Людовик XIV

Людовик XIV пишет в самом начале «Мемуаров», предназначенных для наставлений Монсеньору, что короли «должны открыто отдавать отчет во всех своих действиях перед Временем и Всевышним и в то же время не правомочны отчитываться перед кем бы то ни было из смертных, чтобы не нанести ущерба своим основным интересам и не выдать тайны побудительных причин своих действий»^{63}. Сегодня, через триста лет, нам хотелось бы понять эти «основные интересы», дать оценку этим действиям, найти путеводные ниш — даже самые тайные — этого поведения. Чтобы объяснить, а не просто осудить, надо проделать большую предварительную работу.

Явная сила: армия

Людовик XIV, которого только что наставлял духовник-иезуит, скажет, лежа на смертном одре, своему правнуку, будущему Людовику XV: «Я часто начинал войну по большому легкомыслию и вел ее из тщеславия»^{26}. Типичная красивая исповедь в век барокко: благочестие подталкивает к преувеличению грехов. Нам же предстоит внести поправки, когда это будет нужно. Конечно, из 54 лет личного правления Людовика Великого (1661–1715) 33 года ушло на войны. А думали ли мы всерьез над тем, что представляли собой бесконечные вооруженные столкновения и их последствия во времена, когда два князя Церкви определяли судьбу государства? С 1635 по 1661 год кардиналы вели или поддерживали войны в течение 24 лет. Людовик XIV был не их продолжателем, а скорее их наследником. А знаем ли мы о том, что из 47 лет царствования австрийского императора Леопольда I, его подданные лишь семь лет (с 1664 по 1670 год и с 1699 по 1701 год) жили в мирное время?[46]

«Строительство армии»^{164} занимает исключительно важное место. Если со смертью Мазарини государственные финансы кажутся расстроенными, то вина за это ложится не на одного Фуке и не на бытовавшую при нем бухгалтерскую неразбериху, а на военные издержки, связанные с войной против Испании, которая длилась до 1659 года. Эта война вызвала трехкратное увеличение налогов и народное возмущение, не говоря уже о тех жертвах, слезах, разорении, которые связаны с борьбой против Габсбургов. Но если в 1661 году административная революция Людовика XIV и Кольбера произошла безо всяких беспорядков и кризисов, причину этого надо искать в постоянном усовершенствовании французских государственных институтов, которое стимулируется непрерывным поиском главного двигателя войны. Следовательно, можно утверждать, что война, причинившая стране большой ущерб во второй трети XVII века, в то же самое время способствовала формированию современного государства, даже созданию современной Франции.

В 1635 году королевская армия насчитывала всего лишь 25 000 человек; после смерти Ришелье в ней уже было 100 000 человек. Кардинал показал на примере Людовику XIV, что надо проводить политику, опираясь на крупные военные силы.

В момент заключения Пиренейского мира, в 1659 году, французская армия насчитывала теоретически около 250 000 человек. Мишель Летелье воспользовался перемирием, чтобы «произвести реформу» в армии (мы сказали бы сегодня «чистку»): военные силы королевского дома были ограничены численностью в 10 000 человек, для регулярной пехоты набирали 35 000, для кавалерии — 10 000, в целом конкретная общая цифра войск доходила до 55 000 офицеров, младших офицеров и солдат. Государственный военный секретарь обучал своего короля искусству селективного очищения, без которого армия теряет постепенно свою настоящую силу и возможность будущего обновления.

Людовику не было пяти лет, когда Летелье, назначенному 13 апреля 1643 года, было поручено управлять военными силами, которые затем перейдут в ведение Лувуа (умер в 1691 году), а потом к Барбезье (умер в 1701 году). Это министерское наследие продолжительностью в пятьдесят восемь лет, выпавшее на долю трех поколений, в результате свяжет воедино высший административный аппарат и талантливую и стойкую династию. Но когда не стало Мазарини, в распоряжении молодого короля оказалось не только 55 000 военных, тщательно отобранных, но и славный административный и технический аппарат, которому по тем временам не было равного. Мишель Летелье не прекращал его совершенствовать в течение восемнадцати лет, наблюдая за «обычным и необычным в ведении войны, внутри и за пределами королевства»^{165}. Летелье тщательно проверял счета генеральных казначеев, внимательно следил за армейскими интендантами (должность, которую сам занимал до 1643 года), поощрял комиссаров и военных контролеров, улучшал режим переброски войск и квартирования. Это был «настоящий сизифов труд»^{165} — приходилось преодолевать очень много препятствий и трудностей в этой области. Высшие военные начальники не имели привычки подчиняться гражданской власти, приносить в жертву «перу» гордость «шпаги». Командиры рот считали менее разорительным подкупать военных комиссаров и ответственных за парады, чем вербовать положенное количество солдат. Каждый из них тормозил набор изо всех сил, и это делалось с легкостью потому, что «в середине XVII века армия была лишь частично королевским постоянным институтом»^{165}.

Армия находится на пути преобразований, за которыми следит Мишель Летелье, компетенцией которого король восхищается и действия которого поощряет. Особенно с момента заключения Пиренейского мира, а именно в период между 1661 и 1663 годами и 1665 и 1666 годами (когда готовится война, названная Деволюционной), понадобилось огромное количество приказов, подписанных именами Людовика и — чуть ниже — Летелье, чтобы завершить процесс национализации армии и установить в ней настоящую дисциплину. Уже в 1662 году само министерство имеет четкую структуру, и королевским актом от 24 февраля 1662 года Лувуа официально назначается сотрудником своего отца.

