Любить и убивать

Глава 8

Только у Савеловского он взглянул на часы: все о Любе думал. Ничего не придумал и взглянул на часы. Было половина второго, тринадцать тридцать. Час туда, час обратно, час на разговор там. Половина пятого, значит. А к семи — на выпускной вечер. В общем, успевал.

Настроение было тревожно-радостное. Хотелось скорости, погони, азарта. Но Дмитровское шоссе — это Дмитровское шоссе: непонятные сужения, постоянный ремонт проезжей части и пробки, пробки…

Дал себе волю только за окружной, да и то в рамках: обгонял как положено, осевую не пересекал (да и не позволяли встречные), за сто получалось лишь на коротких отрезках. Так незаметно и прикатил. Прибился у глухого бесконечного забора и сверился с Любиным планом. Этот забор по счету третий. Пожалуй, следующий участок. Поехали. Вот он, коричневый забор, который тянулся долго-долго. Гектар, что ли, участок? Или два? Ворота, калитка с особо отмеченным Любой фирменным знаком: веселая оранжевая девчоночья рожица с косичками растопыркой, с задорно прищуренным левым глазом. Работа Ксении пятилетней давности. И далее по Любиной инструкции: Сырцов подпрыгнул, лег животом на верх калитки, перегнулся и легко открыл задвижку.

Прямо у ворот его встретил громадный пес — московская сторожевая, чрезвычайно свирепая с виду, но, по утверждению той же Любы, приходящая в восторг от появления всякого нового живого существа.

— Скучно, Кабыздох? — спросил у пса Сырцов, и пес энергично завилял хвостом, подтверждая, что было скучно, а сейчас, после появления его, Сырцова, стало значительно веселей. Сырцов погладил пса, почесал за ухом. Пес игриво ткнуло: носом ему в живот. Дальше пошли вместе.

На теннисном корте, постепенно завоевываемом пучками жесткой травы, у рваной сетки человек в старинном и абсолютно новом шерстяном тренировочном костюме с гербом и буквами «СССР» подагрически делал физкультурную зарядку. Он решительно разводил руки и нерешительно приседал. До Сырцова донеслось — или почудилось? — легкое потрескивание. В коленях физкультурника?

— Здравствуйте, Дмитрий Федорович! — не дойдя метров десяти, как можно ласковее поздоровался Сырцов. Дмитрий Федорович в приседе, двигая глазами, глянул на него, ничего не сказал и, выпрямившись, шумно выдохнул носом: Пес, сделав несколько шагов, уселся как раз посредине между Сырцовым и Дмитрием Федоровичем, который, видимо, заканчивал зарядку: вознеся руки вверх, тряс кистями. Потряс, потряс и побежал на месте. Во всяком случае, ему казалось, что бежал. Добежал, интенсивно подышал (теперь ртом) и наконец строго осведомился:

— Как вы сюда попали, молодой человек?

— Через калитку с веселой рожицей, — с готовностью объяснил Сырцов.

— Я вас не звал, — подумав, сообщил Дмитрий Федорович.

— Я об этом знаю. Пришлось явиться по собственной инициативе. По делу.

— Ко мне? — удивился Дмитрий Федорович.

— Именно к вам.

— Уже шесть лет у меня нет никаких дел.

Пес с неподдельным интересом вертел башкой. Если говорил Дмитрий Федорович, то смотрел на Дмитрия Федоровича, если Сырцов, то на Сырцова.

— Дело касается вашей внучки Ксении, — строго сказал Сырцов.

— Что с ней? — человеческим голосом ужаснулся Дмитрий Федорович.

— Вот об этом я бы и хотел с вами поговорить.

— Тогда прошу в дом, — поспешно пригласил хозяин.

Один раз торжественно гавкнув, пес потрусил по тропке. Они шли за ним.

Устроились на террасе за соломенным столом. Дмитрий Федорович снял белую полотняную кепку, положил руки на стол. Руки видимо дрожали.

— Я вас слушаю, молодой человек.

