Любить и убивать

Глава 36

— И долго так еще? — с заднего сиденья спросила Ксения, опустив глаза к автомобильным часам.

Сырцов доложил охотно и бодро:

— Пятьдесят семь минут.

— Час, — вздохнула невидимая во тьме салона Ксения. — Скажите мне что-нибудь, Георгий.

— А что сказать-то?

— Хотя бы права я или не права.

— Вы правы, Ксения. Нельзя жить во лжи и подлости.

Помолчали. Потом Ксения, совсем забившись в угол, задала вопрос из тьмы:

— Вам, Георгий, нравится моя единственная и настоящая подруга Люба?

Сырцов резко обернулся, пытаясь увидеть лицо Ксении, но не увидел и решил признаться:

— Очень.

— И вы ей. И тоже очень. А спите с моей матерью. Значит, кому-то обязательно лжете, или Любе, или маме. А ложь и подлость — сестры, вы только что сами об этом говорили. Только не надо меня убеждать, что с одной стороны — случайная, ничего не оставившая в жизни мимолетная связь, а с другой — высокое, трепетное и впервые по-настоящему захватившее вас чувство.

— А если все это действительно так, как вы только что сказали? И если я, как только подумаю о Любе, краснею от стыда и бессовестности своей где попало: в доме, за рулем, в толпе, наедине с самим собой, во сне и наяву?

— Покраснеете, покраснеете, а потом мою мамашу в койку…

— Ксения! — отчаянно крикнул он.

— Я не осуждаю вас, поймите меня. Я думаю вслух. Ложь, подлость, ханжество, предательство — страшные пороки, да? А беспощадность в своей правоте, приносящая другим боль и только боль, — что это? Вон вы как закричали…

Сырцов развернулся у Триумфальной арки, и они покатили к центру. Пристроившись в спокойный ряд, Сырцов, подумав, спокойно ответил:

— Беспощадность в своей правоте. Ишь чего выдумали! Не беспощадность, а честность. Только когда честен с собой, имеешь полное право быть честным по отношению к другим. А боль… Боль оттого, что честность определяет самые постыдные и потому и болевые точки человека. Свои, другого кого-то. И еще. Лечение правдой — серьезная операция, а при операции всегда боль. А вы что, Любе звонили?

— Ага.

— А не надо бы.

— Знаю. Но Любка единственный человек, после разговора с которым кажется, что все еще может быть хорошо. — Ксения, видимо, с улыбкой вспомнила Любу, потому что голос ее изменился: — Не беспокойтесь, Георгий, я ничего не сказала ей про ваши опасные связи.

— Может, хватит об этом, Ксения?

— Только один еще вопрос. Что вы собираетесь делать?

— Я уже сделал выбор.

— И многое-многое другое, — добавила Ксения. — А я ничего не делаю. Просто соглашаюсь с кем-то или не соглашаюсь с тем-то. Я — не человек сейчас, я — лишь точка, в которой пересекаются чьи-то корыстные и благородные интересы. Мне хочется поступка, Георгий.

— Ваш поступок, ваше дело — самое трудное дело: устоять на ветру, не сломаться, не рухнуть несмотря ни на что.

— Я — Павлик Морозов?

— Ты — дура! — проорал Сырцов.

— Вот и на «ты» перешли, — удовлетворенно констатировала Ксения и ехидно заметила: — Вы на красный проскочили.

Проскочили они на красный свет у Киевской площади перед Бородинским мостом. К счастью, неприхваченный гаишниками Сырцов на мосту дал скорость и встал в недлинный хвост перед выездом на Садовое. Обернулся, улыбнулся, увидел наконец разноцветное Ксенино лицо, освещенное ядовитой рекламой магазина «Руслан», и объяснил:

— Последняя проверка. Сейчас Виктор и Роман Суренович просчитают наиболее шустро сорвавшихся на желтый и окончательно решат: есть за нами с тобой хвост или отрубились мы окончательно.

— А где же они? — удивилась Ксения.

— Хвост, что ли? Хорошо бы, если подальше.

— Да Виктор же с Романом Суреновичем! — возмутилась она сырцовской тупостью.

— Да вот они, — лениво сообщил Сырцов, ни на кого не указывая.

Ксения увидела их сама. С ее стороны — в оконце черной «Волги» греко-армянский профиль Казаряна, со стороны Сырцова в «вольво» цвета мокрого асфальта белесый затылок, крутое ухо и кончик славянского носа Виктора Кузьминского. Ни Сырцов, ни Казарян, ни Кузьминский не смотрели друг на друга.

— Порядок в танковых частях, — облегченно решил Сырцов. — Времени у нас теперь навалом. «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал!»

— Я — не Павлик Морозов, — поняла Ксения. — Я — подсадная утка.

Сырцов сделал левый поворот и ушел в туннель. Беззаботно ему стало и просто. Он с начала и до конца спел песню про красотку, нахально не стесняясь Ксении. Она терпела, но когда он приступил к исполнению хита под названием «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», не вынесла.

— Ну, будя, вокалист.

— Вот за что тебя люблю я, вот за что тебя хвалю я! — в восхищении прокричал Сырцов.

— Это за что же?

— За терпимость и доброту.

Машину они оставили в Зачатьевском и к дому отца Афанасия шли пешком. У калитки Ксения придержала Сырцова за рукав, положила ему руки на плечи и нежно поцеловала в обе уже слегка колючие щеки.

— Ты сам не понимаешь, какой ты молодец!

