Любить и убивать

Глава 38

Сегодня Махов был в штатском. И элегантен той элегантностью, которая давалась коренным москвичам пренебрежительностью, безразличием к одежде, в которую они одеты. Вежливо поздоровавшись с привычными гостями этой квартиры (Лидии Сергеевне руку поцеловал), он без особого любопытства глянул на Бидона, по-прежнему восседавшего на табурете, и с ним тоже поздоровался:

— Здравствуйте, Андрей Робертович. Во время утренней оздоровительной пробежки забежали к старым друзьям на огонек?

— Было дело, — небрежно согласился Зуев, но не выдержал, хихикнул мерзко.

— Ты его, Леонид, знаешь? — слегка удивился Смирнов.

— Как не знать! Он при таком нашем бугре состоял, что со всех сторон виден был.

— А такого? — спросил Смирнов и протянул Махову свежие полароидные снимки.

— Уже интересно, — решил Леонид, рассмотрев тройное изображение Бидона. — С него начнем, Александр Иванович?

— Он пока подождет, — не согласился Смирнов. — Алик, не в службу, а в дружбу, запри референта в ванной.

— Там пол холодный, а я — босиком, — обиженно заметил Зуев. — И на ванне сидеть неудобно.

— Возьмите табуретку, — миролюбиво разрешил Смирнов. — А ты, Алик, шлепанцы ему дай.

Спиридонов и Зуев удалились в царство гигиены.

— Значит, сейчас не спеша и в подробностях приступим? — попытался догадаться Махов.

— Сейчас как раз очень спеша и без подробностей, — возразил Смирнов. — За Сокольниками, в аллеях, которые к Ярославке идут, некий склад-ангар существует. Так вот под ним имеется тайное подземелье с замаскированным входом. В нем сейчас пять спеленатых твоих клиентов томятся. — Он взглянул на часы. — С семи, уже больше четырех часов. Как бы не переутомились!

— Кто их брал? — быстро спросил Махов.

— Жора с Романом Суреновичем.

— Вдвоем? — слегка удивился Махов.

— Вдвоем, — с гордостью за своих подтвердил Смирнов. Но правдиво добавил: — Они их по частям вязали.

— Понятно. — Махов остановил взгляд на Сырцове. — Два часа тому назад неподалеку, как я понимаю, от места, где находится эта ваша пещера, обнаружены расстрелянный из «Калашникова» легковой автомобиль и труп атлетически сложенного молодого человека с ножом в сердце. Что ты можешь сказать по этому поводу, Жора?

— Ничего, — небрежно ответил Сырцов и добавил: — Кроме того, что на Просторной улице в доме-замке в квартире номер двести три нами обнаружен весьма солидный арсенал стрелкового оружия и взрывных устройств.

— Вы разрешите мне от вас позвонить? — попросил Спиридонова Махов.

— Из кабинета, вам там удобнее будет.

Махов умчался в кабинет, а Смирнов приступил к передислокации сил:

— Лида, ты сейчас отвезешь Любу к этой самой профессорше Ираиде, у которой Ксения.

— Можно, я останусь? — по-детски проканючила плававшая в полусне-полузабытьи и одновременно старательно пялившая глаза Люба. — Ведь интересно!

— Любовь! — рявкнул нестрашно Смирнов. — Кто здесь главный?!

— Вы! — рявкнула в ответ Люба.

— Тогда исполняй приказ, — успокоился Дед. — Лида, обернись побыстрей, ты нам здесь нужна. Роман, ты проснулся?

— Орете, орете… — раздраженно заметил Казарян. — Поспишь тут!

— Не спал, но храпел, — фальшиво удивился Алик. — Какое странное явление природы!

— До свидания! И всем громадное-громадное спасибо! — удаляясь с Лидией Сергеевной, попрощалась Люба. Со всеми, но не с Сырцовым, на которого она и не посмотрела, уходя.

