Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Глава тридцать четвёртая, в которой жрецы Фериссии спорят между собой

— Мелисса, мне очень жаль, но ты не можешь говорить за посёлок! — прозвучал откуда-то слева молодой, звонкий голос.

Все замерли. Повисла напряжённая тишина. Мелисса медленно повернула голову.

— Кто это сказал? — ледяным тоном осведомилась она. — Я спрашиваю: кто это сказал?!

— Я! — прозвучало чуть ближе.

Верховная жрица думала лишь секунду.

— Барьер! — сказала она коротко.

Жрецы в недоумении переглядывались. Мелисса повысила голос:

— Что вы стоите?! Я же сказала: барьер на полную! Извините, префект, у нас закрытое совещание. Я вернусь к вам, как только смогу.

Служители Фериссии сплели руки в новом жесте. Светляки, заполнявшие стены купола, задвигались быстрее, разгораясь, сливаясь. Секунда — и преграда стала матово-серой, непрозрачной. Крымов вздохнул и растянул картинку, шедшую от друидов, на весь левый экран — происходящее в стане эльфов никого не интересовало. Я смотрел трансляцию — и чувствовал, как во мне крепнет неизвестно откуда взявшееся убеждение: она уже проиграла, и она знает это.

Верховная жрица повернулась спиной к оставшемуся за серой стеной городу и сказала негромко:

— Яви себя.

Вначале ничего не происходило. Мелисса скрестила на груди руки и молча смотрела куда-то в сторону, за границу кадра. Её лицо выражало покой и усталость — могло показаться, что происходящее её ни в коей мере не заботит, и она рада возможности немного отдохнуть. Висело молчание. Наконец, камера различила там, куда все смотрели, какое-то движение.

Издалека приближалось зарево — сначала неяркое, оно разгоралось всё сильнее, словно кто-то невидимый нёс лампу. Камера сфокусировалась на источнике света и различила изящную фигурку в простом живом платье, окружённую сиянием приятного изумрудного оттенка. Руки и ноги девушки выглядели точёными, светлые волосы ниспадали на плечи. Она шла легко, и грязная жижа под её босыми ступнями преображалась в цветущий луг — словно тропка двигалась через топь вместе с друидкой. С платья нимфы здесь и там свешивались лиловые и оранжевые цветы, а над её головой кружили три мелких птицы, возбуждённо о чём-то переговариваясь.

Мелисса с видимым неудовольствием покачала головой из стороны в сторону, будто заранее осуждая весь этот спектакль, и отвернулась. Димеона приблизилась и встала у неё за левым плечом. Какое-то время обе жрицы молчали.

— Ученица моя, зачем ты явилась? К чему этот балаган? — не оборачиваясь, спросила, наконец, старшая женщина. Голос её был откровенно недружелюбен.

— О, Мелисса!.. — было всё, что ответила нимфа. Она свела ладони вместе, и на них сам собой сплёлся и покрылся яркими цветами венок, который она затем бережно опустила наставнице на темя. Мелисса нетерпеливо тряхнула головой, венок распался на отдельные стебли и исчез, осыпавшись в топь.

— Зачем ты пришла? — повторила верховная жрица, жестом отсылая птиц прочь. — Когда я звала тебя присоединиться к нам в эту ночь, ты отказалась. Теперь, я полагаю, ты пришла, чтобы выступить на стороне наших врагов?

Димеона, не таясь, громко хихикнула. Щека её наставницы дёрнулась.

— Ах, Мелисса, Мелисса!.. — склонив голову на бок и в точности копируя позу наставницы, сладким голосом начала она. Мелисса поспешила встать по-другому. — Ты прекрасно осведомлена о том, почему я здесь, но ты делаешь вид, что не знаешь?.. Изволь же, я скажу это сама: я здесь, потому что ты зашла чересчур далеко и тебя некому одёрнуть, кроме меня. У тебя нет никакого права делать то, что ты делаешь.

Мелисса на экране обернулась так резко, что мне показалось, будто по комнате прошёл ветер. Глаза жрицы горели хищным жёлтым огнём. Димеона стояла спокойно и улыбалась. Вид у неё был кроткий, но отнюдь не смиренный. Наставница смерила её долгим оценивающим взглядом.

