Людовик XIV

Если Нимвегенский мир, чрезвычайно выгодный королевству, мог быть лишь передышкой или миром на грани войны, то момент наивысшего напряжения, являющийся рубежом между наступательными войнами (Деволюционная война, Голландская война) и войнами оборонительными, на выживание (Аугсбургская война, Испанская война), должен быть для нас временем подведения первых итогов, изучения механизмов, приведших к бесспорному политическому успеху. Успех этот нельзя приписать одному лишь королю. Но было бы также крайне несправедливо умалять его роль в этом. Людовик не действовал единолично. К таким его качествам, как творческая инициатива и упорство, следует добавить умение привлекать элитарные слои общества к каждому своему начинанию, умение искусно руководить и заставлять слушаться себя.

С другой стороны, мы можем восхищаться усердным служением его подданных, помогающих воплощать в жизнь все его начинания. Им, как и королю, присуще чувство чести. Следовать законам чести (в то время христианская добродетель, которую воспевали богословы, моралисты, прорицатели) — это, возможно, способ (элитарный) выполнять закон Господа Бога. Для короля честь — отправная точка в достижении славы. Для подданных честь вытекает из признания первостепенности служения.

Честь служить

Король, люди высокородные, а также всякий человек доброй воли знали и понимали в то время, что честь и служение — понятия нерасторжимые. Честь предписывает обязанность служить. Служить — это честь. Читая проповедь при дворе в день Великого четверга 1676 года, Флешье воскликнул: «Вам, господа, известно, что желание служить королю — похвальное стремление; почетная зависимость — лучше самой сладкой свободы: обязанности и чины, когда служишь королю, сливаются в одно целое; услуги, которые оказываешь королю, — уже сами по себе честь и награда»^{39}. Честь подобна «острову с крутыми берегами» (Буало), но это не мешает островитянам поступать на службу короля и государства.

В XVI веке и в начале XVII века, когда француз (чаще всего дворянин) говорил «Я служу» или «Я на службе», это означало, что он на военной службе. Дворянство первоначально отдавало предпочтение военной службе; Капетингская монархия (в 1687 году было отмечено ее 700-летие) была военной, прежде чем стать административной. Начиная с 1661 года шкала ценностей меняется изо дня в день по настойчивой воле короля. После двадцатилетних усилий ее изменение было доведено до конца. Во «Всеобщем словаре» Антуана Фюретьера говорится о том, что дворянство мантии начинает оспаривать первенство у дворянства шпаги в том смысле, что значение и притягательная сила мантии становится сильнее. По традиции о военной службе дворяне думают, безусловно, в первую очередь, когда ставится вопрос о выборе карьеры («служить королю — это поступить на военную службу, зачислиться в армию»). Но Фюретьер добавляет: «О носителях мантии тоже говорят: этот посол хорошо послужил при подготовке того или другого договора, а вот этот хорошо служил в интендантстве». В статье «слуга» мантия фигурирует даже на первом месте перед шпагой, и о гражданской службе говорится в первую очередь: «Сие должностное лицо, сей полководец — добрые слуги короля. Они всегда пеклись о его интересах»^{42}. Такие изменения произошли за двадцатилетний период личного правления Людовика XIV, ознаменовав рождение современной Франции.

Мантии достаются «первые места» (Лабрюйер утверждает, что «при великом монархе те, кому достаются первые места, выполняют легкие обязанности, не требующие от них особых усилий: все происходит само собой; авторитет и гений монарха устраняют преграды на их пути»); а шпаге — все опасности на поле боя. Вот так соперничают между собой эти два сословия, две профессии. Лабрюйер пишет еще: «Дворянство (имеется в виду военное) рискует жизнью ради спасения страны и во имя славы своего монарха, магистратура освобождает короля от определенной доли забот, связанных с необходимостью чинить суд и расправу; и та и другая функции священны, и польза их огромна; люди не способны на большее, чем то, что они делают, и поэтому я не понимаю, откуда у мантии и шпаги такое презрение друг к другу»^{48}.

Если король придает, казалось бы, большее значение военным подвигам и если Данжо и Сурш, которые вечно находятся при дворе, записывают в основном слова, с которыми монарх обращается к дворянам шпаги, то в этом следует видеть всего лишь дань политике и этикету, и ничего другого. Доверие, оказанное королем Кольберам и Лувуа, дает представление о роли, которую играет дворянство мантии (и ее привилегированная часть, которую часто называют «пером»). Людовик XIV сам производит в государственные советники стряпчих, отобранных им лично. (Он не всегда руководствуется преимуществами, предоставляемыми сроком службы, так что, как пишет Сурш, благосостояние каждого зависело исключительно от воли короля.) Король назначает первых президентов судов и принимает у них присягу. Король назначает пенсию то президенту, то старому советнику, то столоначальнику министерства^{97}.

Благодаря такому постоянному внимательному отношению со стороны короля стирались социальные грани между мантией и шпагой. Их объединяла служба. Взаимная враждебность выливалась в соревнование не только между этими разными сословиями, состоящими на службе, но и внутри самого военного сословия. Можно иметь фамилию Моле — знаменитое имя в парламенте, но менее привычное в доме Его Величества — и добиться от Людовика XIV командной должности в его жандармерии^{97}. Кольберы так славно умирали на войне, что, казалось, хотели превзойти по героическим смертям дворянский дом Шуазелей. Пример семьи Силлери менее известен. Сын государственного секретаря и внук канцлера, Луи-Роже Брюлар (умер в 1691 г.) — полковник от инфантерии. У него пять сыновей на войне. Трое из них погибают смертью храбрых в 1664 и в 1674 годах. Самый младший из них, полковник, ранен. А старший сын Роже, маркиз де Силлери (умер в 1719 г.) — генерал-лейтенант, весь в шрамах. Наконец, Феликс-Франсуа Брюлар, сын Роже, бригадный генерал армии короля, погибает на поле брани в 1707 году^{2}.

