Любить и убивать

Глава 33

Последнее дело оставалось у Сырцова на сегодня — визит к Николаю Григорьевичу Сергееву, к Коляше Англичанину. Церберы у входа вроде бы его узнали. Пустили в контору «Блек бокса» беспрепятственно. А красотка Маргарита, ясное дело, приняла как родного, но и огорчила тут же:

— Здравствуйте, Георгий Петрович. А Николая Григорьевича нет.

— А будет?

— Вряд ли. Вы ведь, наверное, знаете; какое у нас горе.

— А как же его все-таки убили? — бесцеремонно полюбопытствовал Сырцов.

Маргарита округлила глаза и упоительно поведала:

— Василий Федорович как вошел в подъезд, так в него и выстрелили. Один, говорят, из браунинга в голову, а второй из обрезанной двустволки двенадцатого калибра картечью. Всю грудь разворотило.

— Что же ваши «блек боксы» проморгали, охрана хренова? — безжалостно спросил Сырцов. Он сел на стул напротив Маргариты и беззастенчиво ее рассматривал: — Ты ничего от меня не скрываешь, крошка?

Крошка Марго дергано вздохнула, задержала воздух в груди и с выдохом ответила:

— Ничего, Георгий Петрович. А наши ребята ни при чем. Василий Федорович еще вчера Александру Петровичу сказал, что ему и свои-то телохранители надоели, не то что наши. Вот Александр Петрович и попросил Николая Григорьевича наших отозвать.

— Где сейчас Коляша, ты не догадываешься?

— Честное слово, не знаю, Георгий Петрович, честное слово!

— Здесь его нет, дома его нет, — вслух поразмышлял Сырцов и спохватился: — Десятый час уже, а ты здесь сидишь. Зачем?

— Подожду Николая Григорьевича до одиннадцати на всякий случай.

— Ты что-то знаешь, Ритуля. Что?

— Да ничего я не знаю, ничего! — звонко, стараясь, чтобы искренней, воскликнула Маргарита.

— И сильно нервничаешь, — сказал Сырцов. — Не от того, что Прахова жалко. Вообще удивительно, как человек с фамилией Прахов прожил так долго.

— Вы жестокий человек, Георгий Петрович. — Маргарита вынула из сумочки воздушный носовой платочек и деликатно, почти беззвучно высморкалась. То ли легкий насморк, то ли слезы подступили в связи с безвременной кончиной президента крупного банка. Сырцов смотрел на нее с брезгливой жалостью. Маргарита поймала его взгляд и потребовала правдивого ответа:

— Некрасивая я сегодня, да?

— Ты красивая всегда, — не соврал Сырцов. — Но вот малосимпатичная сейчас мне — да. Можно от тебя позвонить?

— Звоните, — холодно разрешила Маргарита.

Сырцов раздраженно потыкал пальцем в клавиши (все-таки больше любил крутить диск) и после двух гудков услышал строгое протяжное контральто:

— Я слушаю вас внимательно, — нет, не могла существовать без игры Дюба.

— Здравствуйте, Люба. Это Георгий.

— Что мне делать, Георгий, что мне делать?! — отчаянно выкрикнула Люба. И столько невыплаканных слез было в ее голосе, что Сырцов всерьез перепугался.

— Главное, не волнуйтесь, Люба, — нервно сказал Сырцов. — И все будет в порядке.

— Да как же не волноваться?! — Люба чуть ли не рыдала. — Он покинул меня!

— Кто? — уже ожидая подвоха, поинтересовался он.

— Да поклонник же! В сшитых на заказ штанах! С недавно приобретенной квартирой. С неизбывной любовью ко мне!

— Больше не звонит, паразит? — весело осведомился Сырцов.

— Не-а.

— Такую девушку бросил!

— Я теряю веру в себя, Георгий! Я теряю веру в свои чары!

— Что будем делать?

— Немедленно свидание с вами, во время которого я постараюсь убедиться в своей былой неотразимости.

— У вас же экзамены. Да и поздно уже.

— Сегодня сдан последний. А время — детское. Ровно в десять я вас буду ждать у Антидюринга.

— А это что такое?

— Да Энгельс же! — удивилась Люба и повесила трубку.

— Такие пироги, — констатировал Сырцов. — Ну, мне пора на свидание.

— Как вы можете! Как вы можете так! — плаксиво возмутилась Маргарита.

— А ты что, прикажешь мне вместе со всеми девушками Москвы рыдать о безвременной кончине Василия Федоровича Прахова? — ощерился Сырцов, но, увидя растерянные глаза Маргариты, извинительно и сочувственно присовокупил: — Не сердись на меня, Ритуля. Это я по глупости и сгоряча.