Отец Афанасий, Александр Смирнов и некая пожилая (не старуха) дама весьма интеллигентного вида за круглым столом под бархатной скатертью (для каждого прибора льняные салфетки) пили малыми глотками тягучую вишневую наливку. Отец Афанасий и дама с явным удовольствием, а Смирнов — с плохо скрытым отсутствием энтузиазма.

— А вот и Ксения, — с видимым облегчением произнес Смирнов: прекращалась дегустация наливки и налицо удачное, без ненужных приключений прибытие подопечной.

— И Георгий Петрович Сырцов, — мрачно добавил обладатель сего имени. — Здравствуйте.

— Ксюша, — сказал отец Афанасий. — Это Ираида Андреевна Васильева, которая готова предоставить тебе на несколько дней кров и сердечное гостеприимство.

— Спасибо, — почти прошептала Ксения.

— Ираиде Андреевне ты можешь полностью доверять, — добавил отец Афанасий. Ираида Андреевна весело посмотрела на него, весело посмотрела на Ксению.

— Почему же на несколько дней? На столько, на сколько захочет Ксения. — Теперь она весело взглянула на Смирнова, четко понимая, кто главный. — Нам с Ксенией, вероятно, уже надо идти, Александр Иванович.

Дед был эталоном джентльмена в общении с дамами:

— Сколь это ни прискорбно…

— Я провожу, — вызвался Сырцов.

— Ромка и Виктор доведут, — решил Дед. — Ты и так здесь достаточно примелькался.

— Все как надо? — поинтересовался отец Афанасий.

— Лучше и невозможно представить! — отдал должное усилиям священника. — Божье дело сделали, отец Афанасий.

— Это моя работа.

…Все четверо к одиннадцати часам подтянулись в кафе старого знакомца Смирнова, который когда-то под кличкой «Марконя» занимался делами, порой подпадавшими под положения УПК, а теперь как Марат Павлович стал законным владельцем предприятия общественного питания.

Удобно у Маркони было. И проверяться не надо: Марконя веселым всезнающим глазом всех, кого надо, проверит.

— Бутылку шипучки, Марат Павлович, — заказал Смирнов (хозяин, по причине особой важности первого гостя, обслуживал их столик самолично).

— Успех? — ненавязчиво поинтересовался Марконя.

— Предчувствие успеха, — уточнил Смирнов. — И все — за баранкой.

Бутылку итальянского эрзаца шампанского Марконя открыл с шиком, не менее шикарно разлил по бокалам и удалился. Казарян брезгливо принюхался — и задал риторический вопрос:

— Зачем мне этот суррогат?

Но выпил вместе со всеми. Деликатно, с закрытым ртом, отрыгнув газ от шампанского, Смирнов объяснил причину появления итальянской бутылки.

— Заказать-то что-нибудь надо было для приличия. А это — самое дешевое.

— Скупой рыцарь, — констатировал Кузьминский.

Никак не отреагировал на его выпад Дед. Заботы не те. Спросил Казаряна:

— Как проверили?

— По всем правилам. По-моему, все чисто в Могильцевском переулке.

— Как понимать? — недопонял Дед.

— Ираида Андреевна живет в старом доходном доме в Могильцевском переулке, который чрезвычайно удобен для нашего прочеса. Час отработали. Все в порядке, Саня.

— Квартира?

— Отдельная трехкомнатная на четвертом этаже. Приживалка, сенбернар и три кошки.

— Приживалка?

— Я неточно выразился, секретарша она, ее племянница. Наша-то Ираида — доктор филологии, член-корреспондент Академии наук!

— Замечательно, — решил Смирнов. — Теперь главное. Чтобы Ксения себя как можно аккуратнее вела. Вопросы ко мне имеются, робин гуды?

— Один, — сказал Сырцов. — Что делать сегодняшней ночью?

— Всем быть по домам на звонке. Я ночую у Спиридоновых. И спать, естественно.

Надоело заниматься обеспечением собственной безопасности, и Сырцов в открытую проник в свою берлогу. Пронесло.

Пить не хотелось, есть не хотелось, и он, предварительно выведя телефонный звонок на полную мощность, завалился спать и тут же заснул.

В час ночи задребезжал телефон. Сырцов для того, чтобы прийти в себя, выждал три трели, снял трубку и глянул на определитель номера. Звонили из телефона-автомата.

— Слушаю, — нарочито сонно откликнулся он.

— Это ты, козел сексотский? — спросил отвратительный баритон.

— А дальше? — поинтересовался Сырцов.

— А дальше — еще веселее. Слушай меня внимательно: два часа тому назад была похищена и упрятана в теплое местечко лучшая подруга Ксении Логуновой Любовь Ермилова. Пока ее не трогали во всех смыслах и не будут трогать ровно сутки при условии, что в течение этих суток ты, Сырцов, сообщишь Ксении Логуновой об этом похищении и дашь нам номер телефона, по которому мы могли бы связаться с Ксенией. Если эти наши скромные требования будут выполнены, то Любовь Ермилова будет выпущена на свободу в целости и сохранности. А если нет… что ж, ты волен поступать как тебе угодно, а мы — как нам удобно. Полная свобода, свобода всеобщей безответственности, так сказать. Наши контрольные звонки: в одиннадцать, в четырнадцать, в девятнадцать, в двадцать два и последний — ровно в полночь. Звоним, естественно, тебе. Да, поговаривают, что ты к нашей Любе неровно дышишь. Это нас полностью устраивает. Ну, тщательнее пережевывай пищу, козлик, шарики будут круглее.