— Ты оспариваешь моё право говорить за посёлок? — спросила она.

— Нет, что ты! Мне и в голову не пришло бы такое, — девчонка улыбнулась такой тёплой улыбкой, словно сказанное старшей женщиной несказанно её развеселило. — Неужто бы я осмелилась?..

— Тогда?..

— Не я — нет, не я! Фериссия через меня оспаривает твоё право говорить за Неё, — не моргнув глазом, отчеканила девочка. — Я полагаю, Она недовольна тобой — потому я и здесь.

Повисла долгая пауза. Жрецы переводили глаза со своей предводительницы на её ученицу и обратно, видимо, гадая, что произойдёт дальше. На их лицах были удивление и — кое-где — страх. Наконец, на губах Мелиссы появилась тонкая, словно бритва, усмешка.

— В самом деле? О, девочка моя!.. — произнесла она нараспев, с интонациями заботливого родителя, обеспокоенного выходкой неразумного дитятки. — Моя милая, милая девочка!.. Я не буду сейчас говорить про твой тон, и твои манеры, и про то, какой неудобный момент ты выбрала, чтобы донести до нас свои в высшей степени странные речи. Я не говорю также и о различии в положениях: я — верховная жрица восьми посёлков, в то время как ты ещё только готовишься принять сан. Я не говорю о разнице в возрасте, в опыте, в талантах, наконец, — всё это очевидно настолько, что не заслуживает никакого внимания. Мы обговорим это всё позже, если захочешь. Вместо этого ответь мне всего на один вопрос: возможно ли, чтобы Фериссия, будь Она в самом деле мной недовольна, среди всех жрецов — среди тех, кто следует путями Её, кто ревностно соблюдает все заповеди, кто денно и нощно молится Ей, кто месяцы напролёт медитирует у нас в рощах, кто трудится на благо Её, не жалея себя, — возможно ли, чтобы среди всех них Фериссией была избрана ты, о, моя непокорная ученица, известная своею привычкой всё время спорить со словами Её и всё ставить с ног на голову, а последние недели и вовсе проводившая с людьми городов? Возможно ли, чтобы среди всех истинных, истовых, праведных слуг Своих Фериссия вдруг обратила внимание на тебя, более прочих запятнавшую себя связями с дикарями? Ужель все мы слепы настолько, что не нашлось меж нами иного пророка, кроме тебя, о, моя ученица, воспитанница моя, названая дочь и отступница, моя милая, милая девочка, которой столькому ещё предстоит научиться?..

По мере того как она говорила, обстановка вокруг менялась: если прежде жрецы смотрели на самонадеянную нимфу с удивлением, с интересом, со страхом, а некоторые — и с откровенной симпатией, то теперь взгляды их, если и оказывались вдруг направлены на друидку, были в лучшем случае сочувственными, а в худшем — насмешливо-пренебрежительными. Похоже, все считали, что из-под того слоя патоки, что излила на неё их предводительница, девчонке уже не выбраться.

Она, впрочем, выбралась, и даже голос её зазвучал по-прежнему веско и твёрдо, словно бы ничего не случилось, и ни взгляд, ни поза, ни слова нимфы не давали подумать, будто она волнуется или сломлена.

— Мы не будем ничего обсуждать с тобой позже, — глядя наставнице прямо в глаза, сказала она. — Мы всё обсудим сейчас. Извини, тебе придётся стерпеть, если момент, выбранный мною, ты считаешь неподобающим, поскольку я сама нахожу его как нельзя более подходящим, и решать, когда мне раскрыть рот, могу только я.

Девочка смолкла. Мелисса склонила голову.

— Ты очень уж своевольна, моя ученица, — сказала она. — И это далеко не всегда благо, что бы ты там себе ни думала.