Он необидно и осторожно погладил ее по голове и, поймав наконец слабую ее улыбку, поднялся с патентованного конторского стула.

— Она — хорошенькая? — на прощание поинтересовалась Маргарита.

— Ты — лучше, — соврал во благо Сырцов.

По-кавказски празднично ужинали, скорее уже завершали ужин, когда в передней необъятной казаряновской квартиры раздался отдаленный звонок. И жили в этой квартире по кавказским законам: дверь открывать пошла Зоя. Через некоторое время вернулась и сообщила всем:

— Там Светлана. Светлана Дмитриевна.

Казарян встал из-за стола и поочередно посмотрел на Лидию Сергеевну и Ксению. Они молчали. Тогда сказал он:

— Я поговорю с ней в кабинете.

— Как хотите, — откликнулась Ксения.

Тихой девочкой ждала в прихожей Светлана Дмитриевна. Правда, тихая девочка была одета от Тристана Онофри. Роман бегло поцеловал ее в щеку.

— Что случилось, Светланка?

— Я хочу поговорить с тобой очень серьезно, Ромка, — объявила Светлана и дрогнувшими непроизвольно коленями ударила сумочку, которую держала в опущенных руках. Сумочка слегка подскочила. Глядя на сумочку, Казарян не слишком сердечно предложил:

— Тогда пойдем ко мне. — И крикнул в никуда: — Зоенька, бутылочку коньяка в кабинет и что-нибудь заесть.

Сели за длинный профессорский журнальный стол в кресла и молчали, ожидая Зоиного появления. Пришла Зоя, поставила на стол бутылку, рюмки, тарелки с нарезанным лимоном и бастурмой. Посмотрела на Романа — не надо ли еще чего, — заслужила одобрительный кивок мужа и удалилась с подносом.

— Рома… — драматически начала Светлана, но Казарян решительно перебил:

— Выпьем сперва. — Разлил по рюмкам, выпил сам, проследил за тем, чтобы выпила Светлана, и только после этого разрешил: — Говори.

— Это ты мне рекомендовал Сырцова! — сдержанным криком обвинила она Казаряна.

— Он не выполнил твоего поручения? — совсем тихо поинтересовался Роман.

— Я наняла его для того, чтобы он нашел Ксению…

— И он нашел ее, — перебил Казарян и налил по второй. — Давай-ка еще выпьем, Светлана.

Она, даже не дождавшись его, покорно и быстро выпила, чтобы говорить, говорить:

— Все, все против меня! Вы разрушили мою жизнь, вы поссорили навсегда меня с мужем, вы заставили мою дочь возненавидеть свою мать!

— Вы — это кто? — выпив наконец, спросил Казарян.

— Вы, — повторила Светлана, с ненавистью глядя на Казаряна. — Вы — знаменитая на всю Москву шайка-лейка. Я хочу, чтобы ты, Смирнов, Спиридонов и Сырцов заставили Ксению вернуться домой.

— Заставить поступить Ксению против ее воли не смогла даже ты.

— Потому что вы подговорили ее! Потому что вы распускали грязные сплетни о прошлой моей жизни!

— Не ори, истеричка, — буднично посоветовал Казарян.

Светлана в запале вскочила, бедрами задев край журнального стола. Тарелки задребезжали, а бутылка рухнула на бок как подстреленная. Но уже ничто не мешало Светлане визжать, надрывая голосовые связки.

— Вы заплатите мне за все, мерзавцы! Вы все еще пожалеете, что родились на свет!

— За что они заплатят, мама? — спокойно спросила от двери Ксения.

Светлана обернулась, увидела дочь, прорвалась между столом и креслом, кинулась к ней и упала на колени.

— Доченька! Доченька! Я все, все подготовила! — Она вскочила с колен, подхватила свою сумочку и, лихорадочно выбрасывая из нее все подряд, нашла в конце концов две тонкие яркие продолговатые книжечки. — Вот билеты на послезавтра! Улетим, улетим отсюда, Ксюша!

— Мне тебя очень-очень жалко, мама, — сомнамбулически сказала Ксения. — Но я отсюда никуда не улечу.

— Отец с твоим паспортом все устроит за один день, и мы с тобой, понимаешь, только мы с тобой, будем далеко-далеко от этой кошмарной страны и этого постоянного леденящего душу ужаса! — ничего не слыша, продолжала кричать Светлана.

— Мама! — почти по слогам, отчетливо и грозно, сказала Ксения.