Немедленно, с криком «ай-ай-ай!» звонить Деду? А сам-то думать умеешь, Сырцов? Их план прост и точно рассчитан на характер Ксении. Если Ксения узнает, что жизнь Любы зависит только от нее, Ксении, она пойдет на любые их условия. Светлана сдает дочь? Или Светлане сдают дочь, чтобы они обе исчезли из России навсегда? Во всяком случае, операция с Любой проведена не без консультации со Светланой. Теперь насчет его неровного дыхания. Все-таки прослушивали Любин телефон, скоты! И еще кое-что свербит, где-то близко, совсем близко, рядом…

Очередная басовитая металлическая барабанная дробь телефонного звонка разрушила зыбкие ассоциации, и Сырцов слушал не себя — звон, привычно считая до трех. На взвизгнувшем четвертом поднял трубку.

— Георгий Петрович?! — бешено прокричал издалека голос Алексея Решетова. — Это Алексей! Алексей Решетов!

Сырцов опять глянул на определитель номера. Опять телефон-автомат.

— Я уже тебе сказал: сюда звонить только в экстренных случаях!

— Именно такой случай, Георгий Петрович!

— Говори.

— Не телефонный разговор.

— Тогда зачем назвался?

Решетов виновато посопел в трубку и признался:

— По запарке.

— Где ты?

— Через десять минут жду вас у стадиона за метро «Краснопресненская».

— Жди.

Хаки, камуфляж. Поверх — боевая жилетка с многочисленными целевыми карманами. «Байард» в сбрую, запасную обойму — в малой узкий кармашек, чтобы слегка высовывалась. Большой нож в ножны на голени, малый — для метания — в правый рукав. И, на всякий случай, маленький револьвер за ремень на спине. Обуваясь в тяжелые кованые башмаки, проверил снаряжение на удобство. Вроде все в порядке. Обувшись, подпрыгнул, проверяя амуницию на стук и бряк, — не звучал.

Спустился во двор, устроился в «девятке», не включая зажигания. Так что же хочет от него Леха Решетов? Он — с ними? Провокация, чтобы выманить его из дома и без излишних хлопот кончить? Тогда слишком, слишком все противоречиво и путано: похищение Любы, точное расписание контактов, жесткие, очень точно просчитанные условия обмена и тут же дурацкий непрофессиональный вызов Алексея Решетова. В любом случае два этих звонка должны заставить Сырцова быть во всеоружии. Скорее всего звонки эти не связаны между собой, по крайней мере никак не скоординированы. Ну что ж, посмотрим на Леху. Сырцов включил мотор и поехал на свидание со своим осведомителем.

В ночной тени деревьев недалеко от кассы стадиона стояла маленькая черная, скорее всего, заграничная машина. Сырцов оставил «девятку» метрах в тридцати от нее и пешком дошел до иномарки. Малолитражный «мицубиси». Решетов не оборачивался: видел Сырцова в зеркале заднего обзора.

— Угнанная? — спросил Сырцов про автомобиль, склонившись к полуоткрытому оконцу.

— Не своя же, — ответил Леха.

— Тогда от греха в моей поговорим, — решил Сырцов и, не ожидая реакции Решетова, вернулся к своей «девятке».

Вскоре стокилограммовый Леха грузно, до легкого сотрясения «Жигулей», плюхнулся на сиденье рядом.

— Говори, — вторично приказал Сырцов.

— Сегодня, вернее вчера, в половине двенадцатого ночи группа в составе шести человек похитила девушку по имени Люба, — доложил вкратце Леха.

— Ты был в этой группе?

— Да.

Сейчас бы на коротком замахе рукояткой ножа в висок скотине и поговорить уже как следовало бы. Не вежливые диалоги разводить, а давить и давить, слушая сбивчивые от страха откровенные монологи.

— Твоя задача?

— Прикрытие главного.

— Кто главный?

— Ростислав.

— Как выманили Любу на улицу в такое позднее время?

— Ростиславу было известно, что родители Любы на даче и она в квартире одна. Он позвонил ей и сказал, что у него срочное сообщение от Георгия Петровича Сырцова. Она и выскочила.

Ох, Люба, Люба! Легковерная душа! Но не это произнес вслух Сырцов.

— Сопротивлялась?

— Не успела. Сразу же наручники, пластырь на рот и за ноги в «джип».

— Куда спрятали?

— За Сокольниками в лесу склады такие из железа. Там, в одном из этих ангаров, подвал довольно солидный. Вот туда.

— Охрана?

— Оставлены были двое. Смена — в семь утра.

— Ты в смене?

— Нет. Я теперь все время при Ростиславе. Вроде телохранителя.

— Что же сейчас свободно гуляешь?

— Отпущен до девяти. В девять — у него.

— Где он живет? Точный адрес?

— Дом такой здоровенный, на замок похожий. На Просторной улице. Номер дома не помню, но он один там такой. Восьмой подъезд, одиннадцатый этаж, квартира двести третья.

— Большая квартира?

— Большая. Комнаты четыре, наверное.

— Почему наверное?

— Потому что по дверям считал. А пускает он меня только в одну комнату.

— Что в ней?

— Стол письменный, два кресла, журнальный столик, станок для спанья.

— И никого, кроме Ростислава, в этой квартире нет?

— Никого не видел.

— «Что ж, попалась, птичка, пой! Не уйдешь из клетки. Не расстанутся с тобой маленькие детки!» — бессмысленно пробормотал детский стишок Сырцов и включил дешевый свой радиоприемничек. Маша Распутина пела: «Живет страна, необъятная моя Россия!» Выключил радио и спросил у Решетова: — Как ты считаешь, Леха, живет страна?

— Что делать будем? — игнорируя сырцовский вопрос, задал свой Леха.

— А ты как считаешь?

— Вам решать, Георгий Петрович.