Вернулся вялый и какой-то нерасторопный Махов. Сел в кресло, рассеянно осмотрелся, отстучал пальцем по столешнице журнального столика нечто вроде собачьего вальса. Вдруг спохватился — дело есть дело:

— Роман Суренович, у меня к вам громадная просьба. Понимаю, вы устали до чертиков, но… Внизу моя машина, шофер предупрежден. У сокольнического санатория-профилактория вас будет ждать группа Демидова. Покажите ей прямую дорожку к тому схрону, а?

— Жорка — молодой. Пусть уж он, — возразил вымотанный ночными приключениями Казарян.

— Жора пока мне здесь позарез нужен. Не в службу, а в дружбу, Роман Суренович!

Казарян без малейшего энтузиазма поднялся с уютного дивана и глянул на Смирнова.

— Сделай, Рома, — попросил и Дед.

— Дай выпить, Варвара, — потребовал Роман и через кухню отправился в путешествие.

— Пошептаться надо, — признался Махов.

— Я лишний? — поинтересовался Спиридонов.

— Да нет. Послушайте, если хотите.

В кабинете Махов начал беседу на любимый свой манер — словно дубиной по голове:

— В восемь часов двадцать минут сегодня в своем домашнем кабинете застрелился новоиспеченный вице-президент объединенного «Департ-Домус-банка» Логунов Валентин Константинович.

— Так. — Смирнов, только-только усевшийся на свое любимое место, встал. Еще раз произнес: — Так. И опять — по несчастной Ксюшке. За что?

— Кто сообщил о самоубийстве? — быстро спросил Сырцов (не до лирических переживаний ему было). — И когда?

— Горничная Элеонора Есипова. Сразу же после выстрела.

— Кто еще был в доме? — все торопился, торопился Сырцов.

— Никого. Жена Логунова ночевала у отца на даче.

— А охранник?

Не было, не было охранника! — разозлился наконец Махов. — Его хозяин отпустил, не собираясь ехать сегодня на работу…

— …Как сказала Эля, — догадался Сырцов.

— Так мы едем? — задал основной вопрос Махов.

— Жора поедет, — решил Дед. — Он тебе действительно нужен: весь дом под его прожектором был. А я к Ксении поеду. Я там нужней. Лидку дождусь, и вместе с ней поедем. — Он все-таки опять сел, растер ладонями лицо и стал совсем старым.

Махов, глядя на Сырцова, требовательно поднял брови: давай, мол, паренек, поспеши!

— Сейчас, — заверил его Георгий, подошел к Смирнову и тихо коснулся его плеча. — Я заловлю этого гада, Александр Иванович. Заловлю или застрелю как бешеную собаку.

— Поаккуратней выражайся при мне, Жора, — предупредил Махов.

— Не в этом сейчас дело, Георгий, — сказал Смирнов.

— А в чем? Что случилось, Леонид? — нервно, с порога спросила вернувшаяся Лидия Сергеевна.

— Логунов застрелился, — без подробностей ответил Махов.

— Значит, я еду к Ксении? — спросила у Смирнова Лидия Сергеевна. — Не прошло и десяти минут, как мы расстались.

— Я поеду с тобой, — сообщил Смирнов и встал. — Поехали.

— Ей и себе сердце рвать?

— Поехали! — рявкнул Дед. Лидия Сергеевна нежно взяла его под руку, и они отправились на улицу.

— Андрея Робертовича Зуева убережете до нашего возвращения? — поинтересовался Махов у Спиридонова, безмолвно сидевшего за столом.

— Уберегу, — пообещал Спиридонов.

Мертвая голова Валентина Константиновича Логунова и его согнутая в локте левая рука лежали на зеленом сукне письменного стола. Тяжелое старинное кресло с высокими подлокотниками не дало телу сползти на пол. Правая рука свисала почти до пола, на ковре, близ кресла, валялся изящный браунинг. Выстрел был произведен в висок и не разворотил голову, потому что пуля осталась внутри. От этого и крови на столе было не очень много. Но предусмотрительный Логунов на всякий случай положил предсмертную свою записку как можно дальше от себя: на самый угол письменного стола.