Летелье не довел свои реформы до логического конца (Лувуа тоже, хотя был хозяином положения в период с 1677 по 1691 год, обладал огромным авторитетом и огромной властью). Генералы, особенно те из них, которые, как де Тюренн, имеют высокое происхождение и большой авторитет, продолжают не подчиняться директивам высокопоставленных чиновников, даже приказам министра. Покупка военного звания и принудительный набор в войско — вот два традиционных порока, мешающих вербовке. Но позитивные элементы все-таки преобладают. Король отныне располагает в верхнем административном эшелоне департаментом с хорошо налаженной структурой. В 1665 году военные дела распределяются между пятью отделами. Один занимается уставной частью, другой контролирует персонал, третий рассылает депеши и конфиденциональные инструкции министра, четвертый наблюдает за переброской войск, пятому поручены вопросы продовольствия и жалованья. Каждый отдел подчиняется старшему чиновнику (Жан-Батист Кольбер сам получил такую же подготовку с 1648 по 1651 год). И этот старший чиновник — отныне высшее должностное лицо, возведенное без особых затруднений в ранг дворянства и удостоенное королевских почестей.

Военные комиссары, которых приструнили надлежащим образом, увеличивают число общих и частных войсковых смотров, охотятся за «фигурантами», этими лжерекрутами, которых подкупают начальники, не набравшие должного количества солдат и вводящие в заблуждение на смотрах свое начальство. Лувуа будет лишь следовать проторенным путем, чтобы дисциплинировать этих чиновников, которым вменяют сегодня в обязанность подготовить и осуществить модернизацию армии.

Сам Лувуа является, возможно, лучшей находкой своего отца. Ему удается очень быстро завоевать доверие короля. Он пользуется поддержкой Людовика XIV, его влияние стремительно растет в период с 1663 по 1667 год, когда он начинает активно участвовать в составлении всех предписаний и даже в принятии решений. С 1667 по 1677 год — в то время, когда Летелье, назначенный на пост канцлера Франции, уходит с поста государственного секретаря, — Лувуа появляется в роли соправителя министерства. В течение десяти лет отец и сын распределяют между собой все обязанности. Мишель Летелье, человек малоподвижный, весь поглощен администрированием и дисциплиной. Лувуа же, министр по особым поручениям, предпочитает заниматься вопросами техническими и тактическими^{114}. Летелье, по происхождению, по образованию и по манерам человек судейского сословия, является одним из самых ловких придворных своего времени^{97}. Молодой маркиз де Лувуа, сформированный министерской бюрократией, человек судейский по образованию и по занимаемой должности, навязывает генералам короля гражданскую опеку лишь потому, что он таким парадоксальным образом стремится реализовать свое военное призвание, от которого ему пришлось отказаться.

Благодаря сотрудничеству Летелье, отца и сына, уже в 1666 году родилась сухопутная армия, выгодно отличающаяся от разнородных банд Тридцатилетней войны. Это уже королевская армия. С 1656 года король назначает пехотных офицеров. В 1661 году, как мы видим, он не решается сохранить должность генерал-полковника, которая стала свободной после смерти герцога д'Эпернона. Людовик оставляет такую же должность в кавалерии, но ограничивает власть ее носителя. Отныне монарх назначает не только маршалов Франции, не только генералов (генерал-лейтенантов армий и бригадных генералов), но и полковников (звание полковника отныне чаще встречается, чем старое название «командир полка»).

Король и его министры почти на всех уровнях постепенно установили больше порядка и ввели какую-то логику. С 1661 года полковник — это лицо, назначение которого определяется его компетентностью, — стал главным человеком в каждом полку^{165}. Мало-помалу увеличивается также административная власть майора, но функции этого офицера будут точно определены только в XVIII веке. А основы военной иерархии были четко заложены теоретически уже в 1653 году, но практически она проявляется четко, совершенствуется с каждым днем. Итак, желая обеспечить быстрое увеличение численности войск, король решил, что тем из офицеров, которые ушли в отставку после 1659 года и хотели бы оставить за собой минимум военных обязанностей в надежде вернуть в какой-то момент полностью свой чин, можно будет в дальнейшем назначить содержание, равное половине оклада за выполнение службы сроком в полгода. Также замышляется общий план отмены практики продажи чинов (Лувуа ограничит ее позже чинами полковников и капитанов, Шуазель распространит ее лишь на полковников, Сен-Жермен попытается искоренить продажу абсолютно) и предпринимаются первые меры, призванные положить начало его осуществления: в 1664 году продажа запрещена в четырех ротах лейб-гвардейцев Его Величества, в самой престижной, самой элитарной кавалерии, представляющей королевский дом.