Горнило службы

Людовик XIV никогда не пытался заключить службу в какие-либо социальные рамки. Под службой подразумевается в первую очередь военная служба: ведь армия была всегда большой объединяющей силой для людей. Рисковать своей жизнью ради страны — первый долг дворянина. Мы рассказали о короле, находящемся в армии, когда он был еще несовершеннолетним. Вскоре мы увидим около десятка Бурбонов на фронте во время Десятилетней войны[58]. И три самых знаменитых генерала в период правления Людовика XIV были принцами по происхождению: Тюренн, кузен короля, внук Вильгельма Оранского Молчаливого, погребенный, как и Дюгеклен, в церкви Сен-Дени около монархов, которым он служил опорой;[59] Конде, первый принц крови; герцог Вандомский, двоюродный племянник Людовика XIV. А если уж кто, несмотря на свои ошибки, облагородил службу, так это принц де Конде. Вот что этот великий полководец пишет королю 10 декабря 1688 года, накануне своей кончины: «Я нисколько не щадил себя, служа Вашему Величеству, и я старался выполнять с удовольствием обязанности, к которым меня призывали мое происхождение и искреннее стремление приумножить славу Вашего Величества. Правда, в середине моей жизни мое поведение было предосудительно, и я сам первый его осудил, а Ваше Величество милостиво меня простили. Я потом пытался искупить свою вину нерасторжимой привязанностью к Вашему Величеству, и я всегда сожалел, что мне не удается совершить великие подвиги, которые оправдали бы милости, которыми Вы меня осыпали»^{57}. И наконец, вот что написал шевалье де Кинси, рядовой офицер, о герцоге Вандомском: «Он воевал как герой, как великий человек, как честный человек», наделенный прозорливостью и смелостью, унаследованной, казалось, от Конде. «Он был хорошим гражданином, хорошим французом, по-настоящему привязанным к своему королю, не руководствовался личными интересами, поэтому его личные дела были ужасно запущены. Обожаемый солдатами, он отдавал себя полностью ради приумножения их славы, славы короля и славы нации»^{88}.

Имея таких предводителей, самые высшие слои дворянства не могли уклоняться от выполнения своего долга. В 1672 году в среде маркизы де Севинье «каждый оплакивает своего сына, брата, мужа или любовника». В 1677 году каждый раненый, которому для выздоровления требуется длительный период, боится, как бы его не заподозрили в том, что он отсиживается в тылу^{96}. В 1688 году, когда война казалась неизбежной, молодые придворные жаждут драться. «Все молодые люди (кто имел и кто не имел должности] просили у короля разрешения последовать за Монсеньором»^{9}. Столь сильным было это стремление служить — оно станет особенно сильным в период Аугсбургской лиги, — что даже высокородные священники стремились сменить сутану на военную форму. Арамис из «Трех мушкетеров» — совсем не выдумка Дюма. В ноябре 1689 года «господин аббат де Субиз, который возглавил свой дом после гибели в бою своего брата, герцога де Рогана, расстригся и стал мушкетером короля», ожидая, когда ему дадут полк. 30 августа 1692 года аббат д'Окенкур, узнав о гибели на фронте маркиза д'Окенкур а (Монши), отправился в Версаль просить у короля дать ему полк, которым командовали поочередно его трое братьев, погибших один за другим на поле брани в течение последних полутора лет^{26}. Ошибкой аббата было предстать перед королем в сутане, это вызвало у Людовика сомнения. И действительно, «король ему сказал, видя его в церковном одеянии, что он не может ему ничего ответить; тогда аббат заявил, что он ему принесет отречение от своего аббатства; а король ему возразил, что он еще подумает»^{97}.

Роганы были герцогами и принцами. Среди Монши д'Окенкуров был один маршал Франции, они все были большими вельможами и придворными. А какие выводы можно сделать из удивительного факта, отмеченного Данжо 2 апреля 1695 года? Он пишет, что Людовик XIV «пожаловал маленькое аббатство аббату Сангине, у которого тринадцать братьев погибли на службе». Даже если допустить, что мемуарист ошибся, написав 13 вместо 3, факт остается значительным. Оказывая влияние на самые различные слои общества (офицеры, выбившиеся «из низов», обычно получали очень маленькое материальное вознаграждение), король сумел возвысить до уровня патриотизма традиционную лояльность и всеобщую гражданскую добродетель.

Кстати сказать, Его Величество все время оказывает знаки внимания своим скромным слугам. Так, если читатель нам позволит забежать немного вперед, мы поведаем, что 30 апреля 1712 года король во время своего утреннего выхода рассказывал своим придворным, с воспитательной целью, как маркиз де Мезьер, генерал-лейтенант, попал с сорока карабинерами в предательскую засаду. К счастью, после двухчасового сражения маленькому французскому отряду удалось справиться с восемьюдесятью вражескими гусарами. Не раз Людовик XIV использовал актуальные военные происшествия, чтобы воспитывать храбрость и верность. Преподавать такие уроки вошло у него в привычку. В данном случае, рассказывает нам де Сурш, «король стал сильно распространяться о доблести карабинеров и их офицеров, которых он назвал всех по имени, уделяя особое внимание некоему Сент-Антуану, лейтенанту, который стал солдатом по воле случая»^{97}.

Почет маленьким людям; почет воинам всех чинов и сословий! Людовик XIV, начиная с 1667 года, стал заботиться о судьбе своих бывших солдат, особенно немощных. В 1670 году он заявил, что будет строить приют для инвалидов, и тотчас же были начаты работы. В 1674 году жилая часть огромного здания была введена в действие, и в нее вселились старые солдаты и военные инвалиды (простые солдаты получали в день 700 граммов хлеба, фунт мяса и четверть вина. Они жили по четыре или по шесть человек в комнате). В 1676–1677 годах при королевском приюте строятся две красивые церкви: Святого Людовика и внутренняя церковь, большой купол которой возвышается над зданием приюта. В истории, представленной в медалях, нисколько не преувеличена «королевская щедрость». Надо знать, что Дом инвалидов, творение Либераля Брюана и Ардуэна Мансара, представлял собой самую грандиозную парижскую стройку Короля-Солнце. Надо знать, что Людовик XIV приезжал в Париж всего лишь шестнадцать раз в период с апреля 1682 года до конца своей жизни. И пять раз он посещает своих старых боевых соратников — 1 мая 1672 года, 19 и 20 мая 1701 года, 14 июля 1701 года, 28 августа 1706 года^{97}. 28 августа 1706 года состоялось открытие внутренней церкви, золотой ключ от которой Мансар преподнес королю; а в июле 1701 года Людовик XIV должен был «произвести самый тщательный осмотр всего и вся и даже присутствовать на ужине офицеров и солдат»^{97}. Но, может быть, мы так привыкли к Дому инвалидов (огромному по своим размерам и по своим пропорциям), что уже не замечаем всей оригинальности этого здания? А ведь оно уникально в мировом значении. Мы забываем также о символическом, военном и христианском величественном и повседневном значении этого института. Забота короля — с помощью Лувуа — о создании этого заведения, о выдаче ему денег на содержание, об украшении приюта, об инспекции его, об оказании почестей бывшим воинам должна была бы нас подвести к более правильной оценке вещей.