— Не начинали еще? — спросил Махов у старшего.

— Вас ждем, — ответил тот.

Махов, привычно стараясь ничего не касаться, склонился над запиской. Сбоку читать было неудобно, но он читал сбоку — не хотел трогать и двигать исписанный листок. Позвал Сырцова:

— Жора, прочти-ка и ты.

Неудобно изогнувшись, Сырцов читал: «Ксения, дочка! Ты настолько меня презирала и презираешь, что просто не можешь представить, как я тебя люблю. Мерзкая, ломаная, противоестественная жизнь нашего семейства не дала возможности мне ни разу — ты представляешь, как это страшно! — ни разу поговорить с тобой просто как отец с дочерью: откровенно и с любовью друг к другу. Нас старательно разъединяли для того, чтобы каждый из нас двоих был в одиночестве, отъединённым от всех и потому не представляющим опасности людям, которые окружают нас. Я — преступник, Ксюша. На моей совести черные дела, я непростимо виновен перед Богом и людьми. Тени насильственно ушедших из жизни стоят за моей спиной, и это еще одно доказательство моей вины. Я — виновен, я признаю себя виновным. Я ничего не хочу, кроме одного, я хочу, чтобы ты знала: я очень тебя любил. Можешь меня не прощать, но прошу: вспоминай иногда. Не прощай и прощай. Отец».

— Убедительно? — осторожно спросил Махов.

— Для кого? — вопросом на вопрос ответил Сырцов.

— Не для кого, а для чего. Для самоубийства.

— Похоже.

— А если не стреляться собрался, а в бега? Тоже ведь подойдет, а?

— Тоже подойдет, — согласился Сырцов.

— Надумал что-нибудь? — постарался догадаться Махов.

— Пока нет.

— Ребята, — обратился Махов к своим, — можете начинать с записки.

Эксперт осторожно начал работать с листом. А внимание Сырцова и Махова привлек другой угол стола на котором стояли здоровенная (на взгляд около литра) бутылка «Джим-Бима», высокий захватанный стакан и чаша для льда, в которой была только вода. Бурбона в бутылке оставалось менее трети. Махов склонился к горлышку, понюхал и констатировал:

— Хорошая штука. Как по-твоему, он всю ночь пил?

— Во всяком случае, большую часть ночи. Он не хамски пил, по-иностранному: малыми дозами, со льдом… — Сырцов тыльной стороной ладони коснулся чаши с водой. — А водичка комнатной температуры. Лед давно растаял.

— И он продолжал уже хамски, без льда и закуски, — добавил Махов. — А письмецо дочке не слишком пьяное. Что на это скажешь, Жора?

— Пока ничего.

— Заладил как попугай: «пока! пока!» — разозлился было Махов, но его прервал спокойной и многозначительной репликой эксперт:

— Уже кое-что есть, Леонид.

— Ну?

— Подойдите сюда.

Сырцов и Махов подошли. Эксперт за самый кончик поднял записку. Под ней лежала тоненькая стопка бумаги. Эксперт указал на чистый лист:

— Смотрите. Что видите?

— Ничего не видим, — честно признался Махов.

— А по делу должны были бы видеть, — торжествуя, заявил эксперт. — Судя по всему, умерший писал записку, когда она лежала на этой стопке. Так удобнее, чем просто на плоскости стола. Записка написана шариковой ручкой, которая требует определенного нажима и, следовательно, оставляет на следующем листе легкие вдавленности. А вы ничего не видите! Как и я, между прочим.

— Выводы! — потребовал Махов.

— До этого он писал что-то еще, что бесследно исчезло.