— Ксюша! — откликнулась Светлана и заплакала.

— Я здесь нужен, Ксения? — спросил Казарян.

— Нужны, Роман Суренович. — Она обняла мать и, утешая, чуть покачивала ее.

— Он жестокий, злопамятный и холодный человек, — через всхлипы сообщила Светлана дочери. Ксения отпустила ее и возразила:

— Неправда.

— Правда! Правда! — вновь закричала притихшая было Светлана. Ксения положила ей руки на плечи и грустно и почти утверждая спросила:

— Ты когда-то сделала что-то очень подлое и страшное, да, мама?

Светлана обеими руками сорвала со своих плеч Ксюшины ладони, кое-как запихала свои причиндалы в сумочку и, уже направляясь к двери, глухо сообщила самой себе:

— Теперь я знаю: у меня нет дочери.

«Девятка» находилась от них уже далеко-далеко. Стояла, давно остывшая, у Болота, а Сырцов с Любой брели Кадашевской набережной. Они не были влюбленной парой, они просто милы друг другу, и им было хорошо бродить вдвоем по ночной Москве, которая сейчас затаилась и дремала, в дреме негромко вскрикивая осторожными автомобильными гудками.

— А сейчас на Малую Ордынку, — приказала Люба. — Я ее люблю.

Свернули направо, вскорости миновали дыры в земле, именуемые станцией метро «Третьяковская» и вышли на вздыбленную стройками Малую Ордынку.

— Ты не Ордынку любишь, ты канавы любишь, — ворчливо заметил Сырцов, попав шикарным своим башмаком в полужидкую кучу песка.

— Не бурчи. Сейчас будет замечательно.

Они и не заметили, как перешли на «ты».

— Замечательно бывает в парной, и то только когда пиво холодное.

— Ты — лимита! — объявила Люба. — Для тебя идеал красоты — изображение Мадонны в заостренном, как египетские пирамиды, бюстгальтере! Что ты знаешь о моей веселой, замысловатой, непредсказуемой Москве?

— Все я знаю о твоей Москве. Изъездил вдоль и поперек.

— Изъездил! — передразнила Люба. — По Москве ходить надо, провинциал.

Она взяла его под руку, и они, стараясь шагать в ногу, добрели до полтупика-полуповорота. Узким проходом выбрались на Полянку. Остановились и ощутили непонятную легкую извилистость улицы, неожиданность переулков, гармонию демонстративно разностильных зданий.

— Красиво, — признал Сырцов и прижал ее ладонь предплечьем к своему боку. Люба носом потерлась о его могучий бицепс и спросила:

— А пистолет у тебя есть?

— Есть, — признался он. — Ты — справа, а пистолет — сзади. Под пиджаком.

— А кто тебе больше нравится: пистолет или я?

— Уж на что мои старички словоблуды, но ты!..

— Мы — москвичи, — гордо сказала Люба. — Мы как наш город. Нам скучно существовать по прямой. Мы то в горку, то с горки, то криво, то вообще в обратную сторону. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Мне больше нравится мой «байард».

— Это почему же, хамло несчастное?! — ужасно возмутилась Люба.

— У него ствол идеально прямой.

— Застрелись из него, — посоветовала Люба, выдернула руку из-под его локтя и совсем по-девчоночьи отвернулась.

— Люба! — хитро позвал он.

— Что вам, молодой человек? — не оборачиваясь, спросила она.

— Ты мне очень нравишься, Люба.

— Но меньше «байарда». Который час, Жора?

— Половина двенадцатого. Ты торопишься домой?

— Я тороплюсь жить, — важно заявила она.

— И надо торопиться?

— Можно особо не торопиться. Но жить-то надо.

— Ну, девка, ты даешь! — изумился Сырцов.

— А здорово я тебя сегодня покрутила? — похвасталась Люба, взяла его под руку и предложила: — Пошли потихоньку.

Для хождения под ручку Сырцов всегда подставлялся правым боком, чтобы ненароком пистолет не прощупали. Вошло в привычку. Он левой рукой нежно погладил тыльную сторону ладони, лежавшей на сгибе его локтя, и признался:

— Мне никогда не было так покойно и хорошо, Люба.

— А ты молчи, молчи, — попросила она и несильно пожала его локоть.

Георгий Димитров не смотрел на них, он смотрел в будущее. В ресторанчике на углу звучали музыка и посетители.

— Зайдем? — предложил он.

— А у тебя деньги есть? — невинно поинтересовалась она, округлив глаза. Нет, с такой уж наверняка не соскучишься. Сырцов рассмеялся.