Никто не высказывался более удачно об этом королевском Эскориале милосердия для военных, чем Шатобриан: «Три жилых корпуса, — читаем в его труде «Сущность христианства», — образующие с церковью длинный квадрат, составляют Дом инвалидов. Но сколько вкуса в этой простоте! Сколько красоты в этом дворе, который всего лишь представляет собой военную галерею, где благодаря искусству воплощены военные и религиозные идеи, связанные с образом престарелого солдата, с трогательными представлениями о приюте! Это одновременно памятник богу войск и памятник Богу Евангелия… В передних дворах все напоминает о битвах: рвы, редуты, укрепления, пушки, палатки, часовые. Но по мере того, как вы продвигаетесь вглубь, шум постепенно ослабевает и уже совсем стихает в церкви, где царит глубокая тишина. Это церковное здание находится за зданиями военными, являя собой как бы образ отдохновения и надежды среди жизни, наполненной смутой и опасностями. Век Людовика XIV, пожалуй, единственный, когда соблюдались моральные условности и когда в искусстве всегда делалось то, что надо было делать… Чувствуется, что нации, строящей подобные дворцы для ветеранов своих армий, была дарована сила меча и власть над искусствами»^{153}.

Чего король ждет от вас

Людовик XIV настойчиво требует от своих людей службы, доведенной до высшей степени превосходства. Это не просто его личное, королевское требование, а требование христианское, национальное, французское. Оно совпадает с нуждами нации, государства, общества. Король приказывает во имя этих высших интересов, а его верноподданные повинуются.

Считается само собой разумеющимся, что элита всегда и немедленно готова откликнуться на призыв короля. В этой стране и в то время, когда ни одного человека — даже самого бедного крестьянина — нельзя силой заставить что-либо делать, в то время и в этой стране, где каждый отверг бы принцип всеобщей национальной повинности, лишь самые лучшие посчитают нужным откликнуться на мобилизацию и даже предвосхитят призыв короля и государства. Таков свод почетных обязанностей, существующий в неэгалитарном обществе. Вот что пишет мадам де Севинье (10 августа 1677 года): «Весть об осаде Шарлеруа (окруженного с 6 августа герцогом Оранским) и привела в движение всех молодых людей, даже хромых». Однако лучший способ быть полезным в нужный момент — готовиться к нему заранее. Вот почему солдаты-добровольцы записываются в очень молодом возрасте, будущие хорошие офицеры поступают добровольно на службу в тринадцатилетнем возрасте, а те, кто желает посвятить себя административной службе, стараются как можно скорее преуспеть в этой области, чтобы быть готовым, когда король станет подбирать нужных людей. В начале мая 1685 года маркиз де Сурш писал: «Стало известно, что король посылает де Торси, старшего сына де Круасси, выразить соболезнование королю Дании в связи с кончиной королевы, его матери. И де Круасси считал весьма целесообразным таким образом предоставить своему сыну возможность познакомиться со всеми европейскими дворами в расчете, что сын приобретет опыт в ведении переговоров и сможет исполнять должность государственного секретаря иностранных дел, которую де Круасси хотел потом сделать для себя наследственной». Король поощряет и готовит достойную смену государственных служащих.

Подобное приобщение к службе не ограничивается ее профессиональными и техническими сторонами. Если Людовик XIV и не настаивает на аскетическом образе жизни, он все-таки требует минимального соблюдения правил морали. Королевский взгляд на службу проявился полностью в тот майский день 1701 года, когда король дал кавалерийский полк герцогу де Лафейяду и вручил жандармский штандарт юному маркизу де Фламаренсу. Он сказал де Лафейяду: «До сих пор, сударь, я не был доволен вашим поведением, и это вынуждало меня выказывать вам порой свое неудовольствие; теперь мне представляется, что вы вступили на правильную стезю, и у меня появилось желание вам помочь. Даю вам для начала полк де Латурнеля и надеюсь, что вы будете и в дальнейшем вести себя разумно»^{97}. А Фламаренсу он заявил: «Вы всегда были благоразумны, и я вручаю вам штандарт английских жандармов с разрешением продать эскадрон драгун, который вы начали формировать, так как я уверен, что вы всегда будете отличаться безупречным поведением»^{9}. Даже члены правительства не ускользают из его поля зрения. Узнав 5 января 1701 года о кончине своего военного министра Барбезье, Людовик «выразил сожаление» и добавил, что «последний начал избавляться от своих недостатков»^{97}.

Король призывает государственного служащего по окончании испытательного срока соединить в своих мыслях и действиях все качества, из которых складывается доблестное отношение француза к государственной службе. Суть этих качеств: 1) ясное понимание поставленной задачи (под этим подразумеваются преданность обществу, чувства чести и солидарности); 2) компетенция; 3) сдержанность; 4) бескорыстие; 5) дисциплинированность; 6) верность; 7) героизм.

Понимание задачи, к выполнению которой следует приступить и которую нужно выполнить до конца, является главным качеством. Слуга королю не робот. Это свободный человек, добровольный работник. Он должен понимать, что нельзя служить монарху и государству, не думая при этом об интересах всего общества.

Мадам де Севинье дает такой совет своему зятю, графу де Гриньяну, генеральному наместнику приграничной провинции, ориентируя его на служение королю: «Следует также стараться щадить самолюбие провансальцев, чтобы они с большей охотой подчинялись в этом краю королю». А вот что пишет Сурш по случаю кончины Демадри, интенданта Дюнкерка (1699): «Никогда никого так не оплакивали всем миром: ведь его одинаково любили и уважали и сильные мира сего, и маленькие люди, так как он исправно служил королю и вместе с тем сумел заслужить расположение войск, а также любовь и доверие народов».

Слуга короля должен также блюсти честь короля. В случае, если он оказывается отрезанным от верховной власти (к примеру, в качестве осажденного генерала, капитана дальнего плавания, который вынужден срочно принять решение), он всегда должен ставить соображение чести выше собственного представления об интересах службы. А вот этого как раз и не поняли в 1708 году де Лабуле, губернатор Экзиля, и в 1709 году граф де Ламотт, губернатор Гента, которые необоснованно сдали эти две крепости, чем навлекли на себя гнев монарха.

Наконец, слуги должны жить в добром согласии между собой. Людовик XIV теряет драгоценное время, увещевая министра Шамийяра и маршала де Катина, желая их помирить (1707).

Компетенция — не такое уж редкое качество, когда приводится в действие соревнование. Кольбер, Лувуа, Сеньеле, Вобан, Поншартрены — тому живые примеры. А что можно сказать о том же Шамле, блестящем организаторе тыловых служб, правой руке Лувуа, советнике Людовике XIV? 18 июня 1695 года при отходе ко сну Его Величества присутствующие тут придворные услышали удивительное заключение о только что закончившейся беседе между королем и маркизом де Шамле: «Мы только что рассуждали о том, что неприятель мог бы предпринять; нам уже никакие карты не нужны, когда речь заходит о таких городах, как Моне, Намюр или Шарлеруа; это знакомые нам места, мы их основательно изучили».