— Уверен? — строго спросил Махов.

— Абсолютно.

— Тогда продолжай. А я и Жора с Элеонорой Есиповой поговорить должны. Где мы с ней поговорим, Жора?

— Во дворике. Там прекрасно, Леонид!

Они сидели под тентом, а Элеонора стояла на солнце. Не желала садиться. Хотя вежливые сыскари и предлагали.

— Ты на работу должна приходить к девяти, ласточка моя, — задал свой первый вопрос Сырцов. — Почему же сегодня так заспешила? Трудовой энтузиазм?

Элеонора к этому вопросу явно был готова. Не глядя на Сырцова, решила отвечать только Махову:

— Вчера поздно вечером мне позвонила Светлана Дмитриевна и попросила, чтобы я сегодня пришла к семи утра, так как она на ночь уезжает на дачу. Валентин Константинович встает в семь…

— Вставал, — поправил Махов, пристально глядя на нее. Не отводя глаз, Элеонора, кивнув, продолжала:

— Вставал в семь и пил кофе, который ему готовила Светлана Дмитриевна к половине восьмого. Вот она и попросила меня ее заменить.

— Ты пришла к семи? — продолжил допрос Сырцов, и Элеонора опять ответила Махову:

— Без десяти семь.

— Добиралась городским транспортом?

— Да.

— В квартире никого не было?

— Никого.

— И охранника?

— И охранника. Его Валентин Константинович отпустил.

— Это тебе Валентин Константинович сказал? Сам?

— Да. Когда я спрашивала его, хочет ли он кофе. Он сказал, что выпьет кофе попозже и что он весь день будет работать дома. Поэтому и охранника отпустил.

— Что-то все тебе много говорили, Элеонора. О чем еще с Логуновым беседовали?

Наконец-то Элеонора взглянула на нахально полулежавшего в пластмассовом креслице Сырцова. Взглянула на него, а спросила у Махова:

— Товарищ милиционер, этот человек имеет право задавать мне вопросы?

— Имеет, имеет, — лениво подтвердил сырцовские полномочия Леонид и попросил: — Продолжай, Жора.

— Так о чем же еще с Логуновым беседовали? О любви?

— Я с ним больше ни о чем не говорила. — Бровки сдвинуты, губки после фразы крепко сжаты, глазками способна, так и кажется, прожечь дырки в сырцовском камуфляже. Добился своего Сырцов, завел дамочку. И сразу о другом, чтобы не могла понять, с какой стороны кусать будут:

— Машина Светланы Дмитриевны стоит у подъезда. На чем она уехала на дачу? Не на последней же электричке?

— Она сказала мне по телефону, что плохо себя чувствует и возьмет такси или левака поймает.

— А зачем она тебе это сказала?

— Чтобы я не подумала, увидев машину, что она дома, и не ушла.

— Гляди ты, какая предусмотрительная у нас Светлана Дмитриевна! — восхитился Сырцов и продолжил: — Значит, ты пришла без десяти семь, в семь предложила хозяину кофе, он отказался, и ты пошла на кухню, где и пребывала до выстрела почти полтора часа. Что ты там делала?

— Все то, что делает на кухне любая женщина. Готовила.

— Что?

— Что — что?

— Что готовила? Котлеты, пельмени, убийство?

— Да как вы смеете! — завопила Элеонора.

— Смею. Теперь еще один вопрос: за эти полтора часа в эту квартиру никто не заходил?

— Никто.

— Даже дядя?

Вот сейчас достал по-настоящему: еще недавно презрительно оттопыренные губки жалко дернулись, маленький кадык походил вверх-вниз, и только после двойного прокашливания прорезался наконец голосок:

— Какой дядя?

— Да твой, твой дядя!

— Нет у меня никакого дяди! — хрипловато ответила Элеонора.

— Ну, ты даешь! — изумился Сырцов. — А Паша? Павел Юрьевич Рузанов, родной брат твоей матери, — не дядя?