— Навалом.

— Тогда не будем заходить. Ты как купчишка гулять будешь.

— Не будем так не будем, — покорно согласился он. Укротила его Люба.

— Покорной овцой прикидываться тоже нехорошо, — назидательно заметила она и вне всякой связи добавила: — Ты — замечательный парень, Жора, с тобой легко и просто.

— «Рвать цветы легко и просто детям маленького роста», — неожиданно для себя процитировал детский стишок Сырцов. Люба от удовольствия сморщила свой короткий победительный нос и сказала:

— Я маленького по сравнению с тобой роста. Наклонись.

Он наклонился. Она обняла его за шею и впервые поцеловала по-настоящему. Отпустила. Он помотал башкой и признался:

— И это было хорошо.

Машину, к удивлению, не распотрошили. Он мигом домчал ее домой. На прощание Люба его поцеловала второй раз — бегло.

— Формалистка! — криком выразил он свое неудовольствие ей вслед.

Не хотелось сразу домой. Сырцов по Большой Полянке выскочил на Садовую и, вдвое удлинив себе путь, повернул налево. Павелецкий, Москва-река, Таганка, Яуза, Курский, Мясницкая, Сухаревская, Каретный… Наверное, права Люба, что в Москву надо влюбляться, ходя по ее улицам пешком. Наверное.

Но Сырцову нравилась и Москва, проносящаяся мимо. Разновысокие и разноосвещенные дома, сгорбившиеся эстакады, малые пропасти набережных и проносившиеся рядом с тобой и мимо уставшие ночные автомобили…

Проверялся, как уже привык за последние дни. Во дворе, во всяком случае, все в порядке. Он набрал код и, тихо повернув ручку, беззвучно открыл входную дверь. Подождал, сосчитав до трех, и броском влево кинул себя на кафельный пол.

— Руки в гору, — сказал знакомый немолодой голос. Не ему, не Сырцову. И добавил, тоже не ему: — Роняй пугач на пол.

Сырцов сначала увидел, как «стечкин» упал рядом с ним, а потом, подняв глаза, рассмотрел в неоновом свете картиночку, приятную на вид. Для него, во всяком случае: полковник в отставке Александр Иванович Смирнов держал свой древний удлиненный глушителем парабеллум, прижав его к затылку до боли знакомого Сырцову блондинчика. Говорил пока один Смирнов:

— Теперь руки на стену повыше, а ножки пошире расставь, пошире. Вот так, хорошо. — Это блондинчику. А потом Сырцову: — Вставай, Жора, и обшмонай его как положено.

Тоскливо было подниматься с пола Сырцову. Слава Богу, хоть блондинчик на него не смотрел, он стену разглядывал. Успел бы он, не будь Деда, опередить киллера? Вряд ли. Тот бы очередью из «стечкина» ливанул. Сырцов занялся привычным делом. Проверив сначала под мышками. Смотри ты, полицейский кольт! Проверил за поясом — спереди и сзади. Ударил, не жалея чужих яиц, в пах. Ага, бебут в специальном кармане под коленом. И, конечно, шик на всю московскую уголовную деревню: револьверчик в специальной кобуре на левой щиколотке.

— Я так понимаю, что все, Александр Иванович, — доложил он.

— У тебя наручники при себе? А то я две пары своих уже использовал, — непонятно сказал Дед.

— А как же! — обрадовался Сырцов.

— Застегни его. За спиной.

Сырцов завел изрядно игравшие ручки блондинчика ему за спину и защелкнул наручники. Блондинчик понял, что ему теперь можно обернуться, и, обернувшись, с ужасом узнал Сырцова.

— Ты и во второй раз проиграл, сявка, — напомнил ему Сырцов про елагинскую квартиру.

— Старику, а не тебе, — попытался сохранить суперменский гонор блондинчик, за что и получил страшный сырцовский удар в солнечное сплетение. Блондинчик сполз по стене и, не дыша, призадумался.

— Собери его игрушки поаккуратнее, чтобы пальчики остались.

Хотелось Сырцову гавкнуть насчет того, что он не первый год замужем, но сдержался, понимая всю неуместность своей строптивости. Подобрал пистолеты, револьвер, нож, рассовал все по карманам.

— Ко мне повезем? — спросил только.

— Куда же еще! — весело откликнулся Смирнов и, отойдя, вызвал лифт. Блондинчик уже дышал, но до конца так и не разогнулся. В кабину его втащили под руки. И вытащили так же.

— Ты дверь открой и его туда запихни. А нам с тобой, Жора, еще небольшая работенка предстоит.