Воспитанный в определенном духе с детства кардиналом Мазарини, Людовик XIV очень ценил в своих сотрудниках и слугах сдержанность, привычку держать язык за зубами, которую злопыхатели называют скрытностью. В Версале ловкий охотник до расспросов способен выудить очень много у Круасси (что вовсе не радует короля), кое-что у Помпонна, «но что касается Поншартрена, то скорее выдавишь воду из камня: он делает тайну из всего»^{27}. Это идеальный министр, как молчаливый Бонтан — идеальный камердинер.

Бескорыстие — одно из тех качеств, которое Людовик XIV также хотел бы видеть в своих слугах, нам представляется весьма относительным. Ибо король вознаграждал очень щедро. И современники уже хорошо знали, какие огромные состояния составили себе Кольберы и Лувуа. Но если король вознаграждает (он лично решает это), то не исключено, что служба может остаться и не вознагражденной. Если кто-нибудь из его министров был осыпан милостями, то нет никогда прямой зависимости между исполненной службой и вознаграждением за нее. Все знали в XVII веке, что выполнение многих общественных функций весьма разорительно. В начале 1672 года маршал де Бельфон пожелал оставить службу, продать свою должность первого дворецкого короля, так как оказался в долгах как в шелках. Тогда Людовик XIV ему ласково сказал: «Даю вам сто тысяч франков — стоимость вашего версальского дома — и свидетельство об удержании в вашу пользу четырехсот тысяч франков, которые будут служить гарантией (для кредиторов) в случае вашей смерти. Сто тысяч франков вам позволят расплатиться с долгами, и, таким образом, вы сможете остаться у меня на службе»^{96}. Командиру полка Вессо, откланивающемуся (1701) и говорящему шутливым тоном: «Ваше Величество, вы видите перед собой бедного д'Антрага, который всегда будет служить Вашему Величеству с большей исправностью и усердием, чем все остальные», монарх ответил: «Я позаботился о вас: назначил вам пенсию в три тысячи ливров»^{97}. В августе 1685 года Людовик распорядился также о выплате пенсии в 1000 экю «графине де Меренвиль, покойный муж которой был кавалером ордена и королевским наместником в Провансе и который всегда исключительно честно служил королю и в его провинции, и в его войсках, где он занимал высокие должности; но так как люди, которые долго служат, обычно не очень богатеют, он оставил свой дом весь в долгах, и графиня, которая взяла на себя обязательство расплатиться с ними, оказалась в очень тяжелом положении, и тут король соблаговолил назначить ей эту пенсию»^{97}.

Дисциплина — или послушание, основное на иерархическом принципе, — качество, которым особенно должен обладать военный и которое особенно ценится монархом. Каждый год, в начале весны, король отдает приказ всем администраторам, инспекторам, командирам полков отправиться к своему месту службы. Они тотчас же отправляются туда и возвращаются после выполнения своих обязанностей. Если в стране разразилась война, им приказывают через несколько дней или недель вернуться в свою часть, и они снова уезжают. (Вспомним о повиновении центуриона из Евангелия: «Я одному говорю: Иди! и он идет; я говорю другому: Прийди! и он приходит; Я говорю своему слуге: Делай это! и он это делает».) Людовик XIV придает такое большое значение дисциплине, и отказ повиноваться становится — больше чем дуэль или обвинение в содомии — первой причиной такой трудноуловимой немилости, как временное отлучение от двора^{297}.

Когда в июне 1685 года отряд юных дворян, стоящий в Шарлемоне, взбунтовался против начальника крепости (вследствие дуэли и заключения в тюрьму одного из дуэлянтов), «король приказал отобрать двух из них по жребию и расстрелять, чтобы другим было неповадно»^{97}. В немилость попадают те, кто не повинуется Лувуа: такое неповиновение расценивается чуть ли не как оскорбление Величества! Подобное дело также имело место в

1685 году. Маркиз де Лувуа заявил милорду Гамильтону, брату графини де Грамон, «что король им недоволен из-за того, что у него плохой полк. Гамильтон ответил ему, что, за исключением нескольких рот, полк его вполне на высоте и даже если бы он был и в самом деле плохим, то не следовало бы упрекать в этом его» — на что же тогда нужны инспекторы? Министр ответил, «что командиров наделяют вполне достаточной властью, чтобы они могли отвечать за свои части; но Гамильтон возразил, что он прекрасно понимает, что королю не нравится, как он ему служит, и что раз уж герцог Йоркский стал королем Англии, он (Гамильтон) собирается отправиться к нему на службу; что он хорошо знает, откуда он родом и что он сможет туда возвратиться. Де Лувуа ответил ему, что Его Величество никого не удерживает силой у себя на службе, и немедленно доложил об этом разговоре королю, который посчитал себя задетым и сказал, что, если бы не чувство уважения к графине де Грамон, он запер бы ее брата в Бастилии»^{97}. Но можно показать пример и противоположного поведения, то есть беспрекословного повиновения. В конце 1689 года Людовик XIV «послал де Лаогетта, бригадного генерала, командовать своими войсками в Ирландии под началом де Лозена, и хотя это назначение было ему не по душе, он принял его охотно и тщательно к нему подготовился»^{97}.

Преданность, прямое следствие добровольного послушания, — редкая добродетель, но в те времена достигшая своего расцвета. Для тех, кто служит королю, она неписаный закон, который зачеркивает прошлое и связывает обязательством на будущее, которое предполагает даже и пожертвовать собой, если понадобится. Никто не был так предан Людовику XIV, как Тюренн, Конде, герцог Люксембургский, Вобан — все бывшие участники Фронды; или как Пеллиссон, герцог де Монтозье, маркиз де Виллетт, оба племянника Дюкена — все бывшие протестанты. У хороших слуг другое чувство времени и продолжительности, нежели у эгоистов и карьеристов. Когда кардинал Форбен-Жансон держит подсвечник при отходе короля ко сну в Марли 12 сентября 1697 года, герцог де Конде спрашивает у него, как долго длилась его посольская миссия в Риме. Людовик XIV ответил за прелата: «Он там пребывал, не выказывая ни малейшего беспокойства, в течение семи лет и был счастлив, когда я его отозвал: вот как нужно было бы всегда вести себя, находясь на отдаленных постах»^{26}. Герцог Ванд омский находился четыре года на фронте, с февраля 1702 по февраль 1706-го, не зная никаких зимних квартир, оказывая поддержку Филиппу V в Италии и ревностно охраняя наши границы в Дофине, одержав множество побед, при Санта-Виттории и Луццаре (1702), Сан-Себастьяно (1703), Кассано (1705) и Кальчинато (1706)^{292}.