— Ваша внучка Ксения бесследно исчезла. Ушла из дому.

— Сама? — быстро спросил Дмитрий Федорович.

— Сама. Она оставила записку вашей дочери. Просила ее не искать.

— Где записка?

А действительно — где? Почему она не у него, Сырцова? Он не то что забыл про нее, он просто не придал ей никакого значения: такие записки пишут не для того, чтобы дать какие-либо концы, такие записки пишут для того, чтобы эти концы прятать. Но все-таки старик прав: записка должна быть у него.

— У Светланы Дмитриевны.

— Значит, записки нет. А может, вы меня обманываете?

— Зачем?

Дмитрий Федорович задумался, ища мотивы сырцовского вранья. Не нашел.

— А кто вы такой?

— Я — Сырцов Георгий Петрович. Светлана Дмитриевна просила меня найти Ксению.

— Наняла, наняла, — обрадовался Дмитрий Федорович. — Теперь за просто так никто ничего не делает. — Но, вспомнив про Ксению, испугался еще раз. — Как по-вашему, с Ксенией ничего страшного не случилось?

— Я думаю, что пока еще нет.

— Пока, пока, — недовольно отметил словечко Дмитрий Федорович. — А потом?

— А потом — не знаю. Вот поэтому-то я и хочу как можно быстрее найти ее.

— Действуй решительно и осмотрительно, — дал партийный совет Дмитрий Федорович. — Найдешь, я тебе деньжат подкину. Помимо Светкиных.

Стимулирующий посул не произвел на Сырцова впечатления. Он делом занимался:

— Когда в последний раз вы видели Ксению?

— Дней десять тому назад. — Дмитрий Федорович замолк и закатил глаза, подсчитывая, когда это было. — Седьмого. На день ошибся. Девять дней тому назад.

— По сути, перед самым ее уходом: она ушла неделю назад. Теперь подумайте еще раз и постарайтесь вспомнить какие-нибудь странности в Ксенином поведении, что-нибудь необычное во время ее последнего визита.

Мыслительный процесс слегка скривил брыластое личико Дмитрия Федоровича. Он выдернул из ноздри толстый седой волос, тщательно изучил его визуально, вздохнул, бросил волос на пол и признался:

— Не могу вспомнить, ничего такого не заметил.

— О чем вы говорили?

— Ну, как обычно. Ругала она меня за то, что выпил рюмку перед обедом. Кстати, выпить не хотите? — но тут же сам сообразил: — Вы же за рулем, вам нельзя. Да, еще что? Расспрашивала меня про былые времена…

— Что именно про былые-то времена?

— Про Светкиных мужей. Их, я вам признаюсь, молодой человек, много было. И все как один полные засранцы.

— Уж и все… — посомневался Сырцов.

— Все, все! — заверил Дмитрий Федорович. — Особенно первый, Олег Торопов. Певец, видите ли! Бард! Вот из-за таких и произошло все. — Он вдруг насупился и, окрысясь, спросил: — Вы — демократ?

— Я — сам по себе, — туманно ответил Сырцов, по Дмитрий Федорович удовлетворился ответом:

— То-то же. Ну еще что? На прощание обняла меня, поцеловала, сказала: «Пропадешь ты без меня, дед!» Вот! Вот! — С каждым «вот!» он тыкал указательным пальцем перед собой. Дважды ткнул. Умолк. Уголки рта пошли вниз, он хлюпнул носом. — Девочка моя. Свет в окошке. Извините меня.

Подхватился и с неровной старческой быстротой скрылся в доме. Поплакать, надо полагать. Но откуда-то из домовых глубин донесся чуть слышный скрип и еле уловимый звон. Опять ошибся Сырцов, слишком часто стал ошибаться. Там, за кулисами, Дмитрий Федорович не плакал, а преодолевал слезы. Выпивал.