Людовик XIV и Летелье понимают, как важно хорошо содержать войска и заботиться об их оснащении всем необходимым. Приказом от 20 июня 1660 года устанавливаются правила оплаты регулярных войск (в полках и ротах, не относящихся к военному ведомству). Другим приказом устанавливается в ноябре 1665 года система поэтапного передвижения. Третий приказ определяет длительность военной службы. Четвертый — калибр пули. К несчастью, приходится импортировать ружья и мушкеты, изготовленные по разным стандартам, в основном из Льежа, Голландии и даже Швеции. Король и его министры понимают также первостепенную важность психологического фактора во всякой военной системе. До 1708 года при войсках не было организованной медицинской службы; но уже с 1647 года были отданы десятки приказов, чтобы определить подчиненность и установить иерархическую четкость между корпусами, как в регулярных войсках, так и в королевской гвардии. «Воинская доблесть, — напишет позже Клаузевиц, — выкристаллизовывается лучше под воздействием корпоративного духа»^{159}. Накануне Деволюционной войны всякий старый солдат мог рассказать, по крайней мере в общих чертах, как строятся наши силы.

В королевском доме сначала идут лейб-гвардейцы, затем большая жандармерия (жандармы и легкая кавалерия короля), мушкетеры, малая жандармерия (жандармы и легкая кавалерия королев, Монсеньора, Месье), полк французских гвардейцев, полк швейцарских гвардейцев. В регулярных войсках французские полки идут впереди известных иностранных полков. Во французской инфантерии предпочтение отдается старым войсковым частям, шести «старикам», «которые идут в таком порядке: Пикардия, Пьемонт, Шампань, Наварра, Нормандия и морской флот. Есть еще шесть «старичков» — полки, которые были созданы немного позже и которые носят имена своих командиров» (в 1714 году будут уже фигурировать вперемешку имена людей и названий провинций: Левиль, Бурбонне, Овернь, Таллар, Буффлер и Леруаяль^{138}). Затем следуют другие полки, согласно дате их образования. С тех пор корпоративный дух глубоко и неуловимо проникает во все поры войсковых частей, не так, как теперь. Сегодня кавалерист глядит свысока на пехотинца, а тот видит в каждом солдате из подразделения тылового обслуживания человека, увиливающего от фронта. В 1666 году, в то время, когда Летелье имеет такое значение, как будто он является «частью самого короля»[47], пехотинец, преисполненный гордостью, что он имеет честь служить в какой-нибудь старой военной части, считает себя выше «наездника» (так назывался тогда кавалерист), даже сержанта недавно образованного полка. Мог ли век, в котором было так развито местничество, избавить от него армию? Королевские войска были хорошо организованы в иерархическом отношении; в них был силен дух соревнования, и им теперь нужно было получить определенное подкрепление, чтобы превратиться в грозную, устрашающую силу. Король это понимает, когда создает в 1665 году 37 новых кавалерийских полков^{165}. Есть чем обеспокоить Испанию и даже всю Европу.

Тайное оружие: военно-морской флот

Сила наших наземных армий была в какой-то степени подтверждена и продемонстрирована победами, которые предшествовали Вестфальскому и Пиренейскому договорам. В 1661 году мало что можно было сказать о нашем морском флоте. «В 1660 году французский флот <…> состоял не более чем из девяти линейных кораблей, к тому же они были третьеразрядными, трех транспортов (что в общем составляло двенадцать кораблей) и нескольких галер»^{237}. Вот почему мы не колеблясь называем «тайным оружием» морские силы, над созданием которых начиная с 1661 года в течение нескольких лет Кольбер трудился ради славы короля.

По правде, в противоположность Венере, флот не вышел из пены морской, и то, что мы считаем рождением, было во многом возрождением. В действительности именно кардинал Ришелье способствовал созданию собственного военного флота. Этот реалист, наделенный богатым воображением, верно увидел в море то стратегическое пространство, которое оно будет всегда представлять. В ту эпоху, когда военный корабль еще был похож на своего коммерческого собрата, кардинал связал землю и море, увязывая также необходимость создания большой морской силы с торговыми амбициями^{276}. Ему не удалось полностью довести дело до конца. Франция страдала от отсутствия морских традиций, от феодальной и раздробленной структуры своего адмиралтейства. Нескончаемая война с Габсбургами показала, что организация защиты наземных границ со всех четырех сторон является приоритетной необходимостью. Географическое положение, впрочем, было для нас не очень благоприятным. Тогда как англичане были морскими из-за своего островного положения, а голландцы были обязаны морю своим богатством (эти гезы моря подняли бунт, одержали победу и обрели независимость), мы страдали — и страдаем теперь еще — от разъединенности наших восточных берегов (побережья Средиземного моря, где тогда царствовала галера) и нашего западного побережья (от Байонны до Дюнкерка). Ришелье не тратил попусту время и потрудился не напрасно. Кардинал национализировал флот. Будучи «главным суперинтендантом навигации и торговли» (с 1626 года), он стал осуществлять контроль над всеми четырьмя традиционными адмиралтействами (Франция, Гиень, Бретань и Прованс) и заложил основу для общего командования, которое должно было заменить аппарат, выполняющий лишь юридическую и оборонительную функции. Наконец, если деятельность Ришелье, направленная на создание портов, была неудачной — поскольку Бруаж неумолимо засыпало песком — и если кардинал построил не очень много кораблей, тем не менее морскому строительству был дан импульс, и оно, как большой линейный корабль, двигалось, набирая скорость: о силе этого импульса можно судить по замечательным успехам деятельности Кольбера, которые без этого нельзя было бы объяснить.