В то время, разумеется, не было возрастных ограничений. И хотя пятидесятилетних тогда называли «старикашками», а шестидесятилетних — «глубокими стариканами», считали в порядке вещей, что семидесятичетырехлетний Абраам Дюкен командует эскадрой, которой поручили бомбить Геную (1684), и что семидесятидвухлетний де Виллетт-Мюрсе руководит авангардом морских сил в Велес-Малаге (1704); так был силен дух соперничества в преданности, а преданность была логической основой героизма.

Ибо героизм (в те времена) должен был быть всегда конечной целью служения обществу, королю, государству. И ошибочно было бы думать, что героизм был какой-то монополией военных. Нельзя, например, не назвать героическим поведение таких людей, как Никола де Ламуаньон, маркиз де Ламотт, граф де Лонег Курсон, известный прежде всего как интендант Лангедока (он им был с 1685 по 1715 год), и сеньор де Бавиль, которого оклеветали многие его современники и почти единодушно все грядущие поколения. Вот что он написал Флешье епископу Нима, после того как служил четверть века проконсулом и пережил войну камизаров: «Служба интенданта настолько теперь ужасна, сударь, что, если бы мне надо было сегодня вступить на этот путь, я бы постарался избежать этого всеми силами: за двадцать три года службы на этом поприще мне пришлось испытывать бесконечные волнения и преодолевать множество трудностей, и я совершенно забыл сладостное состояние, испытываемое при душевном спокойствии, которое должно было бы быть единственным счастьем в жизни». Однако этот типично корнелевский герой королевской службы, психология которого как бы заимствована у Расина, ни минуты не думает о том, чтобы подать в отставку. Он остается на том месте, на которое его назначил король, и на этом месте борется.

В армиях было множество примеров отваги и преданности, доходящих до подлинного героизма. Те, кто громко сокрушается о длительности войн периода Людовика XIV, не должны были бы так пренебрегать понятием чести на поле брани. Не беря таких бесспорных героев, как герцог Ванд омский, своего рода Марс, спасший трон Филиппу V, останки которого этот король похоронил в Эскориале, или как виконт де Тюренн, о котором Мазарини говорил, что нужна была работа нескольких поколений, чтобы сотворить такую личность^{1}, можно остановиться на примере героя, на сверхчеловеке, но очень человечном, на Луи-Франсуа де Буффлере (1644–1711). Мадам Элизавета-Шарлотта Пфальцская говорила о нем, что он звезд с неба не хватает, но вся его жизнь свидетельствует о том, что этот маршал — смелейший среди смелых, что он подает пример той героической службы, которую ценит король. Став кадетом в восемнадцать лет (некоторые становятся в четырнадцать), полковником — в двадцать пять лет (некоторые достигают этого чина в восемнадцать), он постоянно в армии, чаще всего на передовой, имеет много ранений. Людовик XIV дает ему звание бригадира в 1675 году, бригадного генерала — в 1677 году, генерал-лейтенанта — в 1681 году, делает его кавалером ордена Святого Духа в декабре 1688 года. Буффлер получает множество разных командных постов, накапливая с каждым назначением новые ранения. В 1694 году его производят в маршалы Франции и назначают губернатором Фландрии. В 1695 году он защищает Намюр в течение двух месяцев, сражаясь с принцем Оранским. Почести сыплются на него, хотя он никогда не просит никаких милостей. Эти почести ему не вскружили голову и не склоняли к праздности. (Сурш сказал о маршалах Франции, что они «только и мечтали, чтобы служить и быть в движении».) Будучи уже герцогом, командиром отряда телохранителей короля, кавалером ордена Золотого руна, Буффлер добровольно в 1708 году устремляется в Лилль, держит оборону в течение семидесяти четырех дней и сдается «только после многократно повторенного приказа капитулировать»^{2}. За это он возводится в звание пэра. Но если он уже не может надеяться на другие почести, то еще мечтает о славе и просит разрешения служить под началом де Виллара, более молодого, чем он. Он сумеет превратить битву под Мальплаке (11 сентября 1709 года), где ему пришлось заменить раненого Виллара, в нечто похожее на победу. Все королевство ликует, когда Буффлера награждают, ему завидуют одни лишь посредственности и трусы. Ибо воздание почестей такому вояке равносильно коллективному представлению к награде целой армии храбрецов^{135}.

Что король дает

Людовик XIV любит — мы это постоянно наблюдаем — дарить, продвигать по службе, награждать. Но этот монарх, «который умеет так хорошо управлять своими народами, который сам руководит своими войсками, который управляет всеми делами в своем государстве»^{42}, оставляет за собой право как награждать, так и наказывать («Валите все на меня: у меня крепкая спина»^{26}). «Король распределяет милости как ему заблагорассудится», проявляя большую склонность «к мягкости, нежели к строгости»^{42}, но превращает и то и другое в средство управления и постоянного стимула соревнования на службе.

Поэтому не стоит обращаться с просьбами некстати. Можно в ответ услышать: «Я посмотрю», произнесенные тоном отказа. Если король хочет назначать или продвигать по службе независимо от всякого ходатайства, некстати высказанная просьба уменьшает это удовольствие короля и удовольствие того, кого он решил облагодетельствовать. В октябре 1708 года, после смерти Тийяде, драгунского полковника, его брат попросил у Его Величества взять этот полк под свое начало. Людовик XIV ему сказал: «Даю вам его, но я бы вам дал его еще охотнее, если бы вы меня об этом не просили, так как я его вам и предназначал»^{26}. Очень плохое впечатление производят всяческие протесты, как, например, высказывания неудовольствия 1 апреля 1710 года маркизом и шевалье де Миромениль по поводу того, что их не назначили бригадными генералами. Эти братья «осмелились пожаловаться королю, и им не поздоровилось»^{97}. И монарх совсем не выносит, когда его шантажируют угрозами подать в отставку. 16 декабря 1692 года граф де Шатийон, кавалерийский полковник, пребывающий в этом чине уже долгое время, явился к государственному секретарю Барбезье и потребовал, чтобы его произвели в бригадные генералы до начала кампании. Уже так много офицеров, младших по возрасту, его обошли, что он не может удовлетвориться тем, что его произвели в бригадиры. Если ему не дадут бригадного генерала, он покинет армию. «Маркиз де Барбезье доложил об этом разговоре королю, который приказал принять отставку де Шатийона, что Барбезье и сделал»^{97}. В 1702 году герцог де Сен-Симон ушел без шумихи «по состоянию здоровья», но ему не удалось обмануть Людовика XIV.