Вернулся бодрым и деловым. Заявил:

— А сбежала она от родителей. Светка, хотя и дочь моя, но, честно признаюсь, припадочная дура, зятек — зарвавшийся наглец. Новые хозяева жизни, видите ли! Забыли, что полжизни из моих рук ели. Я с ними десять минут побуду — выть хочется. А каково Ксюше целыми днями эти рожи видеть? Уж поверь мне… Тебя как зовут?

— Георгий.

— Уж поверь мне, Георгий, от них сбежала моя девочка. Найди ее, а? У меня на даче будет жить, и все будет в порядке.

Дмитрий Федорович успокоил себя. Снова сел за стол, поощрительно подмигнул Сырцову, и вдруг оживленное порозовевшее лицо застыло: что-то увидел за сырцовским плечом. Сырцов обернулся. Через широко открытую раздвижную дверь было видно, как по тропе, ведущей к террасе, шел темнолицый человек. В длинных волосах и с бородой веером. Заметив, что на него смотрят, он приветственно поднял руку и улыбнулся.

А ступив на террасу, уверенно заговорил:

— Приветствую всех и здравия желаю, хозяин!

Одет был человек вполне прилично, но при его появлении на террасе несильно, но явственно запахло бомжатиной. Отодвинув стул, он без спроса сел за стол, мгновенно и цепко глянул на Сырцова, почти профессионально глянул, как сфотографировал, повторно улыбнулся и осведомился:

— Как поживаете, хозяин?

— Твоими молитвами, — скрипуче ответил Дмитрий Федорович. — А ты зачастил, Паша.

— Обстоятельства вынуждают. — Он быстро, чтоб неожиданнее, спросил у Сырцова: — Мент?

— Не думал, что так заметно, — спокойно признался Сырцов. — Бывший.

— То-то! — погордился Паша. — Что здесь делаешь?

— Не твое собачье дело, — за Сырцова ответил Дмитрий Федорович.

— Молчу, босс, — успокоил его Паша с готовностью. — Молчу.

На вид — старик, но, если убрать алкоголичную отечность, помыть, постричь, побрить и поодеколонить, — не более пятидесяти. Глаз лукавый, живой и неверный, как у всякого неглупого запойного пьяницы.

— О чем же ты молчишь?

— Все о том же, товарищ секретарь! — развязно и униженно признался Паша.

— Извини, Георгий. — Дмитрий Федорович встал. И Паше: — Пойдем в дом.

Они ушли, а Сырцов остался смотреть на райские кущи за стеклом террасы. Появилась на террасе с тропинки крепкая суровая женщина лет семидесяти, а старухой не назовешь. Мрачно поздоровалась:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — вежливо откликнулся Сырцов и поспешно встал. Женщина, не обращая на него внимания, тревожно принюхалась и мрачно констатировала:

— Паразит Пашка приехал.

И пошла было в дом. Но уже шли ей навстречу оживленные Дмитрий Федорович и Паша. Паша доброжелательно поприветствовал ее:

— Доброй фее этого дома Ольге Лукьяновне привет и наилучшие пожелания!

— Клоуном был, клоуном и остался, — решила та и плечом уперлась в дверной косяк. Так и стояла, не собираясь уходить. Дмитрий Федорович и Паша расселись по своим местам. Все четверо молчали некоторое время. Наконец Паша, который явно поправился там, внутри, не выдержал и, подмигнув Сырцову, подал заготовленную за это время реплику:

— Вместо того, чтобы меня взглядом пронзать, поднесла бы ты, Лукьяновна, водочки старому знакомому.

— Ты уже выпил, — уличила она Пашу.

— А ты еще дай. Тогда уйду.

Она молча повернулась и двинулась в тьму комнат.

— И мне рюмочку прихвати! — крикнул вслед Дмитрий Федорович.

Опять молчание, потому что ждали. Когда появилась Ольга Лукьяновна с подносом, мужики откинулись на спинки стульев. Она поставила поднос на стол и снова вернулась к дверям. На подносе стояли почти полный гладкий стакан и две граненые стопки, наполненные до краев. И тарелка с тремя бутербродами с красной икрой.