С 1660 года Кольбер занимался галерами восточного побережья; а с сентября 1661 года формально управляет «восточным и западным побережьями, с конца 1665 года он действует как государственный секретарь; с 7 марта 1669 года становится государственным секретарем официально; 12 ноября 1669 года — после назначения графа де Вермандуа (ему два года) на должность адмирала Франции — он достиг вершины морской власти^{273}. До 1683 года Кольбер будет руководить флотом. Его сын и наследник, маркиз де Сеньеле, продолжит эту политику, которая будет осторожной с финансовой точки зрения и смелой, претендующей на гегемонию. Сегодня считают также, что Луи (1690–1699) и, особенно, Жером (1699–1715) де Поншартрены, наследники Кольбера и Сеньеле, были хорошими продолжателями новой традиции[48].

Сама карьера Кольбера показывает, как глубок интерес, который испытывает Людовик XIV к флоту, поскольку расширение министерской власти в этой области является одним из важных актов первой половины его правления. Повышенное внимание, проявляемое королем к Дюнкерку, купленному у Англии в 1662 году и который король посетил в 1680 году, вызвано не только военными, политическими и религиозными, но и морскими интересами. Известно, что Кольбер трудился бок о бок со своим повелителем над проблемами морского флота с 1661 по 1683 год (по крайней мере, на это ушло четыре тысячи часов), так почему же столько авторов повторяют, что Людовик XIV очень мало интересовался флотом? Нас вводит в заблуждение его скромность: тогда как в наше время любой президент или министр надевает на себя флотский мундир и осматривает даже трюмы боевых кораблей, великий король, который считал себя лично некомпетентным — в противоположность своему кузену герцогу Йоркскому, будущему Якову II, — удовлетворялся тем, что командовал сухопутными войсками. Да и как Кольбер, даже будучи контролером финансов, имевшим большие возможности, мог бы растратить столько экю, экипировать и укрепить порты и арсеналы, построить столько военных кораблей, так изменить быт, заставить переносить лишения такое количество офицеров и матросов без согласия, поддержки, солидарности и постоянного соучастия своего короля? После смерти Кольбера в 1683 году наш флот уже превосходит английский королевский флот на 45 единиц. В нем насчитывается 112 кораблей (из которых двенадцать первого ранга и двадцать второго ранга), 25 фрегатов, 7 брандеров, 16 корветов и дюнкеркуазов, 20 транспортов^{237} и 40 боевых галер^{293}, то есть 220 действующих кораблей.

Чтобы создать за двадцать лет такую военно-морскую силу, надо было суметь, как Кольбер, мобилизовать большое количество людей, зажечь дух соревнования, как это сделал Людовик XIV, сыграв роль его инициатора и арбитра. Лучшие капитаны кораблей 1683 года: Амблимон, Коэтлогон, Реленг, Виллетт-Мюрсе; лучшие начальники эскадр: маркиз д'Амфревиль, Шаторено, Жан Габаре и маркиз де Прейи, генерал-лейтенант, пришли из сухопутных войск. Вы можете представить, что означает для полковника получить в командование сразу, с места в карьер, крупный корабль? При Людовике XIV линейный корабль водоизмещением в одну тысячу тонн стал обычным явлением. Конечно, случались и неудачи. Граф д'Эстре, генерал-лейтенант армии, перешедший на службу во флот и ставший вскоре вице-адмиралом, загубил свою эскадру в 1678 году в районе Антильских островов.

Главные штабы — это еще не все. Нужны и офицеры-моряки, даже пришедшие из торгового флота. Нужны матросы. Пытаясь покончить с «прессом», этой прискорбной системой вербовки путем облав, Кольбер уже в 1669 году придумывает режим призыва (прямого предшественника нашего учета военнообязанных моряков), назначением которого является набор моряков, призываемых на военную службу, с предъявлением минимума профессиональных требований. И тут министр короля показывает свою изобретательность. Лувуа же потребуется двадцать лет, чтобы подобная система могла быть применима в сухопутных армиях. Напротив, Кольбер очень сильно подражает Мишелю Летелье, вводя в действие административный морской корпус. По воле короля эти офицеры-администраторы (флотские интенданты, генеральные комиссары, каптенармусы, флотские писари) — впрочем, иногда благородного происхождения, иногда братья или кузены офицеров кораблей — играют более важную роль, чем военные офицеры. Этот административный корпус, более образованный, более дисциплинированный, более однородный в то время, чем корабельный корпус, устанавливает порядок в портах и арсеналах короля: в Бресте, Тулоне, Рошфоре (созданном в 1666 году, чтобы заменить Бруаж, пришедший в упадок), а также в Дюнкерке, Гавре, Марселе (порту, в котором швартуются галеры).

Многие авторы изобличали, по непроверенным жалобам, «тиранию» людей пера, не понимая, что Реленги или Габаре были бы неспособны контролировать финансы и управление военных портов, так же как генеральные комиссары не смогли бы руководить в бою эскадрой или дивизией. Флотский и галерный административный аппарат, происходивший в основном из судейского сословия, имеет огромную власть. В XVIII веке эта власть кажется чрезмерной; она была необходима для того, чтобы сделать флот национальным и даже государственным при правлении Людовика XIV. Чтоб создать сеть администраторов и наблюдать за ней, Кольбер охотно прибегает к просвещенному непотизму. Своего кузена Жана Кольбера де Террона, бывшего интенданта армии в 1661 году, назначает главным интендантом морских сил западного побережья (с местом пребывания в Рошфоре, новом арсенале, задуманном и руководимом самим Терроном). Своего кузена Мишеля Бегона (1638–1710) министр назначает в 1682 году интендантом Американских островов, позже флотским интендантом в Рошфоре; а Франсуа Бегона, брата Мишеля (1650–1725), — флотским казначеем в Тулоне^{126}.