— Что за пареньки эти двое?

— Пареньки как пареньки. Средний фокус.

— Мы их повяжем?

— Вдвоем обязательно. Только вот стоит ли мне им показываться? Мало ли что.

— Прав. Ты мне у них нужен. Ладно, подведешь меня к ним как можно ближе, а я уж постараюсь обойтись без тебя.

— Так поехали? — понял Леха и вылез из «девятки». — На угнанной поедем, а то, не дай Бог, повредят вашу, хлопот не оберешься.

— Тоже прав. — Сырцов аккуратно закрыл дверцы и решил: — Здесь ее оставлю.

Леха уже сидел за баранкой «мицубиси», торопил:

— Четверть третьего уже, Георгий Петрович.

— Ты ее обыскивал? — спросил Сырцов.

— Так, осмотрел.

— А багажник?

— У меня же ключа нету! Я ее поросячьим способом завожу.

— Эх, ты! — укорил его Сырцов и, вытащив из соответствующего кармашка связку отмычек, недолго поковырявшись, вскрыл багажник. Багажник был набит пластиковыми упаковками баночного пива «Ред бул». Глянув через сырцовское плечо, Леха жизнерадостно заметил:

— Будет чем успех отметить!

На всякий случай Сырцов тщательно проверил однородность укладки упаковок и только после этого ответил:

— Если будет успех. — Захлопнул крышку багажника, незаметно вытянул «байард», обернулся к Решетову и спокойно предложил: — Ручки на багажник, Алексей, и ножки как можно шире.

— Да вы что, Георгий Петрович?! — взрыдал Леха.

— Тебе на операцию не идти, а мне как-то спокойнее, если ты за спиной без зубов будешь, — объяснил Сырцов, одновременно шмоная Леху. Арсенал Решетова был невелик: кольт в сбруе и два ножа. — Небогато.

— А мне и этого вполне достаточно, — заявил обиженный Леха.

— Не обижайся, Алексей. И садись пассажиром. Я поведу. Не поросячьим способом, а как положено — с ключом зажигания.

Выпили уже по неизвестной какой, и Спиридонов, потянувшись через узкий кухонный столик, прижал голову Алексея Яковлевича Гольдина к своей обширной груди, поцеловал в гладкое темечко и сказал трепетно, как воспитательница детсада:

— А вот сейчас ты мне все и расскажешь. Да, Бэзик мой ненаглядный?

Выпивали уже часа два. Спиридонов закатился к Гольдину в двенадцать часов ночи, как бы обеспокоенный и виноватый за свой бестактно прерванный подполковником милиции Маховым ностальгический вечер древней дружбы и воспоминаний. К полуночи ведущее здоровый образ жизни еврейское семейство поголовно дрыхло по своим комнатам за исключением главы, который встретил Алика с весьма сдержанным восторгом. Устроились на кухне и под две бутылки «Смирновской», принесенные Спиридоновым, действительно на полтора часа удалились в Малокоптевский переулок, где, как оказалось, прошли лучшие годы их жизни. Но делу — время, потехе — час. Спиридонов позволил затянуться потехе до полутора часов и наконец приступил к делу. Уже минут десять плясали вокруг дачи Ицыковичей. Выяснили, что, уезжая за бугор в страшной спешке, Ицыковичи дачу продать не успели и только поэтому подарили ее дальней и единственной своей родственнице — Суламифи Исидоровне Драбкиной, родной сестре Розы, которая является матерью Алексея Яковлевича Гольдина. Суламифь Исидоровна пожила, пожила и умерла, а владельцем дачи автоматически стала Роза и, следовательно, Алексей Яковлевич. Выяснив все это, Спиридонов приступил к главному: он попросил разрешения Бэза для себя и своих друзей слегка покопаться на этом дачном участке. Эта просьба повергла Гольдина в такой же ужас, как и появление милиционера в квартире Спиридонова. Тогда Алик задал традиционный вопрос насчет уважения и доверия. Бэз подтвердил, что он безмерно уважает и до упора доверяет. На законное недоумение Спиридонова, почему же он что-то от него таит, Бэз ответил, что уже много лет носит в себе такую страшную тайну, которой ни с кем не может поделиться. Вот тогда-то и последовал нежный поцелуй в гладкое темечко.

— Хочу, но боюсь рассказывать, — честно признался Гольдин.

— Это мне-то боишься? — обиделся Спиридонов.

— Не тебе, Алик. Вообще боюсь, хотя виноват только в том, что молчу.

— Членораздельнее излагать можешь? — попросил Алик.

— Могу — заверил Бэз, но не удержался и добавил: — Но боюсь.

— А ты бойся и излагай, — посоветовал Спиридонов.

— Считаешь? — подозрительно спросил Гольдин.

— Считаю!

— Тогда слушай. Тетя Суля умерла в восемьдесят седьмом. А у меня деньги тогда были…

— В карты выиграл? — строго спросил Спиридонов.

— За одно изобретение получил от частной фирмы. Так будешь слушать или нет?!

— Буду, буду! — испугался Алик. — И отвлекать не буду. И ты не отвлекайся.

— Так вот. Решил я дачей всерьез заняться. Руки-то у меня золотые…

— Да ну? — не удержался, безмерно удивился Алик.

— Опять? — грозно спросил Бэз.

— Молчу. Нем как могила.

— Вот. Могила, — расстроился вдруг Бэз. — Именно могила.

— Мама, — не отвлекайтесь, — фразой из анекдота поторопил Алик.