Про работенку Сырцов ничего не понял, но распоряжение старшего товарища выполнил: открыл дверь, приволок блондинчика в прихожую, усадил на пол и приказал:

— Сиди здесь и не рыпайся.

Смирнов, стоявший уже пролетом ниже, позвал:

— Сюда, Жора.

Чернявенький, тоже памятный Сырцову дружок блондинчика, мирно пристроился на ступенях лестницы. Вернее, был пристроен с помощью, как выразился дед, уже использованных им наручников. Одни наручники — по делу — были на заведенных за спину руках чернявенького, а вторая пара соединяла его ногу с крепкой железной стойкой перил. Роток узника по всем правилам был залеплен широким и длинным — от уха до уха — пластырем.

— Отстегни ему ногу. — Смирнов протянул Сырцову ключ. — А то мне наклоняться трудно, поясница что-то последнее время побаливает.

Кокетничал Дед и малость хвастался. Но ему и похвастаться не грех, в свои семьдесят повязал двух тренированных быков-киллеров.

— Как вам удалось, Александр Иванович?

— Только потому, что они дураки, Жора.

И точно — дураки. Сырцов вспомнил, какими они были в елагинской квартире. Чернявенький замигал, задергался: просил, чтобы распеленали.

— Дураки не дураки, а все равно: по двум точкам, в полном снаряжении, в абсолютной готовности.

— В абсолютной готовности! — передразнил Смирнов. — Что они понимают в абсолютной готовности? Вот этот, страховочный болван, на площадке выше твоей квартиры был, чтобы, значит, если внизу не получилось, на тебя эдаким альбатросом сверху. И, понятное дело, уже за верхними этажами не следил. А я с девяти вечера двумя этажами выше ждал. Ну, а когда он себе местечко оформил, пригрел свое беспокойство, я на мягких лапах спустился и слегка погладил его рукояткой. Ну, а потом упаковал.

— Ну до чего все просто! — произнес Сырцов, отстегнул ногу чернявенького, рывком поднял. Втроем поднялись на пролет.

Блондинчик продолжал сидеть на коврике. Смирнов приказал ему офицерским крещендо:

— Встать!

В наручниках за спиной исполнить приказ было трудно, но, лихорадочно оттолкнувшись задницей от пола, блондинчик вскочил и вытянулся как положено. Отслужил, было видно, положенный срок в рядах Советской армии. Сырцов так, чтобы было больно, сорвал пластырь с пасти чернявого и поставил его рядом с блондином.

— Где с ними поговорим? — спросил Сырцов.

— Здесь, в прихожей, что зря твою роскошную комнату поганить. Ты из кухни нам табуреточки принеси, мы сядем, а они стоять будут, — решил Смирнов.

Не табуреточки были на кухне у Сырцова, а изящные, светлого дерева стулья. Смирнов, кряхтя, уселся, оперся подбородком о рукоять своей роскошной камышовой трости (ведь припрятал ее где-то заранее, Дед чертов!) и с перекошенным личиком — будто горького отведал — долго-долго смотрел на пленных молодцов. Рассмотрев, повернулся к Сырцову, который уже скинул ботинки и пиджак и просто отдыхал. Незачем ему было рассматривать непрошеных гостей.

— С чего начнем, Жора?

— С подставы, Александр Иванович.

— И то. У вас за старшего, как я понимаю, ты, блондин.

— «И есть у тебя друг блондин, только он тебе не друг блондин, а сволочь», — ни с того ни с сего вдруг вспомнил ильфовскую пародию на гадание цыганки Сырцов.

— И брюнет тоже сволочь, — уточнил Смирнов. — Но старший — блондин. Отвечать на вопросы собираешься, блондин?

— Это смотря на какие, — хрипло — давно не говорил — ответил тот.

— На мои. — Смирнов резко поднялся, зацепил крюком палки блондина за шею, подтянул поближе и рявкнул: — Где вас ждет машина, скот?!

— Нет у нас никакой машины.

Сырцов вскочил со стула и нанес удар ногой, равный по силе удару голландского футболиста Кумана, по нежным яйцам блондина. У того вылезли, как при базедовой болезни, глаза, он потерял сознание и упал в ноги чернявенького. Чернявенький в ужасе отшатнулся от него.

— Тот же вопрос тебе, брюнет, — сказал Смирнов.

— Ниже по Девятинскому. Метров сто от этого дома, — тонким голосом доложил брюнет.

— Марка машины и номер? — монотонно продолжал вопрошать Смирнов.

— Черная «Волга». Номер 14–29.