— Что же до твоего вопроса... — Димеона подняла голову и двинулась через поле брани к одной ей ведомой цели, явно копируя излюбленный приём своей наставницы. Грязь под её ступнями обращалась травой и цветами. — Что же до твоего вопроса — Мелисса!.. О, Мелисса, что за странные речи? Ужели за время моего вынужденного отсутствия ты успела забыть меня совершенно, и теперь думаешь, будто я стану спорить с тобой, с твоими заслугами, с твоей совершенно правильной речью? Ужель я настолько глупа, чтоб называть белое чёрным, а живое — мёртвым? В мои планы вовсе не входит говорить за Фериссию или утверждать, что я в принципе достойна такого. О, Мелисса!.. Я сознаю полностью и то, как я молода, и то, насколько неопытна, и то, что дела мои в последнее время не больно вяжутся с тем, как люди представляют себе житьё правоверной друидки. Я вовсе не хочу говорить за Фериссию, а если б хотела, то не могла бы. Я недостойна того, чтобы выступать здесь пророком, и я готова принести свои глубочайшие извинения, если слова мои хоть на минуту заставили тебя поверить, будто я этого не понимаю.

Друидка склонила голову в нижайшем поклоне. Вид у неё был смиренный. Мелисса смотрела на ученицу с двойственным выражением — озадаченная, но явно готовая взять быка за рога.

— Что ж, в таком случае, если суть наших...

Димеона подняла палец.

— Я не договорила, — сказала она.

Мелисса сложила на груди руки. Она явно была раздосадована, но пока сдерживалась. Ученица подняла на неё кроткий взгляд.

— Ах, Мелисса, Мелисса!.. — голосом, полным задушевной печали, заговорила она. — Вот уж воистину, никогда я не думала, что придётся мне излить на тебя чашу яда тех жестоких слов, которые сейчас прозвучат.

Девочка переменила позу и стояла теперь — носки вместе — как примерная школьница, не решаясь поднять взгляд на наставницу.

— Вот ты говоришь, мол, я недостойна, — произнесла она тихо. — Да разве ж я могу с этим спорить? Я сама бы первая посмеялась над тем, кто взялся бы утверждать обратное. Но, Мелисса... — она смерила верховную жрицу кротким, но очень печальным взглядом. — Высказывая суждение о чьих-либо достоинствах, будь готова, что и тебя саму взвесят на тех же весах. И я спрашиваю себя: а достойна ли Мелисса, верховная жрица, учительница моя и наставница, опора моя, воспитавшая меня, словно родную дочь, того, чтобы говорить за Фериссию? Соответствует ли то, что она делает и что говорит, закону, который утверждает Богиня и который она как жрица обязана защищать? Являет ли она собой образ светлый для всех, кто будет жить после нас? А, Мелисса?.. Я смотрю на тебя и, увы, не нахожу тебя достойной говорить за Фериссию.

Вздохнув, Димеона прошлась — недостаточно долго, чтобы Мелисса успела вставить ответную реплику, но достаточно для того, чтобы выдержать эффектную паузу.

— О, Мелисса, Мелисса!.. — начала она снова. — Только что все мы стали свидетелями того, как ты умертвила двоих и ранила одного из наших братьев-друидов.

Резко обернувшись, верховная жрица раскрыла было рот, чтоб ответить, но Димеона, не давая ей вставить слова, повысила голос:

— Я не спорю, у тебя вполне могли быть причины, веские и основательные. Вполне могло статься, и я искренне на это надеюсь, что через тебя была свершена воля Госпожи нашей, Фериссии, воздавшей так отступившим от закона Её. Разумеется, в этом случае мы все будем на твоей стороне. Я говорю лишь о том, что этот случай слишком серьёзен, чтобы в нём можно было полагаться исключительно на твои слова.

Мелисса шумно выдохнула. Взгляд её, обращённый на девочку, был тяжёл, но жрица, похоже, уже взяла себя в руки и теперь была готова дослушать речь воспитанницы до конца. Димеона на мгновение прикрыла глаза, словно сверяясь с размещённой на обратной стороне век шпаргалкой, и продолжила:

— Идём далее. Сегодня ты привела на обрыв — сюда, в Сивелькирию — наших воинов и жрецов, наших сестёр и братьев, добропорядочных и благочестивых друидов. Фериссии угодно, чтобы Её дети жили в лесу. Я оглядываюсь вокруг, и я вижу не лес, но город.