— В том-то и дело, что не отвлекаюсь, Алик. Тогда я для начала дом в порядок привел, а потом за участок взялся. Новые фруктовые саженцы посадил, старые деревья в надлежащий вид привел, грядки разбил по всей науке. И все одно за другим. Раз плантация такая получилась, значит, и естественные удобрения необходимы в большом количестве. То да се, решил я копать компостную яму. Местечко на участке было подходящее: в кустах полянка такая, скрытая от глаз. Ну, и начал я там копать. Чин чином дерн снял и приступил. Слава Богу, один. Прошел, ну, приблизительно, метр, в яме По пояс стоял. Отдохнул и двинул дальше. — Гольдин замолчал.

— А дальше? — эхом откликнулся Спиридонов.

— А дальше, — с мучительной решимостью сказал Бэз, — трупы. То есть не трупы уже, а почти скелеты, но с волосами, в рванине какой-то.

— Сколько их там было?

— Я два черепа увидел, выскочил из ямы, проблевался, подумал и сразу же стал приводить полянку в прежний вид.

— Почему в милицию не заявил, Леша?

— По той простой причине, что я тогда сумел подумать, Алик. Ну, заявляю я. Кто может знать про эти трупы? Я, который заявил, тетя Суля, которая умерла? Вряд ли. Скорее всего, только Ицыковичи. И вот я, по сути облагодетельствованный ими, устраиваю им красивую жизнь с вызовом на не очень любимую, раз покинутую родину, а может быть, и отсидку с полной конфискацией имущества.

— И дачи, — добавил Спиридонов.

— И дачи, — согласился Бэз, — которая стала моей.

— Но на которой ты не живешь уже много лет.

— Ну, не могу я там жить! Ходишь по участку и думаешь: «А под тобой покойнички!» Сколько их там? Я ведь больше нигде глубоко и не копал. Вот я и сдал ее в аренду богатеньким на длительный срок с условием, чтобы только на участке ничего не трогали. Думаешь, мне легко? Дочка с зятем всю плешь проели…

— Заметно, — перебил Спиридонов.

— Да иди ты! — разозлился Гольдин. — И внуков жалко, как бы им хорошо было все лето на мягкой травке и на подножном корму… Отмазываюсь лишь тем, что все арендные деньги им отдаю. У тебя что-нибудь там осталось?

Оставалось еще достаточно. Спиридонов разлил по очередной.

— А может, твои Ицыковичи — всемирные злодеи, — крякнув, поразмышлял Алик вслух.

— А может, нет.

— Тоже может быть. — Спиридонов был согласный на все. — Но все-таки, разреши нам на участке слегка поковыряться, а?

— Кому это — вам?

— Саньке, Жоре Сырцову, которого ты у нас видел, и, естественно, мне.

— Тебе-то зачем?

— Значит, этим двоим разрешаешь? Тогда можно и без меня.

— Никому я пока ничего не разрешаю. — Теперь Гольдин сам разлил. Незаметно, чисто автоматически выпили. — Что же будет, Алик?

— А черт его знает! — честно ответил Спиридонов.

…Ехали проспектом Мира и через улицу Галушкина, про которого в Москве никто ничего не знал. Ехали так потому, что Решетов с компанией вез Любу в этот проклятый подвал именно этим путем. Дорогу он отсюда помнил хорошо, поэтому и избрали. Сырцов вел услужливый «мицубиси», изредка давя косяка на Леху. Не дергался, не выражал нетерпения, сидел спокойно и бездумно. Сидел, как и надо сидеть перед операцией.

Миновали мост над Ярославской железной дорогой, недолго катили среди черных кущ, у выезда на Краснобогатырскую свернули направо и по аллее — еще не парковой — добрались до дороги вдоль ограды Сокольников. Налево, еще раз налево и опять аллея.

— Метров через пятьдесят направо по тропе, — подсказал Решетов.

Тропа была достаточно широка, но излишне извилиста. Сырцов вел машину осторожно, на малом ходу и при тихом моторе. Изредка низкие ветки кустарника царапали крышу и бока «мицубиси».

— Долго еще? — недовольно шепотом спросил Сырцов.

— Еще метров сто — и полянка. Там и остановимся.

Там и остановились. Привыкая к темноте, Сырцов спросил:

— Где этот ангар?

— А вон, прямо.

И точно, на фоне темно-серого неба просматривался напоминавший обмолотый стог силуэт ангара.

— С чего начнем, Решетов? — поинтересовался Сырцов.

— Я пойду, посмотрю, что и как с проходами. А вы в машине подождите.

— Действуй, — разрешил Сырцов.

Леха пересек поляну и скрылся среди кустов и мелких деревьев. Он уверенно шел к приметному кривому клену. И вдруг яркий свет заграничных фар рвано осветил куски стволов и клочья кустарника.

— Гад! Гад! — истерическим шепотом крикнул Решетов, последним рывком достиг приметного клена, схватил лежавший под ним укороченный «Калашников» и на пределе сил по-спринтерски рванул к поляне.

Слепяще глядели на него почти белые фары и подвывал, заводясь, движок.

— Не уйдешь, сука! — заорал Решетов, выскочив на поляну, и дал очередь из автомата поверх фар, по ветровому стеклу, туда, где за баранкой сидел самый ненавидимый им человек, которому он всегда проигрывал. А сегодня страстно желал взять бесповоротный и окончательный реванш.

Единожды вяло пукнул знаменитый «байард», и, когда Решетов прервал очередь, стал слышен надсадный полухрип-полустон.

— Поздно догадался, говенный супермен! — крикнул Решетов. — Опоздал — значит, получай свое. Ты же сам меня так учил, подлюка гнойная!