— Дядя, — глухо согласилась Элеонора. — Я как-то про него сейчас забыла от волнения.

— Может, ты от волнения забыла и то, что он сегодня здесь был?

— Его сегодня здесь не было, — собравшись, твердо сказала Элеонора.

— Точно знаешь? — добивал ее Сырцов.

Элеонора на этот вопрос не ответила, не желала отвечать. Помолчали напряженно. И вдруг Махов сказал неожиданное:

— Вы пока свободны, Элеонора Михайловна. Идите к себе на кухню. Только попрошу вас из этой квартиры не отлучаться после нашего ухода. Правда, здесь один наш сотрудник останется, он за вами проследит, но лучше уж предупредить на всякий случай.

— Чего вам подать? — неожиданно спросила Элеонора. — Виски, коньяк, чай, кофе, перекусить чего-нибудь?

— Мы подумаем и потом тебе сообщим, — решил, усмехаясь, Сырцов.

Эля скрылась в апартаментах, и Махов поинтересовался:

— Что у тебя есть, Жора?

— Магнитофонная кассета, — ответил Сырцов. По пути к Логуновым он успел добраться до своей «девятки» и теперь был во всеоружии.

— Где послушаем? — Махова ничем не удивишь. Невозмутим.

— В комнате Ксении есть магнитофон.

Комната, по которой Сырцов в свое время довольно точно определил личность Ксении, перестала существовать. Вроде все было на том же месте — и мебель, и книги, и аппаратура, но, убранная холодной и чужой рукой, она превратилась в стандартное жилище, в котором может поселиться и жить любой другой. Ксению здесь больше не ждали. Сырцов кисло осмотрелся, подошел к магнитофону, предварительно выведя звук на минимум, вставил кассету и сел на стул за письменным столом. Махов стоял: подсознательно ему казалось, что так он будет лучше слышать.

Голос Маши. Как же ты за два года скурвился!

Мужской голос. Я еще выпью, а?

Голос Маши. Что зря спрашиваешь? Пей, только не напивайся!

Мужской голос. Алкоголики не напиваются…

Кончилась запись. Развернувшись на каблуках, Махов проорал злобно:

— И ты это при себе держал, засранец!

— Зачем же при себе? — возразил Сырцов. Он сидел сложив руки на столешнице и положив на них усталую голову. Сильно умаялся за сутки. — Я ее Деду показал. Вот он-то и определил ее как бессильную пустышку. На любой — наш ли, твой — вопрос Рузанов ответит: кинул доверчивую дурочку.

— Да понимаю я, — уже раздражаясь на себя за свою неконтролируемую реакцию, сказал Махов. — А сегодня ты отдал мне запись, чтобы указать на схожесть почерков в том, двадцатипятилетней давности самоубийстве с самоубийством сегодняшним. Так?

— Именно, Ленечка.

— Нам этого Павла Рузанова искать и искать. Тертый и хорошо натасканный.

— Найдем.

— Подходы?

— Элеонора и Светлана Дмитриевна.

— Ее скоро сюда привезут.

— Не хотел бы я пока с ней встречаться. Да и времени у нас сегодня, чтобы основательно трясти этих дамочек, нет. Тебе пора с Дедом Бидона до конца размотать, а то киллеры расползутся как тараканы, а у меня тоже кой-какие делишки не терпят отлагательств.

— Какие делишки, Жора? — вкрадчиво поинтересовался Махов.

— Личные. Сугубо личные.

— Все ты мне врешь, — с горечью понял Махов.

— Я тебе не вру, Леня. Кое-что не говорю, это есть.

— И все потому, что не хочешь меня замазать соучастием в своих не всегда законных предприятиях, — издевательски закончил сырцовскую фразу Махов. — Как же ты бережешь честь моего мундира!

Сырцов оторвал задницу от стула и с кряхтением поднялся.