— Водила один?

— Один.

— Вооружен?

— Мы все вооружены, — ответил брюнет. Криво и боязливо полуулыбнулся. — Были.

— Если хоть в чем-нибудь соврал, сволочь, я из тебя всю ночь ремни резать буду, — пообещал Сырцов. И Смирнову: — Я пойду, Александр Иванович?

— Пойду я, — решил Дед. — Есть вероятность, что водила может узнать тебя. Я же пенсионный старик, каких сотни тысяч по Москве. А ты займись дурачками, потряси терпеливо, хотя ничего особо интересного из них не вытрясешь, уж верь моему опыту. Пятерка на одной ниточке, только и всего. Да, у тебя ведь «Полароид» есть. Увековечь каждого анфас и в профиль. Ну и пальчики пусть у нас будут.

Александр Иванович Смирнов взял с полки под зеркалом освободившиеся наручники, увидел на вешалке сырцовскую голубую каскетку со странной надписью «Курение — дело серьезное», надел ее, чтобы быть чуднее, и удалился. Сырцов сидел, брюнет стоял, а блондин уже пытался подняться.

— Помоги ему! — сказал Сырцов брюнету. — И станьте оба у кухонной двери.

Передняя у Сырцова была невелика. Киллеры стояли метрах в трех. Сырцов вытащил из сбруи «байард», а из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, на котором он сидел, глушитель, навинтил его и, перед тем как направиться в комнату, сказал:

— Мне, блондин, помнится, что ты однажды пытался рыпаться. Тогда я просто обезвредил тебя. Сегодня ты должен был меня убить. Так что на этот раз при малейшей попытке что-нибудь предпринять застрелю как бешеную собаку. Попытка — это любое ваше движение.

— Ты храбрый, когда у нас руки на замке, — на этот раз не вытерпел брюнет. Неуловимым движением Сырцов сблизился с ним и нанес рукояткой «байарда» просчитанный удар в скульную кость. И брюнет упал.

— Пусть полежит, — сказал Сырцов все еще нетвердо стоявшему на ногах блондину и, взяв с собой пиджак со всем трофейным арсеналом, пошел в комнату за «Полароидом». Быстренько вернулся с уже готовым к работе аппаратом. Засунул «байард» за брючный ремень и приказал: — Шаг ко мне. — «Полароид» дважды щелкнул и дважды прожужжал. — Боком повернись. — Блондин послушно показал профиль. «Полароид» повторно все исполнил. — Теперь ты, брюнет. Да, испортил я тебе портрет. Но все равно становись.

Восемь картинок с плавно и небыстро появлявшимися на них личиками Сырцов положил на стул и приступил к следующей операции — снятию отпечатков пальцев. Варварски, конечно, исполнял: поставил парочку к стене, прижал подушку с краской к каждой пятерне, а потом, сжимая их ладони, оставил неповторимые круги и линии на двух листах бумаги.

Удовлетворенный проделанной работой, Сырцов уселся на свой любимый стул и приказал:

— На место. — Блондин и брюнет возвратились к кухонной двери. Сырцов устало (действительно устал), зевнул и спросил: — Говорить будете?

— А что ты хочешь знать? — то ли вызывающе, то ли услужливо ответил блондин.

— Ну, к примеру, есть Бог или нет его? А если есть, почему он терпит на вверенной ему территории такое вонючее дерьмо, как вы?

…По Девятинскому шел, сильно припадая на палку, безобидный старичок в дурацкой каскетке. В правой руке он держал незажженную папиросу и безнадежно искал глазами позднего прохожего, у которого можно было бы прикурить. Черная «Волга» стояла не на проезжей части, а спрятавшись от уличных фонарей на тротуаре под густыми ветвями старой липы.

Старик увидел в окне автомобиля огонек сигареты и заковылял к «Волге». Подошел, поделился с водителем бедой:

— Собака у меня потерялась. Третий час ищу. И еще, как на грех, спички кончились.

Водила внимательно и недобро оглядел старичка. Совсем никчемный старикашка, да и обе руки у него заняты. Водила опустил стекло и, протягивая старику горящую сигарету, сказал:

— Прикуривай и мотай отсюда побыстрее, дед. К собачке.

Дед потянулся к водиле папиросой, и вдруг из-под папиросы ударила сильная направленная ядовитая струя. Нервно-паралитический газ обладал мгновенным действием: водила раззявил пасть и боком упал на сиденье.