Король может назначать, не очень рискуя ошибиться, так как он принимает решения со знанием дела. Когда он производит в чин полковника молодого капитана из очень знатного рода или старого подполковника, преданного службе, у него всегда под рукой — если не знает его лично — целое досье, так что карточки министра лишь даются в помощь необыкновенной памяти короля. А если дело касается генеральских чинов, король всегда знает человека, которого он собирается продвигать, его послужной список, послужной список его предков, его родных и двоюродных братьев. Все эти данные учитываются и оправдывают выбор. Монарх ценил и новых людей, ставших солдатами по воле случая, таких, например, как Жюльен или «барон Легаль», затем «маркиз Легаль», произведенный в ранг генерал-лейтенанта, несмотря на свое, по всей вероятности, не дворянское происхождение, одержавший победу под Мундеркингеном (30 июня 1703 года) над принцем Людвигом Баденским, облагороженный своей доблестью, хотя он официально, кажется, так и не получил дворянского звания.

Механика награждений в то время настолько зависела от самой личности награждаемого, что двор постоянно измерял, взвешивал, предугадывал значение аудиенций, которые король давал тому или иному послу, тому или иному интенданту, тому или иному генералу или моряку. У короля вид приветливый или раздраженный? Не укорочена ли была аудиенция? Каково было выражение лица человека по выходе из кабинета или из комнаты? Барометр влияния и доверия, которым пользуется посетитель, принимает в расчет три элемента. Так, например, после битвы под Рамийи в 1706 году маршал де Вильруа «был хорошо принят королем, но всем показалось, что он вышел с очень грустным выражением лица»^{97}. «Хорошо принят» обозначает, что Людовик XIV, в силу дружеского отношения к своему верному слуге, сохранил к нему глубокое чувство, несмотря на недавнее поражение, которое потерпели войска маршала. Порой куртизанская наука дает маху, так ловко Людовик XIV жонглирует различными уловками, чтобы держать в секрете все свои намерения. Сурш доводит до сведения, например, что 12 октября 1709 года в Фонтенбло «граф де Турвиль прибыл ко двору и, по мнению некоторых лиц, был принят королем достаточно прохладно, а с точки зрения других людей, у де Турвиля были основания быть довольным». Они были и правы, и не правы: графа увидели через три недели. Это было 5 ноября, когда «граф де Турвиль получил от короля крайне благоприятную аудиенцию». Монарх встретил его словами: «Сударь, пора положить конец холодности, которую я проявил по отношению к вам со времени вашего визита в Фонтенбло»^{97}.

В зависимости от обстоятельств Его Величество принимает военачальников или дипломатов «вежливо, но прохладно», «очень вежливо», «очень любезно», «выражая множество знаков дружбы»^{97}. Во время одной аудиенции Людовик XIV почти не разговаривает с герцогом Ванд омским; а во время следующей (21 октября 1709 года) «они очень долго вместе смеялись»^{97}. В начале 1702 года король холодно обходится с маршалом де Катина; а 6 декабря того же года он его «несколько раз обнимает»^{97}. Такая манера выражать своим подданным почтение и уважение позволяет сберегать государственные средства и вместе с тем очень ценна. Людовик XIV не произносит длинных речей и вообще избегает говорить лишние слова. Он умеет все выразить в сдержанном поведении и в скупых словах, Вот как он встречает в сентябре 1709 года своего искусного и верного посла Амело, вернувшегося из Мадрида, где он прожил несколько лет при дворе Филиппа V. После того как Амело сделал реверанс, старый король «положил ему обе руки на плечи, как бы желая его обнять», а потом, прежде чем войти вместе с Торси и с ним в свой кабинет, произнес: «Сударь, я полагаю, что вы так же рады быть здесь, как я рад вас здесь снова увидеть»^{97}. По придворным барометрам или термометрам эта лаконичная встреча свидетельствовала о большом доверии. Нам трудно себе представить сегодня, что такое скромное объятие ценилось в то время так же высоко, как награждение рыцарским орденом. Раз уж мы произнесли это слово «рыцарским», то заметим, что вся система служения зиждется на рыцарстве, которое проявляется в героической и галантной, фантазерской и причудливой манере того времени, больше в духе поэм Ариосто, чем «готического» века.

Поэтому понятно, что денежные вознаграждения — как с точки зрения короля, так и с точки зрения того, кому они предназначаются, — имеют скорее значение жеста, чем суммы денег. Так, например, 26 июля 1688 года Людовик XIV назначил «пенсию» в две тысячи экю де Ламуаньону, королевскому адвокату Парижского парламента, который был явно не самым нуждающимся человеком в королевстве, так как у него было достаточно личных средств и ему предстояло еще получить два миллиона от жены, которая была дочерью Вуазена, действительного члена Государственного совета»^{97}. Во время войны Аугсбургской лиги король много сэкономит по статье пенсий и денежных вознаграждений, говоря при случае: «Для такого человека, как вы, эта сумма сущий пустяк, а я не могу сейчас дать больше»^{97}.

В других случаях идут в ход любезные слова, которые делают свое дело. Людовик XIV говорит маркизу де Тианжу, из дома Дамй, племяннику мадам де Монтеспан: «Господин де Тианж, все уже давно наслышаны о вашей доблести в бою, но мне доставляет еще большее удовольствие то, каким образом вы сумели привлечь всех бретонцев на мою службу (1707)»^{97}. Графу де Линьери, бригадиру армий, первому лейтенанту личной охраны, король говорит: «Кстати, Линьери, я забыл вам сказать, что три дня тому назад я вас назначил губернатором Перонны; я отделил от нее губернаторство Мондидье, но это не то, что вам нужно, так как это не даст вам более 800–900 ливров ренты». И когда преданный офицер рассыпается в благодарности — тем более что ему казалось, что он пришелся не ко двору и даже думал, что ему следует подать в отставку, — король вдруг обернулся к нему и добавил: «Вы думали некоторое время, что я забыл о вас, но, уверяю вас, я никогда о вас не забывал, и я при каждом случае буду давать вам знать об уважении, которое я испытываю к вам». Что делает Линьери? Он смиренно, предельно низко склоняется перед королем, несмотря на свой рост в шесть футов и шесть дюймов. Тогда государь еще раз оборачивается к своему телохранителю и говорит: «Линьери, негоже вам делать половину подарка; я снова присоединяю, ради вас, к губернаторству Перонны губернаторство Мондидье»^{97} (1692).

Король проявляет больше сдержанности, но не меньше деликатности в кратких речах, которые он произносит по случаю назначения на высокие посты, особенно в правительстве. Приняв решение в 1685 году, после смерти верного Летелье, отдать юстицию Франции в ведение честного Бушра («Все одобрили этот выбор, — пишет Сурш, — и трудно было себе представить, что король мог бы сделать лучший»), Людовик XIV обратился к нему со следующими словами: «Сударь, зная, что вам присущи такие качества, как честность и одаренность, я решил назначить вас канцлером. Итак, вручаю вам эти печати. Это орудия, посредством коих вы и я можем сотворить много добра и много зла; я лично намерен использовать их в самых добрых целях, и так как ваши намерения, я уверен в этом, идентичны моим, я вам вверяю сии орудия с удовольствием»^{97}.