Большие корабли и галеры

Версальский музей хранит любопытное полотно Жан-Батиста де Лароза. На нем представлены Сеньеле, преемник своего отца Кольбера, герцог де Вивонн, галерный генерал, и Бродар, интендант, присутствующие при чудо-монтаже в Марселе осенью 1679 года галеры, сконструированной из отдельных частей. Сборка длилась меньше одного дня; в пять часов после полудня спущенная на воду галера^{202} плывет к замку Иф^{293}. Кольбер и Сеньеле, придерживавшиеся того же мнения, что и самые высокородные офицеры королевского флота, были очарованы этими грациозными кораблями Востока. На Средиземном море их навигационные качества отличны: галеры могут плавать против ветра, не лавируя. С ними нет таких осложнений, как с античными триремами. Они легки, быстры и маневренны благодаря своему латинскому парусу и необычному изяществу своих форм. У галерного флота отборный состав высших офицеров — какой-нибудь Ларошфуко, к примеру, предпочитает быть здесь, а не на полуюте корабля, — на нем используются в качестве гребцов осужденные, которые в большинстве своем солдаты-дезертиры. В штиль галеры ходят на веслах, что обеспечивает им временное преимущество над большими кораблями. Но галеры стреляют только в направлении своего хода. Их вытянутый корпус служит лафетом для пушек, установленных на носовой части.

Галеры — при условии, что их не будут выводить за пределы Средиземного моря, — могут еще некоторое время быть использованы: их флот будет расформирован в Марселе только в 1748 году. Впрочем, наши противники (король Испании), наши «враги» (турки) и наши друзья (Папа, Мальтийский орден) продолжают вооружать галеры. Вот почему для Людовика XIV галеры — вопрос престижа (королевская французская галера будет такой же большой, такой же красивой, такой же быстрой, как королевская испанская галера), и он поощряет своих министров прилагать все усилия, чтобы довести численность флота до сорока единиц и быть на равных по количеству боевых кораблей с католическим королем или даже превзойти его. Разделяя пристрастие своего короля, будучи, как и он, покоренными красотой этих кораблей, Кольберы — отец и сын — мечтают в течение тридцати лет, а затем даже заражают своей страстью Поншартренов, перегнать несколько соединений галер к западным берегам Франции. Таким образом, вдруг появляются то в Рошфоре, то в Дюнкерке эти анахроничные суда, не приспособленные к океанским волнам. За небольшим исключением, они здесь совершенно не нужны.

Хорошо зарекомендовали себя в навигационном отношении у западных берегов корабли округлой формы, которые являются объектом постоянных забот министра и королевских кораблестроителей. Стремясь поскорее сравняться с Голландией и Великобританией, Кольбер хочет иметь много таких кораблей, хочет чтобы это произошло в самый короткий срок, чтобы эти корабли были хорошими, быстроходными и красивыми. Министр считает, что искусный мастер верфи должен уметь построить линейный корабль за пять месяцев. Он организует индустриальный шпионаж, чтобы построить прочные морские корабли, привлекает во Францию голландских кораблестроителей, суля им денежные премии и предоставляя социальные преимущества. Вскоре Франция переходит от стадии практиков, достигших мастерства на верфях, к стадии инженеров-специалистов, которые в своем даровании могут сравниться с такими военными инженерами, как Вобан. В конце правления Людовика XIV англичане, в свою очередь, будут пытаться украсть у нас формы и габариты наших кораблей. Вот так-то осуществляется прогресс во флоте. А пока наши инженеры и наши мастера военных верфей могут воспользоваться книгой Дассье «Кораблестроение» (1677) и «Теорией строительства кораблей» отца Оста (1697). Предполагается, что отец Ост — подставное лицо графа де Турвиля.

Кольбер хочет также иметь быстроходные военные корабли: скорость и маневренность могут быть определяющими в бою. К 1670 году анонимный верфенный мастер написал, что он сделал чертежи легкого фрегата, взяв за образец формы некоторых рыб^{276}. Для славы короля нужны еще и престижные корабли. Поэтому министр должен заботиться об их импозантности и красоте. Скульптурно вырезают бушприты, спереди — фигуры, сзади — кормовые надстройки^{146}. Большие корабли начала правления Людовика XIV украшены самим Лебреном, как, в частности, «Солей руаяль», построенный в Бресте в 1669 году и потопленный в 1692-м, во время битвы при Ля-Уге, в которой он принимал участие под флагом де Турвиля. Украшения на кораблях делал также скульптор Пюже.