Смирнов осмотрелся. Безлюдно был в Девятинском. Он открыл дверцу «Волги» и, с трудом сдвинув водилу, уселся за баранку. Ключ на месте. Поискал рычажки сбоку сидений. Повезло: передние сиденья откидывались. На всякий случай заковав верзилу, Смирнов откинул оба кресла и перекатил клиента на заднее сиденье, на котором неожиданно обнаружил аккуратный рулон брезента. Выходит, они труп Сырцова собирались вывозить. Зачем? Как красиво: кончили сыщика в подъезде, шикарно швырнули ему на грудь ворованный «стечкин» с притертой рукоятью и удалились! Было над чем подумать, но не сейчас. Смирнов с трудом стянул с водилы портки до колен, связал ему ноги его же ремнем, вернул в вертикальное положение передние кресла, включил зажигание и так резко взял с места, что упакованный бык, ткнувшись бесчувственным телом о брезентовый рулон, обратным ходом рухнул на пол. Ну и пусть себе там лежит. Даже незаметнее.

Подогнав «Волгу» к сырцовскому подъезду, он поднялся на лифте, вошел в квартиру и, оценив по достоинству мизансцену, спросил у Сырцова:

— Ну, и какие здесь дела?

— Да особо никаких. Вы, как всегда, правы: пятерка на тонкой ниточке, — честно признался Сырцов и сам спросил: — А там?

— Ландо у подъезда, — хвастливо доложил Смирнов. — Ниточку-то отдали?

— А куда им деваться?

— Имеет смысл их дальше трясти, Жора?

— Если разве для садистского удовольствия.

Как их зовут?

— Блондин Борисом Егоровым назвался, а брюнетик — мой тезка. Георгий Рябцев. Но документов нет никаких. Может, их Лене Махову сдать, а, Александр Иванович?

— Мы ему сеть должны сдать, а не сявок. Этих сдадим — он нам работать не даст, по допросам и очным ставкам затаскает.

— Тогда отпустим?

Боря и Жора-два стояли у кухонной двери и смотрели в пол. Смирнов наконец заметил жестокий фингал на скуле второго Жоры:

— Он дергался, что ли?

— Не то говорил, — объяснил Сырцов.

— Повели, — решил Смирнов и приказал киллерам: — А ну, вперед!

Без эксцессов спустили их на лифте, вывели к «Волге».

— А где же водитель? — удивился Сырцов.

— Сзади, на полу, — сказал Смирнов и открыл заднюю дверцу посмотреть, что и как. Водила лежал на спине и уже моргал глазками. Смирнов вежливо поинтересовался:

— Как самочувствие?

— Не жить тебе, гнилой козел! — просипел шофер и громко скрипнул зубами.

Сырцов вежливо отодвинул Деда, надавил башмаком на лицо несдержанного оратора и лениво предупредил:

— Еще слово скажешь — и вместо рожи поимеешь коровью лепешку.

Борис и Жора-два стояли смирно: они-то знали, с кем имеют дело.

— Машину водите? — спросил у них Смирнов. Оба одновременно кивнули. — Поведет чернявый. Жора, расстегни его.

Сырцов снял наручники с Жоры номер два и кивком распорядился, чтобы тот садился за руль. Сжимая и разжимая кулаки, брюнет устроился за баранкой.

— А я? — робко спросил блондин.

— Да, еще и ты, — задумчиво вспомнил Смирнов, вытащил из сбруи парабеллум с глушителем и, особо не целясь, выстрелил ему в левую ляжку. Негромко так получилось. Зато блондин Боря взвыл в голос. И на бок стал заваливаться. Сырцов подхватил его заботливо и все объяснил:

— Вот теперь ты хоть в малой степени поймешь, что бывает с человеком, когда в него стреляют.

Боря теперь только глухо стонал, смертельно боясь сделать нечто, Что вызовет раздражение его мучителей. Сырцов запихнул его на переднее сиденье, захлопнул дверцу и приказал брюнету:

— Мотай отсюда как можно быстрее.

Излишне газуя, «Волга» дважды дернулась и, коряво вывернув, помчалась на Смоленскую набережную. Смирнов и Сырцов вслед ей и не смотрели. Отходя, они ощущали Москву. Ту, о которой говорила Люба. В двух шагах — тихая ночная деревня, в трех шагах — посольство самой могущественной державы мира, в пяти — небоскреб, в десяти — белый дом, в котором правительство денно и нощно заботится о рядовых российских гражданах. Вверху, на Садовом, мерно шумели автомобили, а на невидимой Москве-реке сердито пискнул буксир.

— Водки выпьем? — осторожно поинтересовался Сырцов.