Последовательная система вознаграждений

Эта манера, присущая Людовику XIV, — постоянно призывать на службу, тщательно следить за выполнением этой службы, оказывать почести верным слугам, — позволяет держать в напряжении и заставляет состязаться в усердии всех, в ком нуждается государство. Все иностранные монархи восхищаются и завидуют достигнутым результатам: Людовику XIV подчиняются (очень охотно и разумно) лучше, чем всем королям в Европе. Монархи не всегда понимают, как французскому королю это удается, они не могут надеяться, что им когда-либо удастся перенять этот неподражаемый стиль своего блестящего собрата. Их преемники XVIII века благодаря опыту, приобретенному со временем, станут более искусными в этом деле: их подражание назовут «просвещенным деспотизмом».

Открывая доступ к службе способным разночинцам, Людовик XIV постоянно обновляет дворянство, поощряя элиту, обеспечивает переменную геометрию — основу постоянного соревнования — в щекотливых отношениях между элитой и дворянством. Людовик XIV заранее опровергает утверждение Шатобриана («Аристократия переживает три периода: период превосходства, период привилегий и период чванства»), ибо аристократия, которой король покровительствует и которую он формирует, совмещает в себе эти три свойства. Превосходство не исчезло с окончанием феодализма, оно объединяет теперь, исключительно по воле монарха, членов старого дворянства, несколько потесненного королем, подпавшего под его пристальное наблюдение и ставшего вновь относиться к своим обязанностям лояльно и с рвением; а также мужественных и талантливых разночинцев, сотрудничество которых Людовик XIV принимает и поощряет. В лагере чванства соседствуют две категории, занявшие выжидательную позицию: те новые дворяне, которые необходимы на службе — финансисты, откупщики, оценщики, — но еще недостаточно воспитанные, чтобы быть принятыми при дворе, и представители старого дворянства, которые считают службу ниже своего достоинства, ищут убежища во внутренней эмиграции, в историко-легендарных фантасмагориях или же в запутанных лабиринтах церемониала ради церемониала: юный герцог де Сен-Симон является классическим представителем этой категории чванливых дворян. В целом аристократия не бездействует благодаря королю и этим еще оправдывает свои привилегии. Разве можно сказать такое о царствовании Людовика XV?

Не имея возможности ни лишить привилегий дворян, не оправдавших его надежд, ни возвести в рант дворян всех достойных разночинцев, король вынужден постоянно идти на компромиссы, тщательно скрывая это. Он знает, что, когда в почете заслуги (а именно это имеет место в его правлении благодаря ему), дворянство — это сплошь элита, а элита — сплошь дворянство. Король знает также, что декретами общество не изменишь и что умный реформатор применяет малые, а не лошадиные дозы лекарства, и не прибегает к грубым операциям. Вот почему Людовик XIV при вознаграждении принимает во внимание ранее существующую иерархию, а продвижение по службе король осуществляет по законам официальной элиты, законам, которые создавались веками.

Между третьим и вторым сословиями всегда было что-то вроде промежуточного сословия, некая прихожая, через которую надо пройти, чтоб попасть в дворянство. И король старается теперь зарезервировать за ней как можно больше мест для своих слуг. Известно, что в 1666 году в период большого воинского набора военные служащие были освобождены от необходимости предъявлять доказательства о своей принадлежности к дворянству: им предоставлялась эта привилегия за службу в армии. Людовику XIV также нравится предоставлять хорошим сотрудникам скромного происхождения звание «королевского сотрапезника», позволяющее пользоваться множеством привилегий, льгот, освобождением от налогов и повинностей, и представлять их обществу как людей, стоящих на пороге возведения в дворянство. Жан Расин, ставший академиком в 1673 году и историографом Его Величества в 1677 году, назначается в конце 1690 года комнатным дворянином короля — получение этого звания делает окончательно из этого писателя придворного, и если это звание еще не возводит его, поэта, в ранг благородных, то, по крайней мере, облагораживает во всем королевстве до сих пор мало почитаемую профессию литератора^{262}. Должность комнатного дворянина дает право на титул экюйе и освобождает от тальи, эда и даже от сбора с ротюрье за владение феодом^{137}.

В 1693 году король учредит, как мы увидим, новый рыцарский орден, орден Людовика Святого, «королевский и военный», способствующий, как ничто другое, слиянию в единое целое самых способных людей страны, ибо возведение в ранг его кавалеров не зависит от происхождения. Одновременно Людовик достаточно великодушно раздает орденские ленты святого Михаила. Этот знак отличия, столь ценимый в XVI веке, обретает новую жизненную силу на более низком социальном уровне, так как не требует больше доказательств принадлежности к дворянству. Король дает его отныне своим лучшим архитекторам и художникам. Святой Михаил — это нечто среднее между нашим орденом Почетного легиона, которым награждают гражданских лиц, и орденом изящных искусств. Его удостаиваются Делаланд^{122},[60] Самюэль Бернар.

Хорошему слуге остается подняться еще на одну ступень, и король считает его достойным возведения в дворянство. Подобное возведение в дворянство может быть осуществлено, как и при предыдущих королях, путем назначения на соответствующие должности. Основные виды службы при дворе, должность казначея Франции (Лабрюйер, Расин, Реньяр этим воспользовались), некоторые должности эшевенов (как в Лионе и Тулузе) — давали возможность «примазаться» к дворянам. Но Людовик XIV, который стремится наложить на все свою личную печать, гораздо больше ценит персональное зачисление в дворянство. Он не злоупотребляет этим способом, но прибегает к нему, ибо «величие королей проявляется лучше всего в их способности приравнивать маленьких людей к вельможам королевства»^{49}.

Заслуженные люди, которым король вручает дворянские грамоты, представляют собой почти полный набор талантов или «способностей»: художники (Ленотр в 1675 году, Робер де Котт в 1702 году), врачи (первый хирург Жорж Марешаль в 1707 году), инженеры (Пьер-Поль Рике, инициатор строительства Канала двух морей в 1666 году), банкиры (Самюэль Бернар в 1699 году). Но военные заслуги продолжают цениться превыше всего.

Королевскими грамотами от января 1674 года Его Величество причислил к дворянству двух братьев, это простые капитаны: Франсуа Магонтье ле Лобани и Ириекса де Магонтье де Лакомб. Служебный стаж первого составляет двадцать четыре года, а второго — больше двенадцати лет. Оба были трижды ранены. Они совершили множество героических поступков, «проявили настоящую храбрость и доблесть, показали себя опытными и мудрыми военными начальниками»^{288}. Они рисковали жизнью на службе короля и при защите государства. Их дядя Пьер Магонтье дю Клоре, первый капитан полка Разильи, и двое из их братьев (Пьер Магонтье де Лабордери, прапорщик полка Шампань, и Жан Магонтье дю Клоре, лейтенант полка Сен-Валье) «отдали жизнь, сражаясь» за короля. Таким образом, присвоение дворянского звания двум братьям, оставшимся в живых, следует расценивать как награду за «почти двухсотлетнюю» верность; и грамоты, удостоверяющие присвоение им дворянского звания, сильно напоминают посмертное объявление благодарности в военном приказе^{288}.