Он прервал монолог для того, чтобы завершить дело. Расходуя автоматный рожок до конца, он приближался к автомобилю, хотел, очень хотел посмотреть на дохлого Сырцова — под треск очереди и звон разметавшегося на куски стекла. За баранкой Сырцова не было: видно, завалился на бок…

И вдруг Решетов почувствовал, как что-то беззвучно вошло ему в сердце. Он постоял недолго, не понимая, что уже умер, и боком завалился на холодную ночную траву.

А Сырцов медленно встал из-за полуоткрытой правой дверцы. Две минуты тому назад, включив зажигание и фары, он, вывалившись через нее на землю, был почти уверен, что будет так, как случилось. И вот случилось. Он только сейчас ощутил жжение в левом плече и теплую густую влагу на левом бицепсе. Зацепил все же, гнида. Пощупал правой, что и как. Мокрая, размером с сигарету рвань камуфляжа. Вскользь, слава Богу.

Нож вошел в сердце по рукоять. Решетов лежал на правом боку, подвернув ногу и стрелой вытянув правую руку, в метре от которой валялся укороченный «Калашников». Не хотел Сырцов светиться всем известной «байардовской» пулей, поэтому и нож. Тренировался с ножом Сырцов много и упорно, но в первый раз воспользовался броском в деле. Он вытащил из кармана носовой платок, склонился над умиротворенным Решетовым и тщательно протер рукоятку ножа. Потом присел рядом — подумать. Царапина на левом плече остро саднила, затягиваясь густеющей кровью.

Деда, пожалуй, беспокоить не надо: начнется солидная подготовка, а тут, если действовать, то на арапа. Роман Казарян, вот кто ему нужен. Пошарил по карманам в поисках телефонного жетона. Телефон-автомат (он это отметил) был у санатория-профилактория, мимо которого они проезжали. Жетона не было. Но кстати вспомнил: когда шмонал Решетова у багажника, у того в кармане куртки шелестели легкие кружочки. В правом? В левом? В правом. Сырцов перевернул труп на спину и пошарил в правом кармане куртки. Вот они, шесть штук. Запасливый был.

Ростислав. Вряд ли соврал про адрес Решетов: знал, что он, Сырцов, никогда уже этим адресом не воспользуется, а ненужным враньем можно и насторожить опытного сыскаря. Итак, Ростислав, но как до него добраться? Судя по трем закрытым комнатам в четырехкомнатной квартире, там, по всей вероятности, склад, скорее всего — оружие. Следовательно, все щели тщательно законопачены, и дверь наверняка сейфовая. Придется косить под альпиниста. Господи, счастье-то какое! Трубка на шнуре, диск вращается, беспрерывный гудок в ухе. Сырцов набрал казаряновский номер и кинул в щель первый решетовский жетон. На седьмом гудке проникновенный со сна голос спросил не раздраженно — обреченно:

— Санька, ты?

— Это Сырцов, Роман Суренович, извините меня…

— Ну, ты даешь, Жора!

— Дело очень важное, Роман Суренович. Я сейчас с тыльной стороны парка «Сокольники», без транспорта, совершенно один и с простреленным (Сырцов слегка преувеличил для того, чтобы окончательно разбудить Казаряна) плечом…

— Что надо? — быстро спросил Роман.

— Чтобы вы за мной заехали.

— Где ты?

— Тут такой санаторий-профилакторий имеется.

— Знаю. Для средних начальников. Сейчас выезжаю.

— И еще одна просьба, Роман Суренович. Нет ли у вас прочной нейлоновой веревки, чтоб хороший вес держать?

— Что означает, по-твоему, хороший вес?

— Ну, я или, допустим, вы.

— У старого байдарочника такого говна навалом. Сколько?

— Метров пятнадцать — двадцать.

— Жди. Через полчаса буду у тебя.

Казаряновская «Волга» прибыла к санаторию-профилакторию через двадцать три минуты. Сырцов глянул на запястье. Всего-то полтора часа прошло с тех пор, как они встретились с Алексеем Решетовым. Без четверти четыре.

— Что, где и как? — задет сразу три вопроса Казарян, не вылезая из машины. Сырцов попросил через открытое оконце:

— Подвиньтесь. Я вас сам к месту отвезу. И по дороге вкратце расскажу.

— А плечо? — спросил Казарян, отодвигаясь.

— Слегка в мякоть, — успокоил его Сырцов и покатил к полянке, на ходу без пауз излагая историю встречи и расставания с Алексеем Решетовым.

Теперь светили фары «Волги». Впечатляющее виделось зрелище — кадр из крутого американского боевика.

— Что со всем этим делать будем? — попросил совета Сырцов.

— Оставим все как есть. Пусть менты разбираются. Ты свои пальчики ликвидировал?

— На нем — да. А в машине — баранка, рычаги, дверцы, ручки заляпаны основательно.

— Я сейчас этим займусь, — решил Казарян и, вернувшись к «Волге», извлек из багажника уборочную тряпку. — А ты посиди на травке, отдохни, приди в себя окончательно, подумай и реши без лихорадки, что все-таки мы с тобой дальше делать будем.

А что думать-то? Он и так решил. Ростислава взять в постельке и бомбить, пока не расколется до срока. Мучила сухость языка и губ. Только сейчас Сырцов ощутил, как ему хотелось пить все эти сорок минут. И — о счастье! — как картинка из доброго сна, воспоминание о содержимом багажника «мицубиси». Пласты упаковок замечательного американского баночного пива «Ред бул». Сырцов встал, в связке отмычек и ключей нашел нужный, подошел к «Мицибуси» сзади и открыл багажник.