— Поехали, Леонид. А здесь пусть пока твой старшой разбирается.

— А со Светланой?

— И со Светланой пусть он. Предварительно.

Перед тем, как устроиться в служебной «Волге» рядом с шофером, Махов, глядя, как Сырцов усаживается в «девятку», безнадежно спросил:

— Куда ты все-таки, Жора?

— Закудыкал! — разозлился суеверный Сырцов. — За кудыкину гору! Домой, куда же еще!

Соврал, конечно. Для начала он поехал в полюбившийся арбатский «Макдональдс» пожрать. Выпив пару пивка из предусмотрительно перенесенной из казаряновской «Волги» в «девятку» упаковки, он наглотался биг-маков и, вернувшись в автомобиль, отдавил соньку минут на сорок. Проснулся весь в поту: в закрытой машине стояла давящая духота, а на нем камуфляж, жилетка, плотная спиридоновская куртка. Сырцов распахнул обе дверцы, стянул куртку, сел за руль и попытался прийти в себя. В голове просветлело, но суставы ныли, и мышцы затекли. Он вылез из «девятки» и на глазах ныне ничему не удивлявшейся московской толпы размялся в присядке и потягиваниях. Вроде порядок, теперь можно действовать.

Очерченный Лидией Сергеевной магический рузановский круг определил первый его маршрут по Дмитровскому шоссе.

Доехав до длинных заборов, он долго мотался по дачным улицам в поисках подходящей стоянки для своей «девятки». Нет, на этих улицах делать нечего: все — на просвет, чужая машина осторожным привилегированным аборигенам здесь сразу бросится в глаза. Покатил к железнодорожной станции. У платформы вразброс стояло несколько скромных отечественных легковушек. Поставил среди них свою «девятку» так, чтобы ни с платформы, ни с пристанционной площади не читались номера, взял из машины что надо, выпил напоследок банку пива и пешочком двинул к даче Дмитрия Федоровича. Далековато было идти, километра три, но зато и размяться можно. Первый километр Сырцов пробежал в среднем темпе, проверяя физическую свою форму. Два последних энергично прошагал, успокаиваясь.

Очень трудно быть на этой улице незаметным и незамеченным, но он старался. Отвык, конечно, от черной работы топтуна, однако школа есть школа: используя деревья, кустарники, закоулки задних выездов, он растворился, исчез с улицы, старательно отрабатывая наблюдение за знакомой загородной резиденцией.

Благословенный мир царил на экс-секретарских гектарах. Пробежал в погоне за бабочкой знакомый громадный пес, нареченный Сырцовым в свое время Кабыздохом. Кабыздох его не учуял: Сырцов был с подветренной стороны. Минут через двадцать — полчаса ступил на террасу Дмитрий Федорович и прокричал в никуда:

— Лукьяновна! Жрать хочу!

Прокричал и исчез в доме. Откуда ни возьмись явилась Ольга Лукьяновна. Поднялась по ступенькам на террасу, пристально, не торопясь, осмотрела все вокруг и тоже скрылась в доме.

Кухня и столовая — в глубине дома, с окнами на ту сторону. Сырцов строго по давней Любиной инструкции махнул через калитку. Тотчас примчался ликующий Кабыздох. Сырцов от греха сделал короткую пробежку и закрылся от всех кустарником у забора. Но от Кабыздоха не спрятаться. Вот он, тут, жарко дышал Сырцову в лицо, смотрел умильно и любовно.

И тут словно шальной бес подсказал… Сырцов спросил у Кабыздоха:

— А где наш Паша, Бобик?

При имени «Паша» Кабыздох с трудом подвигал по земле хвостом.

— Давай поищем Пашу, а, Бобик?

Кабыздох склонил голову набок и не по-собачьи моргал, словно размышляя.

— Ищи Пашу, ищи! — ласково приказал Сырцов.

Кабыздох-Бобик все еще думал.