— А Георгий не пьет! — радостно сообщил Дмитрий Федорович.

— Молодец, — одобрила Сырцова Ольга Лукьяновна.

Пьющие Дмитрий Федорович и Паша выпили свое, как должно пить русскому человеку — до дна. Хорошо шла под водочку соленая икорка: раздавленные языком о нёбо крутые шарики начисто убирали привкус сивухи.

Выпили, закусили и замерли в неге. Ольга Лукьяновна вздохнула у притолоки. Паша сморщился как от лимона.

— Уговор помню, Лукьяновна! — заверил он. — Но дай хоть минут пяток посидеть спокойно.

— Сиди, — разрешила она.

Но было уже не то, не то было! Поерзав на стуле, Паша, вдруг разглядев напротив себя Сырцова, сказал ему:

— Ты мне понравился, мент. Хорошо умеешь не разговаривать. В гости заходи, — поднялся и с ельцинской полуулыбкой — одним уголком рта — стал ждать сырцовского обязательного вопроса «Куда?». Поправившись и впитав поправку, стал просто хорош: вылитый артист Борис Хмельницкий.

— Куда? — спросил Сырцов.

— Путепровод у кольцевого метро «Парк культуры» знаешь? Вот под ним — моя резиденция с мая по сентябрь.

— Там же капитальный ремонт! — удивился Сырцов.

— Что очень хорошо. Было из чего себе конуру построить. — Паша прощально обвел глазами террасу и сказал в трогательном миноре: — Мир и счастье этому дому. Темпераментно целую ваши ручки, Ольга Лукьяновна. Адье всем.

Он шел по тропке, осторожно и ласково трогая ладонью плохо стриженные придорожные кусты. Трос на террасе смотрели ему в спину, пока он не исчез за поворотом.

— И не стыдно вам с подзаборником выпивать? — задала риторический вопрос Ольга Лукьяновна. Дмитрий Федорович хлопнул ладонью по столу и приказал:

— Уйдите; Ольга! — Но было уже поздно: как хорошая актриса, та ушла сразу же после эффектной реплики. Дмитрий Федорович поморгал быстро-быстро, гневно и звучно втянул в себя носом воздух, надулся, как голубь перед голубкой, и сурово резюмировал: — Все, все распустились!

— Паша этот, он вам кто? — осторожно поинтересовался Сырцов.

— Никто! — злобно ответил Дмитрий Федорович, но тут же поправился: — Бывший сотрудник моего аппарата. Несчастный, в общем, человек. Он, конечно, всегда выпивал, но в меру. А четыре года тому назад женился и опять попал на стерву. Первая-то стерва от него ушла. Так эта вторая стерва уговорила Пашу продать за доллары его квартиру: будем, мол, жить в моей распрекрасно, и доллары при нас будут. Так и сделали. Пожили еще полгода, доллары-то она все прикарманила, а потом и говорит: «Разлюбила я тебя и полюбила другого. Уходи». Он и ушел. А куда? Под забор. Вот тебе, Георгий, и доллары!

— С рублями все по-другому было бы? — спросил, как бы утверждая, Сырцов.

— А ты — язва, — раздраженно сказал Дмитрий Федорович и вдруг вспомнил, почему здесь оказалась эта язва. — Главное, Георгий, что нам с Ксюшей делать?

— Найти ее сначала надо.

— Найди, а? — жалобно попросил Дмитрий Федорович.

— Найду, — твердо пообещал Сырцов, встал и положил на стол свою визитную карточку. — Мне пора, Дмитрий Федорович. Если узнаете что — звоните.

— Угу, — согласился тот, изучая визитку. — А почему профессия не указана?

— А какая у меня профессия?

Опять пришлось задуматься Дмитрию Федоровичу. Он думал-думал и вдруг сказал:

— Самые вредные сейчас — демократы и попы.

— А при чем здесь попы? — как бы признав вредность демократов, поинтересовался насчет служителей культа Сырцов.

— А при том. Делают, что хотят, шарлатаны!