— Ты что, и в багажнике наследил? — через разбитое заднее стекло поинтересовался Казарян, орудовавший в салоне.

— Не, я там кулаком шуровал, — ответил Сырцов и, кинув одну упаковку на траву, кулаком же захлопнул багажник.

— Вроде все, — решил Казарян, вылезая из расстрелянного автомобиля. И удивился, увидев на траве высокий белесый прямоугольник. — Это у тебя что?

— Пиво, — кротко пояснил Сырцов и, вытащив большой нож из ножен на голени, хищно и неаккуратно взрезал матовый пластик. — Хотите?

— Воздержусь. А ты выпей, утихомирь блевотную спазму. — Казарян внимательно наблюдал, как Сырцов вскрывал первую банку, как, постанывая, опорожнил ее, полой жилета протер пустую жестянку и отбросил в кусты. Тогда спросил: — Что решил?

— Все то же, Роман Суренович. Парашютироваться к Ростиславу.

— Тогда сейчас. Совсем скоро поздно будет.

Сырцов вскрыл вторую банку, высосал ее, не отрываясь, повторил операцию с полой жилета, послал вторую вслед за первой и согласился:

— Поехали. Благо Просторная совсем рядом.

Действительно, замок вроде монтекристовского замка Иф: квадратный, на все стороны одинаковый, с подобием башен по углам. «Волгу» оставили в жидкой рощице за трамвайными путями и вышли к восьмому подъезду. Уже отчетливо светлел восток. Методом первичного осмотра и чистой дедукции (в этом доме еще достаточно коммунальных квартир, а кухни коммуналок всегда без занавесок) вычислили расположение четырехкомнатных и только после этого без труда вскрыли кодовую дверь и пешком поднялись на одиннадцатый этаж. Вот она, разлюбезная двести третья. Все правильно, дверь — сейфовая. Дав Казаряну немного отдышаться, Сырцов поволок его на полтора этажа выше: к окну лестничной клетки. С легкостью распахнули рамы и сверху оценили обстановку.

— Куда собираешься? На балкон? — спросил Казарян.

— Нет. На кухню. Черт его знает, может, балконная дверь основательно забаррикадирована.

— Все равно, Жора, отсюда даже до кухни размах короток и мгновенен. Как старый путешественник и альпинист, считаю, что лучше двумя пролетами выше.

— Веревки хватит? — Сырцов с сомнением посмотрел на моток в руках Казаряна.

— Тебя спущу, и еще кусок останется, чтобы мне повеситься при виде твоей неудачи.

— Как говорит Дед: шутки у вас, боцман!

— Это я говорю, а не Дед, — почему-то обиделся Казарян.

Поднялись двумя пролетами выше. Открывая окно, Сырцов помечтал:

— Эх, еще бы дощечку под жопу.

— Имеется дощечка. Фирменная швейцарская дощечка, — скромно признался Казарян.

Когда закрепили трос на отопительной батарее, когда устроили качели, когда прикинули длину конца, когда беспилотно проверили размах, Сырцов влез на подоконник, спустил петлю с дощечкой, уселся на нее и восхитился:

— Ух, ты!

Казарян травил трос, а Сырцов сидел, как маляр в люльке, и наблюдал окрестности. Около четырех, а в городе пусто, как на ночном кладбище. Существовали только звуки: в отдалении прорычал «КамАЗ», в недалеком отсюда трамвайном парке проскрежетали стальные колеса по стальным рельсам, совсем далеко, видимо у Преображенки, сверчковой трелью еле-еле прорезался милицейский свисток. Определив амплитуду размаха, Сырцов негромко приказал:

— Стоп!

Ну, а теперь — раскачка. Цепляясь за почти незаметные щели в кирпичах и помогая рукам толчками ног о стену, Сырцов раскачивался все сильнее и сильнее. Сверху, рывками в ритм, помогал Казарян.

Первый раз пролетев мимо желанного кухонного окна, Сырцов заметил лишь отсутствие внешнего (бывает, некоторые делают себе такие заоконные зимние холодильники) подоконника и наличие плотных занавесок. Во второй раз определил, где находится нужный угол. В третий раз расчетливо и неслышно ударил носком подкованного башмака так, чтобы битое стекло без особого шума упало на подоконник.

— Еще меня вниз! — попросил он, пролетая под Казаряном. Тот спокойненько исполнил. Еще раскачка — и Сырцов зацепился за раму левой рукой, а правой, извиваясь, как червь на крючке, притянул к себе плотную занавеску и мягкой подстилкой уложил ее на подоконнике.

— Теперь на метр повыше! — еще раз попросил он Казаряна. Тяжеловато было пожилому богатырю выполнить просьбу, но он выполнил.

Сырцов при последнем подлете ступил башмаком на освобожденный от стекла кусок рамы, а плечом мгновенно выдавил основное полотнище стекла, которое почти беззвучно рухнуло на подоконник, прикрытый занавеской, и сам, раня ладони в стремлении уцепиться за раму, встал наконец в проеме окна.

Сиденьице на веревке ушло к Казаряну, а Сырцов, осторожно отодвинув (чтобы стекло не загремело об пол) занавесочку, оказался на кухне. Уселся на ближайшую табуретку, стал слушать квартиру и привыкать к темноте. Изредка всхлипывал унитаз, потрескивало что-то, легко шумел сквознячок, порожденный разбитым окном. Проявились наконец и контуры кухни: стол, табуретки, газовая плита, подвесные шкафчики. Сырцов вздохнул, вытащил из сбруи «байард» и отправился в путешествие.