И снова Мелисса хотела ответить, и вновь Димеона не дала ей вставить слова:

— Я понимаю прекрасно, что это сделано для того, чтобы вернуть лесным жителям это место, преступно отнятое у них дикарями, но, видишь ли... В священном писании сказано, что Фериссия создала для нас леса и болота, луга и горы. Я не помню, чтобы Она где-либо говорила, будто мы сами должны делать то же. При желании — которого у меня, к слову, нет — такой акт творения может расцениваться как богохульство, как состязание с Нею, как попытка заполнить прорехи в Её удивительных замыслах, которых мы сами до конца не понимаем. Я не говорю, что то, что ты делаешь, плохо — вовсе нет. Я говорю лишь, что мы должны быть осторожными в своих суждениях, дабы точно воплотить волю Хозяйки лесов, а не снизойти ненароком до ереси.

Молодая друидка вздохнула и вновь сделала несколько шагов по мизансцене.

— Наконец, последнее, — продолжала она. — Только что — все мы были свидетелями — ты перед лицом друидов посёлка лишила Сигаула чина нашего вождя. Разумеется, к тому могли быть серьёзные основания, однако обычно такие решения принимаются на совете жрецов, когда все аргументы можно взвесить и обсудить, а не в диких землях, где любая заминка может стоить жизней всем нам. Более того: вместо того, чтобы предложить избрать нового вождя из числа достойнейших и талантливейших, ты требуешь, чтобы всю власть передали тебе, и только тебе. Традиционно жреческая власть у нас отделена от мирской. Так жили друиды в течение многих столетий, и этот обычай был благословлён Фериссией на многие эры вперёд. Я не спорю: в исключительной ситуации, когда промедление грозит гибелью невинных друидов, разумнее передать бразды правления одному трезвомыслящему лидеру, чем тратить время на поиск компромиссов, вот только Фериссия учит нас скромности и смирению, а ни скромности, ни смирения я за тобой не заметила, когда ты требовала, чтобы братья твои, коих сама Фериссия завещала тебе оберегать и хранить, встали перед тобой на колени и признали в тебе свою единственную властительницу.

— Таким образом, — коротким взглядом серых глаз пресекая очередную попытку Мелиссы вмешаться, резюмировала Димеона. — Таким образом, дорогая Мелисса, я, сознавая полнейшую свою ничтожность в попытках оспаривать право говорить за Фериссию, с горечью отмечаю, что и твои претензии на якобы знание Её истинной воли нуждаются в подтверждении, ибо отдельные поступки твои, о которых я говорила, выглядят довольно неоднозначно.

Димеона, наконец, замолчала. Воцарилась напряжённая тишина, лишь болото лениво чавкало, выпуская облака зловонного пара. Жрецы переглядывались, чему-то кивая. Воины давно уже начали опасливо пятиться, и сейчас разве что их глаза сверкали иногда в темноте.

— ...Любопытно, — Мелисса стояла, вновь уже излучая уверенность, словно ни одно из сказанных только что слов не имело к ней ни малейшего отношения. — Ученица моя, если ты меня чем и смогла поразить, так это своей экстравагантностью и свежестью мысли... Как всегда, впрочем.

Верховная жрица повела плечами. Чары спадали, её дух и плоть вновь становились точкой преткновения.

— Прежде чем мы обсудим всё это в подробностях, — продолжала жрица, — окажи мне любезность: растолкуй, как, по твоему мнению, вся эта ситуация должна разрешиться. Не то чтобы мне было нечего ответить тебе, — добавила она быстро. — Просто я хочу сначала узнать, как далеко ты зайдёшь в своих... Измышлениях.

— Изволь, — лицо Димеоны было чистым, как лист бумаги, которого не касалось перо. — В случае, когда жрецы сомневаются, в чём же именно заключается воля Фериссии, не кто иной, как Она сама должна помочь им в этом разобраться.

Впервые за вечер я увидел, как Мелисса по-настоящему растерялась.

— Девочка моя, Димеона!.. — пробормотала она. — Я не ослышалась? Ужель ты серьёзна? Ужели ты говоришь о...

— Я абсолютно серьёзна, — произнесла нимфа тихо, но голос её легко покрыл все остальные звуки. — Если жрецы сомневаются, стало быть, пришло время испросить слова самой Богини.

