидающих столицу, до тех пор, пока не будет решена судьба инфанта.

– Принц не проживёт и трёх дней, – написал Фуркево в депеше к Карлу IX.

После чего вечером того же дня прибавил:

– Принц недалёк от смерти.

Что касается королевы, то Филипп, по словам посла, относился к ней с самой образцовой и нежной снисходительностью, и демонстрировал крайнее отчаяние из-за её слабеющего здоровья, приписывая всё её беременности. Король, однако, отказал жене, когда она горячо попросила его разрешить ей навестить умирающего дона Карлоса. 22 июля, в праздник святой Марии Магдалины, инфант осознал, что его смерть близка. При этом он не проявил ни беспокойства, ни сожаления. По мере того, как его силы ослабевали, он стал мягче в выражениях и очень серьёзно попросил допустить к нему духовника Чавеса и подателя милостыни Суареса. Дон Карлос исповедовался и раскаялся в грехах, но из-за болезни не смог принять Святую Евхаристию, так как был не в силах ничего проглотить. Он заявил, что простил своих врагов, поскольку надеется на милость Всевышнего. Затем спросил, когда будет праздник святого Яго. Ему сказали, что 24 июля и Дон Карлос воскликнул:

– Ах! Так долго продлятся мои страдания!

– Чудесная перемена, – писал нунций, – казалось, произошла по Божественной милости в сердце инфанта.

Перед кончиной он выразил желание проститься со своим отцом. Епископ Куэнсы, однако, убедил Филиппа II, что было бы жестокостью нарушать безмятежное и счастливое расположение духа инфанта. 23 июля, за несколько часов до того, как дон Карлос скончался, король тихо вошёл в его комнату вслед за принцем Эболи и доном Антонио де Толедо. Несколько секунд король смотрел на бесчувственное тело своего первенца, потом осенил себя крёстным знамением и, простирая руки, торжественно простил ему его проступки и дал своё отеческое благословение. Затем он удалился. Величайшее волнение также царило во дворце и по всему Мадриду, когда стало известно о состоянии инфанта. Королева и Хуана Австрийская были глубоко опечалены, и народ ждал кончины дона Карлоса в скорбном молчании. Весь день инфант пролежал без чувств, его жизнь быстро угасала. Около полуночи он пришёл в сознание, и когда ему сказали, что наступило всенощное бдение святого Яго, радость озарила его лицо, он попросил освященную свечу и благоговейно присоединился к молитвам, ударяя себя в грудь и призывая Бога простить ему его грехи. Затем наступило затишье, дон Карлос впал в оцепенение, во время которого он испустил дух между полуночью и часом ночи 24 июля, пребывая в таком покое, что точный момент его смерти не был установлен.

– Он скончался вчера в час ночи, – писал Фуркево, – совершенно по-христиански и по-католически, что испанцы высоко ценят. Общее мнение, по-видимому, таково, что эта смерть избавила короля от очень серьёзной заботы, так что теперь Его Величество сможет покинуть своё королевство, не опасаясь мятежей во время своего отсутствия.

– Никогда принц-христианин не умирал так по-католически! – пылко подтвердил тосканский посланник.

Было объявлено, что наследник престола «скончался от собственных излишеств».