— А как же! — откликнулся Смирнов, бухнулся в кресло, взял телефонную трубку и набрал номер: — Рома? У нас все в порядке, Рома. Так и Лидке доложи. Не буду я сейчас с ней разговаривать. Завтра. Что поздно, что поздно?! Как управились, так и позвонил. Я у Жоры ночую. Покойной ночи. И Ксюшу за меня поцелуйте. Не ты, а Лидка с Зоей. Бывай, армянин.

А шустрый Сырцов уже все приготовил: и литрового однофамильца лучшего сыскаря России, и легкую закусь, и пару пепси, столь любимой Дедом, и, естественно, соответствующие стопари.

Смирнов решил наливать самолично. Поднял литровку, наклонил ее и заметил вдруг, что рука гуляет.

— Ишь ты! — удивился он и поставил бутылку. — Разливай сам, Жора.

Жора и разлил. Тоже не слишком уверенной рукой. Хряпнув, тут же повторили и сделали паузу, чтобы Дед покурил. Дед курил, а Сырцов, разлив по третьей, ждал разговора и без особого удовольствия нюхал навозный запах дыма любимых смирновских папирос. Наконец Дед воткнул картонный цилиндрик в пепельницу и сказал:

— Хочешь, чтобы я говорил? Тогда спрашивай.

— Почему хотели убрать именно меня?

— Ты самый активный и имеешь возможность сесть им на хвост.

— Не ответ, — не согласился Сырцов. — Теперь, когда они кое-что узнали, им понятно, что мозговой центр — вы. Вас бы и кончать.

— У Лидки по этому поводу есть неплохая идея. Но пусть она сама тебе завтра расскажет. Да, кстати, чуть не забыл: завтра в шесть вечера у Алика торжественный ужин в честь отыскавшегося друга нашей юности и молодости Алексея Яковлевича Гольдина. Твое присутствие обязательно.

— Того самого?! — с трудом сообразив, ахнул Сырцов.

— Того самого, Жора, — подтвердил Смирнов и предложил: — По третьей, Жора.

Выпили и малость поклевали кое-что из закуси. Но не мог сидеть в молчании Сырцов: свербело многое.

— Ну, ладно, Александр Иванович, мы — герои и молодцы. Особенно вы. Конечно, у вас и интуиция, и опыт, и умение. Но почему команда, против которой мы играем в веселую смертельную игру, так непрофессиональна в проведении боевых операций? Не только вы, я прочитываю их как по букварю.

— Это не команда, Жора, и даже не бандформирование. Скорее всего, это сеть очень тонко связанных между собой мелких групп, нацеленных только в одном направлении — заказные убийства.

— Не понял, — честно признался Сырцов.

— Спрос породил предложение. Многим, очень многим полукриминальным, а то и просто криминальным коммерческим и банковским структурам довольно часто требуется освободиться от шустрого конкурента, убрать сплоховавшего, сбляднувшего компаньона, ликвидировать севшего им на хвост человека. Каждый раз искать киллера — весьма опасная затея. И вот тут-то и появляется сугубо анонимная организация, которая через третьих или четвертых лиц, а то и через тайный почтовый ящик за приличное вознаграждение принимает и честно выполняет эти щекотливые заказы.

— Из области фантастики, — не в силах переварить сказанное Дедом, возразил Сырцов.

— Нынче все из области фантастики, — согласился Смирнов. — Давай по последней. Выйдет как раз по триста, и у меня похмелья не будет.

Выпили по последней. Сырцой отнес недопитую бутылку в холодильник, прибрался на столе и сел, опять ожидая, когда Смирнов докурит свою беломорину.

— А теперь ты хочешь спросить, — сказал Дед, докурив, — почему я поджидал эту парочку именно сегодня. Так?

— Так, — подтвердил Сырцов.

— Потому что Лидка приказала, — ответил Смирнов и захохотал, паразит.

— И все? — удивился Сырцов.

— И все.

Обиженный Сырцов стелил свое раскидистое ложе на двоих. С треском расправлял накрахмаленные простыни, менял наволочки, мучился с пододеяльниками. Вернувшийся в комнату после душа Дед отметил:

— Как для новой бабы все приготовил.

По-настоящему разозлившийся Сырцов в сердцах полоснул себя ладонью по горлу:

— Вот у меня где ваши подначки!

— Дырочку покажи, — вдруг попросил дед.

— Какую дырочку?! — подозревая намек на нечто неприличное, взвыл Сырцов.

— В стекле. От пули.

Сырцов отдернул портьеру. Дырочка в лучах трещин, расходившихся от нее, была на месте.