Однако главное внимание уделяется техническим качествам. Усилия инженеров постоянно направлены на то, чтобы совершенствовать конструкцию кораблей и приспособить их для выполнения тех целей, которые перед ними поставлены. Кольберы открыли знаменитого Пти-Рено и помогли ему (Кольбер де Террон оплатил его обучение, Сеньеле устроил его в административное бюро флота). Этот баск (его настоящая фамилия Бернар Рено д'Элиссагаре) «изобрел машину для вычерчивания моделей кораблей, затем придумал галиоты для бомб, маленькие военные корабли, на которых устанавливали большие пушки, стреляющие на ходу судна разрывными или зажигательными снарядами» на расстоянии трех четвертей лье^{274}. Абраам Дюкен самым суровым образом использовал это оружие, когда его эскадра бомбила город Алжир в 1682 году.

Чтоб быть в состоянии изготовить такое разнообразное оборудование — строить и оснащать корабли, содержать в исправности боевые эскадры, лить пушки для флота, изготовлять паруса, перлини, пеньковые тросы, малые якоря, боеприпасы, — Кольбер и Сеньеле вводят в строй, по крайней мере, в трех военных портах (Бресте, Рошфоре и Тулоне), «целый индустриальный комплекс»^{276}, объединяющий лесопильные и литейные заводы, канатное и парусное производства и другие специализированные цехи. Ремонт подводной части корабля первого класса требует (лишь для него одного) огромного количества леса, льняных оческов, смолы, краски.

Кольбер не смог до конца убедить Людовика XIV в том, что выгодно развивать дальние и колониальные плавания. Министр и его король вскоре, во всяком случае, поняли, что голландцы, эти «ломовики моря», и англичане имели морской флот с многолетней традицией и очень сильно в этом опережали других. Идея довести тоннаж торгового флота до уровня военного вскоре была отброшена. В одном вопросе Жан-Батист Кольбер проявил большую дальновидность, чем Ришелье; он предложил наиболее приемлемое для Людовика решение, которое даже вызвало его молчаливый восторг: вместо того чтобы конкурировать напрямую в торговле с морскими державами, королевство Франции могло вкладывать больше средств в военный флот и именно таким образом превзойти возможности своих соперников. Король и его министр не только мечтали о большом военном флоте, они его создали и сделали оперативным в течение сравнительно короткого времени (1664–1674 годы).

Риск, конечно, был в том, что можно было поддаться соблазну и использовать этот флот.

Эффективное оружие: дипломатия

У войны свои причины, которые необязательно приемлемы для разума, но с которыми дипломатия обязана считаться. Дипломатия, как и война, является основным предметом обсуждений и забот совета министров; она, как война, входит в сферу исключительной компетенции короля. «Руководил ли Людовик XIV лично иностранной политикой? Это очень простой вопрос, так как на него можно сразу ответить утвердительно»^{281}. Ничего не представляется более важным для монарха старого режима, чем ведение переговоров, заключение альянсов и договоров. Мощь государства, его авторитет, его величие измеряются при сравнении его с другими государствами. Дипломатия — это по преимуществу оружие короля, управляющего как добрый отец семейства своими наследственными землями. Он может управлять внутри государства, передавая свою власть или даже позволяя ее разделить (король делает интендантов; интенданты, в свою очередь, создают себе подчиненных). Но он никому не передает высшее управление иностранными делами. Он внушает дофину, что нет более приятного занятия для монарха, чем дипломатия: «Иметь возможность видеть все, что творится на земле, узнавать ежечасно новости <…> обо всех народах, тайны всех дворов, настроение и слабые стороны всех королей и всех министров других государств»^{63}. И чтобы никто не имел ложного об этом представления — ни Монсеньор, ни потомство, — он посвящает дипломатии львиную долю своих «Мемуаров».

В течение всего правления Людовика XIV французской дипломатией управляли четыре высокопоставленных чиновника: де Лионн (умер в 1671 году), Симон Арно де Помпонн (временно впал в немилость в 1679 году), Кольбер де Круасси (умер в 1696 году) и его сын маркиз де Торси (который был отстранен от должности по нелепой причине в 1715 году). Кроме них, было много других советников, у которых не было соответствующих полномочий, но которые оказывали влияние на внешнюю политику. Это были виконт де Тюренн, Жан-Батист Кольбер, маркиз де Лувуа, маркиз де Шамле, де Шамийяр, канцлер де Поншартрен, даже граф де Бержик. И кто может утверждать, что Людовик XIV изменил бы свою иностранную политику трижды, десять или пятнадцать раз с одним-единственным желанием: последовать совету тех, к кому он обращался. Вероятнее всего, он подбирал людей, которые больше всего подходили для осуществления его замыслов. На самом деле, король нисколько не отступает от выбранного им курса, заставляет принимать нужные решения и проводить их в жизнь^{281}. Он берет на себя целиком ответственность за все.

Накануне Деволюционной войны Людовик будет смотреть на столкновение с Испанией как на «обширный полигон», который ему даст большие возможности проявить себя. Но он тотчас же сделает поправку: «Наша храбрость, как бы велика она ни была, не должна пренебрегать советами нашего разума»;^{63} следует отметить, что в то время «слава» короля или его оружия является всего лишь символом славы нации, нации, которую обязаны защищать донкихоты, но которую кормят и обслуживают санчопансы.