— Испросить слова Фериссии, — уголки губ Мелиссы приподнялись. — Среди этой нечестивой земли? Обряд, почитающийся священным даже у нас в святой роще, ты предлагаешь провести здесь, — она кивнула через плечо, — здесь, под носом у всех этих... Неверующих?

— Если Фериссия сама послала нас в эту землю, нам не о чем беспокоиться, вызывая Её, — голос нимфы был теперь спокойным и ясным, немного усталым, словно она объясняла ребёнку понятную всем вокруг истину. — Если же мы забрели сюда по ошибке, то гнев Её будет заслужен, и, чем раньше прольётся он на наши головы, тем скорее мы сможем исправиться, вернувшись в те земли, в которых Она завещала нам жить.

— Ну, довольно! — взгляд старшей женщины, секунду назад добрый, ласковый, внезапно сделался острым, как бритва. — Среди всех еретических измышлений...

— Вопрос о том, что является ересью, а что — нет, не может быть еретическим по определению, — эхом откликнулась девушка.

Мелисса поморщилась и продолжила:

— Среди всех подобных измышлений твоя постановка вопроса отдаёт даже некоторой новизной. Невзирая на все знамения и поддержку, дарованные Фериссией, ты по-прежнему сомневаешься, а тем ли путём мы идём. Я...

— Сивелькирия тоже стоит уже не первую сотню лет, — возразила девочка. — Но мы ведь не сомневаемся, что это — рассадник греха? Если все твои жрецы верят твоему слову и не смеют тебе прекословить, будет резонным спросить: за Фериссию ли они стоят на самом деле или только лишь за тебя?

Мелисса набрала воздуху в лёгкие.

— Я слушала, когда ты говорила, — сказала она. — Теперь изволь и ты молча слушать, когда с тобою говорю я!

Нимфа склонила голову.

— Конечно, Мелисса, — было всё, что она сказала.

— Спасибо, — верховная жрица взирала на неё прямо-таки испепеляющим взглядом. — Итак, позволь мне сказать, что обряд, на который ты намекала сейчас столь нескромно, проводится только в крайних случаях. В нынешней же ситуации нам будет вполне достаточно...

Жрец, стоявший ближе других, поднял руку.

— Извини, Мелисса, я перебью, — сказал он.

Мелисса медленно повернулась к нему.

— Сай?..

— Видишь ли, твоё святейшество, — Сай выглядел не слишком уверенным, однако не отвёл глаз под пронзающим насквозь взглядом своей начальницы. — Я не могу сказать, чтобы девочка говорила всё правильно, — она молодая, и, видно, кровь ещё иногда ударяет ей в голову — однако, по сути она права. Я не хочу говорить ничего против тебя лично, однако в последнее время мы слишком уж увлеклись не тем, чем следовало бы. Мы сражаемся с ересью больше, чем сами живём по заветам Фериссии. Мы вышли на этот бой — я ещё могу понять, почему это дело воинов, но это никак не может быть делом жрецов. Теперь ты хочешь говорить за посёлок — может быть, это правильно, но, опять же, я бы предпочёл сначала услышать Фериссию в таком важном вопросе, а не действовать наобум. В общем, ты, конечно, прости, но я с девочкой.

Сай подошёл ближе и встал рядом с Димеоной. Та коротко на него оглянулась — молодой жрец похлопал её по плечу. Повисла напряжённая тишина.

— ...Спасибо, Сай, — ледяным тоном произнесла Мелисса. — Ещё кто-нибудь здесь с ним согласен?

Двое или трое жрецов сразу подняли руки, затем ещё несколько последовали их примеру. Я сосчитал — из одиннадцати священнослужителей, стоявших в первом ряду, за девочку проголосовали семеро. Мелисса с шумом втянула воздух.

— Ну, хорошо!.. — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, сказала она. — Я надеялась, что мы сможем без этого обойтись, но, раз вы не оставляете мне выбора...

Она отошла от барьера и встала в центре лужайки, натоптанной уже Димеоной.

— Я явлю вам волю Матери, — произнесла она глубоким, грудным голосом. — Но не серчайте, если она окажется... Неудобной для вас.