— Пойдем к Паше, а? — уже просил Сырцов.

Собачка, предварительно вздохнув, двинула тяжелой рысью. Кабыздох-Бобик трусил себе по прямой, а Сырцову приходилось исхитряться, чтобы не быть замеченным из дома. Пробежав примерно двести метров, Кабыздох остановился у забора, ожидая Сырцова, отрабатывавшего свои пятьсот. Приблизившись к забору, сыщик увидел малозаметную калитку, закрытую на щеколду. Он открыл ее и выпустил собачку, которая, ощутив волю, аж подпрыгнула.

Вероятно, когда-то здесь была площадка для совместных развлечений знатных обитателей четырех дач, чьи заборы образовывали гектарный квадрат, на котором находились и теннисный крытый корт, и волейбольная площадка, и танцевальная веранда, и три живописно озелененные беседки, интимный уют которых прямо-таки располагал к важным государственным беседам.

Кабыздох уверенно бежал к самой отдаленной из беседок. Следуя на ним, Сырцов не столько увидел, сколько ощутил, что все это — и корт, и площадка, и веранда, и беседки — давно заброшено и находится в запустении.

Добежав до дальней беседки, Кабыздох присел, ожидавшим одобрения взором глядя на приближающегося Сырцова. Сырцов устроился рядом, спросил негромко:

— А дальше что, Бобик?

Кабыздох лениво повернул башку и, уставясь в некую точку на траве, глубоким басом гавкнул один раз.

— Тихо! — свистящим шепотом приказал испуганный Сырцов. Но собачка и не желала больше гавкать. Минут десять неподвижно сидели при полной тишине. Сырцов решился наконец: осторожно подошел к месту, на которое гавкнул Кабыздох. Присел, внимательно рассматривая травяной ворс. Вот он, четырехугольник, очерченный линиями чуть пожелтевшей, привядшей травы. Крышка люка. Везло сегодня Сырцову на пещеры. Он осторожно вытянул из ножен на голени большой нож и попытался его лезвием приподнять крышку. Со второй попытки удалось слегка зацепиться и под толстым дерном увидеть ребро крепкой доски.

Совершенно некстати (а может, кстати) всплыла в памяти строчка стихов, которую прошептал ему на ухо узнавший о его странноватой половой связи со Светланой насмешливый Спиридонов. Замерев, Сырцов и сам ее прошептал:

— «Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды…»

Прошептал и начал тихо-тихо поднимать крышку.

Под крышкой были первые две земляные ступени и темнота. Сырцов обернулся, чтобы посмотреть на Кабыздоха. Пес выжидательно и смирно сидел в малом отдалении.

— Сидеть! — страховочно приказал ему Сырцов еле слышно и ступил на первую ступеньку. Всего ступенек было пять. Он спускался, придерживая левой рукой крышку над головой. Когда спустился и увидел перед собой довольно хлипкую дверь, крышку опустил. Полусогнувшись, ослепшим постоял недолго в полной тьме и могильной тишине. Решился.

Помня, где дверная ручка, Сырцов несильно дернул ее на себя. Дверь не поддалась. Тогда он нежно ладонью надавил на нее. Дверь беззвучно и мягко отошла сантиметров на пять. Он принял окончательное решение и вытянул из сбруи «байард».

Сырцов толкнул дверь и сделал шаг вперед. Сощурившись, чтобы не ослепнуть от яркого желтого света электрической лампочки под потолком, он увидел чуть внизу (еще три ступеньки) метрах в пяти перед собой стол с двумя скамейками по бокам, а за ним крытый ярким ковром топчан, на котором лежал Паша Рузанов и читал книжку.

— Здравствуй, Паша, — сказал Сырцов благожелательно. И это было единственное, что он успел сказать. Паша пропал. Пропал тусклый мир перед глазами Сырцова. И сам Сырцов пропал. Совсем пропал.