Каждому из этих текстов предшествует преамбула, звучащая как сигнал трубы перед боем. Грамота, датированная февралем 1677 года и возводящая в дворянство Шарля Гийо де Ламотта, бригадного генерала в связи с тридцатью шестью годами беспорочной службы, начинается следующими назидательными словами: «Когда мы присуждали награды за доблесть и заслуги, которые являются тем более ценными, что они не только всенародно свидетельствуют о нашей справедливости и об удовлетворении, которое нам доставляет служба тех, кого мы награждаем, но и еще больше вдохновляют награждаемых на свершение доблестных поступков и склоняют других подданных им подражать в надежде быть удостоенными такого же вознаграждения, мы также старались оказывать подобную милость лишь тем из наших подданных, которые действительно заслуживают нашу благодарность и благодарность государства за указанные деяния»^{288}. Эта формула выражает в несколько высокопарном и вычурном стиле доктрину Людовика XIV, предполагающую соревнование на службе, награждение за заслуги, соблюдение правил вхождения в состав официальной элиты.

В списке награжденных флоту полагалось занимать достойное место. Возводя в дворянство шевалье Поля (1649), капитанов первого ранга Жоба Форана (1668), Жана Габаре (1673), Жана Бара (1694) и Рене Дюге-Труэна (1709)^{274}, Людовик XIV награждал за заслуги весьма незаурядные, способствуя одновременно приумножению своей славы — славы короля, которому так хорошо помогали и так исправно служили, за которым так послушно следовали.

Когда же герой, большой министр или старый слуга, уже является членом второго сословия, ему нужно подыскать какие-либо другие знаки почета. Можно начать с возведения его земель в ранг почетных уделов: в маркизат или в графство. Никто не пренебрегает наградой такого рода, особенно финансисты, недавнее дворянство которых привлекает взоры налоговой администрации: если король возводит ваше поместье в ранг графства, в то время как ваше дворянство находится в стадии становления или еще не утвердилось, юристы считают — поскольку Его Величество не может ошибаться, — что вас причислили к дворянству в силу необходимости! После этого может произойти зачисление в кавалеры орденов короля; голубая лента, ордена Святого Духа — почесть, которой никто не пренебрегает[61]. Между «клубом» герцогов и простым дворянином она возводит человека на социальный уровень, которого столь же редко добиваются, сколь ревностно желают.

В «Мемуарах» Людовика XIV, написанных для обучения Монсеньора, изложена теория и философия «ордена голубой ленты»: «Я закончил этот год (1661) и начал следующий награждением восьми прелатов и шестидесяти трех шевалье орденом Святого Духа: места оставались вакантными с 1633 года. Этим объясняется большое количество награжденных (среди них Конде, герцог де Бофор, первый маршал де Вильруа, Сент-Эньян, Вард, Беринген, Монтозье)^{2}, но я желал бы иметь возможность предоставить эту честь еще большему количеству людей, ибо нет большей радости для монарха, чем радость, которую доставляет возможность оказать услуги нескольким знатным персонам, которыми он доволен, не ущемляя при этом никого из своих скромных подданных. Ни одно вознаграждение не стоит столь мало нашим народам и ни одно так не трогает благородные сердца, как подобные знаки отличия, которые являются почти первой побудительной причиной всех людских действий, особенно самых благородных и самых великих; придавать, когда мы только этого пожелаем, бесконечно высокую цену тому, что само по себе ничего не стоит, — это, кстати, одно из самых видимых проявлений нашего могущества»^{63}. Следующее зачисление в члены, — если не считать нескольких единичных случаев, как зачисление герцога Дезюрсена или Яна Собеского, — имело место только 31 декабря 1688 года (1 января 1689 года), через двадцать семь лет, то есть спустя целое поколение. На сей раз группа награжденных насчитывала семьдесят четыре человека. Столь редкое награждение вызывает разные толкования. Мадам де Лафайетт сразу отмечает отсутствие среди группы награжденных в 1689 году трех герцогов — де Рогана, де Вантадура и де Бриссака: «Эти трое очень редко показывались при дворе, не участвовали в войнах», отлынивали от королевской службы. А маркиз де Сурш пишет: «Эти награждения удивили весь двор и дали представление о высокой степени доверия, которым пользовался господин де Лувуа: он добился того, что больше половины мест достались военным». Согласно утверждениям этого мемуариста, всесильный министр «посоветовал королю всегда иметь в виду три вещи»: 1) когда готовится война, король «должен стремиться не только к тому, чтобы снискать себе любовь всех высших военных начальников, наградив их орденом Святого Духа, но и побудить всех последующих за ними ничего не жалеть, чтобы удостоиться такой же чести»: 2) если король наталкивается на некоторые трудности при наборе послов, он должен учесть, что это, возможно, происходит из-за отсутствия соответствующих награждений, на которые они могли бы рассчитывать в будущем; 3) награждение голубой лентой — превосходный для короля способ оказать честь «искренне обращенным гугенотам»^{97}. Таким образом, награда за службу — это одновременно признание высокородности и способ продвинуть «заслуженную» элиту. Отдельные назначения, которые следуют за этим, подчеркивают еще больше эту политику поощрения заслуг. Если по отношению к Таллару (1701) и Марсену (1703) проявляется большая снисходительность, то никто не осмелится утверждать, что нечто подобное имеет место при присвоении ордена Святого Духа де Ревелю (1703), Виллару, Шаторено или Вобану (1705)^{2}. Награждение голубой лентой 1 января 1711 года показательно: граф де Медави, представленный к награде в 1706 году, разбил имперцев под Кастильоном; граф Дюбур, представленный в 1709 году, победил Мерси под Румерсгеймом; Альберготти удерживал осажденный Дуэ сколько было силы; а маркиз де Гоэсбриан защищал Эр-сюр-ла-Лис в течение двух месяцев, находясь в открытых траншеях!

После таких подвигов остается лишь получить титул герцога, а потом ждать, когда твое герцогство будет возведено в ранг пэрии: Буффлер и Виллар удостоились такой чести. Но король не идет далее в своих милостях. Даже рискуя вызвать неудовольствие победителя при Денене, этого неутолимого честолюбца, король не помышляет восстановить должность коннетабля Франции. Слуга, даже осыпанный почестями и близко стоящий к королю, не может превысить определенный уровень оказываемой ему чести. В конце концов, тот, кто служит, пусть даже героически, лишь выполняет свой долг.