Трогая все подряд двери, он за третьей обнаружил жилую комнату, без размышлений вошел в нее и, нащупав левой рукой выключатель, включил верхний свет. Все как покойник описал: стол письменный, два кресла, журнальный столик, станок для спанья. На станке, разбуженный светом, заворочался Ростислав. Сырцов придвинул к станку кресло, сел в него и потряс Ростислава за плечо. Тот открыл пустые со сна глаза.

— Поедем, Ростислав, — позвал его Сырцов.

— Куда? — хрипло и тупо спросил Ростислав, ничего не соображая.

— К Любе. К Любе Ермиловой.

Правая рука Ростислава, как бы в полусне, медленно потянулась к полу за станком. Рукоятью «байарда» Сырцов безжалостно ударил Ростислава в правое плечо. Тот взвыл и попытался вернуть руку на место. Но она не слушалась его, потому что Сырцов знал, как и куда бить. Болевой шок окончательно вернул Ростислава из сна в малоприятную реальность. Он басовито прохныкал:

— Больно же!

— Будет еще больней, — пообещал Сырцов, молниеносным рывком перегнулся через страдальца и явил свету пистолет в сбруе. Удивился: — Ишь ты, кольт. И откуда берут? А теперь вставай, мой милый пастушок.

Держась левой рукой за правое плечо, Ростислав сначала спустил ноги на пол, а затем шатко поднялся. Встал и Сырцов.

— Плечо сломал, гад! — неизвестно кому пожаловался Ростислав.

— Легкий ушиб плечевой суставной сумки, — уточнил Сырцов. — Месяца полтора рука плохо подниматься будет, а там все пройдет. Левой рукой свою секретную дверь открыть сможешь? А то за ней меня приятель ждет.

— Да иди ты! — послал Сырцова гражданин с ушибом плечевой суставной сумки. Сырцов в недоумении посмотрел на него и обиженно напомнил:

— Ты что, забыл? Я же сказал: может быть еще больнее. Так откроешь или не откроешь?

— Открою.

Ростислав долго вертел ручки, щелкал задвижками, замысловато орудовал двумя ключами, прежде чем дверь мягко и тяжело пошла внутрь. На пороге стоял улыбавшийся Казарян.

— А вот и я! — желая всех обрадовать своим появлением, возгласил он.

— Входите, — разрешил Сырцов.

— Что дальше? — осведомился Казарян.

— Осмотрим закрытые комнаты и поедем. Нам до пересменки успеть надо. Смена караула у вас в семь, Ростислав?

— В семь, — подтвердил тот.

— Ключи от комнат, — потребовал у него Сырцов.

— Они не у меня.

— Главный смотритель и без ключей! Так я тебе и поверил. — И с левой коротко и мощно ударил Ростислава в печень. Было действительно еще больнее.

Не склад, а арсенал. Во всех трех комнатах по аккуратным деревянным нарам в строгом порядке были разложены пистолеты, автоматы, снайперские карабины, два крупнокалиберных пулемета, гранаты, мины. Сырцов с почтением посмотрел на Ростислава:

— И не боишься рядом с этим жить? — и в изумлении помотал башкой. А Казарян исполнил куплет из довоенной еще, никому ныне не известной песни:

Прослушав песенку, Сырцов решил посоветоваться с вокалистом.

— Закуем страдальца?

— Закуем. Мало ли что взбредет ему в голову. Дурачок же!

Чтоб не причинять особой боли плечу, руки Ростиславу сковали спереди. А можно было и без наручников обойтись. Ростислав полностью сдался. Делал все, что от него требовали: отдал ключи от комнат, раскрыл шифры входной сейфовой двери, поведал, как обстоит дело с охраной Любы и сменой охранников. Явление Сырцова с небес, собственная его неподготовленность и вдруг обнаружившаяся (ранее про себя думал, что он супермен) трусость сломали его. В завершение почти подхалимски сообщил, чтобы хотя бы слегка успокоить новых хозяев:

— Я им приказал, чтобы они девушку и пальцем не тронули!

Сырцов на это сообщение проскрипел зубами, а Казарян понял:

— Пора ехать.

Рассвело уже, не до конца, но рассвело. Казаряновская «Волга» стояла впритык к подъезду. Роман Суренович сел за руль, а Сырцов с Ростиславом — на заднее сиденье. Початая упаковка пива лежала на стороне Сырцова.

— Пива хочешь? — спросил он у Ростислава, когда машина тронулась. Ростислав молчал, ожидая подвоха и новой боли. Тогда Сырцов повторил вопрос в новой редакции: — Ты ж натощак, в страхе, тебе расслабиться надо. Так хочешь?

— Хочу, — ослабевшим басом сказал Ростислав.

Сырцов вытащил из упаковки очередную банку, открыл ее и вложил в спаренные наручниками ладони. Ростислав пил, делая гулкие глотки и меж глотками шумно отдуваясь. Поглядев на него, Сырцов откупорил баночку и себе.

— Я думаю, тебе уже достаточно, Жора, — предупредил Казарян, наблюдая заднее сиденье через зеркало. Безмолвно возражая, Сырцов высосал банку разом и только тогда ответил:

— Те две банки я, по стенам пластаясь, давным-давно выпотел.

— Как знаешь. Тебе же основную работу делать. — И, обратившись к Ростиславу: — Теперь куда, командир?

Ангар был тот самый, но рабочий подъезд и скрытый подход были с другой стороны, а не там, где показал ныне покойный Алексей Решетов. Поэтому с усопшим более не встречались. Оставили «Волгу» у бетонной ограды, прошли вдоль нее метров двадцать и вышли к искусно замаскированному лазу. Если бы не завсегдатай здешних мест Ростислав, ни за что бы не отыскали.