Славу королевство приобретает явно в 60-е годы, как и в годы правления кардиналов; и предшествовало этому прямое или косвенное принижение Австрийского дома и потеря влияния Испании и ее империи. Все, кажется, тогда благоприятствовало Франции: демографическая обстановка, которая компенсировала с лихвой экономическое опережение Соединенных Провинций и Англии; ослабление императорской власти в Германии; раздел Италии; возросший авторитет наихристианнейшего короля, победившего Его католическое Величество. В тот самый день, когда в 1660 году Людовик XIV и Мария-Терезия, его молодая супруга, въезжали в Париж, можно было прочитать надпись на Триумфальной арке (рядом с которой стоит статуя Генриха IV), где молодой король сравнивается со своим предком. Текст в переводе на французский язык звучит так: «Один и другой подарили своим народам благополучие мирной жизни, но второй распространил его на весь мир, утихомиривая все королевства благодаря своему посредничеству».

Посредничать можно успешно в том случае, если уметь поддерживать, создавать сторонников за границей. И король Франции в этот момент достаточно богат, чтобы осуществить такую программу «золотой ценой и этим крепко привязать к себе монархов и министров других государств. Можно было подумать, что вся Европа продажна»^{281}. На землях Священной Римской империи князья и епископы оспаривают друг у друга преимущество быть включенными в список получающих нашу денежную помощь. Но Франция должна еще отправить мешки с золотыми экю восстановленному на троне Карлу II, королю Англии, двоюродному брату Людовика XIV, недовольным в Венгрии, польскому королю, своим шведским союзникам. Наше правительство надеется такой ценой досадить британскому парламенту, разыграть карту князей Священной империи против императора, поддержать союзников, способных нанести ему удар с тыла, укрепить шаткую верность нерадивых своих протеже. До Нимвегенского мира, по крайней мере, но иногда и после него дипломатия Людовика XIV пользуется этим старым способом, доведя его до такой степени эффективности, которая привела бы в изумление самого Людовика XI. Однако ничего нет прочного в этом грешном мире, так что предательства, отход от альянсов, увертки и отречения от данных обещаний союзников, которым мало заплатили, не вызывали, судя по всему, у министров Короля-Солнце ни малейшего удивления.

Пример со шведами говорит сам за себя. Франция осыпала милостынями этого северного помощника, страну, которая получила лакомый кусок в 1648 году, страну, в которой насчитывается менее трех миллионов подданных. Благоприятный Оливский мир (1660) был подписан лишь благодаря посредничеству Мазарини. И Франция, «традиционная союзница Швеции», подписала с ней в 1663 году торговый договор, укрепив тем самым союзнические пакты. Однако это не мешает Швеции вести переговоры с Англией в 1665 и в 1672 годах, с Голландией в 1675 и в 1679 годы, несмотря на состояние войны. В начале 1668 года она будет примыкать к Тройственному союзу, и англо-голландцы ей вручат за это, в качестве первого взноса, сумму в 480 000 риксдалеров серебром. Однако принятое ею обязательство, направленное против Франции, останется лишь на бумаге, если Париж даст ей дополнительные субсидии. В 1672 году, по Стокгольмскому соглашению, те же шведы будут гарантировать Франции в случае необходимости свое выступление против немецких князей и даже против голландских кораблей в обмен на незамедлительную годовую ренту в 400 000 экю, которая должна возрасти до 600 000 экю в случае открытого военного столкновения. На этот раз они выполняют свои обязательства, подписанные, благодаря дипломатическим усилиям маркиза де Помпонна, и за которые в данном случае не пришлось, по крайней мере, слишком дорого заплатить»^{257}.

После Нимвегенского мира дела пойдут не так легко. Политика «присоединений» будет вызывать все большее и большее раздражение в землях Империи. Злоязычные католики будут упрекать наихристианнейшего короля в том, что он не помог, как поляки и лотарингцы, защитить Вену и христианство от турецкой опасности. Протестантские государства не простят отмену Нантского эдикта (1685). Будет намного труднее содержать штат сторонников за границей. К тому же эта политика субсидирования по-настоящему разорительна. Франция, слишком часто находившаяся в состоянии войны с Европой, будет медленно приближаться к своему финансовому краху. Но в шестидесятые годы мы еще до этого не дошли. Французская дипломатия не нуждается даже в секретности. Она в открытую претворяет в жизнь свои замыслы, опираясь на свой большой авторитет. В одном случае она запугивает, в другом — обольщает, но почти везде и всегда производит сильное впечатление.

Акты великолепия

Франция 1661 года и последующих лет, у которой было 18 миллионов подданных, хорошо обученная армия, быстро растущий современный флот, обновленное административное управление, блестящее духовенство, где наблюдался расцвет науки и искусств, не могла не продемонстрировать в стиле барокко, в стиле эпохи свое могущество, не могла не воспользоваться им, не злоупотребить им. Казалось, что все эти положительные факторы, которыми тогда располагала Франция, уравновешивались почти полностью отрицательными или нейтральными моментами, которые позволят Людовику XIV установить в Европе свое личное правление, как это делает генерал армии, отдающий приказ трубить сигнал к атаке.

Леопольд I, который на два года моложе короля Франции и у которого тоже есть духовник-иезуит, почти полностью потерял непосредственное влияние на князей Священной империи. С 1662 года ему приходится противостоять на востоке армиям турецкого султана. В Мадриде, униженном заключением Пиренейского мира, будущее династии покоится исключительно на инфанте, будущем Карле II, хилом ребенке, родившемся 6 ноября 1661 года. С 1660 года Лондон живет в период правления восстановленных на троне Стюартов. В своих «Мемуарах» 1661 года Людовик XIV напишет: «Кромвель умер, и король восстановлен»; брак Месье с сестрой Карла II Английского должен был способствовать тому, чтобы этот монарх продолжил служить интересам короля Франции^{63}. Своевременные субсидии должны были довершить дело. В Соединенных Провинциях временно был отстранен от власти дом Нассауско-Оранских принцев, дом неспокойных ярых протестантов, стремящихся к захватам. Больше нет поста статхаудера (главного полководца). Патрициат Голландской провинции руководит политикой республики. Ян Де Витт, «великий пенсионарий», менее агрессивен, менее нетерпим и менее враждебен по отношению к католической Франции, чем были и будут позже статхаудеры и партия оранжистов. Людовик XIV уверяет, что Господь послал на землю Яна Де Витта «для свершения великих дел»^{216}. Итальянские государи — либо наши союзники, либо нас боятся. Наши связи простираются до ближневосточных портов, до Венгрии, Московии, Полыни. У Людовика XIV не было еще таких козырей: армии в 150 000 солдат (пока всего 50 000), флота из 100 линейных кораблей (пока всего 9 или 10), а он уже заранее с умыслом внушал в Европе мнение о себе как о блистательном короле, которого надо бояться. Его «акты великолепия» призваны продемонстрировать уже в 1661 году всем иностранцам — дворам, канцлерам, народам — величие правления этого короля.

Когда барон де Ваттевиль, представитель в Лондоне католического короля, грубо отказал графу д'Эстраду 10 октября 1661 года в приоритете — до сих пор признаваемом, — Людовик XIV выгоняет в отместку из Фонтенбло и из своего королевства графа Фуэнсалданья, посла Филиппа IV. А когда король Испании предложил отозвать Ваттевиля и посоветовал своим послам воздержаться от появления на публичных церемониях в Лондоне, Людовик тут же потребовал, чтобы обязательство не соперничать с посланниками Франции было распространено на все дворы. 24 марта 1662 года в присутствии послов, министров, посланников на торжественном приеме король Франции принимает извинения, приносимые Испанией. Составляется протокол и подписывается нашими четырьмя государственными секретарями. Людовик XIV напишет своему сыну: «Этот успех можно было бы, конечно, назвать значительным, поскольку я добился того, на что мои предшественники даже не надеялись, заставив испанцев не только признать, что они не претендуют на соперничество, но даже пойти на то, чтобы торжественно и документально закрепить это свое признание. И я не знаю, был ли за всю историю монархии более славный для нее факт: ибо короли и монархи, которых наши предки видели иногда у своих ног оказывающими им почтение, выступали не как короли и не как монархи, а как простые сеньоры небольших княжеств, которые у этих сеньоров были в ленном владении и от которых они могли отказаться. Здесь же почтение совсем другого рода — короля королю, короны короне, которое не оставляет ни малейшего сомнения даже нашим врагам в том, что наша монархия является первой во всем христианском мире. Этот успех, впрочем, не был бы таковым, я могу это с уверенностью сказать, если бы я не действовал от начала и до конца по своей собственной инициативе гораздо чаще, чем следовал бы советам других, и это было для меня в течение долгих лет поводом для радости»^{63}.

Этот «повод для радости» будет длиться еще дольше, так как станет одной из тем официальной истории правления Людовика XIV и отражен будет в надписи на медали («Jus praecedendi assertum confitente hispanorum oratore XXIV MARTII M. DC. LXII» — «Право первенства подтверждено признанием посла Испании»^{71}). Это будет запечатлено, по карандашному наброску Шарля Лебрена, на медальоне, который можно увидеть в Галерее зеркал в Версале («Франция и Испания там представлены в образе двух женщин, которых можно узнать по их атрибутам. Испания представлена женщиной, приносящей извинения, а ее лев, который является символом Испании, расположился у ног Франции, рядом с которой стоит богиня правосудия и держит в руках весы, чаши которых находятся в равновесии, что должно означать: она вынесла свое решение»).

Этого унижения Испании было достаточно, чтобы подтвердить, что Франция стала играть главенствующую роль. Не к этому, однако, стремился Людовик XIV. В течение лишь одного 1662 года — года, который закончился славным въездом короля Франции в город Дюнкерк, купленный у англичан, — Европа наблюдает за тем, как Людовик XIV пытается вырвать с помощью тайного договора Лотарингию у ее герцога Карла IV;[49] как Людовик XIV хочет навязать свою волю Папе, воспользовавшись ничтожным инцидентом, связанным с выходкой корсиканской гвардии;[50] как, наконец, Людовик XIV навязывает де-факто королю Англии новый порядок морских салютов. В морях, считающихся английскими, корабли Франции отказываются салютовать первыми; в морях, считающихся французскими, «от мыса Финистера в океане и от Гибралтара в Средиземном море»^{216}, корабли английского флота отныне будут «так же» приветствовать корабли наихристианнейшего короля. Если бы Карлу II Стюарту не были срочно нужны наши субсидии, то вопрос о салютах мог бы стать причиной войны. Но ему нужны были наши субсидии, и по всему видно, что в шестидесятые годы король Франции ими распоряжается как ему заблагорассудится. Но Людовик XIV знает, до какой точки можно дойти, чтобы не зайти слишком далеко. Как было бы хорошо, если бы он соблюдал эту меру!